Текст книги "Тихий друг"

Автор книги: Герард Реве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Ну что, выйти все-таки опять на улицу? Или нет?.. В любом случае, я принял «последнюю» двойную порцию виски и вновь погрузился в размышления. Я был эдаким искателем, как это обычно называют… Но, если призадуматься, что здесь можно найти?.. Я постоянно искал подоплеку там, где ее не было вовсе, там, где вообще ничего нельзя найти… Что искал я, например, здесь? Здесь, в этом доме, неужели я вправду думал, что… Нет, в этом доме я наверняка никогда ничего не найду… Ах, да: в комнате наверху, на полке, за прелестным руководством для парикмахеров еще стояла та коробка… Почему она была спрятана?.. Нет, там наверняка не было ничего особенного, кроме сколь «игривых», столь и никчемных украшений из железа и стекла, которые в поисках «современного творчества» купила эта, как ее, подруга и временный компаньон Кристины – Хильда… Или, может, там деньги?.. Да ладно… Ага, может, немецкие марки, обесцененные инфляцией…

Почему меня это так заинтересовало? Ну, да, все же посмотрю одним глазком… Я поплелся наверх.

Комнатка еще была наполнена «восхитительным» душком беззаботно чирикающего блондинистого любовничка-звереныша Лауренса, которого я больше никогда не буду держать в своих страждущих, безмерно жаждущих, одиноких, страждущих и так далее, руках, и которого я никогда не увижу… Ships That Pass In The Night…^[14] От этого роскошного клише, пришедшего на ум благодаря алкоголю, мои глаза увлажнились.

Зачем я же пришел наверх?.. Ах, да, коробка…

Я снял с полки праздничный выпуск парикмахерской радости, который стоял прямо перед коробкой, вытащил ее вместе с ключом и поставил на кровать… Да, этот ключи… у меня связаны с ним какие-то – нет странно, но неприятные – воспоминания… Да и с коробкой… с коробкой тоже… Я, кажется, видел ее раньше, но где? Я ведь раньше никогда не был в той комнатке и никогда не видел этот шкафчик…

В длину коробка была в два раза больше, чем в ширину, и сверху очень походила на гроб (но это всего лишь игра-воображения, моих вечно безрадостных мыслей), как его изображали на средневековых гравюрах: четыре стенки расширяются книзу, а над ними плоская крышка, которая, в сущности, меньше, чем дно.

Она была сделана, думается, три четверти века назад, из дерева покрашенного тусклой черной краской. Края крышки были украшены изящным орнаментом из позолоты, которая почти не выцвела. Ho… я ведь уже где-то видел эту коробку?

– Бум!

Я застыл от ужаса. Где-то сильно хлопнула дверь, и прозвучал слабый, но отчетливый удар. Кто это?..

A, черт возьми: это та дурацкая балконная дверь в пустом доме на другой стороне улицы, – видимо, ее все еще нет закрыли. С тех пор как я приехал, погода, была тихая, но сейчас, наверное, опять поднялся ветер. Действительно: солнце еще светило, но небо затягивали тучи.

Я перевел дыхание. Нет, негоже шарить в чужом доме… Но честное слово: я не собирался ничего тырить. Тогда что же я искал? В любом случае эту коробку нужное наконец —

Но ведь это? Я вновь застыл. Постепенно во мне поднималось воспоминание. Мне почудилось нечто очень неприятное, некое предвестие несчастья, даже угроза… Да, я вспомнил… Это был… если я, по крайней мере, не свожу сам себя с ума или не сплю наяву… Этот ключ… разве не его держал тот человек из отеля, серьезный худой мужчина из моего сна в первую ночь, проведенную в этом доме; он держал его в руках и направлял на меня… да, круглым отверстием ко мне, так что казалось: это ствол пистолета?.. Разве нет?.. И… этот гробик… его крышка… это ведь в точности миниатюра той двери во сне, которую старик приоткрыл: дверь той комнаты… в темном коридоре?..

