Текст книги "Автостопом на север"

Автор книги: Герхард Хольц-Баумерт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Глава IV, или 9 часов 57 минут

Чуть позднее нам удалось подцепить старый фургон, груженный запчастями. Воняло маслом и бензином. Мы устроились на каком-то тряпье. Кругом темень, даже разговаривать не могли – такой стоял грохот и лязг от всех этих шатунов и поршней, перекатывавшихся о деревянных ящиках. Цыпка чуть покачивалась. Вдруг ее круглая голова упала мне на плечо. Я прижался к борту, втянул воздух, стараясь быть плоским, как гладильная доска. Это еще что за номер, думаю!

А Цыпка посвистывает себе носиком, каждый раз запаздывая на два такта. Густав, Густав, ты ведь ей и кресло и подушка…

Потом нас подбросил старый грузовик, который тоже нельзя было назвать торпедным катером. Шофер попался мрачный. Сидит небритый, уставился вперед и переключает скорости, будто колуном комель колет, и… молчит.

У Цыпки после сна лицо опухло, как до того от рева. Не подумал бы шофер, что из-за меня. Но он только мрачно глядел вперед и нас не замечал.

Потом мы долго стояли на обочине и махали и кричали, в общем – голосовали.

– Давайте с нами! – крикнули нам босоногие ребятишки, пробегавшие мимо.

С такого рода мелюзгой человек из восьмого «Б» не разговаривает. Молча, как до этого шофер грузовика, он пропускает ее мимо. А Цыпка, должно быть, хорошо выспалась: снова трещит без умолку.

– Куда это вы нас зовете? У вас что, интересно?

Клопы, поскребывая икры, отвечают, что очень интересно – и озеро, и купальня, и вышка, и большие ребята из лагеря, и лучше всех – Че.

– Это кто такой?

– Это, это… – Карапузы не могли даже слов подобрать.

– Айда, и мы с вами. Выкупаться хочется. Мы и так уже много проехали, правда, Гуннар?

И вот уж Цыпка, зажатая со всех сторон малявками, сворачивает и направляется к густому кустарнику.

Пойду ли я с ней, она даже не спрашивает. Просто ей пришло в голову выкупаться и кстати посмотреть на божество этих малявок. Небось тоже какой-нибудь из этих… как их… еремитов. А Густаву, видите ли, разрешается следовать за ней. Один взгляд, будто приказ, и всё.

Мешок Петера кажется еще тяжелей. Протащишь его минут пять на горбу – он уже весит в два раза больше. Пусть наш Пружина-Крамс мне объяснит этот закон физики: М×км=вес ³(мешок, помноженный на пройденный путь, = весу в третьей степени). Этого закона даже Коперник не знал, но у него не было и брата-рулевого на морозильном траулере, помешанного на книгах, и еще одного братца-дурачка по имени Густав, по прозвищу Мегрэ, который теперь мучается ради рулевого.

Я топаю за Цыпкой, продираюсь через кустарник и думаю при этом: «Не заховать ли мне чертов мешок здесь где-нибудь – мы же тут корни не собираемся пускать, – а сам сбегаю налегке выкупаюсь».

Но кто его знает, какой тут зверь водится. Набежит какой-нибудь секач, подцепит книги Петера на рога, и поминай как звали. А уж крик подымет… Петер, я имею в виду. Нет, лучше уж потащу мешочек дальше.

Прохожу лесок, заросший крапивой, обстрекался, попадаю на луг, посередине – озеро. Но где же Цыпка?

Прежде чем я начинаю звать ее, как маму, меня на полуслове обрывает комиссар Мегрэ: в таких случаях он сначала закуривает трубочку или начинает ругаться со своим инспектором. У меня нет инспектора, вместо него я поддаю ногой треклятый мешок.

– Куда провалилась, чтоб ее черти съели, эта Цыпка?

Густав, следи, чтобы с копыт не свалиться! Неужели это правда она?

«Что ты смотришь как баран на новые ворота?» – говорит мне Крамс, когда у меня такой вид, как сейчас. И действительно, что-то от барана у меня, должно быть, и правда есть, и я, чтобы отвлечь внимание, даже по-бараньи кричу: – «Бэ-э-э!..»

То, что сейчас появляется из кустов, лишь отдаленно напоминает Цыпку: круглое лицо, голубые глаза, как два стеклянных шарика, блондинистая челка, и все.

