Текст книги "Голубой берег"
Автор книги: Георгий Тушкан
Соавторы: Михаил Лоскутов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
– Саид? В таком случае следует вернуться. С ним нужно поговорить.
Мы обошли опять кибитку с другой стороны и попали в помещение для скота.
Бесчисленное множество овец, прижавшись друг к другу, стояло под огромным навесом. Саид лежал на подстилке, уткнув голову в кошму, и бормотал. Откуда-то из темноты три верблюда и один горный бык свешивали над ним удивленные морды, будто слушая его пение. Саид пел:
«Скоро, скоро, скоро появится Сарыкар.
Желтый снег съест белый снег.
Белый снег уйдет вниз, вниз, в долину.
Откроются дороги в Кашгар, в Фергану, в Каратегин.
Я один поднимусь на высокую,
очень высокую скалу.
Увижу Кашгар, Каратегин и Фергану…
Ходят люди по всему миру, идут караваны, овцы едят зеленую траву
А я везде один.
Как свеча. Как месяц. Как дерево на вершине скалы.
Тогда я крикну на весь мир, что я один.
Но никто меня не услышит. Даже она…
Она будет очень, очень далеко, за горами, в стране Кашгар…»
– Кто же тебя не услышит? Почему так поешь? – спросил Карабек.
Парень, сев на корточки, поглядел на нас. Из-под черной шапки исподлобья смотрели его угрюмые глаза.
– Сабира, – ответил он.
– Как Сабира? Где она? – спросил я, вспомнив ночную красавицу, помогавшую мне тушить пожар.
– Она заперта здесь в кибитке…
Тут Саид объяснил, что уже несколько лет он пастухом у Барона отрабатывает калым за Сабиру, которую тот обещал отдать Саиду в жены. Теперь утром Барон рассердился на него.
Сабиру же Барон продаст в Кашгар, как только откроются перевалы.
– Ничего не понимаю. Разве она дочь Барона? А не старика Деревянное ухо, который в кости играет?
– Да, она дочь Шамши. Но он бедный старик, а Барон его родственник.
– А чей это скот?
– Барона.
Сказав это, парень испугался и, обернувшись, быстро заговорил:
– Нет, я ничего не рассказывал. И я не видел вас. Я ничего не знаю. Уходите, уходите. Лучше уезжайте из кишлака. Ячменя вам никто не даст.
– Почему же?
– Так сказал Аллах, – ответил пастух.
– Разве сам Аллах был у вас в кишлаке?
– Нет, так сказал Голубой берег…
Вот оно, оказывается, что! Об этом я слыхал много раз. Нам не в первом уже кишлаке единоличники отказывались продать ячмень, ибо таинственный Голубой берег запрещал это. Он же агитировал против посева пшеницы и против ТОЗов…
ЯЧМЕНЬ
– Дорогой товарищ Кара-Тукоу, – сказал мне Карабек. – День приходит – ячмень нет. День уходит – нет. Ступай домой. Я один понюхаю воздух в кишлаке.
Вернувшись в кибитку, я застал у себя собрание. Я встретил тут всех знакомых уже мне киргизов; не было одного только Шапки из куницы – киргиза, который ночью нас вел в Кашка-су. «Куда он девался, этот Шапка? – опрашивал Карачек. – Наверное, уехал из кишлака».
Одни киргизы сидели возле кибитки, другие стояли внутри, иные подходили, пробираясь глубокими тропинками, вырытыми в снегу.
Огромный Джалиль Гош сидел, как и вчера, в стороне.
Не успел я открыть рот, чтобы начать разговор, как в дверях кибитки появилась юркая фигура Барона.
– Нет ячмень, начальник, – сказал он. – Пусть начальник едет домой. А пшеницу везите. Зерно пусть дают.
«Почему Барон настаивает, чтобы везли именно зерно, а не муку?» – удивился я.
– У вас мельница есть?
– Есть, – ответил Барон.
– А кто хозяин?
– Все – хозяева.
– Барон – хозяин, – сказал Джалиль Гош.
Барон что-то быстро начал говорить Джалилю, так что я ничего не понял.
– А баи есть у вас?
– Баев нет. Баи были, заграницу ушли… Я бедняк. Все бедняки… – заговорил Барон… – Граждане, собрание не состоится, расходитесь.
