Текст книги "Автостопом на север"

Автор книги: Герхард Хольц-Баумерт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Герхард Хольц-Баумерт
Автостопом на север

Дорогие ребята!

Известный писатель ГДР Герхард Хольц-Баумерт, большой друг советских ребят, хорошо знакомый им благодаря Альфонсу Циттербаке, герою книги «Злоключения озорника», на этот раз рассказывает о двух школьниках – Гуннаре и Терезе. На самом деле каждый из них как бы рассказывает сам о себе, о том, как он едет к морю, едет автостопом. Что это такое? Очень просто: выходишь на шоссе, поднимаешь руку, останавливается машина, ты садишься и едешь. Правда, бывает и не совсем так, но об этом вы узнаете от самих путешественников. К тому же в каждой машине обязательно кто-нибудь сидит. То это пожилой профессор, то чересчур опытный любитель всякого старья, то знаменитый киноактер, то советский солдат в своем могучем «Урале», а то и пастор или польская чета с дочкой… С самыми разными людьми знакомятся Гуннар и Тереза, при этом они попадают во всевозможные переделки, часто и ссорятся и узнают за один день так много важного и интересного, сколько порой не узнаешь и за целый год! Вдобавок они, конечно же, здорово подружились, а быть может, даже полюбили друг друга?

Итак, что же произошло однажды летом на шоссе под Берлином в 8 часов 28 минут?..

Глава I, или 8 часов 28 минут

Сперва-то все шло как по маслу: электричка подошла точно, матросский мешок Петера упакован будь здоров, а до бензоколонки два шага. И, даже увидев, сколько там народу собралось, таких же голосующих, я, не теряя свойственного мне самообладания, сохранял полнейшее спокойствие, совсем как комиссар Мегрэ, прибывший на место происшествия, где ему предлагают определить семерых неизвестных, которых кто-то зарезал, застрелил и для верности еще и отравил.

«Густав, – сказал я себе, – не может того быть, чтобы все они ехали в Росток, и даже если все они и хотят поскорей выкупаться в море, его на всех хватит, это я точно знаю, хотя по географии никогда больше тройки не получал».

Прежде всего надо было выбрать место, где стать. Самое лучшее – это сразу за бензоколонкой; люди только что заправились, ну, и рады, что бак у них полный. Я, конечно, не всякую машину возьму. «Татра» там или «Чайка» еще куда ни шло, но все равно ниже «Москвича-408» я не пойду, вернее не поеду.

Когда меня мать посылает в универсам, я подхожу к очереди и говорю: «Мам, я вторую корзинку принес», – и становлюсь за какой-нибудь теткой, будто это и правда моя мать. А тут всё какие-то молоденькие женщины да пожилые девушки и очень много парней. Раз так, я делаю вид, будто одна из девчонок моя сестра, и становлюсь рядом. Но она как зашипит: «Мотай отсюда!» Я ей сразу: «Успокойся, Гольди!» «Гольди» – это марка мяса для собак, в кооперативе продается в стеклянных банках.

Но как я ни стараюсь, как ни хитрю, меня все дальше и дальше оттирают: то пальцем большим назад покажут, то просто «проваливай» скажут, то зверем посмотрят.

А ведь все – эсэнэмовцы [1]1
  СНМ – Свободная немецкая молодежь, молодежная организация в ГДР.


[Закрыть], и меня, своего, за полтора километра от бензоколонки отогнали! Голосуй тут хоть до ночи! Можешь и двумя руками загребать, будто ты загребной в олимпийской восьмерке. Можешь и под колеса броситься – ни одна машина не остановится. А кто и остановится, тот уж взял седока. И нас, остающихся, почему-то меньше не становится. Если б хоть моего возраста народ собрался, а то ведь – это мой соколиный глаз сразу засек – на три и даже на десять лет старше. Тех бы я враз как кур разогнал. «Финита ла комедиа», – сказал бы наш Крамс в таком случае.

«Густав, – посоветовал я сам себе, – сядь-ка ты на треклятый мешок Петера и подумай над «оптимистическим вариантом», – как сказал бы Крамс».