Она в купальнике цвета слоновой кости, с черными пластмассовыми кольцами, на голове белая шапочка и… эта квадратная улыбочка.

Идет и махает мне, будто королева. Проплыла мимо и уже сидит на пятнистом пледе какого-то парня примерно с моей фигурой, только чуть потяжелей. «Пиник», – сказал бы Шубби, – как боксер слабоват, слишком много сил. Вот длинные, узкие мышцы, те хороши для боксера, а «пиники» – у них только вид такой здоровый».

Тереза ведет себя так, будто она с этим «пиником» недавно серебряную свадьбу справила.

– Это Че, – говорит и снова величественно так поводит рукой, – а это мой спутник Гуннар.

«Мой спутник» она сказала, как герцогиня.

– Привет, друзья! – И я тоже помахиваю ручкой, как какой-нибудь президент, прибывший в аэропорт с государственным визитом.

– Садись и ты, – приглашает Че сесть на его одеяльце в клеточку.

Оказывается, он еще и саксонец.

Тереза лежит поперек одеяла так, что мне и сесть негде, и только знай трещит без умолку: о погоде, о море, стенгазете, о том, что весь свет помешался на автомобилях и скоростях. Только что услышала это от дедули и теперь важничает. Наш Крамс называет это плагиатом.

Неужели я буду тут сидеть, слушать и подпевать: ах, какой здесь необыкновенный воздух и небо, как… «малимё» [7]7
  Малимё – пушистая ткань из искусственного волокна.


[Закрыть].

Нет, я срываю с себя куртку, джинсы, рубашку (пусть Цыпка не шарахается, в эту пору на Густаве всегда плавки) и с ревом – в воду.

Немного кролем, потом брассом, три удара баттерфляй – и на спину. Это уже отдых.

Теперь и до Цыпки дошло. Она завидует и тоже идет в воду, осторожно смачивает руки и ноги, вздрагивает, что-то говорит этому Че, который стоит рядом. Должно быть, что-то вроде: «Бр-р-р, до чего холодно, дорогой мой Че! Ты не мог бы приказать подогреть водичку?» – «Разумеется, охотно, фрейлейн Тереза». – «Благодарю». – «Не стоит благодарности».

Я работаю ногами, как колесный пароход, но в этом гусином пруду никто этого не замечает. Не знают они, что такое мастер спорта.

Тереза барахтается, стиль – собачий. Девчонка и есть девчонка!

– Ты ноги-то вытягивай! – кричу я ей. – Вот, смотри, как надо!

– Какой прекрасный собеседник этот Че, не правда ли? Он у них бригадир.

Она так произносит слово «бригадир», что вода попадает ей в рот.

– Это он и пляж здесь устроил и вышку. У них тут молодежный лагерь. Утром они проводят мелиоративные работы, а после обеда – отдых. Сегодня они раньше кончили, потому что вечером у них костер и спортивный праздник.

– К тому времени мы давно уже на месте будем. Вытягивай, говорю!

Пусть не думает, что мы здесь век вековать собираемся.

– Кстати, ты про вышку говорила – сейчас прыгну из задней стойки. Это мой конек.

– Пятиметровая! – слышу я голос Че. Он тоже подплыл. И в воде берет не снимает.

На этот раз в большом полушарии зажигается не простой сигнал, там на полную мощность включили сирену: «Пожарная тревога! Не делай глупостей, Густав! Прыгай с трехметровой! И ноги не разводи, парень! А с пятиметровой ты еще ни разу не прыгал. Да еще из задней стойки. Это у нас только один человек в классе может, да и то с трехметровой. Шубби и тот не рискнет с пятиметровой, а он уже три настоящих боя выдержал и в двух победил. Густав, тревога! Ни к чему это!»

Планки красноватые, недавно строганные, лесенка грубо сколочена, больно ноги. Стараешься поскорей подняться.

Вот и трехметровая площадка.

Густав, остановись, не надо выше.

Комиссар Мегрэ, арестуйте этого человека – он погубит себя!

Лесенка на пятиметровую площадку стерта меньше, сюда народ редко поднимается, наступать на перекладины еще больней.

Вот мы и наверху. Ни пуха… Прощай, Густав!