Оставшись вдвоем с Бароном, я потребовал, чтобы он немедленно освободил плачущую девушку. Ни слова не сказав, зло сверкая глазами, он ушел.
Вечер, быстро наступающий в горах, уже окутал кишлак.
Карабек не возвращался.
Пришел Шамши и сел против меня.
Он долго жевал губами, огладывался, кряхтел и смотрел куда-то мимо меня.
– Может быть, начальник пойдет спать сегодня в нашу кибитку? – заговорил, наконец, Деревянное ухо.
– Почему я не могу спать здесь? – удивился я.
– Я не знаю, не знаю… Как хочет начальник. У нас в кибитке крепкие двери…
Так как Карабека все еще не было, я начал беспокоиться. Наконец, я решил на всякий случай принять предложение старика. Вместе мы перетащили вещи.
– А я буду ждать там твоего помощника, – сказал Шамши.
В кибитке, к своему удивлению, я застал Сабиру и старуху, жену Шамши. Они разжигали костер. Мы заперли двери на засов, и я начал устраиваться.
В дверь кто-то громко постучал.
«Опять ночь, опять начинаются происшествия», – подумал я и спросил:
– Ким? Кто?
– Мен? Я, – ответил незнакомый голос.
– Ким сен? Кто ты?
– Мен, – снова ответил голос, не желая называть себя.
– Бир сагат келынь, приходи через час, – ответил я, рассчитывая, что Карабек через час вернется. Но человек за дверью настойчиво тряс дверь. Послышался еще один голос, что-то тихо говоривший.
– Кетынь, уходи, – сказал я, затем быстро прошел в кибитку, снял со стены винтовку, достал патрон, поставил на предохранитель и повесил снова на столб. Старуха вдруг завыла. Девушка сердито начала ей что-то говорить. Больше никто не стучал. Меня стало клонить ко сну. Я достал спальный мешок, расстелил, снял валенки и начал влезать в него. Все смотрели на мой мешок с изумлением. Винтовку я положил рядом. Только лежа в мешке, я почувствовал, как я устал.
Сабира подбрасывала в костер полынь. Над самым полом дыму было мало, и слезы уже не лились из моих глаз.
– Джуда яхши кизимка Сабира – очень хорошая девушка, – подобрал я комплимент по-киргизски.
Она улыбнулась, показывая крепкие белые зубы.
Незаметно я заснул. Проснулся я, повидимому, очень скоро. В свете тлеющих углей костра около меня стояли двое. Они яростно спорили.
Я увидал молодого киргиза и Сабиру. Киргиз держал в руках мою винтовку. Сабира тоже держалась руками за винтовку и тянула ее к себе.
«Сон или наяву?» – подумал я и услышал шёпот Сабиры:
– Кэрэк эмэс, кэрэк эмэс, не надо, пожалей старика, пожалей дом, – тихо просила она.
Мое положение было довольно нелепо: до того как я успею вылезть из мешка, он меня убьет или убежит с винтовкой. Я тихонько протянул руку к нагрудному карману гимнастерки, вынул браунинг и, отведя большим пальцем правой руки предохранитель, резко выкинул руку вперед и крикнул: «Ташла мультук – бросай ружье!» Киргиз рванул винтовку и бросился к двери. Сабира выпустила винтовку и упала. Я нажал спуск – осечка; дослал новый патрон. Вдруг киргиз, как бы подброшенный пружиной, уже достигнув дверей, взвился в воздух и опрокинулся на спину. На него, как барс, бросился вбежавший Карабек.
Киргиз держал в руках мою винтовку, Сабира тянула ее к себе.
Я мигом выскочил из мешка и бросился к ним.
– Дверь закрой! – закричал Карабек.
Я бросился к двери. Закрывая двери, увидел вдали силуэты лошадей и людей. Сабира что-то быстро объясняла Карабеку, о чем-то просила его, ломая руки в отчаянии. Карабек уже целился в лежавшего. Все это произошло очень быстро. Всмотревшись, я вдруг узнал киргиза – это был пастух Саид. Он сидел, обняв руками колени, и покачивался. Карабек стоял над ним, качая головой.
– Ах, пастух Барона, ай, Голубые штаны! Ружье хотел украсть…
– А что хотел с ним делать? – спросил я.