Не на поезде же мне ехать! Денег, правда, хватило бы. В обрез, конечно. Может, из Петера еще пару монет вытрясти? Нет, он жмотом стал – жениться, видите ли, надумал. Да и вообще, приплетешься таким вот домой – мать сразу: «Я тебе что говорила?» Отец многозначительно промолчит, а Петер в следующем же письме восемь раз подчеркнет слово «задавала». Перед классной контрольной, когда мы все стонем, Пружина-Крамс подбадривает нас словами: «Гвардия умирает, но не сдается». Дурацкая какая-то присказка из времен Тридцатилетней войны, но помогает. Вот и я не сдаюсь.

Стою!

Тяну руку!

Загребаю двумя!

Подмигиваю мизинцем!

Даже завлекательно щерюсь, как египтянка, танцующая танец живота. А Шубби, мой дружок, что он скажет, если я сдамся, после того как здесь два битых часа отдежурил! Он же хихикать может, как филин. Я ему еще открытку в спортлагерь обещал прислать из Варнемюнде.

Что это? Вроде, меня кто-то за плечо тронул? Прижимаю подбородок к груди, прикрываюсь левой, правой сейчас ударю прямой. Оказывается, какой-то долговязый тип, тощий-претощий, с жиденькой бороденкой – черные как сажа волосенки торчат.

– Ты чего? – говорю, а сам размышляю: не ударить ли его левой по солнечному сплетению – местечко чувствительное.

– А тебе чего? – отвечает он, покачивая головой. – Здесь-то го…

– Не выражаться! – обрываю я и делаю такое лицо, как будто я тут только минуту-две, не больше, жду.

– …го…раздо хуже, чем я думал, – заканчивает он и предлагает жвачку.

– Спасибо, не жую по идеологическим соображениям.

Долговязый кивает сочувственно. На его месте я бы мне давно по уху съездил.

– С таким багажом?! – Он показывает на мешок Петера. – Далеко собрался?

– В Росток. Мешок не мой – брата. Обещал переправить. Книги. Не меньше центнера тянет.

Мимо проносятся машины – большие, маленькие, новые, старые, и черные, и желтые… всякие. Показываю на них и говорю:

– В социалистической стране живем… а ведь ни один не остановится…

Долговязый бросил видавшую виды сумку на землю, поскребывает свою бороденку – может, думает, так скорее вырастет. И важно так говорит:

– Ты, пожалуй, не совсем прав. Но, с другой стороны, может быть, и прав. Если при социализме будет больше автомобилей, то вероятность того, что кто-нибудь тебя захватит, тоже значительно возрастет. Получается, что в принципе ты прав. Но раз уж речь зашла о принципах, то мы с тобой найдем и общую платформу. Ты за мир или как?

«Внимание, Густав! – поступает сигнал из большого полушария головного мозга. – Он посадит тебя в лужу. Валяет дурака. Разыгрывает. Смеется над тобой».

Но Густав не успевает среагировать.

– За мир. И вон тот. И вот этот, и тот, и тот… – Длинный показывает на вереницу голосующих перед нами. – Всех можешь спросить, и господ империалистов в том числе. Вообще-то все за мир. Но что именно каждый подразумевает под этим? Как только дело доходит до частностей, картина резко меняется. «В каждом частном случае сам черт сидит», – сказал товарищ X.

– Вы что, учителем работаете? – срывается у меня с языка.

Долговязый смеется в ответ:

– Нет, я студент. Третий семестр. Изучаю филерфобию [2]2
  Слово, придуманное Б. Брехтом и употреблявшееся им в насмешку.


[Закрыть], если это тебе о чем-нибудь говорит.

Я солидно киваю. Так, на всякий случай, конечно. А он, ухмыльнувшись, опять качает головой.

– Социализм тут ни при чем. В этом частном случае – в том, что нам с тобой тут ждать приходится.

«Нам с тобой» ведь сказал. Считаю, что это его характеризует с положительной стороны.

– Но отчасти ты прав. Взгляни, сколько машин едет с одним или двумя седоками, почти пустых. В этом ты, стало быть, усматриваешь мещанство. Возможно, они опасаются, как бы не пострадало их драгоценное имущество, боятся наших скромных задниц.

На мне и на нем здорово потертые джинсы.

Снова он трогает меня за плечо. На этот раз я не готовлюсь нанести ему молниеносный ответный удар.

– К сожалению… да, к сожалению, – говорит он, – мне не в Росток. А жаль! Мой путь лежит в Темплин, а это совсем в другом направлении. И еду я немедленно.

Тоже мне: «Еду немедленно»! Задается!..

