Текст книги "Тихий друг"

Автор книги: Герард Реве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– А ты красива, – сказал я нежно, чуть ли не укоряя, – у тебя… все… в тебе есть что-то… – и я вдруг засомневался.

– Что? – с любопытством спросила Кристина.

Ну, ладно, к черту осторожность:

– В тебе есть что-то… Ты похожа на очень красивого мальчика.

Вот, фраза вылетела, и в ней была доля правды.

– Ты считаешь? – польщенно спросила Кристина. Мое замечание делало ее красоту еще более универсальной, вот в чем дело – и мои слова не вызвали у нее никаких подозрений.

– Давай, не тяни, мой милый звереныш, – сказал я мягко, но решительно. – Иди ко мне.

Она легла рядом, и я овладел ею.

Моей относительной неопытности и неизбалованности – недостатки, которые в любовной игре обычно видны по слишком поспешной смене действий – она, казалось, не замечала и, судя по упоению, в которое я ее привел, не считала себя ни в чем обделенной.

После соития я снова отправился под душ. Нет, нельзя сказать, что все прошло превосходно, хотя неизвестно, что об этом думает Кристина. Мне казалось, что она, скорее, покорена, нежели разочарована моей юношеской неумелостью: как иначе можно объяснить нарастающий поток нежности и любовные стоны?

Но пока довольно: я лег на другую половину кровати.

– Я бы всю ночь с тебя не слезал, – нагло заявил я, когда она, в свою очередь сходив под душ, вернулась из ванной – на этот раз голая. – Но ночь очень жаркая, да и поспать не мешало бы.

Да, она была красива, но я мог воспринимать ее красоту только с эстетической точки зрения и без всяких задних мыслей. Даже поцелуй перед сном показался мне данью вежливости.

Кристина выключила лампу над изголовьем кровати и, судя по всему, сразу уснула.

И хотя изначально я чувствовал себя уставшим, два похода в душ, возбуждение от совокупления и, может быть, предшествующая выпивка, – Кристина щедро плеснула виски, не обратив внимания на мою просьбу, – придали мне бодрости, и теперь я сомневался, что смогу заснуть быстро.

В комнате было очень темно: окна полностью закрывали тяжелые коричневые шторы, и это очень на меня давило. Я встал, пробрался к окну и, стараясь не шуметь, приоткрыл шторы. Внизу, в невероятно чистых лунных лучах виднелся сад, и отблески этого света падали теперь в комнату, освещая ее достаточно для того, чтобы различать все вокруг. Я вернулся в постель. Кристина лежала лицом ко мне, и я стал изучать ее, спящую, вблизи, стараясь, чтобы она не почувствовала моего дыхания. Что вообще произошло, и что я здесь делаю?

В мире случаются странные вещи. Я был другим, чем все, но и внутри этого «другого» я был совсем другим. Ведь несмотря на то, что наклонности направляют мою жажду любви и настоящую страсть только в сторону мальчиков или мужчин, я никогда не чувствовал к женщинам – как, к сожалению, многие из моих «эмоциональных собратьев» – презрения, ненависти или страха. Напротив: мне удавалось – как прежде, так и теперь, когда я пишу эти строки – выстроить с женщинами более открытые отношения, чем с мужчинами; в общем, с женщиной мне проще, чем с мужчиной, заговорить о вечных вопросах жизни; дружеские отношения с ними всегда глубже и долговременней; и я уверен, что женщины лучше понимают и больше ценят мои книги.

