Текст книги "Голубой берег"
Автор книги: Георгий Тушкан
Соавторы: Михаил Лоскутов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
На третье утро после того, как прошел буран и холодная луна показала над горой свои рожки, в Дараут-Курган съехались киргизы на ярмарку.
Это был последний предвесенний базар. Скоро по долине тронутся, поползут снега и дороги будут закрыты.
Через Дараут-Курган люди спешили вернуться к своим селениям, сделать поскорее все необходимые дела. За окнами нашей чайханы, по улице тяжело ступали горные быки, ревели верблюды. Караван-сарай и все дворы были наполнены бренчанием караванных колокольцев.
Наши верблюдчики уже покинули нас и толкались сейчас по базару, готовясь к возвращению в Кашка-су. Со мной остались только Карабек, Шамши-Деревянное ухо и пастух – Голубые штаны.
«Нужно пополнять караван, чтобы двигаться дальше, в Каратегин. Одни мы ячмень не довезем», – решил я, оглядывая свою «гвардию». Старик Шамши сидел рядом со своим самоваром на корточках и слезящимися глазами смотрел в пространство. Он уже попробовал где-то на базаре немного опия. Этот бедняк только и видел счастье в горсточке дурмана…
Саид лежал на пыльном ковре и угрюмо смотрел на проходящие караваны. Очевидно, он думал о Сабире, оставшейся в Кашка-су.
Только Карабек был, как всегда, бодр. Зашивая дорожный мешок, он своими блестящими черными глазами из-под шапки черных волос осматривал всех нас, стены, потолок. Карабек подмигивал мне, кивая на
Саида. Он держал в зубах иголку и успевал при этом петь что-то.
– Уу-у-у… много караваны… разный человек… – разобрал я только обрывки фраз, смешанных из русских и киргизских слов. – Все едут домой… Одни мы едем в Каратегин. Ай, какой наш большой, богатый караван… Один лошадь, один собака, один бык, один Деревянное ухо, один плачущий пастух…
Тут он перешел на такое завыванье, что я решительно ничего не разбирал кроме одного высокого жужжащего звука. Но то, что не разобрал я в киргизской песне, прекрасно понял Саид. Он вдруг вскочил и посмотрел на Карабека сердитыми глазами.
– Неправда! – закричал он. – Кто тебе сказал, что Саид думает вернуться в Кашка-су? Саид поедет в Каратегин!
Карабек перестал шить и удивленно посмотрел на пастуха.
– А разве я говорил что-нибудь? Конечно, Саид поедет дальше.
Карабек невозмутимо пожал плечами, очевидно, он нарочно решил подзадорить Саида и добился своего.
– Понятно, – добавил Карабек, – зачем Саиду возвращаться в Кашка-су? Он не такой уж дурак. Там его убьет Барон, как убил Джалиля Гоша.
– Барон, Барон, Барон… – забормотал вдруг старик Шамши. – Барон сегодня говорил… Барон говорил, что он не убивал Джалиля Гоша…
– Что, разве Барон уже был здесь? – воскликнул я, но ничего не смог больше добиться от старика. Очевидно, старик фантазировал в бреду.
– А, оставь его, – махнул рукой Карабек, – Деревянное ухо. У него в глазу опий Пойдем караван делать.
Мы вышли с Карабеком на улицу и направились в сельсовет.
Председателя мы нашли в глиняной халупе-канцелярии. Он сидел за столом, склонившись над какой-то бумажкой. Это был высокий киргиз по прозвищу «Тагай-сельсовет». Он радостно поздоровался с нами, молча выслушал меня и долго думал. Потом провел по лицу рукой и сказал:
– Нет. Никакой караван нет в такое время. Посмотри, что делается.
Он подвел меня к окну… Там по улице взад и вперед сновали люди. Это была странная ярмарка спешащих людей. Все торопились завершить свои дела: зарегистрировать в совете женитьбу, продать шерсть, овчины, купить новый котел, запастись на период распутицы мукой, спичками, жевательным табаком, дробью. Большинство продавцов и покупателей было даже верхом на конях, ослах, быках и верблюдах. Они рассматривали товар, не слезая с седел; казалось, что все это может каждую минуту умчаться отсюда и площади и переулки базара сразу превратятся в пустынный поселок…
Необычный базар этот напомнил мне особенности Алайской долины; она представилась мне ввиде огромного блюдца в 180 километров длины. Еще немного – тронутся с окружающих гор колоссальные массы снега и наполнят долину водой…
На лицах людей было написана спешка. Даже нищие, казалось, быстрее чем обычно сновали между всадниками, и старик – продавец сладкой жареной кукурузы – предлагал свой товар с какой-то веселой тревогой.