– Не веришь? – спрашивает Длинный, будто угадав мои мысли.

Может, эта… как ее… «филерфобия» – какая-нибудь магия по угадыванию чужих мыслей?

А он продолжает, будто и эту мою мысль он прочел:

– Понимаешь, я этот способ передвижения разобрал с научной точки зрения. Вариант первый: хорошенькая сестра у тебя есть?

– У меня лично нет, – отвечаю я. – У Пепи из нашего класса есть. В десятом учится. Воображает, будто она красивей всех. Уже со всеми мальчишками из класса целовалась.

Длинный на это никак не реагирует.

– Вариант второй: подруга у тебя есть?

– Бр-р! – И я трясусь, будто мне сунули жабу за шиворот.

Поскребывая свои жиденькие волосики на подбородке, Длинный, хихикнув, говорит:

– В данном случае, даже если, по выражению Эммануила Германа Канта, исходить из принципа, мы расходимся, хотя оба и стоим за мир. Я, во всяком случае, не говорю сразу «нет», когда речь заходит о подруге. Впрочем, в настоящий момент и у меня ее нет. Итак, оба эти варианта для нас отпадают.

– Какие еще «варианты»?

– Эх ты! – хлопает он меня по плечу. Не трогает, а хлопает. – С девушкой куда как приятно путешествовать! Ты возьми и поставь ее на обочину. Только ручкой махнет – и тут же тормозит «мустанг». А она, прежде чем воспользоваться его предложением, небрежно так роняет: «Я с братом… кавалером…» или с кем хочешь.

Я ни чуточки не верю в эту болтовню. Кому охота с девчонкой по стране ездить, да и кто из-за какой-то девчонки остановится?

– Ну, а если так, то оба мы на мели. – Длинный грустно кивает. – Однако я продолжаю развивать свою мысль: что способно развеселить и обрадовать водителя автомашины, когда он трясется по булыжнику или мчится по однообразной автостраде?

Как я ни напрягаю свои извилины, мне ничего не приходит в голову.

– Музыка, – отвечает за меня Длинный. – Но, понимаешь, у многих в машинах есть радио. Как ты, например, поешь?

– «Двойка!» – говорю я дребезжащим тенорком.

Он старается напеть какую-то песню; голос у него скрипит, будто рашпилем пилят железо.

– Караул! – кричу я.

– Вот видишь, и у меня ничего не получается, – говорит он раздосадованно. И вдруг его лицо начинает сиять, словно его намазали сметаной. – «Эврика!» – как когда-то воскликнул Архимед, тоже филерфоб» между прочим. Анекдот! Понимаешь, хороший анекдот взбодрит любого водителя…

Он наклоняется, и открывает свою сумку. Вытаскивает большой лист бумаги, разворачивает и сует мне под нос.

«Сто анекдотов до Темплина», – четко написано на нем.

– Сам знаешь, если по радио передают анекдоты, то водитель и «Неоконченную» симфонию выключит. Чья она, кстати?

– Раз симфония, значит, Бетховен.

– Не угадал. Шуберт. Водитель готов выключить даже Шуберта, если по другой станции передают анекдоты.

– Шубертом моего дружка зовут. Даниил Шуберт. Мы с ним на кружок бокса ходили. Там его «Шубби» и прозвали.

Но Длинного уже ничем не остановишь.

– Сто анекдотов – и автомобиль подан.

– И вы столько знаете?

– Считать пока никто не считал. Итак, вариант третий: запомни десять анекдотов – и комфорт обеспечен. Такова психология человека, сидящего за рулем. Наукой доказано.

Длинный крупными шагами направляется к шоссе. Редкие волосы его бороденки подпрыгивают. Он разворачивает плакат над головой.

– Внимание! – кричит он. – Засеки время!

«Густав, – говорю я себе, – ты уже больше двух часов торчишь тут, и, если ты не ошибаешься, этому долговязому типу придется стоять с тобой еще в два раза больше».

В эту минуту бежевый «Жигуленок» останавливается около него, дверь открывается, и изнутри басом спрашивают:

– Соленые есть?

– Еще бы! – отвечает мой тощий компаньон, а мне тихо шепчет: – Жаль, шеф, что тебе в другую сторону. Доброго пути! Привет!