Отсюда, должно быть, и правда редко кто прыгает. Внизу стало тихо, те, кто в воде, ложатся на спину и глазеют. На пляже люди собрались кучками и тоже смотрят вверх. В мелководье стоит Цыпка и махает мне. Вот дура-то! Рядом с белой шапочкой – черный берет Че.

Я киваю собравшимся внизу зрителям и решительно поворачиваюсь к ним спиной. Кусты далеко внизу покосились, ветки пляшут. Мать, когда у нее голова кружится, всегда капли принимает. Нет, больному человеку нечего с трамплина прыгать. Может, и мне лучше сперва на трехметровой площадке подлечиться…

– Боится! – кричит кто-то снизу…

Бросаю поручни и балансирую спиной к трамплину. Здесь, совсем как мастер спорта, расслабляю руки, ноги, потом медленно поднимаю руки до уровня плеч – руки покачиваются; должно быть, это вышка вибрирует от ветра. Будем надеяться, что мне не снизят балл, если я не совсем чисто войду в воду!

– Этот никогда не прыгнет!

Заткнитесь там, в лягушатнике! Сейчас увидите! Как это Гюнтер еще говорил? «Напрячься и упасть назад, не сгибая колен. Голову даю на отсечение – вертикально войдешь в поду». Но никто у нас так и не посмел сделать, как он.

«…Упасть назад, не сгибая колен…» Вот сейчас. Вытянуться в струнку…

– Это он нас на пушку берет!

Вот, вот сейчас…

– Нет, не хочу я никуда падать…

Какую-то секунду, а может быть, и пять – вся жизнь будто кинолента проходит перед моим внутренним взором – мне кажется, что я не падаю вниз, а лечу вверх и стоит мне только развести руки, и я улечу отсюда навсегда…

Удар, как при взрыве атомной бомбы. Жуткая тишина. Вокруг – все зеленое. Не помер же я тут?

Делается ужасно холодно, и кругом – еще зеленей.

На помощь! Мне нечем дышать! Но, значит, я жив, это точно: мертвым дышать не хочется, это по законам логики, как говорит наш Крамс. Будто пузырь, я выныриваю на поверхность. В ушах гул.

Из ушей хлюпает вода. Кругом смех, хохочут, визжат. Да это же голос Цыпки – резкий, вредный и коварный. Только Че не смеется. Улыбается, сукин сын, кролем подплывает и фальшиво так спрашивает:

– Не ранен? Воздуху не хватает, да?

– Разве я похож… на такого? – кричу я.

Должно быть, воды порядочно хлебнул. Что ж тут удивительного? Так глубоко на дне этого омута еще никто не бывал. Выхожу из воды и тут же раскаиваюсь: надо было там замаскироваться – живот у меня фиолетового цвета, как малиновый кисель. Назад уж не подашься. Че и так уже все видел.

– Полбеды! – говорит он, качая головой.

– Ты лучше гляди, как бы беретку не потерять! – Но голос мой звучит как из бочки с водой.

«Я не дам себя перфорировать», – говорит Крамс, когда мы хотим загнать его в тупик и посадить в калошу какой-нибудь новостью, которой еще в газетах не было, или выдуманной формулой.

– Не выйдет, я не дам себя перфорировать! – булькаю я.

Похоже, начинается кессонная болезнь: чересчур быстро вынырнул, слишком глубокое погружение, и легкое у меня лопнуло. Пусть все видят, как настоящий мужчина ведет себя в таких случаях. Че хочет меня поддержать – и это на глазах у всех! Я стряхиваю его, как назойливую муху, и вполне самостоятельно ложусь на мягкий плед, животом вниз, конечно, в надежде, что спина не переливается всеми цветами радуги.

И вообще, как это я животом хлопнулся? Я же из задней стойки прыгал! Назад падал.

Тереза наклоняется надо мной:

– Тебе больно, Гуннар? Очень даже страшно было. Но и смешно почему-то. Ты уж прости. Как мы ни боялись за тебя, а все равно хохотали.

– Значит, развеселил вас? Этого мне и надо было. Я ж рыжий у водяного ковра.

– Я думала…

Она думала! Я хотел совершить прыжок экстра-класса. Да, да. Густав так собирался сделать. Воздух теперь уже вполне нормально поступает в легкие, и живот не очень жжет, градусов на восемьдесят. Уже не адский огонь, как до этого. Густаву представляется возможность внести полную ясность.

