Текст книги "Секреты прессы при Гобачеве и Ельцине"

Автор книги: Георгий Вачнадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

А почему бы и нет? Издали же у нас в 1990 году сборник официальных речей Р.Рейгана. И даже автобиографию Дж. Буша – промелькнув красивой обложкой с экранов телевизоров, эта книга кудато исчезла, не попав даже на черный рынок. Печатали же довольно часто в «Правде», «Известиях» и в годы «застоя» застольные речи западных руководителей на приемах в Москве.

Перестройщики советского социализма не замедлили записать в ряд выдающихся наших достижений то, что Сахаров поддержал Горбачева, а Солженицын дал разрешение на публикацию осенью 1990 года в советских газетах своего письма «Как нам обустроить Россию». Так что зарабатывать очки в глазах зарубежного общественного мнения и, на худой конец, собственной отечественной интеллигенции – почему нет?

Главное, что поговорили, высказались и даже, возможно, заболтали острую тему. Мандельштам, Гумилев, Ахматова и опять Мандельштам, Гумилев, Ахматова, Цветаева, Пастернак. Лет 30–50 тому назад, несмотря на массовое уничтожение и изгнание интеллигенции – советских граждан, способных и желающих воспринять слово великих своих русских современников, было куда больше, чем сейчас. Сегодня образованных людей в СССР меньше, чем прежде. Меньше, чем прежде, наблюдается тяга людей к божьему или просто правдивому слову. Многие радуются наступившей теперь очередной оттепели. Кто уж будет требовать большего?

Интересные мысли на этот счет содержатся в статье известного советского диссидента (еще в 197 году он сидел в ГУЛАГе за свои политические убеждения) в «Литературной газете» (23.5.1990). Статья эта была отмечена всеми основными органами мировой печати, потому что фактически впервые на страницах официальной московской прессы было дозволено заметить устами Феликса Светова, что рассветлишь недавно забрезжил, первые лучи солнца светят, но не греют, до воли еще далеко, тысячи диссидентов помилованы, а не реабилитированы (т. е. до сих пор остаются преступниками в глазах режима), государство стало поддерживать не столько церковь, сколько послушную ему церковную иерархию. В общем, не нравилась Ф.Светову перестройка, так как слишком нерешительно прокладывала она путь к подлинной свободе. Вот отрывок из статьи Ф.Светова «Вольному воля..».:

«И, наконец, литература – самая заметная „удача“ перестройки. Что она сегодня такое? Нельзя не радоваться тиражам прежде запретных книг, они и писались для того, чтобы быть прочитанными на родине. Но нельзя забывать и о том, что на Западе они хорошо известны, как правило, не единожды переведены, и у них уже своя судьба. Думаю, их публикация спустя 20, 30, 50, а то и 70 лет после их написания делает сегодняшнюю жизнь этих книг непростой, а порой неестественной. Во всяком случае, вписаться в текущий литературный процесс они никак не могут, остаются ему совершенно чуждыми, а громогласные риторические заявления о единстве русской культуры „там“ и „тут“ приводят вовсе к нелепостям: Платонов и Трифонов, М.Кольцов и Мандельштам, Ахматова и Синявский, Войнович и Замятин, Пастернак и Рыбаков… Вкручивая эти несовместимые книги в единую „мясорубку“ и выпуская полученный „фарш“ гигантскими тиражами, гласность превращает литературный процесс в нечто невообразимое: можно ли было печатать „Реквием“ Ахматовой в одном номере журнала „Октябрь“ с очередным клеветническим сочинением Н.Н.Яковлева? Но они были напечатаны рядом, под одной обложкой! Постыдная попытка в советскую литературу включить шедевры русской культуры XX века вместе с трагическими судьбами их авторов; насильственная их интеграция в официальную культуру и есть свидетельство уродства и неестественности сегодняшнего литературного процесса. Вчера еще гонимая культура, выброшенная на рынок перестройки, парадоксальным образом становится „уцененным товаром“, экспонатом музея, перестает влиять на умы.

