Текст книги "Голубой берег"
Автор книги: Георгий Тушкан
Соавторы: Михаил Лоскутов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Оборвав узду в пряжке, позади головы, лошадь Саида вдруг свалилась в выбитый ею колодец и заскользила вниз по склону под снегом. Алай встрепенулся, подпрыгнул из очередного провала и стал на тулуп, дрожа и глотая снег.
– Эй, эй! – закричал Джалиль Гош. – Груз снимай, седла бросай, попоны давай, тулуп давай, плащ давай…
Караванщики разорились и кричали, что мы погубили лошадей, что теперь мы сами пропадем здесь и что они сейчас же идут сами пешком назад.
Особенно усердствовали двое – Турдубек и Мустафа.
– Ты откуда? – спросил я.
– Из Кашка-Су! – кричал Турдубек. – Шайтаны вы, теперь все лошади пропали.
– Это брат Барона, – тихо сказал Джалиль. Первой моей ошибкой было то, что я не проверил состава караванщиков.
– Мустафа, – сказал я, – Ты хороший человек, что ты возьмешь отнести письмо вниз?
– Кило сахару, – сказал Мустафа.
– Хорошо, – ответил я и под диктовку Карабека написал письмо в Дер аут-Курган только для того, чтобы отделаться от этих ребят, которые могши смутить остальных.
– Турдубек, что ты возьмешь вытащить упавшую лошадь и провести ее?
– Твою жизнь! – злобно закричал Турдубек.
– Я пойду, – сказал старик Шамши, – я десять рублей возьму.
– Меня начальник спрашивал. Я иду! – закричал Турдубек, боясь конкуренции. Кроме того ему не хотелось работать, вытаскивая лошадей.
– Идите, – сказал я.
Мустафа ушел по тропинке, перелезая через головы ишаков, а Турдубек, дойдя до места падения лошади, прыгнул через снежный колодец и скрылся за холмом.
– Кто лучше всех будет работать, получит премию и больше семян для посевов! – сказал я.
Это немного ободрило караванщиков. Мы двинулись снова в дорогу.
Теперь мы стлали на тропинке тулупы, плащи, кошмы, попоны, одежду, по ним проводили лошадей и ишаков.
Многие работали голые, без нижних рубах.
Из носу у меня шла кровь, голова болела, тошнило: начиналась горная болезнь– тутек. У двух караванщиков – тоже самое. «Я совсем здоров, совсем здоров», – внушал я себе и еле шел, спотыкаясь и падая на кошмах. Сзади меня, не отставая ни на шаг, несмотря на брошенный повод, шел Алай.
То, что удалось освободиться от зачинщиков смуты, помогло повысить работоспособность.
Саид показывал пример.
Карабек кричал:
– Вперед! Тридцать рублей! Назад дороги нет!..
Сзади всех, за конем плелся Шамши, хныкая и поддерживая самовар.
Вот, наконец, я наверху. Смертельно устал и страшно хочется спать. Но надо идти подносить грузы, и я, шатаясь, иду по тропинке. Беру седла и несу наверх. Конец. Перевал.
Еще три месяца назад я бы ни за что не вынес этого подтема, но человек приспосабливается к условиям и закаляется.
«Что бы сказали доктора, запретившие мне подниматься на горы?» – думаю Я, и как раз в этот момент мои мысли начинают путаться и я чувствую головокружение. Оседлав Алая, я присел на камень. Алай быстро поднял понуренную голову и, повернув ее к северу, заржал. Заржали и другие лошади.
Саид побежал со всех ног на зов.
И вдруг издали послышались голоса, и на седловину перевала с северной стороны вы ехали путники с лошадьми в поводу. Увидев нас, они остановились в отдалении и начали садиться на лошадей.
– Саид! Саид! – закричал кто-то оттуда.
Этот крик меня фазу привел в себя.
На минуту все опешили, но Саид побежал со всех ног на зов. В то же мгновенье один: из всадников стащил женщину с лошади, положил к себе поперек седла и поскакал, желая проскочить мимо нас.