– Ай, скорей, скорей! Купи бадрак! На, бери бадрак! – кричал он, подпрыгивая на одной ноге…
– Сельсовет не может приказать, – оказал Тагай. – Делай сам караван. Сельсовет поможет…
Мы вышли с Карабеком на крыльцо. Карабек насвистывал что-то, задумчиво качая головой, и хлопал себя плеткой по сапогу. Мимо нас проходили толпы, суета, запахи и яркие краски базара. Это стремительное движение, казалось, было преднамеренно безучастно к нам, и ничто не могло его остановить.
«Вот попробуй делать караван, – подумал ч. – Неужели моя посевная сорвана, и я с ячменем засяду здесь на весну?»
– Тут даже нет ни одного знакомого, – сказал я Карабеку. – С кого начать?..
– Почему нет знакомого? – покачал головой Карабек. – Вот один старый знакомый есть…
Он указал плеткой, и я увидел на противоположной стороне улички Палку Моисея. Юродивый дервиш стоял среди толпы, прямо против крыльца, и смотрел на нас.
Не успел я толком рассмотреть его, как в ту же секунду он исчез, словно растворился в толпе.
Что такое? Уж не преследуют ли меня призраки кишлака Кашка-су?
– Старая собака, пестрый гусь, – сказал Карабек, сплевывая. – Привязался, как ослиный хвост. Пойдем, может быть, тут есть еще и другие знакомые.
МАРИНКА
Медленно пробираясь между рядов всадников и пешеходов, мы шагали вдоль улицы. Острый запах зеленого табачного порошка стоял в воздухе. Он смешивался с запахом жареной баранины и перца, шедшим из чайхан. Среди верблюдов сновали продавцы стеклянных бус, амулетов и всякой дряни. Тут же почти открыто торговали контрабандными товарами.
Вдруг навстречу мне, расчищая себе дорогу криком, выскочил мальчик верхом на осле. Это был Исаак, ученик-санитар из медпункта.
– Скорее, скорее! – закричал Исаак. – Я тебя везде искал. Джалиль Гош умирает. Он хочет говорить с тобой.
Мы бросились почти бегом вслед за мальчиком. Поговорить с Джалилем нужно было обязательно. Во что бы то ни стало надо было выяснить, кто в него стрелял. Конечно, Барон был причастен к этому делу. Но где доказательства?
В медпункте мы встретили женщину-врача. Она недоумевала: больному становилось лучше – и вдруг жар, рвота.
Мы вошли к раненому.
– А-а-а… – стонал Джалиль Гош, быстро дыша. Глаза его закатились.
– Нема, что? – опросил я.
– А-а-а… – стонал он.
Рядом с ним на большом медном блюде лежала жареная рыба.
– Где это вы рыбы наловили? – спросил я фельдшерицу.
– А это больному принесли из дому. Я кости выбрала и покормила.
– Киргиз – и рыбу ел? – удивился я Вообще киргизы рыбы до сих пор не ели. – Что это за рыба?
– Ах, не все ли равно, ведь Джалиль умирает, я думаю, от заражения крови. Пришел в себя, сказал, что хочет говорить с вами, а вы о рыбе…
Вошел Карабек и прислонил ухо к губам Джалиля. Тот что-то забормотал в бреду, затем умолк. Карабек задумался. Потом, вынув ножик, он начал ковырять рыбу, разворачивая ей ребра. Покачал головой и подошел к окну.
– Вот! – Карабек показал в окно. – Собака Барона, большой белый собака, злой, голодный. Она меня в Кашка-су кусала. Смотри хорошо! Только хорошо смотри…
Карабек взял блюдо с рыбой, вышел на двор и бросил остатки на снег собаке!
Что за черт! Откуда здесь взяться собаке Барона?
Пес между тем недоверчиво подошел к крыльцу и, не сводя злобного взгляда с уходящего в дверь Карабека, моментально проглотил рыбу.
– Да ведь этот пес мою маленькую дочку укусил! – воплеснула руками фельдшерица, взглянув в окошко. – Он всех детей кусает!
Я взял винтовку и пошел к двери. В темных сенях столкнулся с Карабеком.