– Я и хотел вам продемонстрировать клоунский прыжок, – прерываю я Цыпку. – Мы его давно в крытом бассейне разучивали, но умеют его только трое из нашего класса: я, Шубби и Фридрих Карл. Показать еще раз?

Делаю лицо, как у комиссара Мегрэ, и, выдвинув подбородок вперед, привстаю, будто снова рвусь на вышку.

– Нет, нет, не надо! – пищит Цыпка. – Ты уж и так нас насмешил.

Какой-то мальчишка сидит рядом, зарывшись в песок, и выдает:

– Не верь ему. Прикидывается, что нарочно. Не вышло у него, верно, Че?

– Заткнись, а то сейчас от него по уху заработаешь!.. – говорю я.

Че, успокаивая, похлопывает меня по плечу – он-то думает, что я все еще в нокдауне.

– Подумаешь, силач какой нашелся! – замечает мальчишка.

А я окидываю его оценивающим взглядом.

– Чтоб ты знал: я боксом занимаюсь! – При этом голос мой делается ледяным.

– Ты тоже? – радуясь, спрашивает малыш. – Пройдемся два раунда. У них тут и перчатки есть, да они деревня, только так дерутся, никакой техники. Че! Когда он отдышится, ты нам позволь пройтись два раунда, тренировочных, конечно. А ты где занимаешься?

– ТСЦ – Берлин.

«Густав! – барабанит мой сигнальный аппарат. – Это Шубби в ТСЦ – Берлин. Ты же даже не знаешь, что это значит – ТСЦ. Ты же только один раз был у Шубби на тренинге, а потом после уроков в школе пробовал».

– По мне, пожалуйста, хоть сейчас. Восемь унций. Три раунда.

Нет, этот мальчишка не «пиник», у этой рыбки мышцы длинные и жилистые, но он же на три категории легче меня – вес бумажной мухи. Придется его уложить в первом же раунде.

– Только чтоб не до крови. Я не выношу! Эта Цыпка в бикини еще тут?

Че, поглядев на часы, говорит, что сразу нельзя. Надо полчаса переждать. Но у нас нет времени ждать, дорогуша, нам надо дальше, в этот самый Альткирх.

И об этом Че подумал: он постарается раздобыть для нас колеса. Надо же – все успевает! Цыпка, конечно, за ним увязалась. И опять завела и про стихи, и про стенгазету, и про мелиорацию.

Вместо того чтобы вспомнить все полученное у Шубби и передать это своим кулакам – справа, слева, прямой левый, всем весом правая чуть снизу, ноги, ноги не забывай, чтоб как пружины работали, в них успех, подбородок к ключице, плечо вперед, удар… – вместо того чтобы думать об этом, меня почему-то разобрало зло на Петера.

Кто, как не мой любимый братец, навязал мне треклятый мешок и отправил на север? И Цыпка эта тоже на его счету. Из-за него, собственно, и прыжок на дно омута.

И такое меня зло разобрало на Петера, и на допотопного дедулю, и на Цыпку, и на этого Че, и на мальчишку-боксера – пусть думает, что под барабан молотилки попал. Даже на себя теперь злюсь. Так и кажется, что у меня глаза кровью налились.

Пританцовывая, подходит Цыпка, ничего не замечает, конечно. Старается уговорить меня – это чтоб я не расколошматил мальца на составные части… на молекулярном уровне.

– Может быть, не надо вам драться? Не люблю я этого, боюсь… – и тихонько так, будто птичьим крылышком, касается рукой моего локтя. – Ты знаешь, Че говорит, что мы можем до самого райцентра доехать. Автобус отходит через час. Может, вам не так уж обязательно драться, а?

Я показываю, как бью: правый – снизу. Воздух свистит, разрезаемый моими кулаками!

Глава V, или 10 часов 30 минут

– Что, у вас тут, в деревне, и защитного шлема нет? – спрашиваю я, разминаясь в своем углу, пока мне завязывают боксерские перчатки.

– Какой еще шлем?

Когда я был у Шубби на тренировке, я видел, как им шлем надевали.

– Ты это про защитную маску?

Он что, меня за олуха принимает?

– У нас эту штуку называют шлемом, пигалица!

– Шину мы при спарринге тоже не берем.

Я отмахиваюсь. Чего это он? Не знает, для чего шина в рот вставляется? Погоди, уложу тебя на песочек – не поможет никакая шина.

