Текст книги "Автостопом на север"
Автор книги: Герхард Хольц-Баумерт
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Глава XII, или 16 часов 51 минута
Будто огромная цветастая птица колибри, мы несемся по дороге на север.
Скоро Росток…
Мать потом будет говорить: кем бы ты ни работал, никакой труд не позор.
А отец промолчит, разве что откашляется.
Петеру я ничего не скажу. Пусть кому хочет свою койку отдает, мне все равно.
Мы лихо берем повороты, пролетаем через деревни. На спидометре не меньше ста, и только на деревенских улицах спускаемся до восьмидесяти.
– Вы здорово ездите, – говорю я, и меня одолевает то гордость, то страх. – По ОБД здесь не больше пятидесяти, это мы еще в классе проходили. Потом-то наш автомобильный кружок распался.
– Дурак! Учитель нашелся! На мою голову.
Следующую деревню мы снова проезжаем со скоростью восемьдесят километров в час. Куры разлетаются в разные стороны.
– Я же машину загублю, если буду твоего ОБД придерживаться. Скорость ей предписана. И мне тоже. – Он смеется. – Ползать разве приятно? Сдохнешь от скуки. Медленно ездить – для дураков. Признаюсь, резвая езда – она, конечно, связана с риском. Ну, а жить без риска – это не жить, а ползать. Вот так вот. Потому я и еду, как моей душе угодно. – Сказав это, он поглаживает черную приборную доску.
Мне что-то не по себе. Не пойму даже, в чем дело. Кожа чешется и здесь и там, будто меня миллион комаров искусали.
– Вы старину, наверное, в университете изучали. Вы так здорово разбираетесь, как настоящий эксперт. А уж за стойкой вы правда будто генерал.
Дядька правит тремя пальцами, левая рука свисает в окно, он хихикает как-то себе в нос.
– Я обучался корабельному делу на верфях в Грюнау. Неплохая специальность, но скучновато, да и птичек мало. А тут мне один приятель трюк подсказал – насчет сезона. Мне потом сразу на целый год хватило. Только все время на одном месте мне тоже обрыдло. Тогда мне один клиент в Херингсдорфе другой трюк подсказал – насчет старинного барахла. Тут я тоже быстро освоился. Ты бы мое бунгало посмотрел: шкафы из дворцов, старинные люстры, серебро князя Гогенлоэ. И телек последней модели, с холодильником – все, чего душа желает…
Теперь мне кажется, что комары мне даже все внутри искусали: везде чешется – и в горле и в животе. Не заболел ли я, а?
Мы влетаем в тихую деревню. Около кладбища играют ребятишки. Нашли место для игры!
Дети визжат, разбегаясь. Раздается хлопок.
Переехали мячик. Вон он валяется раздавленный. Детишки подбегают, кричат, плачут.
– Тоже мне, как куры… Думают, я разобью машину ради их вшивого мячика! – ругается дядька за рулем «мерседеса».
Должно быть, я правда заболел. Слышу, как я говорю, будто через папиросный дым:
– Остановите! Остановите!
– Чего это ты? Укусил тебя кто?
Это он правду сказал. Все тело чешется, кожу готов содрать с себя.
– Выпустите меня! – говорю… нет, истошно кричу я.
– Спятил!
– Немедленно остановите!
Он вдруг резко тормозит. Тяжелая машина даже носом клюнула.
– Я сойду! Не поеду с вами. Нет. Нет!
– Приступ шизофрении… дур-р-рак!
А я уже выскочил на свежий воздух. Вроде бы меньше чешется.
Дядька включает скорость, дает газ, медленно проезжает мимо меня, высовывается из окна и кричит:
– Идиот! Так я и думал. Умник вшивый! Вали отсюда! Проваливай!
Отъехав метров сто, он снова тормозит, выскакивает из машины.
Густав, приготовиться! Левую вперед! Черт с ним, пусть еще один синяк заработаю, но уж я ему врежу. Хоть за руку укушу, в глаза плюну…
А дядька открыл багажник, вышвырнул мешок Петера. И – укатил.
Я еще долго вижу маленькую высушенную голову с длинными рыжими волосами на заднем стекле – болтается туда-сюда.
Мешок Петера словно смеется надо мной, и пусть Петер ругается и кричит, а я поддам ему, этому чудовищу, еще и еще. Первый удар – за этого мерседесного дядьку, второй – за Цыпку, Терезу эту!