Нет, ребята, спокойно… не притягивать ничего за уши, как последняя истеричка… Я попытался отмахнуться от воспоминания или сделать его как можно более неопределенным, убеждая себя, например, что мне никогда не снились ни ключ, ни эта крышка гроба, что я все это выдумал задним числом, подхлестываемый собственным же полубезумным и помутившимся от алкоголя рассудком… Да, может, так оно и было…

Но, в любом случае, судя по весу коробки, она не пустая… Там что-то лежало… Открыть ее здесь?.. Нет, не в этой маленькой, тесной конурке, которая сама по себе напоминает гроб… Нет, внизу…

Я взял гробик под мышку и отнес вниз, поставил его на большой стол в гостиной и потом, сам не знаю почему, опасливо огляделся. Да что опять такое? Ведь в доме никого, кроме меня, нет? Двери и окна закрыты? Что это за мания преследования, от которой мое сердце бешено стучит, будто я воришка?..

Я опустошил бокал и тут же одним глотком употребил еще одну «маленькую». Потом сел за большой стол, дрожащей рукой повернул ключ в замке и открыл шкатулку. Ан нет, ни денег, ни «игривых» драгоценностей… Ничего, кроме бумаг, всякая деловая ерунда… Почему же нужно прятать это в тайнике, в гробике?..

Я сначала стал рыться в бумагах, но потом мне пришла в голову простая мысль: вытащить из гробика все содержимое. Я взял в руки всю стопку, отодвинул пустой гробик и начал, словно чиновник в бюро, прорабатывать эту кипу бумаг. Гарантийные свидетельства… разрешение на основание небольшой фирмы и его продление… диплом… призовая грамота от профсоюза… руководства по эксплуатации центрального отопления… нагревателя… пачка счетов от штукатуров, водопроводчиков, электриков… инструкции по использованию разных электрических аппаратов… И все это в такой красивой коробке…

Пачка бумаги постепенно таяла. Почему Кристина, в то время как в комнате внизу у нее было что-то вроде конторки, положила эту безличную ерунду в такую внушительную старинную коробку и поставила чуть ли не в тайник, все еще оставалось загадкой.

Нет, ничего интересного… Есть еще три больших коричневых официальных конверта, в которых наверняка лежат счета и расценки каких-нибудь поставщиков. Я, скучая, взял вначале самый меньший из них и вытряхнул содержимое на стол. Нет, не счета…: листки блокнотика, исписанные чернилами… Неужели Кристина в бытность свою маленькой девочкой пробовала заняться поэзией, пыталась написать великое стихотворение о цветочках и певчих птичках?.. О-ля-ля: вместе с исписанными листками на стол выпало несколько открыток и фотографий… Ну-ка, посмотрим…

Исписанные листочки, а также открытки – сельские пейзажи, деревеньки вроде Эпе, Нунспеет, ʼт Харде и так далее – были на имя Кристины, испещренные светло-синими чернилами и одним и тем же безграмотным почерком: Любимая Кристя… Самая любимая Кристя… Любимая Кристина… Я решил написать тебе потому что мы сидим в доме потому что погода очень плохая. Да, в доме, в поезде, или в машине погода всегда гораздо лучше, чем снаружи…

Я рассортировал фотографии на столе: любительские снимки с несколько закруглившимися краями, но все же довольно приличного качества. Это были групповые фотографии военных, и один снимок молодого солдата. Смотри-ка, он же был на групповых снимках… Кажется, очень милый мальчик… Что это я: он немного похож на меня… Может, это братик Кристины или кто он ей?.. Сердце мое, успокоившееся во время обработки бессмысленных счетов, снова забилось быстрее.

Я пробежал глазами текст, написанный хорошим, но трогательно наивным почерком. <…> страстно тоскую по тебе… В воскресенье мы наверняка увидимся… Далее довольно однообразные отчеты о еде, маневрах, гриппе в казарме, причем в каждом письме упоминается точная или еще не на все сто процентов установленная дата увольнения… Какое одиночество… И постоянное страстное желание увидеть ее… Нет, это не братик, нет… Одинокий молодой солдат любил Кристину и имел, скорее всего… с ней… Дыхание мое участилось.