Я продолжал изучать лицо Кристины – она, видимо, уже крепко спала – будто оно заключало в себе ключ к разгадке. Ее рот с жадными, чувственными, пухлыми губами вполне мог сойти за мальчишеский; а также веки и ресницы; по поводу носа я несколько сомневался, и те же сомнения возникли, когда я изучал ее спящую шейку; а вот брови, подбородок, волосы на висках, возле ушей, да и сами уши, были, несомненно, женскими, а не мужскими или мальчишескими. Так что, как бы мила и красива она ни была, вероятности, что я действительно смогу ее возжелать или полюбить, не существует. Я чувствовал какую-то мучительную несправедливость в том, что, хочу этого или нет, но должен покориться и оставить ее на волю темной судьбы. Судьбы, да; или нет, другими словами: Бога. Значит, эта была божья несправедливость? То есть: эта несправедливость исходила напрямую и в согласии с Его собственной, божественной и свободной Волей? Грешно допускать подобные мысли, но и обойти их нет никакой возможности. А с возникновением этого вопроса все остальные теряют смысл: неважно, кто такая Кристина, была ли она владелицей, домоправительницей или дочкой богатых родителей, которые сейчас отдыхают в Вогезах; приплюсуйте к этому вопрос о том, был ли в игре какой-нибудь мужчина, кроме меня. Бог его знает, но я на самом деле не играл здесь роли мужчины: я был для нее, как уже сказано, котом в мешке. А кем я был по отношению к самому себе? Котом не в своей тарелке, если уж я не готов придать этому космический характер.

Да, ребятки, теперь пора бы и поспать… Восхитительная тишина, удобная кровать, но, несмотря на это, я не чувствовал отрадного томления, которое обычно предшествует здоровому сну. Что же не так? Слишком жарко? Откинув одеяло, я лежал теперь под одной простыней. Было не душно, нет, через открытую форточку с едва уловимым шелестом в комнату проникал ночной ветерок.

Роскошь, тишина, покой; никто от меня ничего не требует, ни в чем не обвиняет; на другой половине кровати лежит милая девочка; неизвестно, что там происходит у нее в голове, но не может быть, чтобы она задумала какую-нибудь пакость по отношению ко мне. Ее общественное положение оставалось для меня загадкой, и я не знал, кому принадлежит все это первосортное имущество, но разве я ответственен за свое незнание? Да уж, действительно, предмет для размышлений можно найти всегда… Разве я не могу чувствовать себя здесь свободно? Ведь я в безопасности?..

Безопасность… слово само выскочило… Откуда появилось это ощущение – Бог его знает – но я не чувствовал себя в безопасности… Что же не так, что не в порядке?..

Бом-бом, бом… бом… Я встрепенулся. Ах, да, это в том дурацком доме на другой стороне хлопает открытая балконная дверь… Я вздохнул. Спать надо, ребятки… А не лежать и сходить с ума…

Понемногу я погружался в сон. Я еще успел подумать, что не стоило бы спать на спине и надо повернуться на бок, но уже не мог пошевельнуться. Я, наконец, уснул.

Бом… бом… бом… бом… Где я?.. Дома? Нет… В каком-то здании… Что я здесь делаю?.. Поднимаюсь по лестнице… Да, кажется, это гостиница… Но что-то здесь неладно… А теперь я вышел в коридор, очень длинный коридор… Что это все-таки за стук?..

Я стоял в начале длинного коридора, конец которого терялся вдалеке; за спиной, будто следуя за мной по лестнице, раздавался монотонный стук, ритмичный, с одинаковыми промежутками, похожий на глубокий звук гонга… Звук поднимался, приближался ко мне… Куда мне деться?..

Собрав все свое мужество, я отважился оглянуться… На лестнице появилась фигура, от нее и исходил звук, этот стук… От ужаса я не мог пошевелиться. Фигура плыла по коридору в мою сторону, а стук внезапно прекратился. На расстоянии нескольких шагов фигура остановилась. И тут, задержав дыхание, я увидел, что в ней нет ничего ужасного: это был худющий, старый мужчина в приличном, черном как смоль костюме и элегантной белой рубашке… Управляющий отелем?.. Мужчина выудил из кармана пиджака что-то вроде палочки или трубочки, которую он, может быть, не специально, направил на меня… Я вдруг смотрел прямо в отверстие этой трубочки, как в… в дуло… в дуло чего?..