– Барона хотел стрелять, а то Барон его убьет.
– А, может, меня хотел застрелить?
– Нет, он бы тебя ножиком зарезал, – успокаивал меня Карабек. – Ай, ай, ай… Я говорил: нельзя спать, смотреть надо, зерно есть, продуктур есть, лошадь есть, ружье есть, ай, нельзя так!
Парень не делал попыток сопротивляться, и Карабек повесил винтовку на плечо.
– Ну как дела, Карабек?
– Барон не дает ячмень, говорит: нет.
– Достать надо! – сказал я.
– Я сам знаю, а где достать? Весь кишлак ходил. Народ в кибитки не пускает. Плохо. Я в одну кибитку зашел, смотрю: человек под кошмой спрятан. Знаю: контрабандист, Китай едет. Дорогу ждет.
Пастух заговорил быстро-быстро. Карабек ему отвечал и вдруг засмеялся. Я спросил, в чем дело. Карабек ответил, что пастух просит взять его в караван. Здесь, говорит, Барон зарежет, а Сабиры все равно не даст: Барон думает ее продать за десять тысяч рублей одному баю в Кашгарию.
В дверь постучали.
– Скажи, что сплю, никого не пускай, – сказал я Карабеку.
Карабек, вернувшись, сказал, что приходил Барон, спрашивал о пастухе, требовал, чтобы пустили, кажется, обиделся и ушел.
– Слушай, Карабек, переведи пастуху, что если он обменяет мне пшеницу на ячмень или муку, то я его возьму в караван, пусть докажет, что может работать. Это будет ему сасыгыт: он ружье хотел украсть.
Сасыгыт – это выкуп, который берут с вора, пойманного с поличным.
Карабек перевел. Пастух покачал головой, тихо поднялся и пошел к двери.
– Сасыгыт, сасыгыт… – засмеялся Саид и ушел.
– Тут такое дело, – тихо сказал Карабек, – он поступает в комсомол, он много рассказывает сельсовету, рассказывает в районе, что Барон делает. Только Барон знает это, жить хочет и его зарежет. Все! Давай спать. Азаму хлеба не давал? Нет? Хорошо… Я с Азама цепь бросаю, он злой будет, хорошо будет смотреть.
Сабира, подбрасывая в огонь стебли полыни, сидела у костра, поджав ноги, положив голову на колени, и казалась совсем маленькой. Она думала.
Мы уснули. Ночью мне снились то борьба, то какие-то многолюдные совещания, где все кричали, и крик этот переходил в рев моря. В море падали скалы, скалы грохотали, и моя голова скакала по ним. Я хотел удержать голову, но она скакала с камня на камень, и вдруг сквозь сон я почувствовал, как что-то шевелится у меня под головой. Сон исчез. Первое желание было вскочить. Но я заставил себя лежать. Во-первых, я не знал, грозила ли мне опасность, а, во-вторых, может быть, это тот вор, который украл мое мясо.
Как его поймать? Спальный мешок неуклюж: сразу из мешка не выскочишь. Зазвенело что-то ветеране. «Оружие», – решил я и тихонько под мешком вынул револьвер, отвел предохранитель.
Из куржума совершенно явно таскали сахар по куску. Сахар лежал под моей головой. Поэтому мне и приснилось, что моя голова падает с одного камня на другой. «Поймать вора во что бы то ни стало», – решил я и, круто повернувшись, схватил кого-то за халат, рванул, подмяв под себя, приставил револьвер к голове и сказал по-киргизски: «Лежи, не шевелись».
– Карабек, Карабек, – звал я.
Его ответ послышался… откуда-то снизу. Что за черт! Я еще раз позвал.
Карабек отозвался:
– Товарищ начальник, пусти!
Человек, который тащил сахар, оказался Карабеком. «Неужели он ворует? Плохо..» – подумал я.
– Я, – сказал Карабек, – сахар меняю на ячмень. Сабира женщин звала. Женщины ячмень носят, на сахар меняют. Сабира просила пастуха на работу взять. Мужем ее будет. Она за него ячмень меняет, убегает из дому с Саидам.
Сабира, улыбаясь, подошла.
– Тихо надо, товарищ начальник, по секрету от Барона делают.
Старик полулежал у костра.
– Ведь старик видит и расскажет, – сказал я.