Ни в одном письме не было ни слова о семье… Неужели у него уже не было матери, неужели он был сиротой?… Каждое увольнение, возвращаясь домой, он, это золотце, ужасно хотел помогать маме с посудой, но у него не было больше ни дома, ни матери: его мать умерла, и никто его не любил. И потому он искал нежности, ласки и спокойствия в объятиях Кристины в простодушии своем не осознавая, что она – ведьма, которая по ночам, кроме белого любовного сока из его сильного, но все еще очень невинного мальчишеского достоинства, высасывала его душу… С ума сойти: это что за ерунда? Кристина… ведьма?.. Потому что она спала с мальчиком, если ей, этого хотелось?.. Я просто ревную, больше ничего…

Он пытался расписываться под каждым листочком настоящей, нечитабельной подписью это золотко… Но вот здесь, под этим письмецом?.. Действительно, там стояло: любящий тебя Герард… Так вот почему, он так на меня похож, этот герой, отважный боец, который отдал свою жизнь за наше достояние – свободу…

Это все? Конверты она выбросила… Нет, есть еще один, на печати можно разобрать, что он отправлен почти семь лет назад… Г-же Кр. Халслаг… Вот как ее звали в девичестве… И другой адрес, но в том же городе «Халслаг», «Барышне»… О, наверняка, она спала с ним, не будучи замужем…

Есть в том последнем адресованном конверте что-то еще или нет?.. Да, вырезка из газеты, уже слегка пожелтевшая. Олденбрук, Понедельник. Не очень-то точная дата… Во время маневров… Ай, беда какая… роковой несчастный случай… тяжелое ранение… в состоянии, внушающем опасения… а девятнадцатилетний рядовой Г. Вердонк погиб на месте… Вердонк. Вердонк… Я быстренько просмотрел подписанные открытки. Да, точно, на одной из них стояло: рядовой Г. Вердонк, личный номер… Ах, он мертв… он умер, миленький… Я почувствовал вдруг, как под брюками напрягается мое любовное орудие. Кому смерть – горе, а у кого член вырастает втрое…

Все эти любовные страдания я отодвинул на край стола и торопливо вытряхнул содержимое следующего конверта. Опять письма, всего несколько, но листы большего размера, исписаны сильным почерком, черными чернилами, а одно из них даже отпечатано на машинке… Любимая Кристина… Ну, естественно… Это купить, то купить, а вот это пока не надо… Верно, домовитый тип, ага… Может, он собирался обустроить с Кристиной любовное гнездышко?..

В конверте что-то застряло… Вот: большая свадебная фотография… А вместе со снимком тут же выпала огромная газетная вырезка Объявление в толстой, черной рамке: Единственное и всеобщее публичное извещение… С искренним прискорбием сообщаем, что нас внезапно покинул… наш любимый, заботливый муж… От имени: К. Овердайк-Халслаг… Гроб с телом покойного установлен… Когда?.. Два года назад, нет, чуть больше трех лет… Все там будем…

Я стал рассматривать свадебную фотографию. Оба они были наряженные: Кристина рядом с приятным молодым человеком чуть старше ее, лицо его, еще довольно детское, но очень строгое, обрамляли темно-русые вьющиеся волосы. Даже симпатичный мальчик, хотя это, конечно, уже неактуально: теперь он, самое большее, красивый скелет… Но если хорошенько присмотреться… разве он не похож на меня?.. Да, нет, погоди-ка… Ах, конечно: это он самый, во плоти – не в прямом смысле, естественно – мужчина с фотографии в черной бархатной рамке наверху: не больше и не меньше – наш «Йохан», Йохан Овердайк, чье имя, правда ведь, Кристина носила до сих пор и о ком говорила, что «он будто бы и не умирал»… Да, верно сказано – будто бы, потому как между тем он, сломя голову, ринулся к Господу…

Я пристально посмотрел на свадебную фотографию: нет, тот снимок, наверху на тумбочке, – несомненно, его портрет, но не отдает ему должного. Не швейцар и не работник музея: в этот знаменательный день его жизни, на свадебной фотографии он выглядел очень симпатичным мальчиком… А иначе, кстати, и быть не могло, если он, да, и он тоже, немного похож на меня… Это ведь он, я не ошибаюсь?.. Да, это Йохан, смотри-ка, в объявлении: Йохан… Йохан Людовикус Овердайк… в возрасте тридцати трех лет… Боги забирают своих любимцев молодыми… Так, значит, она была его официальной вдовой… «Веселая вдова», невольно вспомнилось мне… По телу пробежала дрожь… но отчего?..