– Куда идешь? – спросил он.
– Собаку стрелять.
– Теперь не надо, – и он схватил меня за руку и повел в комнату, к окну. – Смотри!
Белого пса рвало. Затем он начал кружиться и падать. Несколько киргизов, проезжавших с базара, остановилось смотреть. Один поскакал назад.
– Если рыбу-маринка не чистишь, – сказал поучительно Карабек, – и кушаешь, – умрешь. У маринки в животе есть черная ядовитая пленка, пленка не бросаешь, пленку кушаешь – яд кушаешь!
Было ясно, что Джалиля кто-то намеревался отравить.
Я позвал фельдшерицу и сообщил ей, что у больного отравление. Надо принимать меры.
– Но что давать, что? – растерялась она. – Пищевой зонд ставить нельзя: он тяжело ранен. Надо молока, но зимой вряд ли можно достать молока.
Приказав Карабеку дежурить возле больного, я вскочил на лошадь и помчался к кишлаку на поиски молока или какого-нибудь лекарства.
По тропинке навстречу мне скакал всадник. Поровнявшись со мной, он остановился и стал кричать. Это был Барон и кричал он что-то о собаке. Сзади подъезжали другие всадники. Вдруг мне пришла в голову мысль. Я припомнил киргизские слова и сказал:
– Спасибо тебе, Барон, Джалилю нечего было есть, у него родных нет, а ты еду послал, молодец!
– Я, я послал! – радостно закивал головой Барон. – Я сказал домашним, и они приготовили ему. Так мулла Шарап сказал!
– Здесь мулла есть? – удавился я.
– Есть, только он не богу молится, а людей учит. Очень хороший бывший мулла… Как здоровье Джалиля?
– Умирает!
– Вот мулла Шарап к нему едет, – и он показал на киргиза.
– А откуда он знает, что Джалиль умирает?
Барон замялся, не зная, что ответить. Сзади на прекрасном гнедом жеребце сидел пожилой человек с острым взглядом карих глаз. Правая рука его была искалечена и вывернута внутрь.
– Кто собаку травил? Я Карабека судить буду! – закричал Барон.
– Никто, – ответил я. – Карабек хотел ее покормить и дал ту рыбу, которую ты прислал поесть Джалилю.
– Никакой рыбы Барон не посылал, – оказал мулла Шарап.
Барон растерялся.
– Посылал? – спросил я Барона.
Лицо у него сморщилось, как печеное яблоко.
– Нет, – ответил за него мулла Шарап.
– Я не понимаю, ничего не понимаю, – сказал Барон. – Ты начальник очень плохо говоришь по-киргизски, я тебя не понимаю!
Киргизы заспорили между собой. Мулла Шарап начал что-то говорить Барону на мяукающем языке.
«Эге, – подумал я, – да они говорят по-китайски».
Затем по-киргизски мулла Шарап сказал мне:
– Ай, ай, ай, начальник, у тебя дела много, у нас дела много. Я как раз ехал тебе сказать: даем лошадей, десять лошадей даем Каратегин ехать!
– Надо сорок лошадей!
– Нет лошадей, – сказал мулла Шарап.
– Нет лошадей, – подтвердили все всадники.
Сзади послышался конский топот, и вскоре появился Карабек.
– Карабек, – сказал я, – тебя Барон за отравление пса судить хочет!
– Барен – еще молодой старик, он смерти своей не хочет, – ответил Карабек и спросил по-киргизски Барона: – А откуда я знал, что ты пищу с ядом прислал? Я твоего пса пожалел, голодного пса. Твою рыбу давал. Пес издыхал.
– Что ты! – ответил Барон. – И не думал! Но кто? – повернулся он ко мне. – Кто отравил рыбу?
– Очень интересно! – ответил я.
– Да, интересно, – подтвердил мулла Шарап, повышая голос.
– Очень интересно, – закричали всадники, а один кричал и пел: «Очень интересно, кто отравил рыбу, кто отравил Джалиля, кто отравил бедного пса Барона? Ай, ай, ай!»
Махнув рукой на это странное беснующееся сборище, я поскакал за лекарствами.
Через полчаса я снова был около медпункта.
Большой двор, огороженный дувалом, высокой глинобитной стеной, заполняли пешие и всадники.
– И откуда их сразу набрался целый двор? – удивился я.
Когда мы с Карабек ом подъехали, какая-то растрепанная старуха бросилась ко мне с кулаками.