– Раз надо, он не видит, он спал, понимаешь, он боится.
– Карабек, – спросил я, – сколько ты наменял?
– Один пуд ячменя будет, только сахару нет, один чай остался.
Вдруг мне пришла в голову одна мысль.
– Карабек, спроси женщин: рис, хлеб, мыло берут?
– Берут,
– Тогда меняй на ячмень продукты.
– Зачем все, а мы что кушать будем?
– Завтра пойдем на охоту с Саидом и убьем козла.
– А если не убьем?
– Ты же сам говорил, что козлов много.
– Очень много!
– Ну вот и хорошо, меняй!
Всю ночь мы принимали ячмень. Скрипела дверь, женщины, как призраки, возникали в дверях с куржумами, полными ячменя, и исчезали, подобно теням, обменяв.
зерно на продукты. Всю ночь стучали камни, заменяющие гири на чашках весов…
ОХОТА
Мы проснулись, когда яркое солнце врывалось уже во все щели кибитки. Пора было идти на охоту. Но вокруг нас не было ни старух, ни пастуха, ни Сабиры. Карабек увязывал сумки. Какое-то бормотанье доносилось снаружи – странный козлиный голос, с причитаниями и воем. Я прислушался. Ничего нельзя было разобрать кроме обрывков непонятных фраз.
– A-а-а… Сары-кар. Желтый снег. Белый снег… Посох Моисея… А-а-а…
– Кто это там воет? – спросил я Карабека.
– Это опять Палка Моисея, – сказал Карабек не подымаясь.
Я выглянул за дверь. Посреди площади стоял тот самый полоумный дервиш, который приходил в ночь нашего приезда. Лицо его, как всегда, тряслось и плясало. Он стоял на одной ноге в женском чулке, другую ногу он поджал, как цапля. Он смотрел в сторону, противоположную нашей кибитке, и потрясал огромным посохом – Асай-Мсай.
– Дурной знак, – сказал Карабек, – день будет плохим: прежде всего увидели это чучело…
В это время снег у дверей заскрипел и в кибитку просунулась голова.
– Можно? – вежливо спросила она.
В кибитку вошел плотный мужчина, с бородой, покрытой инеем и сосульками. Когда он отряхнулся, я узнал Шапку из куницы – того чернобородого киргиза, который проводил нас ночью в Кашка-су. Наконец-то он появился!
– Здравствуйте, – сказал он, – усаживаясь перед костром. Как ваши дела? Я слышал, что вы ночью получили-таки немного ячменя, а? Ай, это хорошо сделано, очень ловко сделано!..
Он засмеялся и покачал головой.
– Да, но все-таки у нас еще мало ячменя, – сказал я.
– Сколько вы хотели бы иметь еще?
– Еще несколько мешков не мешало бы. И потом – нужны верблюды.
Человек задумался.
– Вот что. Я вам дам несколько мешков. И продам одного верблюда. Я, может быть, уговорю еще двух – трех человек.
Он встал, на пороге обернулся и почесал бороду.
– Вот что. Только никому не говорите об этом. В нашем кишлаке веселее жить молча… Понимаешь?
Действительно, через некоторое время он привел верблюда с большой поклажей, прикрытой кошмами.
– Ладно, ладно уж, – говорил он нарочно громко, – продам тебе лишнего верблюда. И сена немного для него…
Мы привели верблюда в сарай и здесь вытащили из-под войлока мешки с ячменем.
– Чтобы вы уехали вовремя, – сказал киргиз, хлопая рукой по спине верблюда. – А то вот-вот снег тронется. Тогда на всю весну здесь можно остаться…
Он ушел.
– Вот тебе и дурная примета! – сказал я Карабеку. – Видишь, как хорошо день начался! Теперь мы поохотимся, а завтра можно и в путь.
Взяв свои ружья и сумки и оставив в кибитке старика Шамши-Деревянное ухо, мы отправились разыскивать Саида. На улице мы опять встретили сумасшедшего дервиша – Палку Моисея. Он стоял на перекрестке и смотрел куда-то в сторону, держа посох высоко над головой.