Теперь оставался только один конверт. Я торопливо отодвинул в сторону свежий урожай потерь и смертей, непочтительно смешивая его с предыдущей коллекцией военного траура, и скорее выхватил, чем вынул содержимое последнего конверта.

Давай, вперед: вновь вместе с фотографиями на стол беспорядочно посыпались письма, написанные слишком изящным и оттого нечитабельным почерком: большие толстые листы, некоторые покоились в необычно тяжелых, чуть ли не роскошных конвертах… Моя самая любимая Кристина… Ну да, смело вперед… Вновь особа мужского пола… А время, число?.. Ага, где-то между двумя предыдущими… И фотографии: эй, а этот мальчик самый симпатичный, как минимум такой же симпатичный, как тот досрочно отправленный в вечное увольнение солдатик, только чуть более мужественный… Классная прическа, а что за рот, блин, ну и дела… Само озорство… Но… я свихнулся, что ли?.. Нет, и не уговаривайте меня, ведь он тоже… он тоже чем-то похож на меня… Четыре года тому назад, чуть больше… А где жил этот любовный звереныш, этот необузданный всадник Кристины?.. Ведь он ее наверняка?..

Я механически опустошил один из необычных тяжелых конвертов и только потом увидел, что это был траурный конверт, в котором лежало толстое, сдвоенное письмо с сообщением о смерти. Неужели?.. Внезапно нас покинул искренне любимый нами муж, то да се… бом-бом… бом-бом… Геррит Маринус Эберхард Люндертс, в возрасте двадцати восьми лет… Целый ряд имен… Сверху: К. Люндертс-Халслаг… «Люндертс»… Да, письма были подписаны тем же именем…

Вот так вот… Что-то мне все это стало казаться странным. Три покойника, так бывает, может, ничего особенного… На свете столько людей умирает… Кто их считает?.. Никто… Но почему эти трое спрятаны, погребены в ящичек, который… все же так сильно похож на совсем другой ящик… И этот ящичек задвинут как можно дальше, так после убийства тело прячут в подпол или замуровывают в стену… И все трое ушли внезапно, совершенно неожиданно или вследствие рокового несчастного случая… Если все в порядке, зачем прятать-то…

А что тогда не в порядке?.. Все трое немного похожи на меня… что в этом плохого?.. Или это значит, что… может быть?..

Внезапно мне в голову пришла мысль, казалось, объясняющая все сразу, и от которой у меня совсем недавно стыла кровь, я пытался отмахнуться от этой ерунды:.. Не игра воображения… мне действительно снился тот сон… А во сне: …эта дверь, увеличенная крышка гроба… это была не настоящая дверь, а действительно крышка… А тот худощавый, старый мужчина в черном… Если до кого-то еще не дошло, кто это был, тому явно глаза застило. И я… сейчас… здесь… с этой коробкой, этим гробиком, гробом перед глазами, с открытой крышкой… прям как во сне, когда дверь открылась наружу, ко мне… Догадайся с трех раз…

Мой разум почти вывел заключение, но чувством я предугадал все это еще раньше, оно опережало мои мысли… Я встал, пошатываясь… Бежать… Бросить все и бежать… пока еще есть возможность…

Нет, удержал я себя каким-то сверхчеловеческим усилием: не оставлять ничего на столе, потому что тогда бед не оберешься… Нужно положить все на место, как было… Держи себя в руках… Сначала каждого из них в свою папочку, в свой саркофаг… Потом всех троих обратно в их ящичек, в их гроб, и на замок, до Страшного Суда… Только тогда мне удастся убежать… Спокойствие… Я же не бздун какой-нибудь?.. Я, один из самых молодых участников Сопротивления против бесчеловечного немецкого оккупанта?.. Я, который страдал и боролся в нашей Индии под знаменем Ее Величества?.. «Товарищи!.. Держать строй!..»