И тут же я представил ее себе, увидел, можно сказать, сомнамбулическимвзором, как говорит Крамс, – в джинсах, свитере, с круглой мордашкой, круглыми глазами и четырехугольной улыбкой, но не квадратной, это я точно помню. И улыбка эта впервые появилась, когда мы встретили Че в черном берете. Клёвый парень. Пришлось на тренинге врезать ему раз-другой правой. А второй раз у нее эта четырехугольная улыбка появилась, когда мы увидели мертвого Хэппуса, после того как он проснулся, конечно.
Хватит, Густав! Дай-ка я тоже продекламирую: «Мужчина должен смело шагать по жизни, разя врагов своих». Это у нас так Шубби любит говорить, когда на тренировку отправляется в свой боксерский кружок.
Тракторист с двумя пустыми прицепами посадил меня. Этот-то тарахтит ниже всяких ограничений ОБД. Снова я сижу на треклятом мешке. Вроде бы ничего не чешется. Усталость выпархивает из глаз, будто бабочка. Голова ясная, и я лихо насвистываю какую-то песенку, даже не разберу какую.
Солнышко заливает все вокруг своим апельсиновым сиянием чуть в стороне от шоссе виднеется большая крестьянская усадьба. Соломенная крыша жилого дома заросла мхом – старьевщика это наверняка бы заинтересовало. Не меньше сотенной за такую крышу выдал бы этот шнапс-«мерседес».
Около какого-то выгона тракторист высадил меня. Стою у изгороди. Надо мной висит жаворонок. Воздух дрожит. Теперь-то я знаю, какие жаворонки, знаю лучше всех ребят нашего класса. Они-то любую птаху за воробья принимают. И сверчков я теперь знаю – это они у меня под ногами травку жуют. Везде тут шныряют. На цыпочках подкрадываюсь – они сразу молчок! А интересно было бы подсмотреть, как это они свою музыку производят.
Шагах в ста от меня, словно на ходулях, вышагивает большущая птица. Кажется, аист. Да, самый настоящий аист! Я-то думал, аисты только в сказках попадаются.
– Эй ты, аист! Очень тебя прошу, не приноси мне братика, не приноси мне сестренки!
Ноги сами рвутся вперед. Весело мне что-то! Еще минута – и я вроде этой Цыпки крикну: «Боже, как чудесен мир!»
Пусть меня кто хочет подберет, как курица зернышко. Готов хоть два дня еще тут болтаться, пока до Петера доберусь, Фридрих Карл уехал с родителями в Крым; небось поджаривается там под южным солнцем до цвета слоновой кости! Не знаю, как он там со своим русским, он же слабак по сравнению со мной. Правда, может, он сидит себе на песке, нос повесил – ведь и любимую соску не пососешь – телек. Фридрих Карл ни бельмеса не смыслит.
Треклятый мешок Петера опять ухмыляется!
– Айда, старый увалень! – говорю ему ласково и залезаю в лямки. Они, точно чьи-то тонкие руки, обхватывают меня. – Ты-то самый мой верный друг!
Густав, признавайся, чуть ведь было не сдал. Маршрут жажды затянулся не в меру. Еще самая малость, и комиссар Мегрэ поднял бы руки, выронил бы трубку и тихо простонала «Сдаюсь, великий шеф!» И было это, когда Великан завел мотор и собрался ехать в Берлин – туда, где мое родное гнездышко! И мать еще обрадовалась бы, чуточку поворчала бы и сварила какао, а Густав тайком опрокинул бы стакан колы, хотя мать и говорит, что она вредна для здоровья, в ней будто бы содержится никотин… А отец молчал бы, как всегда… И как трудно было бы выдержать это молчание!..
В нокдауне побывал наш друг Густав, и удар гонга не спас его. Он перешел в клинч, старался зажать перчатку противника… Ну вот, а теперь выкарабкался.
Аист со свистом рассекает воздух своими огромными крыльями и медленно удаляется.
– Цапни Цыпку за ногу, если увидишь! – кричу ему вслед.
Носком туфли я выбиваю черные фонтанчики из пыли. Шаг – фонтан, шаг – фонтан…
– Эй, ребята, мир ведь опять прекрасен!
Стайка велосипедистов в синих рубашках и сомбреро, давя на педали, прошелестела мимо.
Последний трезвонит вовсю. Все тормозят. Видно, как трудно остановить тяжело нагруженных мулов.