Тучка пыли, выхлоп – и мой Густав снова один, поскребывает затылок и тут же принимает решение: отныне работать также на научно-анекдотической основе. Прежде всего надо подсчитать, сколько анекдотов я помню. Больше всех анекдотов знает Фридрих Карл, но он укатил с родителями в Крым.

Густав, Густав, пораскинь мозгами!

Вариант номер три! Если бы я помнил хотя бы десятка два анекдотов, их можно было бы рассказывать без конца, всё снова и снова.

Например, такой: «Какая разница между почтальоном и оконным стеклом? Почтальон сначала бегает, потом потеет, а окно сначала потеет, потом уж бежит».

Хи-хи! Я давлюсь от смеха и плюхаюсь на мешок Петера. Да, если я начну рассказывать, мне до самого Ростока хватит…

Глава II, или 9 часов 18 минут

Останавливается мотоцикл. Допотопный. Должно быть, еще изобретение Джемса Уатта. Коляска величиной с «Запорожец». К мотоциклу прикреплен небольшой человечек. Огромными перчатками с крагами вцепился в руль.

Мотоцикл стреляет и трещит, как молотилка тех времен, когда у нас еще производственных кооперативов в деревне не было. Человечек выбирается из краг, сдвигает очки на лоб:

– Здравствуйте!

– Здрасте, дедушка, – мрачно отвечаю я. – Вам чего: подсказать, куда ехать, или подтолкнуть?

– Садись.

«Густав, – думаю я, – мерещится тебе или ты во сне?.. Тебя хотят подвезти, подвезти на север, к самому побережью, и без всяких там вариантов – первый, второй, третий…»

И на этой вот колымаге? Не на «татре» и даже не на «Ф-8» [3]3
  Старая модель автомобиля.


[Закрыть]?

– А мы не перегрузим вашу тележку? – говорю я и показываю на матросский мешок Петера.

– Не такое возили! – говорит дедушка, поглаживая руль.

И вот я уже поднимаю проклятый мешок Петера, но при этом все же спрашиваю:

– Правда у вас ничего тут не проломится?

Вдруг коляска оживает. Из-под клеенки показывается маленькое серенькое чудовище и начинает брехать. Я подпрыгиваю, будто взбесившийся кузнечик. А маленькая шавка, упершись лапами в борт, рычит.

– Фу, каракатица! – кричу я.

Но треклятая скотина – ноль внимания, знай себе рычит, – теперь уже тоном ниже.

– Дурная примета, – отмечает дед. – Раз Беппо лает и рычит, значит, плохой человек. Вероятней всего, характер по запаху определяет.

Тем временем я уже совсем успокоился и только презрительно фыркаю.

– И знаете, сколько у нас было уже подтверждений тому! В нашем доме по соседству жил молодой человек, всегда такой вежливый, воспитанный, здоровается. «Добрый день» говорит, желает доброго пути. Но когда он проходил мимо, я что угодно мог делать – все равно Беппо рычал. Я уж псу сколько раз выговаривал: «Беппо, и ты можешь ошибаться», но он все же оказался прав.

– И как вы об этом узнали? – спрашиваю я, не сдержавшись.

– Молодой человек срезался на экзаменах.

– А я перешел. Средний балл 3,6.

Беппо все еще рычит, правда уже тише.

– Вот видите, – говорит дед. – Возможно, он просто от неожиданности испугался. Обычно-то он всю дорогу спит.

Дедушка довольно ловко соскакивает со своей старомодной дрезины, даже чуть присел, когда приземлился.

Став рядом со мной, он не достигает даже моего подбородка, и я еле удерживаюсь, чтобы не крикнуть: «Ну, как дела, малыш?»

Вместе мы упрятываем матросский мешок в коляску. Мне приказано разместиться на заднем сиденье. Отлично, а то ведь с этой карликовой пантерой в одной коляске далеко не уедешь.

Из кармана своего аккуратно выглаженного комбинезона – должно быть, тоже сохранился у него со времен Шиллера – дедушка достал автомобильные очки, очень похожие на его собственные, сдвинутые на лоб и поблескивающие, будто два огромных выпученных глаза. Только у этих резинка другая: у дедушки широкая, рифленая, а у вторых – от банки для консервирования, красная и гладкая. Эти очки он теперь и надел на свою псину. А собачка ничего, сидит, все терпит, даже голову наклонила, чтобы дедушке удобней было.