В этом смысле, как, впрочем, и в любом другом, самым интересным остается феномен Солженицына. Нет сомнения, что и тут попытка „вкрутить“ его книги в ту же самую „мясорубку“, „перемолоть“ и „Архипелаг ГУЛАГ“, представив его неким „историческим сочинением“, повествованием о явлениях давно изжитых, а само его издание – свидетельством „нового мышления“. За спиной же „Архипелага“ спрятать реальные, еще живые психушки, зоны, нереабилитированных узников совести, ст. 64 и 70, процветающие репрессивные органы с их „чистыми руками“… Но „Архипелаг“ не из тех книг, которые можно бросить на „рынок“, рассчитывая получить нечто, – это наша общая судьба, это приговор режиму.

Томас Манн писал после войны из Калифорнии в Германию кому-то из своих корреспондентов или коллег, приглашавших его принять участие в их тогдашней „перестройке“, что ловит себя на том, что не в состоянии понять, как в те годы замечательные музыканты могли в берлинских концертных залах исполнять Вагнера и как меломаны могли эту музыку слушать. Я и до сих пор ловлю себя на том же самом: книги, вышедшие у нас в последние десятилетия, без различия дарований их авторов, объединяет нечто общее – они или откровенно лживы, или полны изящных намеков, или молчат о том, о чем русский писатель молчать не смеет. Я не в состоянии отличить их друг от друга.

Еще несколько лет назад самиздат, начатый в 60-е годы романами Солженицына, печатал и печатал „Реквием“, „Собачье сердце“, Платонова, Волошина, Шаламова и Мандельштама. Он был жалок рядом со стотысячными тиражами Трифонова и Айтматова, тут же переводившимися и восхищавшими Запад. Он был нелеп – его гонорары исчислялись лагерными сроками от трех до десяти лет. Сегодня бескорыстие самиздата называют тщеславием: не взяли талантом – возьмем шумом, сенсацией. Тщеславие, разумеется, корысть. Но, думаю, это говорят те, кто не знает, что такое тюрьма.

Подлинная литература чужда любому политиканству, она неспособна с ним соединяться. Мертвое не соединяется с живым. Можно сказать более жестко: ночь после битвы принадлежит мародерам».

Статья Ф.Светова взывает к совести людской. Морали должен быть возвращен приоритет в политике и во всех людских деяниях. Тяжелым оказалось наше пробуждение после летаргии совести.

Бастион ГУЛАГа в Союзе писателей СССР

Читатель этой книги уже, вероятно, представляет себе условность приведенного здесь анализа советской действительности. То, что в 1988–1991 годах издавалось на эстонском, латышском, литовском, молдавском, грузинском, армянском языках, в отличие от книжно-журнальной продукции остальной части СССР – было откровенно антисоветским и антикоммунистическим. То же самое можно сказать и о русскоязычных изданиях указанного периода, вышедших в свет в Прибалтике, Молдавии и Закавказье.

Ну а в Москве, где сосредоточено большинство русскоязычных книжных издательств? Как скромно намекнула «Литературная газета» (26.12.1990), в Союзе писателей СССР ничего не делали, для того что бы хоть начать издание трудов репрессированных писателей, тех, кто до сих пор не издан ни на Западе, ни у себя на родине. А таких ведь сотни, среди них были и талантливые люди, сгинувшие и в 20-х годах, и совсем недавно. Такую работу начали и успешно вели во всех союзных республиках СССР, но не в Москве (бумаги, говорили, нет).