– Ты откуда это? И один совсем?
– Не из Саксонии, не то что вы, – отвечаю. Не дам никому испортить мне настроение.
– А мы не из Саксонии, мы из Ангальта.
– Все равно с юга. Недавно, – начинаю я по-хорошему, чтобы, так сказать, сразу ввести их в курс дела, – я разминочку с одним парнем сотворил: перчатки, ринг – все как полагается. Че его звали, тоже саксонец, земляк ваш. Чисто работал, ничего не скажешь. Шесть раундов выстоял. В третьем пропустил мою правую, но удержался, бригадир этот… справа – слева – прямой – готов…
Ребятня стоит разинув рты. Видик обалделый. Один, показывая на мой фонарь, спрашивает:
– Это он тебя так?
– Ясное дело – Че. Защитой пренебрег. Нарочно, конечно, чтобы он не скис. Ну, и сразу – пенг! – получил под зыркалку.
– А дальше что?
– …в угол его загнал, справа – слева – прямой, прижал к веревке… Судья остановил бой.
Теперь вам, должно быть, ясно, кто такой Густав, которого вы тут встретили на шоссе? Вы, значит, поаккуратней, ни о чем таком не помышляйте. С мастером спорта, значит, надо быть ласковым, поняли?
Бригадир у них вроде бы этот – самый последний, что трезвонил так лихо. Объявляет, значит, привал и спрашивает меня, кто я, откуда, куда двигаюсь и все прочее. Я что – я терплю, все по порядку им выкладываю, пусть знают, почем фунт лиха.
– А вы сами откуда, саксонские птахи?
– А мы из Тюрингии.
Порядок.
Крамс говорит: никаких конфликтов из-за деталей. Принцип должен быть чист и нерушим.
У них, оказывается, звездный поход. На великах. Старт взяли от саксонского южного полюса. Четыре дня, как вкалывают. Двадцать каэмочек им осталось до цели – там турбаза. Четыре отряда принимают участие в заезде. По компасу и карте, всё СНМ организовал.
– У вас в Саксонии СНМ лучше, – говорю я с завистью. – Этот ваш Че, и спортивные игры, и плавание, и костер, а вы вот – звездный поход! Наши эсэнэмовцы спят, как медведи зимой. По дурости мы эту девчонку в секретари выбрали. Она у нас еще в шестом в совете отряда была: такая тихая, ласковая, и мамочка ее всегда тут как тут. Нас за нее сколько раз в стенгазете за пионерработу хвалили. Вот мы ее и выбрали секретарем СНМ. Пружина-Крамс, наш классный шеф, сразу сказал: «Не хочу и не имею права вмешиваться, вы самостоятельная организация, но совет могу дать: в СНМ начинайте все сначала. Выберите себе инициативное руководство и действуйте по оптимальному варианту…»
– Чего же вы нового секретаря-то не выберете?
Густав, Густав, как вернешься ты домой после своего кругосветного автостопом, ты первым делом свергнешь Ивонну, секретаря нашего злополучного, и пусть себе рты разевают. Да и вообще эти девчонки… Не прав Великан – расхваливал их всех от мала до велика! Неправ, это я точно говорю.
Глава XIII, или 17 часов 56 минут
Верховые саксонцы хором говорят мне, что не могут меня бросить и во что бы то ни стало должны уволочь меня с собой.
– Друзья, – ответил я, – берлинские коллеги благодарят вас и шлют вам самый горячий боевой привет. Пружина-Крамс в таких случаях формулирует: «Твоя добрая воля котируется четверкой, но практическое ее осуществление достойно лишь двойки, сумма суммарум, к сожалению, тройка». Добрая воля у вас имеется, однако великое всего пять. Прикажете лететь?
– Старик у вас мировой! – вот и все, что они ответили на мои мудрые возражения.
Довольно долго они еще спорили, и в конце концов секретарь родил идею, недурную, по-моему.
Мой, то есть Петера треклятый мешок привязываем к багажнику первого велика, а я бегу на своих на двоих. Саксонята трогают в гусином строю. Последний, отъехав метров сто, соскакивает, оставляет свой велик и, как я, топает вперед. Следующий делает то же самое. Тем временем я, добравшись до первого оставленного велика, сажусь на него, обгоняю всех и, отъехав метров сто вперед, кладу его на землю и топаю опять на своих на двоих…
В конце концов мы здорово с ними поцапались на математической почве. Никак не могли подсчитать, сколько нужно каждому пройти и с какой скоростью будем продвигаться вперед. Тогда я беру ветку и царапаю расчет на песке – все равно ни черта не выходит.