Подходит Че – и сразу ворчать: завязки не так завязаны, надо сверху, а не снизу. Опять он все знает.

– Ты ж так партнеру сразу бровь порвешь, – тихо говорит он мне, перевязывая завязки.

Зрителей хватает: за бельевой веревкой, натянутой вокруг нас, гул голосов.

– Друзья, мы рады, что нам представляется возможность показать вам хороший бой. В спарринге померяются силами Уве, Локомотив – Лейпциг…

Аплодисменты, выкрики.

– …и Гуннар, ТСЦ – Берлин.

Крики, хлопки, смех, свист.

Я уж хотел поднять руки над головой – поприветствовать зрителей, но вдруг чувствую: не могу! Детский паралич, что ли? Почему-то я весь мокрый, даже подошвы влажные. Что это? Никак, заболел? Только что на вышке этот приступ, а теперь еще сильней!.. Может, пора мне перейти на постельный режим?

Дребезжит крышка от большой кастрюли. Че выталкивает меня на середину ринга:

– Начинайте, чего вы? Или…

А я хочу домой, хочу в кресло, перевесить ноги через спинку, включить телек, включить транзистор – он у меня с ладонь, но все равно пищит громко. Закрываю глаза, говорю себе: «Густав, все это сон, проснись, Густав, ты не дома. Проснись…»

– Чего руки опустил? – шипит мой напарник. – Давай начинай!

Открываю глаза. Нет, я не дома. И не помогут мне никакие заклинания! Мальчишка шурует боксерскими перчатками перед самым моим носом. Тронутый небось!

Сейчас я прихлопну его, как муху.

Удар мой будет неотвратим, со свистом кулак разрезает шелковый воздух. Ничто живое не способно ему противостоять! Такая во мне закипает злоба, что я готов быка одним ударом свалить.

Я словно лечу за своим кулаком до самой веревки, с обеих сторон, словно комариные укусы, меня сопровождают удары мальца. Но что-то внутри зашевелилось.

Снова дребезжание крышки кастрюли, но где-то очень далеко, не то в Австралии, не то в Ростоке.

Росток?

– Давай в свой угол! – слышу я голос Че и чувствую, как он меня куда-то подталкивает.

А я только-только разошелся! Уже в своем углу я растираю песок ногами, стараясь показать, сколь я свеж и бодр.

Мегрэ и правда в своей лучшей форме. С ледяным спокойствием он оценивает обстановку. Шубби ведь показал мне, как это делается. Зажать надо. Но умеючи. Шубби приказал Мегрэ выкинуть вперед левую и тут же ее зажал между телом и рукой. И сразу бам-бам правой по кумполу.

Ну погоди, паренек. Пробил твой последний час!

Опять эта дурацкая кастрюля. Бросаюсь вперед. Прыгаю вокруг мальчишки и говорю:

– Давай, давай левую!

Мальчишка так и делает, и я ее тут же зажимаю и всей силой бью правой по голове. Да, это был удар. Че разводит нас и что-то бормочет непонятное.

Мальчишка стоит, вытаращив на меня глаза.

– Давай, давай опять левую! – предлагаю я.

А он скачет вокруг меня, будто балерина, и вдруг – как два удара колокола: бум, бум!

– Стоп! Разойдись! Всё.

Это голос Че. Где-то далеко. Он обхватывает меня, жмет вниз мои кулаки, я их почему-то совсем не ощущаю. Подталкивает к веревке.

– Друзья! Жаль, конечно. Ничего у нас не получилось. Техники не хватает у нашего друга из ТСЦ. Итак, до вечера. У костра, друзья. Дружба!

Сейчас я ему врежу, врежу по его идиотской береточке.

Но вот я снова лежу на пледе. Колокола в голове утихают: должно быть, на пожар звонили. Немного устал. Ни радости, ни злобы не чувствую.

– Так я и знала: будет драка. Ни за что не хочу больше смотреть бокс.

Где-то далеко – к его счастью, конечно, – слышу голос Че. Чего-то он там опять распоряжается. Учит мелюзгу плавать. Вечно ему чего-то надо!

Ищу часы в ворохе одежды. В песке они.

«Когда твой «икарус» отходит? – хочу спросить, но челюсти как припаянные, в ушах что-то щелкает, сто́ит только чуть-чуть двинуть подбородком».