– Отравил, отравил! – кричала она.
Алай храпел и забирал в сторону.
– Барона работа, – мрачно оказал Карабек, соскакивая с лошади.
Толпа неодобрительно смотрела на меня. Старуха продолжала вопить и лезла ко мне с кулаками; в это время кто-то ударил нагайкой Алая сзади, он прыгнул вперед, сбил с ног старуху и пронесся над ней. Киргизы шарахнулись в сторону. В одну секунду я был у дверей. В двери изо всей силы принялось колотить несколько человек.
– Что надо? – спросил я строго.
Они на секунду остановились, но потом еще с большим ожесточением начали колотить в двери, пояснив, что действуют по приказанию Барона.
– Кет, уходи! – крикнул я.
Толпа киргизов напирала. Кричали: «Убил старуху, убил!»
Подошли Барон и мулла Шарап.
– Нам надо к бальному, мусульманин умирает!
– Пойдем вчетвером, – сказал я, – вас двое, я и Карабек. Остальные пусть ждут. Старуху пусть тоже внесут.
Я постучал и назвал себя. Бледная фельдшерица впустила нас.
Дверь сейчас же заперли.
Четверо дехкан внесли старуху, положили ее на диван и, видимо, решили не уходить.
– Уходите, – сказал я.
Дехкане переминались. Я строго посмотрел на Барона.
– Идите, идите, – нехотя сказал он им.
Дехкане вышли. Двери закрыли. Джалиль, бледносиний, дрожал, закатывая глаза.
– Карабек, пять капель, – сказал я, подавая бутылочку.
– Все равно умрет, – . оказал твердо Барон, – не надо давать!
– Надо! – сказал я.
– Все равно умрет, – оказал презрительно мулла Шарап. – Не надо. Не нарушай мусульманский закон!
– Давай капли, – приказал я Карабеку, который уже накапал пять капель.
– Я сказал! – закричал мулла Шарап и, схватив здоровой левой рукой пиалу, бросил ее на пол. Пиала разбилась, и лекарство разлилось по полу. Старуха пришла в себя и застонала. Ей кончили перевязывать голову.
В комнате потемнело. Несколько незнакомых лиц снаружи прижималось носами к стеклам окна, заглядывая внутрь. Их приплюснутые к стеклу разъяренные физиономии были смешны и ужасны.
– Завесьте окно, – оказал я фельдшерице. – Наливай лекарство!
Повторилась та же история: лекарство разлили.
– Карабек, скажи им, что в случае повторения я застрелю первого, кто разольет лекарство.
Вынув револьвер, я перевел предохранитель на «огонь». Барон и мулла Шарап замерли. Пять капель было налито. Совершенно неожиданно старуха бросилась вперед и, схватив пиалу, заорала: «Не дам, не дам, не дам!»
Ручкой револьвера я ударил ее по голове. Без звука она рухнула наземь. Барон и мулла бросились к выходным дверям.
– Назад! – крикнул я.
Они медленно пятились в угол, глазки их злобно сверкали из-под бровей. Они сжимали рукоятки ножей.
– Карабек, переводи: пусть повернутся лицами в угол и молчат.
Они исполнили требование. На дворе нарастал шум. Карабека с револьвером я поставил у выходных дверей. Исааку я велел наливать лекарство, сам стоял с винтовкой. Фельдшерица приводила старуху в чувство. Затем в полуоткрытый рот Джалиля я влил лекарство.
В дверь стучали все назойливее. «Откройте, – кричали, – вы отравите муллу Шарапа и Барона!»
– Барон, скажи, что ты жив и здоров и что больному лучше! – Я направил винтовку на Барона. – Подойди к дверям!
Он подошел, вслед за ним подошел и я.
– Дехкане, – крикнул Барон, – больному хорошо, мы ждем!
– Скажи: пусть расходятся, – прошептал я.
– Кто хочет, – сказал Барон колеблясь, – ухолите.
– Не хотим, не хотим! Пусти смотреть на Джалиля. Пусти!
Дверь шаталась под ударами.
– Пусть идет «Тагай-сельсовет» и Джамбек, – сказал я.
Барон повторил. Мы приоткрыли дверь, спрятав оружие за спину, и они оба вошли в кибитку. Тотчас же двери заперли.
Я рассказал, а Карабек им перевел всю историю. На требование составить акт Тагай ответил уклончиво. Волнение во дворе росло.