Найдя Саида только через час, мы выехали гораздо позже, чем предполагали. Впереди ехал Карабек на огромном пестром кутасе Тамерлане, за ним ехал я на Алае, и сзади на черном верблюде ехал Саид с карамультуком – старинным пульным ружьем. Спереди мчался пес Азам, радуясь, что его выпустили на волю.
(Ехали мы к перевалу Кичик-Алай, по берегу быстрой горной речки.
Несмотря на то что был март, солнце уже слегка припекало.
Черные водяные воробьи, немного поменьше черных дроздов, летали в брызгах реки, ныряя в воду. Мы поднимались все выше. Солнце начинало припекать. Карабек затянул киргизскую песню.
Кишлак давно скрылся из виду, и река казалась узкой черной ленточкой далеко внизу, среди белых сверкающих ледяных берегов.
– Три человека на трех лошадях, три человека на трех лошадях, три человека на трех лошадях… – пел Карабек. Через полчаса мне эта песня Карабека надоела, и я опросил его, что он так однообразно поет?
– Ты ничего не видишь?
– Нет.
– А я вижу: раньше нас три человека ехали на трех лошадях, – и он указал на снежную дорогу.
Я стал всматриваться и вдруг увидел вдалеке на дороге Палку Моисея. Проклятый старик, как он мог очутиться впереди нас? Очевидно, ему известны какие-то другие тропинки. И ради чего он вздумал прогуливаться в своих чулках по горам?
Когда мы поравнялись с дервишем, он посмотрел своими безумными бесцветными глазами сквозь нас и забормотал:
– А, человек в больших очках… Скоро пойдет желтый снег, желтый снег…. Все ждут, чтобы пройти перевалом… Но никто весной не сойдет вниз, в долину, проклятие тебе… Ты не уйдешь от посоха Моисея…
Я не знал: относилось ли это к нам, или просто было безумной болтовней?
– Каркай, каркай, ослиный хвост! – крикнул Карабек, замахиваясь палкой. – Вот привязался! Был, знаешь, у одного осла трясущийся хвост, ему надоело, и он отрезал хвост ножиком. Вот какие бывают истории…
Старик, казалось, ничего не слышал, однако, когда Карабек направил на него своего быка, он довольно быстро и ловко отскочил всторону…
– Козел! – крикнул Карабек и, встрепенувшись, показал вперед.
– Где?
Остановив Алая, приподняв зеленые очки, без которых нельзя было ездить среди этих сверкающих снегов, и протерев бинокль, я долго всматривался в склоны гор, но козла не увидел.
– Где козел? – переспросил я.
– Ай, четыре глаза имеешь, а не видишь, вон там! – и он показал опять в том же направлении. – Видишь, много черный камень, видишь, левый край, большой черный камень, сверху козлишка!
На этот раз я увидел козла. Он стоял на вершине осколка скалы, и его огромные рога резко выделялись на фоне снега. Он стоял в восьмистах метрах, почти у вершины горы. Я потянул винтовку со спины.
– Не надо, – сказал Карабек, – далеко.
Мы поехали дальше.
– Не смотри туда: козел людского глаза боится. Смотри другую сторону… – и Карабек больше ни разу не взглянул на козла, пока мы не доехали до подножья горы.
Спешились. Саид взял из-под наклоненной скалы горсть песку и подбросил вверх.
– Яман, – сказал Карабек, – плохо. Ветер на козлишка идет, сейчас козлишка людской запах слышит, козлишка убегает.
– Идем скорей, – сказал я.
Я решил попытать счастья и быстро, насколько это позволял проваливавшийся снег, пошел между обломками скал вверх. Вскоре я вспотел и начал задыхаться: высота в четыре тысячи метров давала себя чувствовать. Все же я решил посмотреть, где козел, ибо высокие обломки заслоняли его от меня.
Приподнявшись на руках, я влез на небольшой обломок и пополз по скользкому черному краю, достиг верхушки его и осторожно выглянул.
Как и предсказывал Карабек, почувствовав запах людей, козел уже удалялся к верхушке горы.
«Все равно уйдет, попробую», – решил я и быстро перевел курок с предохранителя на боевое положение. Затем, поставив прицельную рамку на шестьсот метров, поспешно прицелился в козла и выстрелил. И тотчас же, словно по команде, больше десятка козлов выскочило метрах в ста от меня из камней и стало удирать на верхушку горы.