Ну что ж, бывайте, уеду отсюда навсегда. Прощайте, клопы, будь здоров и ты, умник Че вместе со своей береткой…

Че провожает нас, при этом они опять треплются с Цыпкой о Бахе, симфониях, Бетховене…

Уже на шоссе слышу вдруг за нами быстрые шаги. Что-то знакомое. Вроде бы такие только что вокруг меня на ринге танцевали…

– Извини, – говорит мышка-балеринка.

Отмахнулся. Дело прошлое.

– Ты зря мою левую зажал, а потом ударил по затылку.

Ну и ну! Неужели это правда, Густав? Молодец!

– Ты ж ни разу в ринге не стоял.

– Только один раз в клубе ТСЦ, – бормочу я в ответ.

Понять, что́ я говорю, должно быть, невозможно. В подбородке что-то тикает, будто жук-древоточец в нем сидит. Правда, ведь один раз я был там. В тренировочном зале с Шубби.

– Ну ладно, бывай! Ударчик у тебя тяжелый.

Ишь ты! Мальчик, ты мне нравишься.

Все как обещано: стоит микроавтобус и ждет, должно быть, нас. Водитель переругивается с Че. Че успокаивает его. Может, этот Че правда ас или, верней, мини-ас.

Вместе с моим партнером Че забрасывает в кабину мешок Петера. Цыпка и Че обмениваются адресами. Шофер завел мотор и теперь гудит непрерывно. Вот мы и покатили. Хорошо идет. С ветерком. Так мы с ним далеко уедем.

Включил радио. Передают, конечно, не Бетховена и не Баха и никакие там адажио. Передают клёвые песенки. Поет Хрис Дёрк: хотелось бы ей быть велосипедом – покатила бы она ко мне; хотела бы быть мотоциклом – с рокотом примчалась бы ко мне; хотела б быть автомашиной – затормозила б у меня; хотелось бы ей быть лайнером – из облаков вынырнула бы прямо ко мне, а если бы была она ракетой – улетела бы со мною на луну…

– Наконец-то чудесная музыка! – говорю, подражая голосу Цыпки и ее бесконечным восторгам.

Но она и не слышит ничего, уставилась на мимо пролетающие луга, на небо и, вздохнув, пищит:

– Чудесно… Чудесно!

Спустя полчаса водитель высаживает нас, как раз когда передают знаменитую трубу. Жаль, конечно, но с такой скоростью мы отмахали не меньше сорока километров.

– У тебя синяк под глазом, – вдруг говорит Цыпка, глядя на меня с сочувствием и в то же время возмущенно.

Выпрашиваю у нее зеркальце. И правда фонарь! Потому я все время и моргаю. Теперь понятно. Шубби мне как-то говорил, как это можно ликвидировать. Сырую котлету надо приложить. Во всяком случае, сырое мясо.

– Слышь, Цып, жрать охота – жуть.

И правда, ведь уже двенадцать.

– И мне, Гуннар.

Скажи пожалуйста, Цыпка кушать хочет! Не может, значит, жить одним шелковым воздухом, Бетховеном и облаками.

– Приглашаю тебя, – говорит она. – Довезешь меня до Альткирха, я тебя приглашу. Я умею готовить – луковый суп и бифштекс.

Приглашают, значит, тебя, Густав! Ты только минутку подумай о своем лилипутовом кошельке. У нее-то есть деньги. Ты сам видел: пятьдесят монет. В три раза больше, чем у тебя, а ведь надо, чтоб хватило и на мороженое, и на лимонад в Варнемюнде, и отцу с матерью сувенир купить надо… Плохо дело, если Петер ничего не подкинет. А он жмотом стал, с тех пор как жениться надумал! Цыпка-то богатая. Кем у нее отец-то? Директор школы, а мать – доктор.