Нет, слава Богу, ложная тревога: это был не револьвер, а пустой конец ключа, просто-напросто большого старомодного ключа… Мужчина отвернулся, подошел к двери и вставил ключ в замок… да, только дверь была необычная, совсем не дверь гостиничного номера… Скорее – старого шкафа или изящного антикварного гардероба… Черная дверь четко выделялась на фоне светло-серой стены коридора, а на ней самой была прямоугольная панель, выступающая посередине и украшенная позолоченным орнаментом…

Мужчина повернул ключ и чуть приоткрыл дверь, почему-то наружу, а не внутрь, что все-таки довольно странно для отеля… И тут, придерживая дверь, он обернулся и посмотрел мне прямо в глаза… Мне захотелось кричать, но почему?.. Взгляд старика совсем не был угрожающим, – скорее, печальным и безнадежным, как и у каждого неудачника, подрабатывающего на старости лет в отеле… Нет, ничего страшного… Вот, он даже подмигнул мне… Но почему он теперь все время держит один глаз закрытым?..

Он открыл вялый, серый рот, и оттуда раздался звук: такого жуткого звука я в жизни не слышал… в то же время, нет… в то же время это был просто потухший, старческий голос… Он… Боже правый… он пел, но было ли это похоже… на пение?..

«Тирли-тирли-тири…

Кто у нас номер четыре?..»

И вот тогда я заорал… Я резко выпрямился, весь в поту, и в ужасе огляделся. Нет, слава Богу: я просто лежал в кровати, в спальне… Ничего страшного, я не один…

Неужели я кричал вслух? Сердце безумно билось в груди. Это был просто сон… Но как может сон, в котором, в сущности, ничего пугающего не случилось, превратиться в такой кошмар?.. Старик пропел что-то вроде песенки или считалочки, что-то в этом роде, вот и все…

Но настроение у меня было подавленное, хотя я лежал в постели и был в полной безопасности…

Кристина даже не пошевелилась и, кажется, спала сном праведницы. Ее-то нечего бояться? Нечего… или?.. Или – как ни абсурдна эта мысль – она каким-то образом связана с этим кошмаром?.. Да ладно… Может, притворяясь спящей, она навела на меня сон?.. Да, может быть, если она – ведьма или вампир… Все бывает, на свете чего только нет… Чего только нет… Нет, она не вампир, решил я, потому что клыки у нее самые обыкновенные и во время любовной игры она не впилась мне в горло, чтобы попить кровушки… Даже жаль, что она этого не сделала… Может, она ведьма?.. Почему бы и нет… Дьявол может прикинуться и милой девочкой… Ведьма… Да, но в этом случае… она бы… она должна… сознаться… я должен вырвать у нее признание под пытками, как положено… Она будет голой… Да, совсем голой, я подвешу ее за запястья, к прелестным ножкам привяжу тяжелый груз, чтобы… хлыстом… терзать ее так долго, хлестать… тоже… да, точно, и там тоже… по ее, по ее —

Я быстро перелег на другую половину кровати и стащил одеяло с обнаженного тела Кристины… Если она сейчас оттолкнет меня, откажет… это станет ее смертью… это будет доказательством того, что она лежит в магическом трансе, что она ведьма… тогда мои пальцы сомкнутся на ее шее…

Кристина отдалась мне, проснувшись или нет, но улыбаясь и, казалось, не без восторга…

V

Когда я проснулся, комната была залита светом. Другая половина кровати пустовала. Внизу в доме раздавались голоса. Я что, «проспал»? Слово не очень-то подходило к ситуации, потому что я сегодня никуда не собирался: «Утро субботы – забудь про заботы». Было без четверти девять. Кто разговаривал внизу? Представители законной власти, которые пришли арестовать меня или допросить, каким образом я оказался в постели с женщиной, не будучи на ней женат? Кто знает…

Я встал и бесшумно приоткрыл дверь в коридор.

– …и окна, пожалуйста. А наверху сегодня ничего делать не надо, – услышал я голос Кристины. – Спальню уберете в следующий раз.

Прекрасно: мое присутствие, стало быть, скрывали… От кого? От служанки, домоправительницы или работницы: в любом случае, от кого-то, выполняющего домашнюю работу… так или иначе, Кристина была хозяйкой…

Внизу зазвонил телефон. Кристина подняла трубку:

– Да, конечно, да, замечательно. В половину десятого… Ну, через час или чуть больше.