Московский журнал «Столица» (январь, № 1, 1991) высказался еще более определенно – «Департамент писателей: последний бастион ГУЛАГа». Таков был заголовок статьи Владимира Лазарева, поэта и литературоведа, о правах и порядках в Союзе писателей СССР. Большинство руководителей этого творческого союза имели отношение к изящной словесности точно такое же, как и сотрудники Пятого главного управления КГБ СССР и отдела агитпропа ЦК КПСС Все сообща бдели, боролись с инакомыслием, распихивали непокорных по тюрьмам и психушкам, а послушных подкармливали за счет писательского же Литфонда СССР. В конце августа 1991 года партийно-кагэбешный альянс с его «социалистическим выбором» удалось вышибить из седла не только в СП СССР. Тем интереснее читается сегодня свидетельство В.Лазарева, опубликованное аж в начале 1991 года.

«Давняя моя мечта – рассказать о „тайной библиотеке“ ЦДЛ. Речь идет не об очередном спецраспределителе, о хранилище раритетов, куда допускаются для работы лишь живые классики. Просто как-то раз после очередного моего выступления была создана очередная комиссия, и один из ее членов в припадке откровенности сообщил мне, что „для правильной оценки действий Лазарева“ им откуда-то доставляли пухлые папки, где были подшиты стенограммы всех моих прежних выступлений, все мои персональные и открытые письма. Отдельные места были кем-то заботливо подчеркнуты.

Без особого труда я узнал, что, оказывается, существует в Союзе писателей огромная библиотека, составленная из томов, запечатлевших литературную, общественную, а также и личную жизнь всех, кто пытался в той или иной степени отстаивать правду и справедливость. Это – помимо следственных дел в особых случаях и досье в КГБ – свой, „товарищеский“ надзор! Где все это сейчас находится? Стоит ли на месте? Или куда-то передано? Надо бы ценнейший этот архив сохранить – хотя бы и в ЦГАЛИ. А то в беспризорье переходного периода кто-нибудь, пожалуй, и листы начнет вырывать…

Читатель, по всей видимости, догадывается, что у писателей тоже есть начальники. И думает, будто бы начальники эти – лучшие из лучших. Между тем руководство творческого союза – штука тонкая: в правление включены фамилии всем известные, известные понаслышке и не известные вовсе. Так вот, эти последние – и правят бал. Эти „рабочие секретари“ (руководящие за деньги, и немалые) – или творческие банкроты, или ловкие графоманы, или – и они будут посильнее всех – вовсе не связанные с литературой чиновники. Именно они – инициаторы и главнокомандующие памятных нам „обезьяньих процессов“ и бесчестных „проработок“; и что же? По-прежнему благоденствуют, втихую перемещаются на ключевые позиции в соседних кабинетах. Как говорил товарищ Сталин, „других у меня нет“… Как они сами иронизируют – осваивают элементы нового мышления, лоснясь от старой сытости… Раньше уделы распределялись со Старой площади, теперь… Теперь – хотя и из других апартаментов, но не менее влиятельных.

„Оргсекретари“ – „кумы“, фактические начальники в „зоне“, именуемой Союзом писателей. В их кабинетах, в их руках сосредоточены узлы всех интриг, а также нити от распределения материальных благ. Процесс этот требует не столько общих постановлений, сколько каждодневной „индивидуальной работы“, ловкости и оборотистости. И они – трудятся в поте лица. Они с „надежными литераторами“ и поохотятся, и на рыбалку съездят, и „по бытовой линии подмогут“, и постепенно своими парнями в этой новой для них среде сделаются. И пьют вместе, и поют (орг-секретарь Москвы В.П.Кобенко „на певца учился“)… Через год их уже в комиссии литературные включают, года через три, глядишь, в писателях числят. Они и договоры о сотрудничестве с иностранцами подписывают, и „кодексы“ для профессиональных литераторов вырабатывают (спорят, небось, до хрипа, отстаивая свою формулировку, – чем не работа над стилем)… Их первыми и награждают. У оргсе-кретаря „большого союза“ (СП СССР) Ю.Н.Верченко вся грудь в орденах за „заслуги перед советской литературой“. На памяти моей, скажем, безобразное преследование Лидии Чуковской, попытки „выселить“ из дома в Переделкине, где жил К.И.Чуковский, де-факто существующий его музей перестроить на шикарный лад и поселить в нем нового сановного хозяина. Нечто подобное пытались сделать и с домом Пастернака. Да что там музеи – скольким живым нашим писателям товарищ Верченко содруги крови попортили. Нет им прощения – однако…