– Что я наделал? Ведь если бы подойти поближе, я бы их всех перестрелял…
Появление козлов меня ошеломило, и я прозевал наиболее удачное положение. Но все же я сделал несколько выстрелов по исчезавшим за верхушкой скалы козлам и не попал ни в одного.
Спустился я расстроенный и смущенный. Саид покачал головой и начал укоризненно что-то говорить.
Поехали дальше. Через полчаса остановились снова. Карабек, не говоря ни слова, свернул быка в глубокий снег налево и заехал в щель. Кутас в зимних условиях – снегоочиститель пути. И Тамерлан блестяще справлялся со своей задачей, проламывая своей грудью дорогу в сугробах За ним на этот раз ехал Саид на черном верблюде, а за Саидом – я. Повернув в ущелье направо, мы спешились.
– Козлишка четыре штуки та сторона горы есть… – сказал Карабек, – надо гора лазить.
Я влезал на бугры, на камни, совершенно выбился из сил, купаясь в собственное поту, но не мог никак долезть до верхушки. Саид первый исчез наверху. Затем он снова показался, несколько спустившись к нам, помахал рукой, и мы пошли влево.
– Козел на другую гору пошел, – пояснил Карабек. – Ты идешь влево, а я – сюда, вправо, на север; на горе очень хорошо видно, далеко не стреляй…
Я так и поступил. Поднявшись наверх и не доходя до самой верхушки, я присел отдохнуть и тут же увидел высовывавшуюся из-за камня голову козла. Очевидно, он пасся за камнем, не замечая опасности.
От меня шел пар, и я задыхался от быстрого подъёма. Прицелившись в темное пятно, я хотел выстрелить, но винтовка дрожала в руках. «Надо успокоиться, а то все равно не попаду», – подумал я и, опустив винтовку, сел на корточки. Вдруг темное пятно, которое я принимал за козла, поднялось вверх и оказалось человеческой головой в папахе. Я удивленно уставился на нее. Голова заметила меня, сейчас же спряталась, но потом появилась вновь, и из-за камня вышел… Джалиль Гош. Очевидно, он тоже охотился.
Он нерешительно двинулся ко мне.
– Здравствуй, здравствуй, – сказал он и, пожав мне руку, быстро оглянулся несколько раз кругом. – Якши винтовка… – оказал он улыбаясь и, подойдя вплотную, потянул винтовку у меня из рук.
Но я не выпускал винтовку. Джалиль снова потянул ее к себе.
– Ташла – бросай! – сказал я.
Но он засмеялся, глаз его за стеклами темных очков не было видно.
– А ну, кто сильней будет, – сказал Джалиль Гош и снова потянул винтовку к себе.
Я вспомнил все разговоры о Джалиле, рассказы Барона о том, что он бандит и самый отчаянный контрабандист. Встреча с ним с глазу на глаз в горах не могла быть приятной. Однако я, сделав равнодушное лицо, протянул ему ружье.
– Ты хочешь посмотреть ружье? – спросил я. – На, пожалуйста.
Сам я сел на камень и принялся сворачивать папироску, одним глазом следя за Джалилем. Он тем временем осмотрел ружье, погладил его рукою и хмуро уставился на меня.
– А если я тебя убью? – вдруг спросил он.
Вопрос был неожидан.
– Ну что ж, – сказал я спокойно. – Значит, я буду убитым. Только и всего… Только ты меня не убьешь. Это я знаю. Тут уже он удивился.
– Отчего же? Что ты мне сделаешь? Пойдешь жаловаться Барону?
– Зачем мне Барон? Меня Барон не слушает.
– Ты с Бароном – одно и то же! – сказал Джалиль и выругался. – И ты советская власть и Барон – советская власть…
– А почему ты не любишь советскую власть?..
Мы сели на камень. Джалиль тоже закурил, отдал мне ружье.
– Вот что, Джалиль, – сказал я как ни в чем не бывало. – Мы уезжаем. Нам нужны караванщики. Пошел бы ты к нам в караван?..
Джалиль от неожиданности умолк и с изумлением уставился на меня.
– Знаешь, я тебя в самом деле убью, – оказал он. – Ты мне не говори такие вещи. Джалиль – не караванщик. Джалиль – не верблюдчик…
Мы посидели еще некоторое время молча. Джалиль нахмурился, задумавшись, потом сплюнул папироску и встал.