Неужели она доктор или дантист? Завести романчик с женщиной, которая одновременно будет твоим врачом, сможет осматривать и ощупывать тебя, совать свой носик в любое отверстие, – это, вообще-то, возбуждает: «Ты мне впрыснешь витаминчик Ц, а я тебе – белый витаминчик Г». И платить не надо: все по безналичному расчету. Мысли эти – о комфорте, удобстве, или, проще говоря, «благонадежности» и, прежде всего, о том, что все это не будет стоить мне ни копейки – приподняли, хоть и в скромных переделах, мою мужественность, утром обычно висящую тряпочкой. Но вот кто-то поднимается по лестнице: я, стараясь не шуметь, поспешил обратно в кроватку, лег, укрылся простыней и сделал вид, что только-только проснулся.

Кристина вошла, одетая в светло-голубое, длинное японское кимоно, расписанное серебряными драконами, грифонами или ликами богов и предсказателей. Ведь это просто сказка, нет? Знаете что? Я останусь здесь, помяните мои слова. В конце концов, мне нужно иметь возможность где-то спокойно писать, вот и все – а потом?..

– Привет, мой миленький, красивый, пушистый зайчик, – заявил я веселеньким, но в то же время еще сонливым голосом.

– Ты хорошо спал? – спросила она заботливо.

– Восхитительно, золотце. Я провел совершенно чудесную ночь. – Нет, надо осторожней…

– Хочешь позавтракать в постели? Я быстренько приготовлю.

Нет, что-то в этом было, хотите верьте, хотите нет: она ходила неглиже, в кимоно, но лицо и прическа были в полном порядке. И вообще, что за женщина: завтрак в постель…

– Больше всего я хотел бы тебя, золотце. Знаешь, я готов наброситься на тебя сию секунду…

Да, точно: я должен остаться тут, в этом доме, каким-то образом зацепиться здесь корнями… Если это на пользу дела, то я могу вести себя очень скромно, покорно подчиняясь, восхвалять ее, мою повелительницу, и лежать у ее ног, а между тем… Я быстренько накинул одеяло поверх простыни, чтобы прикрыть образовывающуюся «палатку».

– Кофе? Хорошо? И яичницу? Яичницу с ветчиной?

– Ты просто золото, но неужели я этого заслуживаю? Да, яичница с ветчиной, какая прелесть. Разве я стою того, чтобы так любить меня и нежить? Да, сделай побольше кофе. Крепкого, черного кофе. О, восхитительно.

Она ушла, улыбаясь и, кажется, витая в облаках… Невероятно…

Я вновь слегка задремал к тому времени, как она вернулась: с подносом, на котором стояла большая тарелка с яичницей, ветчиной и сухариками, большая чашка черного кофе и аккуратно свернутая салфетка, перехваченная серебряным кольцом. Нет, инициалов Г. Р. на кольце не было, и это единственное, чего не хватало для полноты картины…

– Есть еще, если что. И кофе много, – заверила она, – но в кухне, в духовке, чтобы не остывал.

– Что за роскошь. Ты меня балуешь, – каркал я, усаживаясь, чтобы она могла поставить поднос мне на колени: я поцеловал ее прямо в губы. – Меня редко баловали, знаешь ли. Мои родители умерли, когда я был совсем маленький. Моего единственного братика продали в рабство в Марокко, а меня отправили к старому дяде, который все время кашлял…

Совершенно мифологическая хренотень, но Кристина была явно тронута: что за чуткое сердечко, такое встречается только у женщин, не правда ли?..

– Давай ешь. Я скоро вернусь.

Я как раз закончил завтракать, когда она вошла и поставила рядом с кроватью мою дорожную сумку.

– Так, хватит валяться, – сказал я виновато, поставил поднос на пол, поднялся, стал вынимать из сумки чистую одежду и раскладывать ее на кровати.

– Рубашка… трусики… носочки… – приговаривал я как малолетний дебил. – Ах, ну что поделаешь, все, конечно, не очень приличное. Большей частью – обноски. Но зато все чистое, все, в этом я вас уверяю. Я всегда слежу за чистотой тела и вещей.

Кристина – в легко узнаваемой битве между любопытством и тактичностью – не удержалась и искоса взглянула на мои шмотки.