Между тем меня уже нешуточно трясло, пока я, будто первый раз в жизни омывая покойника, с болезненной точностью укладывал весь этот архив смертей обратно, в том же порядке, в каком его нашел… Да, правда, я еще опрокинул рюмашку… Ничего дурного тут нет…

Но теперь все, все обратно в гробик… Их в свой гроб, или гробик, а мне – за дверь, прочь из этого гостеприимного дома… Нет, я не суеверен, но она показалась мне каким-то оптовым потребителем… Или все же… ведьма?.. Может, двух последних, которые совершенно неожиданно и внезапно к нашему искреннему сожалению… может, она их отравила, чтоб долго не мучиться?.. Или заколдовала… Или измельченного стекла в еду —

Сначала закрыть коробку, и обратно наверх, на полку… Нет, сначала пропустить еще пару добрых глотков, не ной: ветеран имеет право…

Опля, вверх по лестнице… Гробик обратно в шкаф… Нет, погоди-ка: ты, ты тоже отправишься в коробку… подобное притягивает подобное… Я взял с тумбочки фотографию «моего» Германа, или «ее» Германа, или Бог знает чьего Германа, повернул ключ в замке гробика и – гопля – туда ему и дорога, больше он не выберется и не будет преследовать меня привидением… Так, обратно на полку… Закрыть парикмахерским сборником… вот так… А теперь быстренько упаковаться… И убираться…

Оставить, наверное, записку?.. Зачем? Да, надо:… оставить ничего не говорящее, не возбуждающее подозрений сочиненьице, а то вдруг она помчится на своей метле по моим следам… Вот видишь, чернила, ручка и бумага пригодились… Ars Longa, Vita Brevis…^[15]

Милая Кристина… Какое сегодня число?.. Лучше поставить завтрашнюю дату, так получится, что я присматривал за домом хотя бы одну ночь… Срочно позвонили… очень сильно болен… должен ехать обратно…

Поставить на записку пепельницу, чтобы ее не сдуло сквозняком… Все взял?.. Еще быстренько наверх… Нет, не в маленькую комнатку… Ванная… Ага, мои принадлежности для бритья…

Сумку распирало, но мне не хотелось вытаскивать и перекладывать все аккуратно; лишь бы молния закрылась…

Вот так, я уже снаружи… Погода портилась… Я бы даже сказал, что скоро пойдет дождь… Неудивительно… Ключ в почтовый ящик, и быстрее, быстрее…

Куда так спешить?.. Послушайте, гражданин, если я спешу, это мое дело…

Я старался взять себя в руки и идти прогулочным шагом, но время от времени срывался на бег. Вдобавок я еще и заблудился… Спрашивая дорогу к вокзалу, я пытался не заикаться, не выдавать себя…

Никого у кассы, слава Богу… Теперь бегом… Семнадцать часов двадцать две минуты… Вот и все… Перрон ia… Поезд еще стоит… Двери закрыты… Поворачивайся же, дурацкая ручка… Я влетел внутрь и, распластавшись на полу в тамбуре, укатил вместе с поездом…

XI

– Что скажешь? – слегка напрашиваясь на комплимент, спросил я Рональда, который все это время слушал внимательно и «заинтересованно». – Это рассказ? Ты бы назвал это рассказом?

– Ну, эта дверь в отеле, сон про ключ… и то, что ты потом нашел точно такой же ключ, и коробка с крышкой, похожей на ту самую дверь… Это не случайно, такого не бывает…

– О, на свете полно людей, которые назовут это совпадением.

Я довел рассказ почти до самого конца, до моего отъезда – сломя голову – из дома Кристины. Случившееся впоследствии, я отложил – вначале хотел спросить Рональда, стоит ли записывать то, что он уже услышал, потому что сомневался, получится ли из этого история…

– По-моему, – сказал Рональд, – это было просто предупреждение. Тебя предупредили во сне, ведь это ясно, как божий день?..

– Возможно, – в довершение всего я наслаждался, растягивая удовольствие. – Ты, цветочек, родившийся и выросший в Нашей Индии с ее гуна-гунами,^[16] ты, например, видишь эту связь, конечно, сразу.