– Сам убил, а теперь отравил, чтобы молчал! – кричали во дворе. Волнение нарастало. Надо было принимать решительные меры.
– Составляй акт! – закричал я.
Неожиданно Тагай вырвал винтовку у меня из рук и сказал:
– Не надо оружия, здесь басмачей нет!
Оглянувшись, я увидел, что Карабека за руку держал Барон и изо всех сил вопил: «Они убили и отравили Джалиля!»
За другую руку его держал Шарап.
– Товарищ начальник! – хрипло кричал Карабек. – Можно стрелять, можно?
– Вывести во двор, – распорядился мулла Шарап.
Я понял, что это означало. Это значило самосуд. Глупейший самосуд, организованный разжигателями религиозного фанатизма.
На дворе ревела толпа, подстрекаемая юродивым Палкой Моисея и другими друзьями Барона. Двери трещали. Еще секунда. – и они сорвутся с петель.
Вдруг все задрожало, вдали послышался нарастающий гул. Очередная лавина катилась где-то поблизости с гор. Толпа замерла. Мне запомнилась эта внезапная тишина: она была вызвана не только лавиной Вот в чем дело: в комнате под дребезжание стекол в окне раздался вдруг прерывающийся голос больного Джалиля:
– А, а… друг Барона, Оси-Яма, агроном из Яркенза, убил меня, – говорил он.
Мы все бросились к нему.
– Если умру… там, где каменные рыбы, – золото, отдайте…
И Джалиль снова закрыл глаза. Надо было действовать. Секунды решали все.
– Слыхал? – крикнул я растерявшемуся Тагаю, вырывая назад винтовку. – Арестуй Барона, он с контрабандистами и шпионами дело имеет!
– Арестовать можно! – сказал Тагай нерешительно.
– Садить некуда, – перебил Джамбек, – мы расписку возьмем, что, когда позовем, он придет!
– А ты поручишься? – спросил я.
– Поручусь, – ответил Джамбек.
– Ломай хлеб, – сказал я.
Джамбек испуганно попятился.
– Ломай хлеб и скажи, что ручаешься за своевременную явку Барона и что будешь здесь смотреть за больными как следует!
Джамбек разломал хлеб и поклялся, что никогда не есть ему хлеба, будь он проклят, если не явится Барон по первому зову и если не будет сам он ухаживать за Джалилем и если не разыщет его родных.
Это была самая страшная для него клятва; мне пришлось использовать ее для службы делу в этот трагический момент.
Тем временем старуха пришла в себя, незаметно открыла дверь и вышла на двор. В открытые двери сразу вломились люди со двора. В руках они держали камни и ножи.
– Карабек, переведи: Джалиля ранил японец Оси-Яма, друг Барона. Джалиль сам сказал. Джалилю я дал лекарство, и он поправляется.
Карабек перевел. Тагай подтвердил.
Барон молчал. Это был его проигрыш. Киргизы закричали, зашумели.
Когда первое впечатление от неожиданного заявления Джалиля улеглось и настроение толпы начало меняться, я встал на скамеечку и крикнул:
– Я приглашаю всех председателей ТОЗ зайти ко мне на той [1]1
Той – празднество, званый обед.
[Закрыть]. Устраиваю той. Есть разговор о лошадях в Каратегин. Буду давать зерно без денег и без возврата семян, если заложите опытные посевы в ТОЗ. Если дадите лошадей, вспашу тракторами летом землю!
Киргизы сразу одобрительно загудели. Мулла Шарап подошел ко мне.
– Я тебе всех лошадей дам, ты мне все зерно для опытов дашь. Зачем тебе с ними говорить? Хорошо?
– Нет, не дам я тебе зерна…
– Слушай, ты большой человек. Я большой человек. Дай мне тоже семян – и я помогу тебе, не дашь – и я не помогу тебе.
– Я подумаю, – сказал я.
– Тагай, позови всех членов сельсовета.
– Хоп майли, – ответил Тагай с готовностью. – Я принесу кумыс!
Мы очень устали от нервного напряжения. Вся история неожиданно кончилась нашей победой, но победа без получения лошадей была бы неполной.
ТОЙ
– Я знаю, – говорил Асан, толстый веселый киргиз, подмигивая остальным собравшимся, – что тебе надо: камни ищешь, золото ищешь, серебро ищешь, я много знаю. Я тебе скажу.