Карабек бросился навстречу ему. Всадник, желая обскакать, сбил лошадь в снег. Лошадь делала отчаянные прыжки. Но ноша была ей не под силу, и когда спуск был уже в десяти километрах, она прыгнула вдруг, как бы переломилась надвое, сломав хребет. Это решило все. В тот же момент Саид и Карабек настигли беглецов. Еще через пять минут Саид подвел ко мне Сабиру. Она захлебывалась слезами, говоря:
– Меня Туюгун в Дувану везет. Барон продал, – и она жалобно смотрела на меня.
Здесь я взглянул на Туюгуна и поразился: это был наш друг, киргиз из Кашка-Су!
– Самый большой бай в Кашка-Су, – оказал сквозь зубы Саид.
– Это «Шапка из куницы»! – воскликнул я.
– Ну и что же, – ответил Карабек, – он хотел, чтобы мы другом его считали. В горах, говорят, у него тысяча баранов. Спроси у Саида…
Теперь я все понял: этот киргиз был заинтересован в том, чтобы мы скорее покинули Кашка-Су. Вот откуда ячмень. Вот откуда и встреча у Мазара во время бурана: он тогда уже вез Сабиру, боялся, что мы увидим…
Во теперь от прежнего «Шапки из куницы» не осталось и следа: притворяться было некчему. Он подошел к нам и вдруг начал ругаться самыми грубыми словами.
Также ругаясь, он ударил Сабиру, в ту же секунду Саид ударил его в грудь. Туюгун, падая, сел на снег и сейчас же вскочил.
Скаля зубы и проклиная всех нас, он вынул нож и пошел на Саида.
Саид схватился за свои ножны. Ножа не было. Повидимому, нож выпал, когда поднимали лошадей.
В тот же момент Карабек бросился под ноги Туюгуна и тот свалился. Этим моментам воспользовался Саид и вырвал у Туюгуна нож.
Наши верблюдчики навалились на Туюгуна, он кричал и ругался, катаясь по снегу.
– Стой! стой! – закричал я, но меня не слушали. «Еще зарежут», – мелькнула у меня мысль.
Туюгуна подняли и держали за руки. 0н плюнул в лицо Саиду. Саид ударил его ногой в живот. В стороне кричала старуха– мать Туюгуна. Ее огромный белый тюрбан развязался, и ветер, подхватив конец метра в три, трепал его и щелкал им, как бичом…
– Сабира, вы записались в сельсовете? – спросил я.
– К чёрту сельсовет! – кричал Туюгун. – Я мусульманин!
– Вы, мусульмане! – кричала мать Туюгуна. – Отпустите мусульманина с его женой.
Караванщики колебались. Джалиль же сидел в стороне на снегу, не участвуя в споре, и внимательно прислушивался к происходящему.
– Я батрак! – кричал Саид. – Я семь лет работал на Барона за Сабиру, и он обманул меня.
– Иди к шайтану! – кричал Туюгун. – Я деньги платил, а ты продался, ты не мусульманин, ты консервы ешь!
– Мы все не мусульмане! – закричал Карабек. – Все. Мы все консервы ели. Все, правильно? – спросил он караванщиков.
– Ели, – ответили они.
В это время еще двое караванщиков поднялись на перевал, с лучшими кусками мяса застреленной кобылы. За ними шел старик, владелец павшей кобылы.
– Туюгун! – закричал он, подходя к собравшейся группе. – Басмач моего сына убил. Мусульмане, – обратился си к караванщикам, дайте мне зарезать его. Кровь за кровь! – и он схватил себя за бороду, взывая к аллаху.
– Только не резать, – сказал я и задержал старика.
– Какие мы мусульмане! – сказал караванщик. – Мы консервы ели.
– А потом еще отвечай! – сказал другой.
– Не отдавайте своих девушек в Каратегин. Что у вас, парней мало? У тебя, Джураиб, – обратился Карабек к одному киргизу, – невесту увезли в Каратегин, у Саида увозят, – так у вас всех жен, дочерей и невест увезут. Не отдадим Сабиру в Каратегин.
– Правильно! – кричали караванщики.
– Пустите! – кричал Туюгун. – А не пустите, всех порежу!..
Тут вдруг подошел Джалиль Гош. Он молча оттолкнул в сторону Карабека и старика-таджика, потом вдруг схватил Туюгуна поперек туловища и подбросил с огромной силой.