Лицо Рональда – довольно смуглое и загадочно моложавое – еще больше потемнело. Он был на треть или на четверть яванец, и я обожал дразнить его смешанным происхождением, хотя сам же завидовал сухощавой бронзовой красоте, все еще мальчишеской и неотразимой. Каким бы великолепием не одарил Бог человека, тот все равно будет хотеть чего-нибудь другого; вот и Рональд заливал, что в нем нет ни капли индийской крови, просто родственники с материнской стороны, белые гугеноты с Мадагаскара, видимо, слишком много и часто загорали… Я выводил его из себя, называя при всех «черномазочкой», а то, что самым моим сокровенным желанием было заботиться о нем и ему прислуживать, тщательно скрывал: если этим прохвостам дать палец, они тебе руку откусят… Он – Рональд – милый, красивый, умный, чуткий, заботливый, верный, и мне нужно было еще несколько лет назад сделать верный выбор, тогда он, скорее всего, еще ответил бы «да» на мое предложение руки и сердца… Теперь уже поздно: My dancing days are over…^[17]

– To есть, ты считаешь, это был вещий сон, содержащий предупреждение?..

– Ты читаешь письма из того гробика, и ты видишь, что эта женщина…

– Изнашивает одного мужика за другим.

– Изнашивает?.. Но они и жили недолго.

– Да, не очень прочные экземпляры. Но, может быть, это совпадение.

– Ты говорил, что больше никогда с ней не встречался, да? И больше никогда ничего о ней не слышал?

– Нет, я больше никогда не встречался с ней, не видел ее. И я больше никогда не ездил в тот город. Но, но… потом были еще кое-какие новости, это да… – я наслаждался и медлил с финалом.

– Она написала тебе?

– Позвонила.

– Когда?

– Два дня спустя.

– Так… и что же она рассказала?.. Чем все закончилось?.. С тем Германом?..

– Ну… несколько иначе… – я не мог больше нагнетать напряжение, и пришлось выложить все остальное.

– Она звонит мне, – я говорил коротко, сдерживая чувства, насколько это было возможно: – И чего же хочет случай?.. Герман приехал вместе с ней…

– Поездом… вместе с ней, стало быть, обратно… из, э-э…

– Из большого города Дюссельдорфа. Да. Они приезжают, она, значит, снова дома и привезла его с собой, этого Германа… Он хорошенько принял на грудь – да, в этом я не уверен, но думаю, так и было – и решил пойти купаться на море или в бассейн, не знаю, там недалеко от пляжа был еще крытый бассейн, – тут я заметил, что как завзятый пустослов, зацепился за совершенно ничего не значащую деталь, – он взял машину Кристины и уехал…

– Он уехал… – повторил Рональд, чуть дыша.

– Да, Герман уехал купаться. Ты ведь помнишь, что там есть дорога вниз, к порту?..

– Да, нужно ведь объезжать дюны, так?

– Он ехал вниз… слишком быстро… на бешеной скорости он скатился вниз… Его занесло… Он потерял управление… И заехал… на край пристани… на полном ходу… лобовой удар… прямо в нос корабля…

– …корабля?

– Да, это было единственное известное столкновение машины и корабля в Западной Европе…

– И… он?..

– Ему снесло полголовы… он потерял один глаз… Больница, кислород… без сознания… Когда он пришел в себя, глаз ему уже удалили…

– Но он потом выздоровел?

– Ну, – сказал я извиняющимся тоном, – наверное… Я больше никогда ничего ни о ней, ни о нем не слышал. И у меня не было особенного желания звонить…

– Но это все точно?

– Неужели после моего рассказа у тебя сложилось впечатление, что Кристина могла такое выдумать?..

– Нет, – сказал Рональд задумчиво, – я так не считаю… Но… э… он потерял один глаз, да?..

Я кивнул:

– Да. А нос корабля, – продолжил я медленно, подчеркивая каждое слово, – прошел – в точности – посередине – места – для – пассажира… Знаешь, что сказала Кристина? – я ядовито усмехнулся. – Она сказала по телефону: «Я ведь могла случайно сидеть с ним рядом».

– Хороша шуточка, – пробормотал Рональд тихонько. Он встал и прошел к окну, по-моему, он явно был взволнован.

– Там, рядом с ним мог, конечно же, сидеть и кто-нибудь еще, – мои слова были уже, в принципе, лишними. – Но об этом ты, наверное, и сам догадался.

Рональд повернулся к окну спиной, потом подошел и опять сел напротив меня.

– В твоем воображении тот нафантазированный образ, который возникал, когда ты смотрел на фотографию Германа, он ведь все время прищуривал один глаз?.. И он стоял перед носом корабля…

– Ты очень внимательно слушал, черномазочка.