– Ты ошибаешься, Асан, я хочу хорошие растения найти, хороший ячмень, хорошую пшеницу, хорошую люцерну, хороший овес, хороший картофель. Хочу совхоз организовать здесь. Я хочу, чтобы дехкане получили не 40 пудов с гектара, а 100, 200, 300 пудов зерна. Можно столько получить?
– Нет, – сказал Асан.
– Нет, нет, – повторили другие.
Тут вмешался Азим. Он был худощавый, высокий, с орлиным носом и огромными густыми бровями, нависающими над глазами, киргиз с примесью таджикской крови.
– Мой отец работал у бая, – начал Азим, – бай вместо обещанного отдал отцу старый дувал. В том дувале много лет овцы ночевали и много навоза было. Дед оказал отцу: посей ячмень. Отец вспахал в дувале и посеял. Из этого маленького дувала отец тридцать два пуда ячменя взял. Навозу много – и урожай хороший.
Асан засмеялся. Азим удивленно подняв брови, как бы открыв ставни в окнах, он никогда не смеялся. Джолдывай, пожилой, с бельмом на глазу, сгорбленный киргиз криво улыбнулся и сказал:
– Зачем вывозить навоз, зачем лишняя работа? Этот год здесь сеешь, другой год другое место сеешь; земли много. День едешь, два едешь, три едешь – все хорошая земля. Никто ее не пахал!
Нагнувшись у входа в дверь, вошел Тагай. За ним – Кипчак-бай из Чакского сельсовета, затем – мулла Шарап и Барон.
Вдруг Саид, наш скромный и застенчивый пастух Голубые штаны, вскочил, бросился к дверям, схватил Барона за плечо и закричал: «Пошел вон, собака!»
Барон уцепился за двери:
– У меня дело, у меня дело к начальнику, – визжал он, и его личико сжалось в кулачок: вот-вот заплачет.
Все киргизы заволновались. Барон был слишком влиятельный человек здесь, чтобы с ним так поступали.
Вдруг Барон приподнялся на воздух и упал на пороге. Оказывается, Карабек сзади дернул его за ноги…
– Дело завтра! – крикнул Карабек, появляясь в дверях. – Концерт продолжается.
– Стой, – закричал я Карабеку. – Оставьте его!
В палатке стало тихо, слышно было, как кипит сало. Барон сел.
– Зачем так? – сказал Тагай тихо Карабеку, когда тот вошел.
Карабек вспылил:
– Как зачем? Как зачем? Барон – мерзавец… Барон – контрабандист и бандит. Я плевал на Барона! Я свинину ел! – закричал он на всю кибитку. – Я свинину ел! – Карабек ударил себя в грудь.
Съесть для мусульманина свинину – значило нарушить закон Магомета, запрещающий есть свинину. А это означало порвать с религией.
– Я, – закричал Карабек, – консервы ел!
Консервы киргизы знали хорошо, ибо у всех экспедиций, которые летом приезжали в этот район, было много консервов. Но в коробках лежало мясо неизвестного животного. Население боялось есть консервы, подозревая, что там свинина.
– Вот удивил! – сказал Саид, который не терпел конкуренции ни в чем и, с тех пор как познакомился с нами, стремился подражать во всем Карабеку.
– Он консервы ел! – и Саид посмотрел кругом так, как будто опрашивал: что же здесь особенного? – и добавил: – И я ем!
– Ешь? – ехидно спросил Карабек.
– Ем, – неуверенно повторил Саид.
– Дай мясной консерв, – обратился Карабек ко мне. – А ну, Голубые штаны, съешь, подарю мою полевую сумку.
Карабек сел, поджав ноги на кошме, и огромным ножом открыл банку консервов. Все с любопытством смотрели на него. Взяв кусок мяса, он сел его и посмотрел на Саида. Ел он с таким видом, как будто делал чудо. Все смотрели ему в рот: одни с удивлением, другие с презрением, третьи жадно. Одну секунду Саид колебался, но самолюбие и к тому же желание иметь полевую сумку победили. Он вынул нож, достал из банки кусок мяса и тоже сел.
Вдруг неожиданно Асан подвинулся, взял на хлеб консервы и тоже съел.
– Едят, едят, – оживленно заговорили все.
– Открой еще рыбных и овощных, – распорядился я.
Объяснив присутствующим, как делаются консервы, я предложил всем попробовать. Для большей наглядности я вытащил из коробки хорошо сохранившую свою форму рыбу и показал. Вынул перец и показал. Перец сразу узнали и захотели попробовать.