– Вот что, – плету я. – Жил когда-то человек по имени Эйнштейн. Вы там в своей саксонской тундре о таком и слыхом не слыхивали…
Саксонята ворчат, а я, как заправский дирижер, повелеваю веточкой: тихо!
– …это он кванты и придумал…
– …он и на скрипке хорошо играл… – пищит кто-то.
Из-за этого я чуть было свою гениальную мысль не упустил. Да ладно, пусть играет себе и Баха и Бетховена, а мы сейчас новую формулу выведем, да такую, что весь мир закачается!
– Так вот, Эйнштейн этот как-то в поезде ехал, в скором, и шел по проходу, против ветра шел, и вдруг уперся – никак не мог усечь: с какой же это он скоростью едет? И откуда ему отсчет вести? Вот с этого все и началось.
Чудила, Густав! Ты погляди на рожи ихние! Обалдели совсем, будто стадо овец…
– Но наше дело теперь такое же хитрое, и как знать, может, и из него Нобелевская премия выскочит.
– Ты сказал «нобелевская», а правильно говорят «нобелевская», – замечает секретарь.
– Если б говорилось «Нобель», то писалось бы два «л». Усек? Премия, она, конечно, шикарная, на ней здорово заработать можно, а я вам сейчас формулу выведу.
На песке – с большими перерывами для глубоких мысленных подсчетов – я вывожу:
1+(1+2+3+4+5)v+1000 2.
– Великая сила математики в том и состоит, что все можно в формуле выразить.
У меня даже волосы дыбом встали от напряженной работы мысли. Но моей формуле чего-то не хватает. Проста она слишком! С другой стороны, чересчур уж хитра…
Ясное дело, саксонята ничего понять не могут, да и где им разобраться в моей второй эйнштейновской Нобелевской премии. Я объясняю им, придав голосу крамсовское превосходство:
– 1 – это я, тот, который на своих на двоих чапает. От 1–5 – это они, все саксонята, v – время, которое мы все топаем или едем, а плюс 1000 2– это общий проделанный путь.
– Почему в квадрате? – спрашивает секретарь.
Я спокойно объясняю: каждый из нас сначала проходит пешком 100 метров, потом 500 метров едет, потом опять топает – отсюда и вторая степень.
Кто-то вякает, что едем мы больше, а именно 600 метров. Другой кричит: нельзя, мол, объединять в одной формуле пройденный путь и время. Я разражаюсь сардоническим смехом:
– Вас там, в ваших болотах, обучают мизерному минимуму, и пусть учителя даже говорят вам «вы» – у Эйнштейна еще не такое в одном котле варилось. Что такое, по-вашему, свет?
Я указываю на солнце, опустившееся со своего зенита и теперь отливающее красным, и обрушиваю на них весь гранит науки:
– Свет есть одновременно и излучение. Ясно? Вижу, вы киваете. Но в то же время это… сейчас, одну минутку… Нет, корпускулу вам никогда не понять…
Я резко и коротко смеюсь, точь-в-точь как наш Пружина-Крамс.
– Диалектика! – восклицаю я любимое слово Крамса. – Нет, нет, тут вы все равно не разберетесь. И потому моя формула правильная.
– У тебя в нее не вошел переход времени в пространство. Да-а-а! Это надо подумать. Вместе мы и думаем. Измененная формула могла бы, скажем, иметь такой вид:
1+(1+2+3+4+5)+1000 2—500.
Снова кто-то выскакивает и кричит, что учтен только один переход, а их всего пять, и еще какой-то головастик выдает:
– Если предположить вероятность как неизвестное первой степени и обозначить его «x»…
Но тут уж секретарь берет верховное командование и закругляет открытие Америки в области математики. Взвалив мешок Петера на багажник, он увязывает его, истратив на это целый метр ремня и не меньше двух метров веревок.
– С формулой или без, а ехать пора! По коням! Не ночевать же нам тут, на дороге.
Интересно, как у нас все получится: старт я беру легко – без треклятого мешка на горбу шагаю, еле касаясь земли. Ребята на великах обгоняют меня, машут, вон последний уже соскочил. Как только я поравнялся с ним, сразу вскакиваю на его велик и мчусь вперед, обгоняя всех подряд – звонок мой звенит вовсю.