Мой старшой работает на автопогрузчике, таком – с вилчатым захватом. Он сам себя называет автовилкой. На большом предприятии внутризаводской транспорт – первое дело, связующее звено всего производства (это у меня опять от Крамса). Можешь ведь производить сколько хочешь товара, хоть до потолка, главным связующим звеном остается внутризаводской транспорт. В этом звене и трудится мой старшой со своим автопогрузчиком. Мать у меня – продавщица в рыбном магазине. Меня от рыбы с души воротит с малых лет, еще когда меня Гуником звали и я в детский сад ходил. От рук матери всегда рыбой пахло, когда она меня гладила. Теперь-то я уже привык, но все равно, рыбу терпеть не могу да и не ем никогда. С тех пор как мы переехали на новую квартиру, мать всегда после работы душ принимает. Но от этого запаха так легко не отвяжешься. Мы не бедные, во всей нашей ГДР бедных нет, но считать у нас в семье считают: купить или подождать лучше – три раза подумают. Что Цыпке родители дали 50 марок, моя мать вот такие глаза бы сделала, а отец, как всегда, многозначительно промолчал бы. Но про себя бы подумал: «Это не по-нашему». А теперь эта Цыпка тебя, Густав, значит, приглашает. С Пепи я пошел бы да с Шубби, а вот с Фридрихом Карлом… нет уж.

Ну, а как с Цыпкой?

Дед эремит со своим хитрым Беппо сказал же мне, что я кавалер и джентльмен…

– Слышь, лапа, Густав тебя сам приглашает… – С этими словами я лихо хлопаю себя по карману, как будто он набит сотняжками.

– Кто-кто? – спрашивает Цыпка, делая большие глаза.

– Я. Раз в жизни наешься досыта.

Впереди виднеется пивная, а Густав, так и оставшись неизвестным Цыпке, находится в экстазе, как Крамс называет подобные духовные озарения. Он тут же с места в карьер отправляет Цыпку покупать карту – он, видите ли, запутался в географии и никакого понятия не имеет, как добраться до этого Альткирха или до Ростока… Сам он тем временем займет столик и выберет что-нибудь подешевле.

Вот и меню. Самое дешевое – картофельный салат с колбасой. Дороговато – 5 марок. Приданое мое тает на глазах. Прежде чем Цыпка успевает вернуться, я прячу меню на соседний стул – пусть уж никогда не узнает, что еще там значится.

К счастью, из напитков имеется только пиво. Лимонада нет. А пиво Тереза терпеть не может – ее при одном слове этом передергивает, бр-р!

– Я-то не прочь кружку-другую махнуть, – спешу я отметить, что вовсе не соответствует действительности. – Но лучше быть трезвым, если тебе поручено маленьких девочек доставить в Альткирх.

При этом я раскрываю географическую карту, чтобы отвлечь внимание. Ой-ой-ой! Топать и топать! И до Ростока от Альткирха немалый кусок. На первый взгляд не меньше 80 километров. Вот уж никогда бы не подумал! Но я и виду не подаю.

Подошел официант. Густав – и кавалер и джентльмен – спрашивает:

– Колбаса хорошо прожарена? Не пересушена? Сочна?

Так отец Карла Фридриха спрашивает, когда они всей семьей ходят обедать в ресторан «Берлин». А этот официант – чего он понимает. Молчит и только тарелки двигает.

Мы уминаем картошку с колбасой. Цыпка отставила мизинец.

– Больно, да? – спрашивает она, проводя маленьким пальчиком по набухшей моей брови.

– Какой разговор! Мальчишка – сто́ящий пацан, но если б всерьез… понимаешь, при спарринге ведь без шлема.

Колбаса мне кажется не то бетонной, не то резиновой, но, может, это и мои зубы виноваты, что-то плохо жуется и тикает в челюстях.

– А ты видела, как я ему выдал правой?

Ничего она не видела – девчонка! Так, симфония на тонких ножках.

– Спасибо тебе. Спасибо за все. И за чудный обед.

Тереза через стол протягивает мне руку, но очень высоко, так и кажется, что она хочет почесать мне под подбородком.

– Кончай, чего ты.

Я трясу ее руку и очень стараюсь не покраснеть. Вот ведь привязалась!

– Давай собираться. До Альткирха еще далеко.

Выкладываю восемь пфеннигов чаевых – какой непредвиденный расход! Если бы мы еще выпили колы или лимонада, я был бы уже на мели.

Потом мы стояли и голосовали. Совсем недолго. От варианта номер два я сразу отказался. Цыпку можно принять за девчонку только вблизи и когда она говорит, а для человека за рулем – мой младший брат, и все.

Не успели у нас руки устать, как затормозили «трабант».

Густав, на абордаж! Мы в этом омуте всякими там прыжками и спаррингами чересчур долго развлекались. Надо дальше двигать.