Осторожно, одна за другой, за консервами потянулось несколько рук.
– А что же ваш старик не есть? – громко спросил кто-то.
Все посмотрели на Деревянное ухо. Наш Шамши сидел в сторонке, прикрыв глаза и покачиваясь. Он явно хитрил, делая вид, что ничего не слышит. Это подрывало наш авторитет: вот, мол, один из их друзей сам боится божьих законов.
– Эй! – крикнул кто-то старику. – Проснись!
Кто-то дернул его за рукав. Но хитрый старик не открыл глаз, только пробормотал что-то себе под нос.
– А ну, кинем кости! – гаркнул ему на ухо Карабек, и старик тотчас открыл один глаз. Все захохотали. Шамши теперь открыл оба глаза и уже не смог сам сдержать смеха.
– А где мулла? Где Шарап? Почему он консервы не ест? – закричали все.
– Я сыт, – ответил тот.
– Нет, нет, ешь, ешь, – закричали все. – Ты не мулла, ты себя коммунистом называешь.
Шарап смущенно улыбался.
Вдруг Карабек бросился к нему и повалил его на спину. Это было сделано так стремительно, что все подумали, будто Карабек открывает военные действия.
– Стой, довольно! – закричал я. – Оставь его в покое.
– Кормить муллу Шарапа, давайте консервы! – весело крикнул Карабек.
Поняв шутку, все засмеялись. Тагай-сельсовет, первый схватил кусок мясных консервов и старался засунуть Шарапу в рот. Мулла Шарап барахтался и плевался, как верблюд. Все хохотали.
Неловкое и напряженное состояние, которое было у присутствующих вначале, совсем разрядилось.
– Я сам, я сам! – закричал мулла Шарап, увидев, что Асан приготовил нож, чтобы разжать ему зубы.
Ему отпустили руки и посадили. Мулла Шарап охватил консервы с перцем.
– Нет, нет! – закричал Джолдывай.
Мулла Шарап взял тогда рыбную банку,
но Карабек ему подал мясные консервы и скрепя сердце мулла под общий хохот сел два куска мяса.
Тагай налил из турсука (кожаной большой фляги, сделанной из шкуры маленького барашка) кумысу и поднес присутствующим по очереди. Я подул на черные куски жира, плавающие в кумысе.
Шарап от страха зажмурился.
– Ай, ай, – тихо сказал Карабек, – не надо дуть. Старики обижаются. Кобыла молока давать не будет – такой закон.
Следующим пил Джолдывай. Он пролил несколько капель. Это было грубым нарушением «закона».
– Барана режь, барана! – закричали присутствующие.
Как штраф за такой поступок полагалось зарезать барана и угостить присутствующих.
Джолдывай тыкал пальцами в пролитые капли и мазал себе лицо, желая умилостивить бога, но присутствующие требовали барана. Скряга Джолдывай отнекивался, но вынужден был уступить.
– Плов готов! – возвестил Азим по прозвищу «Маленький» и слил нам та руки горячей воды. По очереди каждый спрессовал в руке плов и глотал, облизывая пальцы. Мы подали ложки. Все стали есть плов ложками, причем некоторые – впервые в своей жизни. Много смеху вызвало неуменье Джолдывая и муллы Шарапа есть ложкой.
Съеденный плов создал у всех превосходное настроение, и гости, громко отрыгая в знак того, что они наелись, пили маленькими глотками кок-чай из пиал.
– Лей с уважением, – говорил Карабек, – и я наливал всем немного на донышко. Это значило, что гостей уважают.
– А мне без уважения, – и Карабек налил себе литровую кружку доверху.
Тут я приступил к делу.
Я пространно объяснил, что ТОЗ должны сами проверять, как лучше сеять и какие выбирать семена, и предложил заключить договора.
Станция дает бесплатно семена, будет показывать и помогать. Летом мы поможем вспахать целину трактором, очистим семена. ТОЗ, со своей стороны, будут точно выполнять правила закладки опытов, будут вовремя сеять, поливать, косить, помогут нам лошадьми для переброски себе и нам семян из Каратегина, впервые заложат навозные кучи и будут собирать золу для удобрения своих полей. Эти удобрения они вывезут на свои опытные поля и запашут землю по нашим указаниям.
– Урожай весь возьмут себе.
Эту фразу Карабек повторил раза четыре. На всех это произвело огромное впечатление.