Туюгун взлетел на воздух, перевернулся и, отлетев вниз метров на десять, шлепнулся в снег и исчез под ним. Склон был очень крут.
Мать Туюгуна закричала.
Я смотрел в бинокль вниз.
Через несколько времени далеко внизу показалась барахтающаяся фигура человека.
– Поехали, – оказал Джалиль Гош.
Я повесил бинокль на шею и пошел к спуску. Алай шагал за мной.
– Начальник, – сказал Карабек, – старик просит его взять с собой, я ему сказал:
«Садись, папаша, мы твою лошадь есть будем, а ты на нашей поедешь. Правильно?»
– Хоп, майли, – ответил я.
Саид усаживал Сабиру на лошадь.
– Если хочешь, – сказал я ему, – в Карамуке останешься с Сабирой.
– Нет, – ответил он. – Нагонит Туюгун, резать будет.
Пока Туюгун поднимается по этой дороге снизу на перевал, утро будет. А утром мы поедем дальше. Сабира нам обед варить будет.
– Делай, как тебе лучше, – ответил я, радуясь, однако, что они поедут с нами.
Караванщики ободряюще хлопали Саида по плечам, и каждый приписывал успех дела себе. Особенно старался появившийся откуда-то Шамши.
– Это моя дочь, – говорил он. – Я бы ни за что не отдал ее Туюгуну. – А ты бери – уж так и быть…
Спуск был крут, но в то время как на восточной части гор было много снега, здесь его почти не было. Усталые и измученные, мы поздно ночью подъехали к Катта-Карамукской чайхане.
– Где сельсовет? – опросили мы.
Чайханщик показал в темноту.
– Позови скорее председателя.
Пока варилась в котле конина, караван все подтягивался. Пришел председатель, заспанный человек в тюбетейке.
– Нам нужно срочно записать в загсе двух молодых людей, давай скорее, – сказал я.
– Что ты, что ты! – и он изумленно замахал руками. – Скоро ночь. Завтра утром.
– Э, утром… – протянул Карабек. – До утра Туюгун еще может сто раз приехать.
– Сейчас надо, – сказал я.
– Секретаря нет.
Тут из темноты выступил вперед Джалиль Гош. Он вдруг скинул с плеча ружье и навел его на председателя. Глаза его налились кровью, и рука уже нажимала курок.
– Ах ты, сын змеи! – воскликнул Джалиль. – Разве ты не видишь, что люди любят друг друга и опешат… Дай сюда твое чернильное сердце!
«Опять этот медведь! Он натворит нам беды», – мелькнуло у меня.
– Джалиль! – закричал я. – Стой!..
– Что такое? Вы врываетесь, как бандиты!.. – закричал перепуганный председатель. – Ваш человек… Ваши люди…
– Я не его человек! Ах ты, земляная кровь! – закричал Джалиль. – Я сам Джалиль Гош! Только вместе ехали до Катта-Карамука. Я сам Джалиль Гош!..
Но тут я решительно схватил дуло его ружья и с силой отбросил его в сторону. Джалиль удивленно замолчал. Я извинился перед председателем, как мог.
– Ну, как хочешь, – пробурчал Джалиль, пожимая плечами; очевидно, он искренно недоумевал, почему я отказался от его помощи. – Прощай. Я ушел, – сердито сказал он и зашагал в темноту горного кишлака.
Председатель продолжал жаловаться. Однако вскоре нашелся секретарь, появилась печать. Все мои погонщики столпились в чайхане, посмотреть на совершение процедуры, которую, может быть, некоторые видели впервые: венчание без муллы.
Я воспользовался этим, чтобы сказать небольшую речь. Страшная усталость валила меня с ног. Я не помню, о чем я говорил. Помню только, что это было от души, я говорил то, что волновало меня.
Перед моими глазами плыли лица киргизов с полуоткрытыми ртами, лампа «молния» с разбитым стеклом, убогая обстановка бедной горной чайханы…
Помню только, что говорил я и о темноте прошлого и о тяжелых здешних дорогах, о будущих богатствах, о наших посевах и о детях этой долины – пастухе Саиде и девушке Сабире, – словом обо всем, и все это было довольно бессвязно, но как-то шло под стать общему настроению, и все поняли меня… Сабира вдруг зарыдала, не вынеся напряжения от всего пережитого.