– Дисциплина! – кричит мне секретарь. – А то ты всю нашу цепочку перепутаешь.
– Вы вот лучше формулу мою не забывайте!
Через минуту я уже соскакиваю и чапаю вперед, велик лежит на земле. Но впереди уже виден другой.
Над формулой-то придется еще посидеть! Надо в ней все эти переходы-перемены отразить. Примерно она должна выглядеть так:
1+(1+2+3+4+5)v+1000 2—500—v/10.
Лихо я им загнул!
С гиком и свистом – но всегда ОБД! – мы несемся вперед. Только когда мне достается велик с чертовым мешком, приходится ехать, стоя на педалях: его влево, в кювет, тянет.
– Выдерживать строй! – слышу я опять голос секретаря.
Крик, смех, кто-то машет. Что-то там, впереди, стряслось. А так как я передвигаюсь пешим ходом, я никак не разберу, в чем там дело. Но вот, добравшись до очередного велика на обочине, я вскакиваю в седло и мчусь во всю прыть вперед. Там кто-то сидит под деревом, саксонцы кричат, подзывают меня.
Свинопас, что ли?
Или ведьма какая?
«Эге-гей, всем чертям и колдунам сейчас задам!» – готово у меня сорваться с языка, но тут же я зажимаю рот и ни звука произнести не могу, будто комок глины мне глотку залепил.
Густав, держись крепче за руль, а то как бы тебе носом по щебенке не проехаться. Все мое серое вещество взбунтовалось!
Комиссар Мегрэ, не выпускайте трубки изо рта; только что выяснилось – ваш лучший друг и есть преступник… Нет! Вы сами!
С грохотом велик валится на асфальт.
– Привет! – говорю и только удивляюсь, как здорово я охрип от этой езды. – Тереза, ты? Ну и ну!.. Стойте, ребята! Вы куда?
Окрик мой подействовал. Один за другим саксонята разворачиваются и подъезжают ко мне.
– Девчонка! – определяет ошалевший секретарь с далекого юга.
Цыпка подает каждому руку, трясет на уровне лица и заканчивает торжественный церемониал намеком на книксен.
– Меня зовут Тереза.
– Откуда ты взялась?
Не глядя на меня, Цыпка махает рукой куда-то назад.
– Ты что, знаешь ее?
– Чего это ты покраснел?
– От езды, вы, дети прерии!
Стоим молчим, секретарь думает. Я качаю головой. Эстафета с двумя безлошадниками не получится, и формула моя здесь не сработает. Что верно, то верно. Двойная смена-переход все перепутает. Наверное, надо снова взять руководство Цыпкой на себя, иначе ничего не выгорит. Настоящий путешественник только так и поступает.
Саксонцы не хотят оставлять нас одних на шоссе – ребята стоящие, тут комар носа не подточит.
Нет, нет, пусть едут: звездный поход дело нешуточное. Они из-за меня и так уж сколько минут маршрутного времени потеряли. А я, я очень даже скоро зафрахтую машину, вполне возможно – розовую «татру». Но они мне почему-то не верят. Правда, когда Цыпка, будто с цепи сорвавшись, начинает уверять их в моем умении останавливать машины любой марки и все меня сажают в кабину как самого дорогого гостя или ближайшего родственника, то тут уж не только у меня челюсть отвисает.
– А ну, закройте рты, а то воробей влетит! – говорю я, развеселившись.
Саксонцы тоже смеются. Цыпка переводит взгляд своих круглых глаз с одного на другого, и я вижу – секретарь уже отвязывает мешок Петера от багажника.
– Бывай, старик… и никаких глупостей. Счастливого пути!
– И вам желаю счастливо добраться до цели первыми, но только помните: ОБД!
На этот раз Цыпка молчит как рыба.
Мне почему-то вспоминается анекдот из запасов Фридриха Карла. Года четыре о нем не вспоминал, однако мозг наш, как уверяет Пепи, бездонный компьютер, хотя Пепи ни в физике, ни в математике ни в зуб ногой и выше тройки с минусом никогда не вытягивает.
– Что такое: маленькое, беленькое и сидит на телевизоре?
Я уже не могу удержаться, давлюсь от смеха. Цыпка от напряжения морщит лоб.