– У тебя действительно плохо с одеждой, Герард? – спросила она.

И тут же, чтобы я не истолковал это как намек на мое финансовое неблагополучие, добавила:

– Мужчинам трудно подобрать себе одежду… Посмотрим… – заключила она неопределенно.

Я пошел мыться.

– Тебе нужны рубашки? – крикнула Кристина, пока я вертелся в угловой душевой, как раз за дверью в ванной, – если, конечно, тебе подойдет размер… мне кажется, подойдет… Они лежат в шкафу, – добавила она, смягчая, насколько это возможно, унизительный характер предложения.

– Я никогда ни от чего не отказываюсь, – пробормотал я себе под нос, – если вдруг начнется война, не успеешь оглянуться, как без рубашек останешься.

И крикнул, перекрывая порыкивания душа:

– Очень мило с твоей стороны. Да, конечно, золотце. Но ты не должна раздавать все налево и направо.

Я слышал, как она открывала ящики комода. Вот и ладненько: начали с пары рубашек, а закончим яхтой, хоть я немного боюсь воды, но ведь об этом я рассказывать не буду…

Выходя из душа, я надел собственную чистую одежду, но Кристина уже разложила на кровати не сколько белых, идеально выглаженных рубашек. Они, скажем, были сделаны не на заказ в Париже у какого-нибудь знаменитого пидора, но все же невооруженным глазом было видно, что рубашки куплены в дорогом магазине, пошиты из тонкого, мягкого хлопка, украшенного переплетающимися полосками и орнаментом.

– Примерь-ка.

Я на всякий случай вытянул шею так, что она стала похожа на птичью, и втянул адамово яблоко, но даже без этих предосторожностей первая же рубашка сидела на мне как влитая. Но чьи это рубашки или чьи это были рубашки? Нет, дают – бери, а свой любопытный рот держи на замке…

А вот теперь я погрузился в размышления. Такие вещи дарят обычно в последний момент, на прощание… Если бы Кристина хотела, чтобы я остался и время от времени навещал ее норочку, то не стала бы дарить теперь эти рубашки, не правда ли?.. Кто знает, может, мне нашлось бы здесь теплое местечко, но не в том случае, если я буду приставать к ней с этим сейчас…

– Тебе очень идет, – сказала Кристина убежденно, – совершенно в твоем стиле.

У меня есть стиль? Ну, наверное, есть, иначе бы мне не дарили ношеные рубашки…

Я вновь задумался. Не то чтобы я чувствовал опасность, напряжение или давление, но все было совершенно чуждым: если я останусь здесь жить, если попытаюсь здесь творить, то это будет происходить в совершенно чужом мире, где мне даже словом не с кем будет перекинуться, неважно на какую тему… Но, подумалось мне, если я смогу выдержать подобное существование, то сразу попаду, как говорится, «на все готовенькое»: разве приличные граждане, которые встают вовремя и, как полагается, отправляются на работу, не предпочтительней нашего народца – психопатов, неудачников, бездельников и паразитов, которые называют себя людьми искусства и, затмевая свет моих глаз, не дают развиться той крохе таланта, что я получил от Бога… А она – Кристина – будет каждый день вытирать пыль с моего письменного стола или наймет кого-нибудь для этой работы, но никогда не поступит как мой собрат по перу Травка-Вязкая-Муравка – писатель, чьи книги полны любви к ближним, который может стибрить у меня несколько страниц рукописи или случайно перевернуть чернильницу на стопку бумаги, спешно обыскивая комнату, как только я выйду отлить… Она не поймет ни слова из того, что я напишу, но и не будет прикидываться, что понимает… Она – дитя природы, простое, нежное животное, как это называется: ничего кроме тепла и крови… Мамочка, моложе меня на десять лет, с которой можно даром… Я понятия не имел, чем занималась Кристина и как она зарабатывала на жизнь, но выглядело все заманчиво, просто прекрасно…

– О чем думаешь? – спросила Кристина нежно.

– О разных прелестях. Все прекрасно, – уверил я, широко улыбаясь и обнимая ее.