Однако – даже не отделавшись испугом, Юрий Николаевич Верченко плавно переместился (или был переброшен) на должность… ответственного секретаря Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР. Вдобавок, при переходе из кабинета в кабинет, на пышную грудь Верченко новенький орден прицепили – на этот раз „Дружбы народов“. За что? За активный вклад в интернациональное дело в годы афганской войны. Вместе с ним таким же орденом отмечена была и рьяная выразительница официозных мнений в стихотворной и иной форме Л.Щипахина. В свои короткие налеты на Афганистан они витийствовали перед юными воинами, вдохновляли, так сказать. Агитировали – конечно же, не против позорной этой войны. И отбывали на „материк“ с чемоданами восточных сувениров. Стыд и позор: удовлетворять амбиции, карьеру строить на костях страдальцев. Не знаю, мучает ли их хоть когда-нибудь совесть…

Клан оргсекретарей (и их сатрапов) – первый заслон на пути резких перемен к лучшему в писательском Союзе. Первый, но не единственный. Союз, который, по идее, должен был как раз другим подать пример перестройки своей деятельности (вспомним, что именно с литературных публикаций начиналась гласность), – этот Союз таинственным образом сохраняет в неприкосновенности все свои департаментские черты и по существу, как организация, является одним из упорнейших бастионов сопротивления свежим веяниям.

Тоталитарной машине не удалось перемолоть в пыль тип писателя-правдолюбца, зато она вывела путем многолетней селекции уникальный тип писателя-начальника. Причем если в 30-е или 50-е годы для этого требовалось сгубить даровитого литератора (что произошло с Фадеевым), то в годы застоя прирожденные чиновники потихоньку выбивались в писатели. Ладно там Верченко, ему пороха хватало разве что на том избранных речей: но вот его любимый шеф Г.М.Марков или последний первый секретарь В.В.Карпов – какими только регалиями не увенчаны, на какие их только языки не переводят! А они – представители типа полуоргсекретаря-полуписателя в самом чистом виде. Марков был в свое время призван с комсомольской работы в подмогу Константину Федину, а потом уже „вышел из берегов“ в качестве автора многотомников о единстве партии с народом. Карпов служил по литературному ведомству в Узбекистане, вотчине Рашидова, к слову сказать, тоже члена Союза писателей и большого любителя всяческих декад в республике.

Не вдаваясь в анализ литературного труда Владимира Карпова, хочу только заметить, что качествами интеллектуального лидера такой организации, как писательская, он, конечно же, не обладал. Это видно и невооруженным глазом. Однако Владимир Васильевич – еще и председатель Совета учредителей Всесоюзного агентства по авторским правам! До недавнего времени опусы Маркова, ряда ему подобных, якобы широко любимых и чтимых у нас писателей-начальников, да и книги Карпова каким-то хитроумным образом (принудительно, что ли? или по обоюдной выгоде? или еще как?) распространялись и издавались в десятках стран! Ну, скажите, кому в Англии или в Японии нужен роман о секретаре обкома – когда и у нас-то этого никто не читает. Однако деньги текли рекой – и, полагаю, по сей день текут немалые валютные поступления „писателям-председателям“.

Система самоопыления литературных генералов включает в себя множество приводных механизмов – от „Международной книги“ до Главного политуправления армии. Благодаря четкой их работе дачи руководителей СП можно видеть от Балтики до берегов Черного моря, а штабеля их сочинений – от магазинов русской книги в Монголии или Эфиопии до заполярных войсковых частей.

Убежден: отнюдь не заботой о престарелых или молодых „собратьях по перу“, но исключительно личными интересами руководствуются „писатели-председатели“ в нынешних тяжбах с изданиями, вышедшими из-под унизительного контроля. Это – „первый звонок“, и они не упустят шанса расправиться с непокорными редакторами, а заодно и оправдаться перед своими высокими кураторами за столь серьезные упущения в оргработе.