Саид тер глаза кулаками.
К всеобщему удивлению вдруг заплакал и старик Шамши.
Он встал и обнял Саида и Сабиру:
– Знаете что, – сказал он, став вдруг очень важным, – я, пожалуй, вам подарю свой самовар…
Это развеселило собравшихся: все знали, что самовар его был весь дырявый и никуда не годился.
Однако значение этого дара всеми оживленно стало обсуждаться.
Все стали укладываться на ночь. Мы с Карабеком легли рядом, на деревянных подмостках под потолком.
Карабек долго ворочался.
– Что не спишь? – спросил я.
– Вот хорошо, что у Саида и Сабиры так кончилось… – оказал он, поднявшись на локти. – Эх, товарищ Кара-Тукоу, вот что я тебе сказать…
Но не найдя нужных слов, он махнул рукой и лег.
– Азама не привязали на цепь, – вдруг сказал он сердито. – Плохой порядок.
КТО БУДЕТ ПЕТЬ В КАРАВАНЕ
Я проснулся на рассвете от какой-то неясной возни, происходящей в каморке: заглушенный шум борьбы, шёпот двух голосов доносились из-за перегородки. «Отдай», – говорил один голос по-киргизски. – «Нет», – отвечал другой. Слышно было, что один человек пытался что-то вырвать у другого. Я вспомнил часового, поставленного мною у дверей на ночь. Вдруг загремело что-то, стукнуло железом и тяжелый предмет грохнулся на пол. Я вскочил, выхватил револьвер и шагнул к перегородке
Там Карабек и старый Шамши стояли друг перед другом. Между ними на полу валялся самовар старика – ржавый, погнутый, с огромной дырой на боку. В ту же минуту они нагнулись, схватили самовар и приняли вырывать друг у друга.
«Отдай Сабире и Саиду, старый вру», «Деревянное ухо!» – корча страшные гримасы и сверкая глазами, шептал Карабек стараясь, очевидно, не разбудить меня и Сабиру с Саидом. «Ты обещал!» – говорил он. «Нет, ничего я не обещал», – шипел старик, которому опять стало жалко самовара. – «Я тебя сейчас зарежу», – говорил Карабек, в самом деле хватаясь за рукоятку ножа у пояса. Я уже хорошо знал этого удивительного человека: он любил изображать себя очень свирепым и даже, пожалуй, мог привести в исполнение любую угрозу. В сущности же это был добряга-парень. Почему-то особенно близкое участие он принял в судьбе Сабиры и Саида;, но он ни за что и никому не позволил бы заподозрить себя в каких-нибудь сантиментальных чувствах. «Гордость, привычки поколений, суровое воспитание среды, требующей умышленной черствости сердца, – что это?» – думал я, наблюдая сцену с самоваром…
– Я тебя сейчас зарежу, – говорил Карабек.
Но тут проснулись Саид и Сабира.
– Что такое? – спросил пастух, вскакивая.
– Ничего. Тебе какое дело? – грубо сказал Карабек, сплюнув и отпустив самовар. Старик, готовый до этого уже заплакать, просиял.
– Хорош, хорош самовар! Я его еще починю в Гарме, – сказал он, поглаживая дырявую посудину дрожащими руками.
– Конечно, отец. Тебе просто все завидуют! – звонко засмеялась Сабира.
Все расхохотались. Вошедшие караванщики стали осматривать самовар, похлопывать его руками и причмокивать, подмигивая и смеясь:
– Ого! Это да! – говорили они. – Только опасно такую драгоценность везти Голубым берегом: как бы ее не разбило камнями!..
В это время в чайхану ворвался глухой, отдаленный гул. Волна воздуха приоткрыла дверь и вновь закрыла ее, стекла тихо вздрогнули: где-то в торах происходили обвалы. Это сразу напомнила всем, что надо спешить, и караванщики вышли на улицу, принялись вьючить лошадей и ослов.
Уже через полчаса караван был готов к отправлению. Солнце освещало верхушки гор. Кишлак стоял в тени, между скалами; мы находились на западном склоне, теперь прохлада будет стоять до второй половины дня. Но снега здесь было уже мало, зеленела кое-где трава.