– А тот старик во сне, в коридоре, он ведь тоже подмигивал тебе?.. В отеле?..

– Значит, ты считаешь, рассказ получится?

– Ну… если ты все хорошо упакуешь, по порядку и ничего не упустишь… тогда… тогда ведь сразу видно, что все связано: …сон… ключ… коробка… – Рональд прикрыл глаза, будто хотел хорошенько сконцентрироваться и разложить все по полочкам. – То есть ты никогда туда не возвращался? И никогда больше не встречался с Кристиной? Или с Германом? С «твоим» Германом, – добавил он, явно насмехаясь.

– Нет, никогда.

– И ты, так сказать, был от него без ума?

– Слушай, Рон, – защищался я, – ты ведь не сегодня родился? Смотри: мальчик с отнявшейся рукой, или хроменький мальчик, или мальчик, у которого нога чуть тоньше или чуть короче другой, или чуть приволакивающий ногу, это потрясающе, если только мальчик очень красивый и милый, и к тому же очень послушный; такого мальчика даже не нужно приковывать или привязывать во время пыток, потому что он и сопротивляться не может… Такого мальчика я смог бы наказывать и пытать сам, так сказать, без твоей помощи… Но дымка привлекательности рассеивается, если у мальчика нет половины головы, да еще только один глаз, разве нет?.. Такого я могу найти где угодно… Я прав или я не прав?..

– Герард, в один прекрасный день ты умрешь в полном одиночестве.

– Кто знает. Но знаешь ли ты, с кем я потом еще встречался?

– Догадываюсь, – колко ответил Рональд, – Наверняка с тем любителем оперетт?.. да, да…

– Точно. Он до сих пор заходит в гости.

– Я никогда не встречал его у тебя, – Рональд, как и я, знал, что я лгу, но в его голосе все-таки слышалась тень сомнения. – Тогда как его зовут? Где он живет?

Я был готов к этому вопросу:

– У него красивая фамилия. Итальянская. Витали. Лауренс Витали. Если бы меня не звали Герардом Реве, я назвался бы Лауренсом Витали. Поэтому он так хорошо поет. С далекого Юга, но все же волосы его белые, как лен, а сам он – что сливочки. И все еще милый и отзывчивый. Морская улица, 28. Можешь сходить проверить. Морская, 28. Возле табачной лавки. Туда я могу позвонить, если что-то срочное…

– Ты врешь. Я никогда не встречал его у тебя.

– Раньше, смотри, раньше… когда-то я не обращал особого внимания на то, кто и с кем у меня дома знакомится… Но теперь я знаю, что – из-за свойственной вашей расе врожденной жестокой ревности – ты сразу же задразнишь этого писаного красавца, светленького, милого, бледненького мальчика…

Рональд вскочил и топнул ногой. Его прекрасные бронзовые щеки затряслись:

– Я что-нибудь тут разобью!..

– Ну не злись. Я люблю тебя, я боготворю тебя, ты же знаешь…

– Хватит!..

– Ну, хорошо, извини. Я не хочу дразнить тебя, и все равно дразню. Это болезнь, отклонение. Просто болезнь. У каждого свои тараканы в голове. Один ревнует, другой – нет. А я болен… Я – психический урод… Я совершенно искалеченный человек…

– Герард, если ты еще раз…

– Это последний раз, когда я дразнил тебя. Но о чем это я… Получится из этого рассказ?.. В определенном смысле здесь есть некий сюжет, но в то же самое время и какая-то пустота, если можно так выразиться… Будто в середине – пустота… Чего-то не хватает… body, так сказать… В конце концов, в середине ничего не происходит… Мне снится сон… Замечательно… Во сне, в отеле или где там еще я вижу этого жуткого мужика с ключом и дверь; это старое, худое чудовище, которое что-то напевает или бормочет, чтобы меня поддразнить или напугать… Да, Лауренс, кстати, тоже пел, но это еще не значит, что у нас есть либретто, мюзикл или рассказ… Хорошо… А потом я нахожу точно такой же, но настоящий ключ и коробку с крышкой, очень похожей на ту дверь… А потом я роюсь в бумагах, да… Вот и вся история… В общем-то, не так уж много…

– Да… – сказал Рональд задумчиво, – но тот мужик в отеле, во сне, он пел что-то… И ты не помнишь, что он пел?..