Тут будет кстати одно воспоминание. Еще совсем недавно в коридорах правления СП СССР висели портреты „правофланговых“ армии „инженеров человеческих душ“: Шолохов…, Симонов…, Шагинян…, а через одного – вдруг Марков…, еще через одного – Верченко…, а дальше, еще через два-три лица, – вдруг генерал КГБ Цвигун, в ту пору первый заместитель Андропова. С помощью радетелей из аппарата „большого Союза“ генерал в одночасье сделался романистом и кинодраматургом, даже получил Госпремию РСФСР! И жена его быстро была принята в Союз писателей по детской секции – как же, талант! Весьма спорно, скажем, талантлив ли Бродский…, а тут – дело бесспорное! Некоторые осторожно тогда осведомлялись про портрет Цвигуна: не двоюродный ли это брат Верченко, что-то общее было в их облике. Какая наивность – все гораздо проще…

Пополнение „первых рядов“ СП за счет дружественных организаций – добрая традиция. Высокие чины из военного ведомства и МИДа, из Академии наук и Минздрава, КГБ и МВД, даже отряда космонавтов, наконец, и из аппарата ЦК КПСС – с первого раза практически единогласно. Не исключено, что относительно молодой поэт Бобков весьма способен, но, увы, не достоинствами его лиры приходится объяснять то, как скоро он выпустил несколько книг подряд, одна другой толще (даже и в подарочном исполнении – как издают классиков или лауреатов), стал сам лауреатом, был избран секретарем по международным связям СП России… В то время как с сыном нынешнего первого зама председателя КГБ происходили все эти метаморфозы, многие его сверстники, ожидая приема в Союз, потихоньку старели…

От морального кодекса (или полной аморальности) временщиков многое зависит, но – не все. Их присутствием, их безнаказанностью отравлена сама атмосфера писательской организации.

Так, может, не стоит сегодня зря копья ломать, а подождать, пока обветшавшая ветряная мельница сама не рухнет? Нет, сама она не рухнет. Ибо не так она беззащитна и безопасна.

Вот прошлый руководитель столичной писательской организации Ал. Михайлов провел реорганизацию: взамен устаревшего секретариата правления – совет (это что, в связи с возникновением Президентского совета?)… Вместо приемной комиссии – коллегия по приему…

Кто, хочу спросить, придумал, кто готовил и кто принимал эти „судьбоносные“ решения? Меня лично об этом никто не спрашивал – как и никого из моих товарищей. И не в том беда, что „коллегия“ ничуть не слаще „комиссии“. Просто – в который раз – за революционность выдается новый грим на все том же лице „кума“ в ЛитЛАГе – едва ли не последнем действующем подразделении сталинского ГУЛАГа. Печать вырождения лежит на этом лице – и никакой косметикой не сообщить этому лицу ни осмысленного, ни доброжелательного, ни искреннего выражения. Уместен вопрос: лидеры ли это вообще? Нашли же силы ответить на него и театральные деятели, и кинематографисты, и архитекторы, и композиторы… Лишь писатели – держатся до последнего. По привычке? Или от бессилия?

Необходимо придать новую значимость Литфонду, вернее, возродить его первоначальный авторитет. Ведь не секрет, что и в СП-то сегодня вступают главным образом, чтобы иметь право на пенсию, оплачиваемый больничный лист, путевку в санаторий, дома творчества… Избавиться от всех „рабочих“ и прежде всего – от „оргсекретарей“. От всех: плохих и хороших, умных и дураков, пишущих и безграмотных. Не нужны они – откуда бы ни приходили: из секции поэзии или из КГБ. Не нужны! Надоели!

И чтобы сделать эту малость – еще одно условие: понимание того, что Союз писателей это Союз. Это товарищество профессионалов, которое имеют право возглавить лишь лидеры бесспорные. Лидеры по таланту, а не по разнарядке.