Кто его знает, может, у собак и правда котелок варит? Соображают они, что ли? Но наш Крамс, когда мы ему такое преподносим, говорит – это метафизический балласт. Мне чего-то даже не по себе делается: попрыгунистый дед, старинный граммофон на трех колесах и пес в автомобильных очках, так похожий на своего хозяина, – чудно! А тут еще серое облачко закрыло солнце… Бр-р-р!

«Хватит, Густав! – говорю я. – Это тебе не гном из «Белоснежки», это просто дед чокнутый и глупая собачка при нем…»

Скрылась за поворотом бензоколонка, исчезла и очередь неподалеку от нее. Чтоб вам торчать здесь до позеленения! Чтоб никто вас не посадил к себе в машину!

Надо мной голубое небо – серое облачко растаяло. Под колесами поет асфальт.

А Беппо уперся передними лапами в бортик и поглядывает через огромные очки на белый свет.

Может, правда мне лучше петь что-нибудь или анекдоты рассказывать?

– Рассказать вам анекдот? – спрашиваю.

– Почему бы и нет? – кричит дедушка. – Только тебе орать придется, охрипнешь. Так что, лучше наслаждайся солнечным днем. Благодать. Воздух – бархатный!

Благодать там или не благодать, бархатный воздух или еще какой, а мне вот в Росток надо.

– Может, газку прибавите?.. Не разобрали? Ваша тележка не может пошустрей, а?

– Почему? Вполне может.

Чуть приподнявшись, я смотрю через его плечо: на спидометре 25. Но стоило мне привстать, как сатаненок в коляске снова за свое – рычит, проклятый!

Дед щелкает языком в его сторону.

Да-а-а, на этой душегубке далеко не уедешь. Буду зарабатывать деньги – куплю себе «Запорожец». Для начала неплохо! Потом «вартбург» – это лучшая машина среднего класса на нашем меридиане.

Только объехав осторожно цепочку велосипедистов, дедушка обращается ко мне своим скрипучим голосом:

– Ты что, тоже помешался на скорости? На машинах?

– Скорость – явление объективное. Некая категория, как говорит наш классный руководитель.

Слово это я совсем забыл, с трудом сейчас вспомнил, да и все, что я только что сказал, было сказано нашим Пружиной-Крамсом. Но это знать дедушке не обязательно.

В ответ дед даже присвистнул.

– Скажи пожалуйста! – говорит он мне. – Неплохо ты отпарировал!

– Спасибо нашему Пружине-Крамсу, – бормочу я себе под нос. – Иногда и учитель тебя из беды выручить может.

– Быстрей не могу. Беппо не позволяет, – говорит дед.

Какое отношение имеет Беппо к этой тарахтелке на колесах?

– Вот посмотри! – говорит дед и чуть не ложится на руль.

Мы едем немного быстрей. Можно ведь!

Но это только метров сто. Беппо приподнялся, заложил уши назад. Теперь уж он точная копия своего хозяина.

– Смотри, идем ровно тридцать! – кричит дед и прибавляет газу.

Машина дрожит. Беппо начинает потихоньку рычать, но уже громче.

– Смотри, идем сорок! – с торжеством кричит дед.

В глушителе подо мной что-то хлюпает.

Беппо лает громко и резко.

– Смотри, ровно пятьдесят!

Рыдван делает скачок – это дедушка включил четвертую скорость.

Густав, держись крепче!

Беппо высовывает голову побольше, будто хочет понюхать, чем пахнут облака, покряхтел, как хозяин, и… завыл.

Никогда я не слышал, чтоб так собаки выли. Циркулярная пила по сравнению с этим – клёвая музыка.

И воет, и воет, открыл зубастую пасть, поднял голову к небу и воет.

– Кончай! – кричу я. – Дедушка, кончай!

– Я? – смеясь, переспрашивает дед высоким голосом.

Неужто он тоже сейчас завоет?

Приходится признать – с этой воющей тварью ехать невозможно. Надо сбрасывать скорость. В обратном порядке все происходит как по писаному. Прекращается вытье, затем Беппо уже только резко лает, потом переходит на рык, и, покуда дедушка едет 30, сидит, сердито прижав уши.

Что ж, значит, едем 25.

Трюх-трюх! – тарахтим мы, еле-еле продвигаясь вперед. Беппо свернулся калачиком. Дрыхнет, скотина! На обочине стоит красная «шкода». От водителя видим только дрыгающие ноги – сам он нырнул под капот.