Население кишлака вышло провожать нас, пришел вчерашний председатель. Я вспомнил Джалиля Гоша. «Куда он делся? – подумал я. – Наверное, уже скачет где-нибудь по ущельям…»
Я зашел в чайхану захватить портфель и сумку. В это время чья-то лошадь застучала копытами за окном, всадник остановился и соскочил на землю… В комнату вошел Джалиль Гош. Он был хмур и все время передвигал шапку ка голове, поправляя белую повязку.
– Ну что же, прощай, – оказал я, собирая бумаги. – Ты что-то хотел сказать?
– Да, – сказал он, – я хотел сказать: слышишь – падают камни?
Глухой гул обвалов потряс домик.
– Это камни. Скоро они будут падать на Голубом берегу.
– Да, я знаю.
– И ты не знаешь дорогу. И можешь не успеть…
– Постараюсь.
– А ты слышал про Голубой берег?
– Да, да, все слышал, – досадливо махнул я рукой. – Он убивает всех неверных, всех уполномоченных, всех коммунистов. Может быть, агронома он не тронет…
– Да, да, да. И он задавит тебя тоже. И я хотел тебе сказать, что так тебе и нужно, потому что ты не веришь в бога. Вот.
Джалиль сплюнул сердито и пошел к выходу. В дверях он остановился.
– Все? – опросил я.
– Нет еще. Вот я все думаю, много думаю: сегодня ночью сел на коня, ездил, опять вернулся. Какой ты такой удивительный человек! Я не видел такого человека: ячмень тебе везти – ты в буран идешь, в снег идешь, в Голубой берег идешь. Что ты привязался? Чего тебе такого здесь надо?..
– Мне, Джалиль, надо перевезти в Гарм ячмень и обратно доставить семена. Я же тебе говорил. Их нужно успеть посеять, чтобы в Алайской долине росла пшеница. Только и всего.
– Мне нет дела до твоей пшеницы! Убирайся, куда хочешь. И Голубой берег пусть тебя убьет, как хочет…
– Ты боишься Голубого берега?
– Джалиль не боится Голубого берега! – рассердился Джалиль. – Джалиль ничего ему не сделал! Он сам едет теперь в Большую Дувану.
Новый, еще более сильный раскат грома раздался в ущельях. Стало тихо. Смолкли на минуту крики ишаков, за забором крикнул петух и замолк, словно кишлак прислушивался: где-то летела очередная лавина с гор.
– Ну вот, – сказал Джалиль. – Еще я хотел сказать: я тоже еду к Дувану. Я дорогу знаю. Едем вместе.
Так неожиданно закончив разговор, он отправился к своему коню. За мной пришел Карабек.
– «Молчащий язык» опять едет? – спросил он.
– Да, он знает дорогу.
Карабек насупился.
– Ага, Джалиль знает дорогу, а Карабек не знает дорогу, – сказал он. – Хорошо. Карабек стал плохой. Он может остаться здесь…
Я попытался успокоить его: «Один человек хорошо дорогу знает, два – еще лучше». Но 'Карабек остался недоволен. Он поставил своего коня в самый конец каравана, сел на него и стал глядеть в сторону с самым безучастным видом. Однако через минуту он крикнул мне:
– Хорошо, начальник, а петь тоже Джалиль будет? Смотри, молчит, не поет каравану ничего; молчащий проводник – плохой проводник. Он худо проводит караван. Я петь не буду!
– Ну тогда мы погибли! – испуганно сказал я.
– Хорошо, я буду петь! – крикнула, смеясь, Сабира и поскакала вперед. За ней двинулся Саид. Сабира звонко запела.
Мы тронулись в путь. Покачивая неодобрительно головой, Карабек продолжал ехать сзади.
Часть третья
ОВРИНГИ
Мы въехали в страну Каратегин. Алайская долина осталась за перевалом.
Как будто в совсем другой мир попали мы. Кругом зеленела трава, стада тучных коров паслись на лужайках. По склонам ходили отары овец.
Правда, горная тропинка была еще в снегу. И в вышине сверкали ледники. Но солнце сильно пригревало землю, и снег быстро испарялся.