Здесь же – по-прежнему перетасовывают старую колоду крапленых карт…»

Газета «Книжное обозрение» в июле 1990 года подвела итоги всесоюзного конкурса читателей и назвала сто лучших книг минувшего года. Столь поздняя публикация вызвана была противодействием руководства Всесоюзного общества «Книга» – оно не рискнуло (дело было в мае) наградить призом читательских симпатий Александра Солженицына за книгу «Архипелаг ГУЛАГ. 1918–1956».

На первое место вышла книга Владимира Высоцкого «Поэзия и проза». На второе – книга о В.Высоцком французской актрисы Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет». Жаль, конечно, что обе эти книги вышли в очень сокращенном варианте. Популярность Высоцкого всенародная. Его песни, бичующие ложь, лицемерие, высмеивающие сильных мира сего, душителей свободной мысли, называющие неприятные вещи своими настоящими именами, стали гимнами молодежи, получили признание как интеллигенции, так и рабочих. После Сталина никого не хоронили в Москве при таком огромном стечении народа, как барда Высоцкого (1980) и диссидента Сахарова (1989). И того и другого советская власть жестоко преследовала, оба они при жизни в СССР не издавались.

Из ныне здравствующих русских литераторов в первой десятке лишь один писатель: Александр Солженицын (5 место) – «Архипелаг ГУЛАГ. 1918–1956». На третьем месте – получившая большую известность книга Р.Штильмарка «Наследник из Калькутты». Далее – Александр Дюма «Граф Монте-Кристо», Валентин Пикуль «Нечистая сила», Валентин Пикуль «Фаворит», Шарлотта Бронте «Джен Эйр», Василий Гроссман «Жизнь и судьба», Борис Пастернак «Доктор Живаго».

По количеству книгпризеров в лидеры вышел недавно скончавшийся писатель Валентин Пикуль – 6 книг (6, 7,17, 38, 56, 98 места). За ним следует Александр Дюма – 5 книг (4,15,24,75,87 места). Призер прошлогодних конкурсов – книга Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» – на 13 месте.

Среди авторов ста книг нет ни одного из Латинской Америки, Азии, Африки. Даже, казалось бы, такой популярный в СССР литератор, как Гарсиа Маркес, в список ста не вошел. Не названы в числе лучших и книги Кафки. На черном рынке они стоят умопомрачительно дорого, но, видимо, массовый читатель авангард не воспринимает. Не знаю, как Кафку, но труды безвременно ушедшего в мир иной в конце 1990 года очень крупного философа Мераба Мамардашвили (не признаваемого и гонимого властями за ярко выраженную культуру мышления, соединенную с культурой совести) прочли бы многие, но его у нас не публиковали. Как сказал о М. Мамардашвили советник Президента СССР Александр Яковлев, «он был для многих неудобен при жизни, особенно в десятилетия нравственной блудливости».

Советский читатель никогда не имел права выбора, вынужденный читать практически лишь то, что одобрялось высоким партийно-правительственным начальством. Но выбор и сегодня действительно не богат. Писатели нужны хорошие. Но откуда их взять, когда все лучшие уехали из СССР, большинство не по своей воле. Книги бывшего профессора Московского университета, ныне живущего в ФРГ Александра Зиновьева советскому читателю не известны. Пока что Зиновьев обозначился у нас лишь в газете «Правда», которая опубликовала интервью с этим выдающимся сатириком, которого можно ставить в один ряд с Зощенко и с Салтыковым-Щедриным. «Зияющие высоты» Зиновьева, будь они опубликованы в СССР (и не в толстом журнале, как у нас принято, а отдельной книгой с тиражом, соответствующим спросу), могли бы легко достичь астрономических цифр тиража и прибыли.