– Не знаешь?.. Ха-ха! Муха. Муха в ночной рубашке… – От радости я барабаню себя по груди, как заправский орангутанг. – Муха… Ха-ха-ха… в рубашке… Ха-ха-ха… сдохнуть можно! Из вежливости Цыпка улыбается. Что-то уж очень она серьезная, а это ж вроде холерной заразы.
Густав, плюнь на анекдоты, лучше расспроси-ка ее, как она провела время с дохляком Хэппусом. Я и сейчас слышу, как он говорит, что ему надо ехать в какую-то дыру и что там ему не подадут гальберштадтских колбасок, а только «Советское шампанское», а оно уже совсем не то, что было раньше… И все эти мещанские вопросики вроде: «А в фильмах вы по-настоящему целуетесь или как?», и «Сколько актер получает за съемки?», и «Знаете ли вы все слова наизусть?..» А Хэппус декламирует: «Когда я был в лесу густом…» Что тогда говорила Тереза, я ничего не запомнил, только – как она мне вдруг шепнула, что с ним прокатится и потом меня подождет на дороге, всего два-три километра… Так ведь оно было?
Густав, будь добр, отключи свои воспоминания…
Цыпка все это время смотрит на меня. Как знать, может, она и слышит, что там у меня в коробочке творится? Смотрю – вроде как бы у нее глаза на мокром месте. Только не реви! Только не это, Цыпа! Я толкаю ее в бок:
– Ну как, старушка? Айда дальше?
Цыпка улыбается, как бы издалека. И не квадратиком – это я, честное слово, у нее уже два раза подмечал, – а больше похоже на перекошенную трапецию.
– Не волнуйся, Цып. Часа не пройдет, и мы с тобой будем в Альтхагене – это тебе старик Густав говорит…
– И ты еще помнишь, куда мне ехать, дорогой Гуннар? Только место это называется – Альткирх.
Комиссар Мегрэ, вам необходимо выяснить, как этот инкубаторный цыпленок из никому не известного Бурова попал сюда. К тому же совершенно один, можно сказать – соло. Поскандалила она с этим Хэппусом или как? Может, она и папиросы курила? И ей дорогой попался любитель древних ценностей, в каникулы выступающий как пивной король за стойкой? Или все у нее было по-другому и она поймала розовую «Татру», ту самую, про которую я все пою? Мегрэ, вам превосходно известно: допрос третьей степени применяется только к убийцам… Терпение и еще раз терпение – это самый хитрый прием… Подозреваемая дамочка сама вам все выложит…
– Ты что молчишь, Гуннар?
Ну и пусть замечает, что я расстроен, и пусть старается утешить. Но она не спрашивает меня ни о чем. Ну и не надо! Никогда, значит, не узнает, как я чуть не стал директором ресторана в Варнемюнде…
Стоп! Варнемюнде! Пора нам в путь, если я хочу вообще туда добраться. До этого надо еще и в Росток, а еще раньше – в Альткирх.
– Айда, пошли-поехали! – И я вскидываю чертов мешок на плечи.
– Я пешком не могу, Гуннар. Ноги болят. Я очень устала, Гуннар…
– Пустяки! Скоро старик Гуннар объявит привал, и все у тебя до свадьбы заживет.
Цыпка даже не улыбнулась.
«Выходи замуж за этого Хэппуса. Он же знаменитость, всегда будешь на своей машине ездить, и очень даже быстро…» – чуть было не сорвалось у меня. Хорошо еще, что я подумал: «Не остановить тебе тогда водопада – Цыпка задохнется от слез».
Нет, нет, забудем этого Хэппуса – он же метафизический балласт. Так ведь наш Крамс говорит.
Итак, мы поняли, что отчеты Терезы нам весьма пригодились, и нам следует выразить благодарность всем тем, кто передавал их из рук в руки, прежде чем они попали в наши. В противном случае, как бы мы узнали обо всем, что случилось с Терезой после того, как она рассталась с Гуннаром?
Что ж, теперь они опять вместе, и их водой не разольешь – так ведь это, кажется, говорится?
Было у нас такое желание – дать Гуннару прочитать Терезины отчеты. Однако, поразмыслив, мы откинули подобное намерение. Мы уверены, что это совсем сбило бы его с толку, особенно, конечно, все то, что касается его самого. Право, оставим эту мысль, и лучше процитируем еще несколько строк из-под пера самой Терезы. Как правило, ей удается изъясняться довольно кратко. А уж после нее мы вновь дадим слово Гуннару.