– Но нам необходимы и лошади, чтобы перевалить через перевал, доставить в Каратегин ячмень и привезти обратно семена пшеницы…
Тут все задумались и замолчали. Старики перешептывались. Стало тихо. В это время откуда-то донесся очень отдаленный глухой гул. Может, это был ветер, но невольно все повернули головы к двери.
– Горы, – сказал кто-то. – Перевалы закрыты. Дорог нет.
Это как будто сразу напомнило о приближении грозной распутицы. Тень тревоги и заботы легла та лица; все заспешили, и я опять вспомнил странную ярмарку. Веселье как рукой сняло. Киргизы прощались и уходили к своим караван-сараям, чтобы уехать поскорее из Дараут-Кургана по своим селеньям.
В помещении осталось несколько человек, которые согласились раньше идти с нашим караваном. Они переглядывались с нерешительным видом, говорившим, что они непрочь были бы нарушить наш уговор.
– Единственный путь – через Голубой берег… – нерешительно произнес кто-то.
– Голубой берег, Голубой берег! – заговорили все с каким-то страхом вполголоса. – Ого! Скоро наступит время падающих камней…
Опять я слышал об этом странном Голубом береге! Неведомая сила, заключающаяся в этом названии, казалось, готова была поколебать моих будущих спутников. Это, наверное, понял и Барон – он вдруг ожил. Став в дверях, он показывал рукой на далекие горы, гримасничая и тараща глаза.
– Ай, ай, ай, – говорил он, – вы никто не ездил Голубым берегом. Вы не знаете, что это…
– Я знаю, что такое Голубой берет, – вдруг сказал кто-то громко за его спиной.
Вошедший был высок – он заслонил собой всю дверь, и в первую минуту нельзя было разобрать его лица в темноте.
Потом, вглядевшись, все увидали вдруг, что это… Джалиль Гош. На голове его белела повязка, из-под марли смотрели на всех собравшихся черные суровые глаза. Он презрительно молча оттолкнул Барона в сторону, даже не посмотрев на него, и шатнул в комнату. Барон умолк, съежился и сейчас же куда-то исчез.
– Джалиль Гош! – воскликнул я. – Ты уже встал? Зачем это?
Но, взглянув на него, я понял, что такому здоровяку незачем задавать подобные вопросы: это настоящий сын дикой природы, он, как медведь, вставал, когда стояли ноги: раны его заживали на ходу.
Не отвечая на вопрос, он кивнул на дверь, и мы вышли. Был вечер. Перед нами расстилалось притихшее селение; снега, следы ушедшей ярмарки, площади, покрытые навозом, точно большой костер, разметенный ветром. Далеко за кишлаком выходила в степь длинная цепочка каравана. Все это окружали снега. Они уходили в синеву, а там за синевой поднимались стены гор; на западе они простирались иссиня-черной полосой, а на востоке ослепительно сверкали в вечернем закате.
– Дос, – сказал Джалиль Гош. – Ты мне теперь дос, самый большой друг. Я тебе обязан, потому что ты меня два раза спасал от смерти. Моя лошадь – твоя лошадь. Моя кибитка – твоя кибитка. Слушай: Барон мерзавец и бандит. Я хлеб ломал, клялся, что молчать буду; Барон серебряную гору знает. Оттуда серебро в Кашгарию возит. Золото, знает где. Все знает. Я тоже знаю. Есть в горах такое место: очень высоко, один месяц туда дорога только есть большая долина, никого нет, советской власти нет. Я тебя на одну гору поведу, там есть красные, как кровь, камни. Там их царь Сулейман доставал, давно, давно…
– Мне ненужны камни, – оказал я. – Джалиль, я не ищу золота. Я ищу ячмень и сею пшеницу. Но ты мне дос, и я очень рад тебе, как другу.
Я пожал ему руку, и Джалиль пристально посмотрел на меня, повернулся, вскинул ружье на плечо и, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Он пересек площадь и поравнялся с тенью кибиток. Тут он остановился и повернул назад. Не дойдя до меня трех шагов, Джалиль посмотрел на меня и вдруг снял ружье. Он вскинул его к плечу и выстрелил. Пуля пробила дерево, сухой, замерзший карагач, снег посыпался на меня с его веток. Звук выстрела разлетелся по затихшему аулу, эхом отдался в караван-сараях, потом прокатился в поле, потом заворчал где-то уже далеко в горах.