Лучшая часть литературы России XX века была издана за ее пределами и до сих пор не известна у себя на родине. То же относится и к трудам по истории, философии, социологии, экономике, литературоведению и искусствоведению и т. д. Прояви наши власти хоть малейшую заинтересованность, западные издатели при поддержке общественности и правительств в короткий срок сделали бы книгу – этот хлеб культуры – доступной для советских людей. И это при минимальных затратах. Даже переводить на русский язык ничего не надо, а наши читатели отдали бы немалые деньги за право знакомства с творчеством действительно писателей, а не отечественных деятелей номенклатуры.

Последние ведь как, бывало, издавали себя? Путем оказания взаимных услуг друг другу. Я, к примеру, – директор книжного издательства, которых в Грузии и десятка не наберется. Что я делал? Издавал собственный роман-кирпич в грузинском толстом журнале, потом в центральном русском толстом журнале. Затем отдельной книгой у себя в издательстве на грузинском языке, в московском издательстве – на русском, и во всех издательствах союзных республик и в братских социалистических странах (теперь уже бывших). Конечно же, мне приходилось тут же издать в своем собственном издательстве всех моих коллег из двух журналов и двух десятков вышеупомянутых издательств. В результате получалось море посредственных книг, дружба народов, ну и, конечно же, общая сумма гонораров за переиздание моей собственной книги, которой позавидовал бы Александр Дюма.

Наши издательства обожали печатать зарубежных классиков XIX века, благо гонораров им платить не надо, да и гарантия была, что в бозе почившие классики не примкнут к когорте западных коллег-писателей, которые нет-нет да и высказывали все что думали о кремлевской демократии.

По установившейся традиции из всего сонма живых зарубежных авторов наше правительство, а точнее идеологический отдел ЦК КПСС (каждый из инструкторов которого командовал «своим» – будь то Центральное телевидение, Госкомпечать, любая советская газета или издательство), жаловали лишь коммунистов и десяток-другой «верных друзей Советского Союза». Насчет тысяч других зарубежных авторов, когда вставал вопрос об их издании в СССР, директора издательств, вспоминая кислую мину своих шефов, в свою очередь грустнели и начинали жаловаться на невозможность выплаты гонорара в твердой валюте.

Думаю, что зарубежные авторы могли бы в порядке помощи странам Восточной Европы объявить о своем отказе в течение нескольких лет получать причитающиеся им гонорары в западной валюте от переиздания их произведений за бывшим железным занавесом. Уверен, что наши книжные издательства тут же начали бы печатать как воздух им необходимую самую разнообразную зарубежную учебную и художественную литературу. Для этого нужна добрая воля Запада, тем более что речь идет в целом о мизерных суммах.

Правда, еще одно обстоятельство всегда мешало. Лучшие советские 114 издательств и 81 типография с персоналом в 80 тысяч человек официально были на балансе, принадлежали ЦК КПСС. Эта издательско-полиграфическая империя грабила тех, кого печатала, издавала – вся прибыль перечислялась в ЦК КПСС. Долгие годы так называемая партийная печать обогащалась за счет монопольного права на выпуск безгонорарных книг (Майн Рид или Ч.Диккенс, к примеру).

Случайно ли, намеренно ли, но крупных полиграфических предприятий по печатанию книг не было на большей части территории СССР. Фактически все они находятся в Москве и в нескольких часах езды от нее (Чехов, Можайск, Смоленск, Тверь). По одному крупному книжному полиграфическому комбинату имеют Белоруссия и Молдавия, чуть больше – Украина. Мощности по выпуску книг во всех остальных союзных республиках и областях СССР небольшие, и ориентированы они были в основном на выпуск школьных учебников и небольшого количества книг, выпускаемых крайне малыми тиражами. Надо отметить, что малым тиражом в СССР считалось любое количество экземпляров книги менее 10 тысяч. Центральные власти позаботились лишь о размещении в республиках и на огромных просторах России крупных газетно-журнальных комбинатов, на которых по матрицам, поступающим по каналам электронной связи из Москвы, печатались огромные тиражи центральных ежедневных и прочих газет, массовых журналов.