Может, я сочиняю, но мне показалось, что изящная девичья фигурка была напряжена, выдавая некоторую сдержанность или даже недоверие ко мне. Да, недоверие, которое здесь было, в общем-то, нелишним. Дитя природы, конечно, она-дитя природы и не страдает бессонницей, размышляя о влияниях молодого Бетховена на ранние скульптурные работы Данте, но она и не дура… Рано или поздно она поймет, что я за тип… потому что рано или поздно мой интерес к ее теплой, глубокой, но не широкой и украшенной светленькой вышивкой любовной дырочке ослабнет и тогда, да… Тогда мне не стоит, наверное, приводить домой мальчиков, вообще особ мужского пола, и пытаться затащить их в постель… Хотя, подумал я, хотя… Некоторые женщины и в таких случаях «все понимают» и даже поощряют; больше всего на свете им хочется заиметь пидора, который спит с другими мальчиками и мужчинами. Это «клиника», и причины такого поведения следует искать в раннем детстве, можете спросить у доктора Всепонимай, который ведет колонку вопросов и ответов в еженедельнике «Мыльный пузырь»… А Кристина? «Раннее детство» у нее наверняка не было неопытным, но она казалась мне все же слишком здоровой, чтобы подозревать ее в «клинике». Можно кое-что опробовать, но это требует определенного такта, терпения и выдержки: выбрать из ассортимента стыдливых красавчиков такого, который «в общем-то, совсем не такой» или думает, что он «не такой», привести его сюда и постараться устроить так, чтобы он почувствовал больший интерес к Кристине, а не ко мне… Да, точно: так и сделаем. – Мы пошли вниз, в гостиную. Снаружи, на лестнице, ведущей в сад, женщина неопределенного возраста мыла окна. Было как-то неспокойно, скоро должен был прийти тот, с кем Кристина разговаривала по телефону… Внутренний голос опять завел песенку, что надо быстрей уходить, если я хочу потом получить возможность вернуться. Уходить, всем видом показывая, что «ужасно хочется» вернуться как можно скорее, вот так нужно действовать…

– Ты, наверное, хочешь еще кофе?

Кристина повела меня в большую кухню – в ней был оборудован «современный» столовый уголок, а из окна, как и из гостиной, открывался вид на сад. Я задумчиво уставился на жемчужные соцветия иноземного любовного древа, под которым так внезапно пышным цветом зацвело наше романтическое счастье.

– Как повсюду тихо, какой простор, – заговорил я мечтательно, – а мне нужно обратно – работа и долг зовут меня – но именно здесь я мог бы работать, писать. Да, я просто так и скажу: я очень хотел бы вернуться сюда.

– Почему бы нет, Герард? – сказала Кристина. – Мне нужно ненадолго… пойдем со мной.

Из прихожей мы прошли в длинный коридор с множеством дверей и, в конце концов, вышли в парикмахерскую. Какая-то девушка или молодая женщина, возраст которой трудно было определить, потому что и лицо ее, и шея были покрыты толстым слоем крема для искусственного загара, занималась клиенткой – женщина средних лет сидела под колпаком с маской из чего-то белого, похожего на мел. Я подошел ближе и представился девушке.

– Адриенна.

Нет, девушка не была страшненькой, но и красивой ее назвать было трудно, она вряд ли могла соперничать с Кристиной в отношении флирта или любовных шансов. А Кристина включила колпак или обогреватель – что-то нужно было подогреть. По ее манере двигаться я и раньше предполагал, а теперь окончательно уверился в том, что она – хозяйка всего этого и, кажется, единственная владелица.

– А ты стрижешь только женщин? – спросил я.

– Ну, если сюда зайдет мужчина, а у меня есть время… Конечно, я постригу его, почему бы и нет?.. – ответила Кристина весело и деловито, меня это даже восхитило. – Но мужчины сюда редко заходят.

Я чуть не сказал, что это зависит от того, что за мужчины ходят мимо, но сдержался.

– Здесь таких больше, чем вы думаете, – зазвучало вдруг из-под колпака, хотя его никто не спрашивал: это заговорило покрытое мелом лицо женщины средних лет. – Больше, чем вы думаете.