– Видел? А еще говоришь – «скорость». Мы-то с тобой воздухом дышим, а он…

– Бархатным.

– Шелковым, – говорит дед.

– Кем вы работаете? – спрашиваю. – Может, собачек дрессируете, в цирке выступаете?

Загадочный дед отрывисто смеется в ответ, точь-в-точь как до этого тявкал Беппо.

– Emeritus [4]4
  Emeritus – здесь: пенсионер (лат.).


[Закрыть].

Мне, конечно, сказать нечего.

Дед опять смеется.

Густав, пошевели извилинами! Что же это такое – э… ре… Пружина-Крамс нам вечно какие-то иностранные слова преподносит. Немецкая грамматика вся кишит ими. Что, к примеру, означает «партицип презенс»? Или этот «индикатив»… «актив»… «конъюнктив»? Ну, что такое «актив», я знаю. Наша группа СНМ неактивна, утверждает Крамс. А Шубби – активный боксер, значит, он уже три боя провел.

Погоди, Густав, что он сказал? Эремит? [5]5
  Eremites – отшельник (греч.).


[Закрыть]Это же святой какой-то. Живет в бочке. Ясное дело, отшельник.

«Густав, – говорю я себе, – ты прав: дедуля чокнутый. Уж кто завел себе такого Беппо и разъезжает в таком рыдване, тот уж наверняка эремит и чокнутый».

– Вы верите в ангелов? В этих – с крылышками и в ночной рубашке? – Чуть я не сверзился со своего высокого сиденья: отпустил ручку и стал руками, как крылышками, махать, чтобы деду все поясней представить.

– Ты почему об этом спрашиваешь? – говорит он и опять хихикает, будто на самом-то деле прекрасно знает, почему. – Я сам рад был бы узнать, – продолжает он, – как установили наивысшую скорость, ее идеал, так сказать. В старинных историях и легендах я никогда не читал о состязаниях ангелов на скорость, кто летает быстрее всех. И вообще мне неизвестны документы, в которых говорилось бы о скорости полета ангелов.

Что мне на это ему сказать? Вот что:

– А вы про ведьм подумайте. Уж эти гоняют на своем помеле по вашему бархатному воздуху как угорелые.

– Хороший ответ, – замечает дед и еще сбрасывает скорость.

Теперь даже начинающая ведьма только просвистела б мимо.

К сожалению, я так и не припомнил ни одного из мудрых изречений, которыми Крамс засыпал нас. Дед медленно подруливает к обочине. Там такой же парень, как я, стоит и устало машет рукой. Дед тормозит и останавливает свое суденышко метрах в трех от голосующего, рывком освобождает руки от огромных перчаток и снова сдвигает очки на лоб.

Я молчу. Мне кажется, что дед недоволен нашим разговором и теперь хочет обменять меня на этого новенького. Меня, значит, побоку, а его – на мое место. На худой конец я этому конкуренту врежу левую снизу, и мы с дедушкой и Беппо рванем дальше. Святые они там или нет, это уж их дело.

Надо же! Не успел я оглянуться, как этот чужак уже оказался в коляске и почесал Беппо шейку!

– Редкий случай в моей практике. Беппо не так-то легко сходится! – громко кричит дед. – Ну что ж, он у нас высший судья. Садись, сдвинь все назад и втискивайся. Беппо можешь на колени посадить. Почеши ему шейку. Как ты догадался, что там ему особенно приятно?

– А я люблю собак, – пищит в ответ моя конкуренция. – У нас тоже есть собачка, черный пудель. Принцем зовут.

Тоже мне выискался типчик! «Я люблю собак»! Разве такое говорят вслух? Тебя же сразу на смех поднимут.

Мы снова трогаемся и «мчимся» вперед… со скоростью 25 километров в час. А новенький трещит без умолку. О каких-то там иволгах, о заходе солнца треплется. Вот уж два сапога пара! Этот дед архимандрит и цыпленок, должно быть убежавший из инкубатора. А я сижу теперь и многозначительно молчу, как мой отец. Дышите, мол, пожалуйста, своим бархатным воздухом.

Правда, цыпленок чудной какой-то. На меня даже ни разу не взглянул. «Здоро́во» не сказал. Да и теперь в мою сторону не смотрит. Задается, будто он министр сельского хозяйства собственной персоной.