Вот и получается, что в Москве и двух недель хватит, чтобы отпечатать 200-тысячный тираж книги в килограмм почти весом и даже сброшюровать весь тираж и отправить его в магазины, а в Тбилиси этот процесс печатания и брошюровки может растянуться на многие месяцы. Выход обычной книги у нас вообще занимает несколько лет, если эта книга не идет в издательстве по скоростному режиму «молнии», т. е. без всяких задержек, за считанное количество дней. Но так печатали книги речей наших партийных секретарей и очень ограниченное количество конъюнктурных политических или юбилейных изданий.

Как правило, книгоиздательский процесс у нас – это нечто из театра абсурда, для иностранцев совершенно непонятное и нелогичное. Приходит автор со своей идеей в издательство и приносит обязательные по этому случаю план книги, ее подробное содержание, аннотацию и даже пробную главу. В случае благосклонного к автору отношения со стороны издательства и… всех власть предержащих, заявка автора начинала гулять по всем кабинетам руководителей издательства и вышестоящего комитета по печати. Если дело происходило даже в союзной республике, текст заявки все равно посылался в Госкомпечать СССР для согласования. И вот после всех мытарств издательство включало аннотацию о предстоящем выходе книги в публикуемый каждой весной тематический план издательства на будущий год. Центральные предприятия книжной торговли рассылали эти тематические планы в свои нижестоящие торговые инстанции для сбора от них заявок на каждую из объявленных к выходу книг.

Причем любому руководителю местных книготорговых управлений до августа 1991 года было ясно, что заказывать пропагандистские издания, хотя никому и не нужные, Издательства политической литературы ЦК КПСС ему все равно придется. В любом, даже сельском магазинчике, где книги продают в одном помещении вместе с другими товарами, была отдельная полка для продажи трудов Ленина и КПСС. Этот книготорговый деятель из Республики Грузия мог заказывать 10 или 25 тысяч экземпляров книг Высоцкого и его жены Марины Влади – все равно подобные книги издавали тиражом не более 50 тысяч экземпляров, а из них в Грузию слали сотню-другую для элиты и спекулянтов. Какого-нибудь никому не нужного «живого классика» из числа генералов руководителей Союза писателей СССР в Грузии брались продавать разве что вкупе с «Книгой о вкусной и здоровой пище». Книга «классика» пылилась на прилавке по государственной цене, а кулинарный сборник тут же уходил по тройной цене, но уже из-под прилавка.

Умный книготорговец знал, что большинство объявленных к изданию книг не нужны ни ему, ни читателю, он знал, что тома, отпечатанные на полиграфических предприятиях большинства союзных республик и российских областей, неопрятны и разваливаются от первого прикосновения, что на бестселлеры с периферии рассчитывать трудно, если это не детективы Агаты Кристи и тому подобные приключенческие издания.

Читательский спрос не имел никакого отношения к политике книгоиздания в СССР. Мнение читателей безусловно учитывалось во всех случаях, но решение принималось опять же во всех случаях нестандартное, как сказал бы здесь любой западный эксперт.

Но вернемся к нашему несчастному автору. Вы помните, весной он ликовал, так как его книгу включили в красиво отпечатанную книжку тематического плана. К осени и заявки на его книгу собрали, определили тираж будущей книги, включили рукопись в план редакционной подготовки и в план выпуска будущего года (может быть, в январе, а то и в декабре). Рукопись читают редактор, заведующий редакцией, главный редактор издательства, цензор, а до этого и два-три рецензента со стороны. Каждый из этого немалого количества читчиков старался обратить внимание остальных на любые возможные отклонения от идеологической линии партии на данный момент, проанализировать любой возможный намек на окружающую нас печальную действительность и т. д. Мнение автора при этом практически не учитывалось, все вносили в рукопись необходимые, по их мнению, изменения. Потом рукопись сдается в набор и начинается – на много месяцев – производственный процесс. Всего проходит обычно дватри года от начала работы издательства над рукописью и до выхода ее в свет.