Сурки сюрчали, внимательно разглядывая нас.
Китайские музыкальные галки – разновидность альпийских галок – стаями летали над нами с громким пением. Ехать здесь было после перевала отдыхом, хотя путь был очень далек от совершенства; под нами двигались оползни, кое-где вообще отсутствовали признаки дороги.
Через несколько дней пути мы проехали кишлак Малую Дувану. Кишлак этот живописно расположен в долине у подножья синих гор.
Речка Кок-су, стекавшая с гор, была голубого цвета благодаря большой примеси синей глины.
За кишлаком Малая Дувана расположен кишлак Большая Дувана, а между ними находится знаменитый Голубой берег. Был он знаменит своими беспрестанными каменными обвалами и осыпями.
Дервиши в обоих кишлаках на двух концах Голубого берега собирали с проезжающих подаяния на могилу святого. За это они молились богу, чтобы камни, летевшие с гор, не убили путников на Голубом берегу.
Потеря животных при переездах обычно составляла до тридцати процентов, потеря людей – до десяти процентов. Но ранней весной этот процент бывал и гораздо выше.
Сейчас же еще не оттаяли как следует склоны и на вершинах синих гор лежал крепкий снег, поэтому камни здесь еще не сыпались.
При выезде из кишлака Малая Дувана каждый из караванщиков роздал мелочь нищим-дервишам.
– Даст бог хорошего пути! Даст бог! Даст! Нам – мелочь, вам – дорогу, агроному– хорошую пшеницу в Гарме! – кричали дервиши, подмигивая и кривляясь.
– Откуда они узнали о цели нашего путешествия? – удивился я. Поистине молва летела впереди нас по воздуху. Угнатъся за нею было невозможно. Да и не хотелось над этим задумываться; путь был спокоен и удивительно красив.
Сабира сдержала обещание: она беспрестанно пела, и ее звонкий голос отдавался в вершинах скал и эхом повторялся где-то вдали. Она прислушивалась к этим голосам и хохотала. Тогда там тоже хохотали разные голоса. Это забавляло Сабиру.
– Сабира, слышишь, еще кто-то поет? – кричал я.
«…Слышишь… – повторяли голоса. – Слышишь?.. Слышишь?!!
– Слышу-у! Слышу! – кричала Сабира и принималась петь, о чем думала:
– Чьи это голоса? Оправа, слева и спереди; это все едут девушки Сабиры. Много девушек. Они все из Алайской долины. Все они едут в Гарм. Там они все поступят на рабфак. Обратно они все вернутся агрономами…
…Потом она перечисляла весь караван: за скалами едет, оказывается, много агрономов, много Шамши, много Саидов и много даже собак Азамов, – слышите, как они все лают?
– Только Джалиль Гош и Карабек один, один, – запела Сабира. – Потому что они молчат, как рыбы, у них нет голоса!
Этого Джалиль не выдержал. Он схватил ружье и остановил своего коня.
– Нет, не один! – закричал он. – Джалиль – большой голос! Джалиль – охотник! Слышишь?
Он выстрелил, и мы все услышали голос Джалиля, прокатившийся по скалам.
Я оглянулся незаметно на Карабека, делая вид, что смотрю на скалы. Карабек по-прежнему ехал сзади. Но по всему видно было, что ему давно уже не по себе; он вертелся вылезал с конем в сторону и вообще всячески проявлял беспокойство. Наконец, он свернул коня в открывшуюся сбоку долинку, и вдруг оттуда раздался его выстрел.
Через некоторое время из-за поворота, догоняя нас, показался Карабек. Лицо его было в крови, он размахивал руками. Я испугался. Мы остановили лошадей.
– Что такое? – крикнул я и удивился, увидев сияющее лицо Карабека. Карабек вез убитого козленка. Не слезая с седла, он протянул его мне.
– Пей, начальник! Пей свежую кровь – голова не будет кружиться. Опасные места будешь крепко ехать…
Я вначале отказался от этого угощения, но потом попробовал, чтобы не обидеть Карабека. Кровь была противна на вкус. Все остальные караванщики остановили лошадей и принялись пить по очереди. Они прикладывались к козлу деловито и серьезно, как прикладываются в пути к общей фляге с водой. Они вытирали губы рукавами и передавали козла дальше. Последним попробовал Джалиль Гош и передал козла Карабеку.