– Этот чудак, смерть в черном, там, в коридоре… Он точно что-то пел… Что-то пел, я помню наверняка… И я уверен, что тогда, во сне, я его понял… Это были слова, это очевидно… Но хоть убей… Что-то вроде дразнилки… детского стишка… что-то в этом роде… считалочка… совершенно дурацкая… Может, потому я и не запомнил… Забыл.

– Я уверен, что это как-то связано со всем остальным, – сказал Рональд.

– Все может быть, – скептически ответил я. – Но я забыл… А если пытаешься вспомнить насильно, все равно никогда не получается. Я что-то слышал во сне, и тогда я понял, о чем речь, в этом я уверен… Но я забыл… Может, когда-нибудь еще вспомню… И запишу… Если все-таки решу сделать из этого рассказ…

(1981)

пер. С. Захаровой

Шестой год

(фрагмент)

Тайна, опечатанная, невыразимая. Неизмеримая. Это безмолвие. Жертвоприношение. Эти глубины. Беззащитный. Эта Ночь. Такими и никакими иными словами должна начаться сия книга, к написанию которой я, в глубочайшем своем изгойстве, решил приступить сегодня, 25 марта 1968 года, и которая, коль скоро я завершу ее, будет посвящена и освящена Той, что всё знает и все понимает.

Я хотел бы обладать мужеством, чтобы записать всё, что совершил, всё то, что составляло кошмар моей жизни, дабы отступилась мгла – я погружен во мрак и пребываю в нем, и Тьма окружает меня: всё есть Ночь, в коей догорает свеча.

О трех первых годах жизни у меня ни осталось ни единого воспоминания: ни звука, ни образа, ничего живого-лишь пустота. Примерно два последовавших за ними года оставили мне лишь отдаленные голоса, расплывчатые краски, туманные облака, возможно, дождь. Только с началом шестого года всплывают обрывки событий, уже исполненные угрозы, но не связуемые во что-либо вразумительное: жалобное бормотание, дни, канувшие в сумрак, упреки, свет заплаканных фонарей, страх перед тем, что должно случиться. Ничто из этого шестого года, на веки вечные оставшееся слишком тусклым, когда-либо прояснится, и все же я знаю, что примерно тогда произошло то неизвестное, предназначенное сделаться корнем, якорем и ключом моей разоренной жизни.

С того момента, когда я осознал, что существую и умею любить, возлюбил я лица и тела Мальчиков. Должен был существовать Он, единственный, – сильнее меня, божественный и Беспощадный, тот, кто подозревал бы о моем поклонении и столь поощрял бы мои чувства, что я открылся бы ему, и он, узнав о них, высмеял бы меня, избил и глубоко унизил. Его искал я с тех пор и буду искать по всем городам и весям, пока дышу, пока живу: его, Безжалостного, вогнавшего мою любовь в лихорадку, чтобы растоптать ее, – Неуловимого, Вечно Ускользающего. (Господи, не оставь меня милостью Своей). Конец вступления.

(Всякий рассказ имеет продолжение – за которым вновь и вновь, бесконечно цепляясь друг за друга, следуют бесчисленные финалы, – а также предысторию, коей должны предшествовать бесконечные цепи прелюдий. С того дня, как я начал писать, это осознание переполняло меня ужасом и часто ввергало в оцепенение: осознание того, что ни один рассказ, написанный или изустно поведанный сыном человеческим, никогда не будет ничем иным, нежели окровавленным обрубком дождевого червя или обломком столпа на пышной и уродливой могиле – сверху умышленно отбитого, снизу лишь на несколько дециметров вкопанного в землю: окаменелый кокон, из которого уже ничто не вылупится. Замечательную историю, которая сейчас будет доверена перу, я предварю всего лишь одной, последней прелюдией, а по окончании воспоследует единственный финал, и на сем я остановлюсь, ибо, сколь скоро бы ни приступил я к изложению и сколь поздно ни выбрал бы заключение, ничем иным, нежели куском червя или обломком колонны моя история никогда не станет, и надо с чего-то начинать и чем-то заканчивать, чтобы привести ее к завершению.)