Может, она имела в виду, что есть такой тип мужчин, которые для того, чтобы побороть в себе стыдливость, с удовольствием стригутся в дамском салоне среди всех этих баб, делают себе маникюр и красят ногти, – да что я говорю, даже хотят накраситься, наложить макияж. Представляете! Я, на самом деле, никогда не знал этого райского соблазна, который – в то время, когда все это происходило – описывали только в немецких пособиях, зато я всегда стремился к экономии: и кто при этом меня подстрижет, женщина или мужчина, мне все равно, лишь бы как можно дешевле, желательно бесплатно, и как можно короче, чтобы хоть два-три месяца не ходить в парикмахерскую. Может, у Кристины есть свободная минутка? Я отдавал себе отчет в том, что прошу ее не только из бережливости, тут и другие мотивы играют роль: например, женщина с меловым лицом наверняка посмотрит искоса, а у нас с Кристиной произойдет совсем иной телесный контакт, чем сегодня ночью-вероятно, она привыкнет ко мне и не сможет больше без меня жить. Мои размышления были основаны на собственном одностороннем опыте: я просто обожал играть волосами какого-нибудь мальчика или расчесывать его, для меня это было таинством зависимости и восхищения.

– А как ты считаешь, Кристина, мои волосы трудно уложить, а? Мне всегда так говорят, – заныл я.

Женщина с белой маской пришла в полубоевую готовность и, слегка повернув голову вместе с колпаком, держала меня под прицелом наполовину покрытых белыми пластырями глаз с набрякшими веками. Девушка с искусственным загаром что-то деятельно мыла в раковине.

– Трудно уложить?.. – я увидел, как Кристина скользнула по мне довольным взглядом: от макушки до затылка, а потом, явно оценивая, и по всей фигуре. Дать знать, нет, просто нагло втереть им – и женщине под колпаком, и старательной, осторожной, милой, но не рожденной для счастья или приключений подсобнице, – что у нас с ней интим цветет вовсю – этого Кристина не погнушается…

– А ты могла бы подстричь мужчину? – продолжал я ныть. – Меня, например?..

– Садись, Герард, – сказала Кристина, несколькими движениями подготавливая кресло и устраивая меня в нем.

Женщина под белой маской подавила испуганный вздох. Слишком загорелая парикмахерша метнула быстрый взгляд, но, видимо, уже смирившись с тем, что все интересное в жизни происходит без нее, опять принялась за работу.

Сидеть в кресле, полностью отдавшись рукам Кристины, ее профессиональным движениям – это повергло меня в мечтательное возбуждение. В безнравственных фотожурнальчиках, подрывающих семейные устои и природную стыдливость, которые тогда – но раньше вообще все было лучше, чем сейчас – конфисковывались полицией, самое неслыханное совершалось именно в таком кресле; при этом парикмахерша обычно обнажала промежность какого-нибудь не обладавшего должным воображением командировочного и удовлетворяла его образом, не поддающимся описанию. Да, я тоже чувствовал теперь удовлетворение, но не только при мысли о мерзких книжечках, – которые были чистым богохульством, потому что отрицали, что человек создан по Его образу и подобию – этому удовлетворению потворствовало сознание лживости моих действий. Я играл роль крутого мужика, который вдруг решил поиздеваться над дамочками в салоне, но это не было шуткой или игрой: позволять женщинам баловать себя как маленького мальчика: подстригать, ласкать, мыть и одевать; слушать сладкий, бесконечный женский щебет ни о чем, пить его, точно нектар, – вот была сокровенная правда моих страстей; втайне я также надеялся, что Кристина накрасит мне губы красивой красной помадой, изящно оттенит веки и уложит мои волосы в нежную причесочку с челочкой, хотя они для этого слишком кучерявые… Да, потом я опять войду в мужскую роль и отшлепаю ее, потому что она осмелилась сместить меня с трона и унизить мое мужское начало…

Что бы то ни было, но с этой горючей смесью пора заканчивать. И мысль, что я смогу осесть тут, в этом доме, и попытаться что-то хорошее из этого выжать, любовную историю, что-нибудь такое, или написать в здешнем саду «великое» стихотворение, пока Кристина готовит мне чай с печеньем, – все это бред, конечно. Мне нужно идти дальше, возвращаться в жестокую свою реальность и самому бороться за существование.