После этого мы двинулись дальше, и Карабек поехал опять рядом со мной как ни в чем не бывало. Только пока он еще не пел громко, а что-то мычал себе под нос, без слов. Ему очень не нравилось, когда Джалиль показывал мне что-нибудь первым. В таких случаях он не противоречил, а только пожимал плечами и, сердито ворча, хмурился.
Дорожка круто вела вверх и поворачивала то влево, то вправо по направлению реки. Почти все дороги Памира, за очень редким исключением, вдут по долинам рек. Уже после перевала мы все время ехали по тропинкам, расположенным на различной высоте над Сурх-Об.
Среда огромных валунов по осыпям пробирался наш караван вперед. Тропинка подымалась и опускалась, но в среднем держалась на высоте километра от реки.
Далеко внизу пенились и бились валы Gypx-Об, и только порывы ветра доносили снизу слабый шум реки.
Затем поехали по оврингам. На отвесной стороне скалы, обращенной к реке, сделаны дыры в ряд – одна за яругой. В эти дыры вставлены метровые палки, на эти палки положены еще палки, хворост, и это все засыпано камешками. Вниз – километр, вверх – по отвесной стене тоже километр или два.
Подъезжая к повороту, заезжаешь за выступ и смотришь, нет ли встречного всадника; если он уже едет, то въезжаешь в вырубленную в скале у поворота нишу и ждешь, пока проедет. Если сам выехал раньше, встречный ждет. Иначе не разминуться на узких тропинках.
Наш караван сильно растянулся и не мог бы поместиться в нише, сделанной для двух– трех всадников. Поэтому Джалиль Гош иногда уезжал далеко вперед и заставлял сворачивать в ниши встречных всадников, чтобы они пережидали, пока мы проедем. Но Карабек не упускал его из виду и тоже в таких случаях подгонял своего коня. «Смотри в четыре глаза», – говорил он мне.
Тозы в кишлаках встречали нас очень хорошо: давали сено по дешёвой цене и предоставляли лучшие места в колхозных чайханах. На поворотах торных троп из ниш, прячущих путников, нас приветствовали по-киргизски и по-таджикски.
– Все хорошо! Все хорошо! – кричали горцы. – Камня еще нет!
– Камня еще нет! Холод его держит! – кричали встречные всадники.
…Слишком много мы наслышались об этом ужасном Голубом береге: бесконечное число жертв связано с его именем.
Старые верующие таджики имели, конечно, свой взгляд на это явление и рассказывали длинные предания. Но я считал, что камни летят, видимо, в результате быстрых процессов выветривания горных пород. Так или иначе, но камни падали.
Сколько чудес рассказывали: если, мол, кто подал святому, то его якобы камни не трогали. Но факт оставался фактом: люди и животные гибли. Дорожная партия должна будет проложить полу-тоннель, когда будет делать там дорогу.
Мой Алай как на зло шел не у скалы, а по самому краешку овринга, так что моя левая нога свисала над километровой бездной. Даже бедный Азам прижимался к скале, боязливо поглядывая на пропасть.
Я старался показывать твердость духа перед караванщиками и не подавать вида, что мне неприятно смотреть в бездну, куда срывались камешки из-под копыт Алая.
Тихонько я потянул его за повод вправо, но он злился, прижимая уши, отводил голову и шею вправо, но туловище ближе к скале не подвигал.
– Начальник, – оказал Карабек, ехавший за мной. – Не надо так делать. Лошадь знает дорогу. Если близко будет идти к скале, толкнется курджум [2]2
Курджум – переметная сума.
[Закрыть] о скалу – и ты с Алаем сразу упадешь вниз.
Сворачивать Алая вправо я перестал, но невольно все мое туловище клонилось к скале.
– Прямо сиди, – тихо оказал Карабек. – Алаю трудно идти.
Я старался выпрямиться, но что-то неодолимо тянуло вправо.
«Инстинкт самосохранения или отсутствие привычки?» – подумал я. Но, взглянув на караванщиков, чуть не рассмеялся: все они клонились к скале, хоть и не первый раз ехали по таким дорогам.
Окалы все больше склонялись к реке, мы все больше поднимались кверху. Скалы своим наклоном почти закрыли реку, и мы ехали по складке у бездны. Наконец, повернули за угол, и, пораженный, я остановил Алая.
– Голубой берег… – сказал Карабек.
В этом месте гора откидывалась вправо под углом в шестьдесят градусов и на два километра вверх тянулся совершенно ровный, как ледяная горка на катке, склон. Берег этот не напрасно получил свое прозвище: состоял он из осыпи синих глин и синих камней. Все это, сливаясь с белыми камнями и землей, создавало общий голубой тон. Справа, очень высоко, виднелись сотни вздымающихся пиков.
У подножья этой полуопрокинутой стены тянулась едва видная тропка, сантиметров тридцать шириной. Слева, метрах в двадцати ниже тропинки, синела бездна. На самом краю горы у бездны громоздилось несколько камней, а за ними был обрыв километра в полтора. Реки за нижним краем видно не было. Я ударил коня.
– Тихо, тихо! – закричал Джалиль. – Слезай, пешком надо.
Мы спешились.
– Теперь скоро! – сказал Карабек, и я быстро пошел вперед.
Голубой берег тянулся около двух километров. Затем мы шли под размытыми крытыми стенами из синей глины. Еще дальше дорожка расширялась так, что на ней могли разминуться два всадника, и, наконец, перешла в небольшую долину. Кусты шиповника росли между зарослями диких яблонь, на которых уже набухли почки. Зеленела трава. Пахло прелыми листьями. Путь был спокоен. Но все мы еще шли молча, забыв сесть на коней и оглядываясь на Голубой берег. Джалиль же вдруг исчез… Мы вскочили на коней и помчались вперед…
Вскоре мы увидели Джалиля; он сидел на траве и спокойно обдирал шкурки с убитых сурков.
– Я уже пять штук убил, – сказал он.
– А почему мясо бросаешь? – удивился я.
Все засмеялись. Джалиль презрительно пожал плечами.
– Мясо нельзя есть, начальник, – объяснила мне Сабира. – Сугур (так киргизы называют сурка) раньше ростовщиком был: бедным людям за большие проценты деньги в долг давал. Когда он умер, его душу аллах в сугура посадил.
– Барон тоже сугуром будет, – сказал Саид.
– Ерунда! Так глупый человек говорит! – рассердился Карабек. – Тебе нельзя еще на рабфаке учиться! Барона мы поймаем еще до того, как он успеет сугуром сделаться.
– А ты ел мясо сугура? Ты ведь консервы ел? – спросил вдруг его Джалиль Гош.
Карабек посмотрел на него, ничего не ответил и сплюнул.
– Ну, я довел караван, начальник, – сказал Джалиль Гош. – Скоро кишлак будет. Большая Дувана. Дальше сам дорогу найдешь. А мне шкуры снять надо.
– Почему же ты не можешь этого в кишлаке сделать?
Джалиль удивился.
– Что ты! Мясо сугура – проклятое мясо. Весь кишлак обидится. Меня бить будут.
Он продолжал сидеть, и спорить с ним было бесполезно. Очевидно, ему было удобнее, чтобы мы поехали дальше одни. Мы погнали коней и вскоре вошли в последнее ущелье.
Через полчаса перед нами засверкал выход в долину и мы увидели густые деревья кишлака. Послышались голоса. Мы подошли к Большой Дуване. Вдруг Карабек, ехавший спереди, сразу осадил коня. Конь его запрядал ушами и попятился назад.
Я подъехал к нему и тоже остановился, пораженный диким зрелищем. Навстречу нам бежала толпа. Странные люди размахивали руками и палками. Все сразу закричали на разные голоса, продолжая подвигаться к нам. «Куда нас привел Джалиль Гош? Вместо мяса сугура он доставил сюда нас – неужели для избиения?» – мелькнуло у меня в голове. Приглядевшись к толпе, я увидел впереди знакомую фигуру старика в чулках, с прыгающим лицом, с палкой в руках. Палка Моисея! Откуда он тут, и почему он предводительствует этой странной оравой? Что они хотят сделать с нами?