Но в то же время я ничего не мог поделать с тем, что от умелых ласк Кристины, сопровождающих мытье, и от того, как она пропускала пряди волос между пальцев, особенно когда притрагивалась к шее и ушам, мое дыхание учащалось.

– У тебя благословенные руки, – болтал я без умолку, – я совсем не удивился бы, если б оказалось, что ты можешь лечить прикосновением.

Кристина восхищенно засмеялась:

– А все это существует, знаешь, Герард?

Женщина в белой маске, которая сидела теперь через два кресла от нас и проходила в данный момент какую-то процедуру под руками помощницы, вновь вмешалась в наш диалог. Она говорила очень аккуратно, когда-то научилась читать и писать, но выступление, в котором она с завидной простотой свалила в одну кучу телепатию, предсказание будущего, гипноз и магию, было лишь очередным явным доказательством, что, по большому счету, человечество делится надвое: на тех, кто все отрицает, и тех, кто все проглатывает. Я оставил дамам продолжение дискуссии, Кристина начала рассказывать историю о письме и сне, в ходе которой она хотела что-то доказать, но не сумела.

– А какую ты хочешь прическу? – спросила она чуть позже.

Она стояла рядом, наклонившись ко мне.

– На твой вкус, золотце, – ответил я и быстро провел тыльной стороной ладони по ее груди.

Вообще-то, она могла бы дать мне сеанс массажа, подумалось мне, повсюду, включая massage de luxe. Да… так все-таки обосноваться здесь?.. Я уже совсем запутался.

VI

Управившись с моими волосами, Кристина всем сердцем отдалась работе. Помассировала мне лицо горячими полотенцами и уложила волосы, хоть и не с челочкой, но что-то детское в этом было: я стал похож на невинного британского бойскаута или молодого рекрута. Вполне возможно, что, работая, Кристина руководствовалась исключительно эстетическими критериями, оставляя без внимания особенности личности и характера клиента, но если, подстригая меня, она хотела отразить мою внутреннюю сущность, то чудесным образом преуспела, и только слепой не увидел бы этого в зеркале: я не мужчина, нет, я на всю жизнь останусь испуганным маленьким мальчиком, которому необходима опека. И сейчас это проявилось вновь, потому что я стоял у кресла, чувствуя себя в одной из ситуаций, выходу из которых не учат в школе: поборов собственную жадность, предложить ей деньги или нет? Или она воспримет это как полное отсутствие такта и оскорбление?

– Потрясающе. Просто великолепно, – сказал я, с восхищением оглядывая свое чуть оттененное и потому еще более красивое отражение, и осторожно продолжил: – Это же произведение искусства. Как тебя отблагодарить? Такое не купить ни за какие деньги.

– Ах, так я еще должна отдать тебе деньги, – вспомнила вдруг Кристина, – чуть не забыла.

Женщина в кресле вытянула шею, горя желанием получить разъяснение последней фразы, и даже парикмахерша, полностью исключенная из круга нашей сладкой тайны, оглянулась.

То, что Кристина вдруг вспомнила о деньгах, о том, что она, бухгалтер сообщества, должна расплатиться со мной, означало, по-моему, момент прощания:

– Ты не знаешь, во сколько уходит ближайший поезд? Мне бы добраться домой к вечеру.

Будто кто меня ждал…

Мы вернулись в дом, где Кристина сняла и повесила свое кимоно на вешалке в прихожей. Оказалось, она была не в изношенной домашней одежде или ночной рубашке, а в красивом, хорошо выглаженном светло-голубом костюме-двойке, под пиджаком – опрятная блузка кремового цвета. Нет уж, неряхой ее не назовешь, и если она когда-нибудь будет одевать меня в таком же духе, то я точно не зря стараюсь. Да: стать ее куклой, которую она будет раздевать и одевать, ее, ее… Испугавшись, я тут же выкинул из головы итальянское слово, готовое всплыть в памяти.