– Сары-кар, – сказал он, не глядя та меня, – желтый снег придет, откроются перевалы в Кашгар, дороги в долину… Джалиль Гош уйдет отсюда далеко-далеко… Здесь Барон, здесь гнилые люди, здесь надоело охотнику Джалилю…
Он посмотрел задумчиво в сторону, вниз, в долину, как будто действительно там уже открылись дороги и зазеленели поля, и, вскинув ружье на плечо, не попрощавшись, зашагал прочь. Он ловко перепрыгивал через снежные уступы. Я увидел его высокую черную фигуру, движущуюся среди белого океана горных снегов и туманов. До меня донеслись обрывки песни:
«Скоро, скоро появится Сары-кар. Желтый снег съест белый снег. Откроются дороги в Кашгар, в Фергану, в Каратегин, в зеленые долины».
Вскоре он скрылся из виду. Я пошел тоже вниз, по уступам, разыскивать Карабека и Саида и вскоре услышал выстрел. «Наши охотятся», – решил я и прибавил ходу.
Скатываясь и сползая по некрутому склону, обогнув скалу, я очутился в долинке. Здесь я увидел двух охотников.
Но это были не наши. Первый был Барон, а второй – тот низенький вчерашний японец, которого мы встретили у Барона. Японец был с ружьем, а Барон без ружья.
Скатился к ним я неожиданно для себя, да и наверное для них. Барон от изумления начал гримасничать, как обезьяна, и потом здороваться со мною.
Японец вежливо поклонился мне и протянул руку. Не зная, о чем говорить, мы молча смотрели друг на друга. Он разглядывал меня прищурясь; японец заговорил первый.
– Агроном? – спрооил он меня.
– Да.
– О! Я тоже почти агроном. Вы занимайся ячмень. Высокогорный ячмень для семена…
– Да.
– Я тоже немножко занимайся ячмень. О, замечательный культур. Только здесь нельзя сей ячмень, нельзя сей пшеница. Он не будет расти здесь. Очень дикий, голый место.
Он насмешливо щурился и мяукал, и мне очень хотелось ударить его по кошачьей физиономии. Я отвечал ему нехотя.
– Нет, почему же? Место замечательное. Здесь будет плодороднейший край.
– О, да. Только в этот край плохие дороги. Сейчас снег, сейчас буран, сейчас желтый снег, сейчас зима или весна, уважаемый агроном все равно не мог попасть домой. Агроном гуляй, занимайся охотой, стреляй козел… Я тоже немножко занимайся охотой.
– Да, агрономы занимаются не только посевами…
– О!.. Я очень любил занимайся охотой. В этом много прелесть! Только, конечно, много ходиль, лазай, уставал, но, конечно, нельзя на охота без некоторых неприятность…
Японец по-прежнему насмешливо осматривал меня. Вдруг Барон закричал:
– Смотри: киик, скорей стреляй, скорей!
Я до того устал, что мне было не до козла, но все же я быстро вскинул винтовку и два раза выстрелил в указанное место, темнеющее среди скал. Видел я плохо, но хорошо заметил, что из-за сугроба никто не выскочил.
– Козел, козел убит! – закричал я.
Мы все заспешили, проваливаясь в снегу, к сугробу. Рога козла, казалось, были закинуты назад.
Каково же было наше удивление, когда мы, подбежав ближе, увидели, что это был вовсе не козел… На снегу лежал во весь рост Джалиль Гош. Снег вокруг был красен от крови.
Я был потрясен и взволнован: «Убил, убил Джалиля!»
Барон торжествовал, он кричал, что было сил. Я стоял, опустив голову, не обращая внимания на него, обдумывая, как это могло случиться.
Вскоре на выстрелы пришли Карабек с Саидом, волоча убитого ими козла. Барон продолжал кричать.
Я обратился к Карабеку. – Но ведь барон мне сказал, чтобы я стрелял.
Карабек перевел мне:
– Он говорит: у тебя глаза есть, у него винтовки нет.
Барон стал кричать, что должен меня арестовать как член сельсовета за убийство и винтовку отобрать.
Карабек, склонив голову на бок, подошел к Джалилю Гошу и начал его пристально рассматривать.
– Странно, – сказал Карабек, – похоже, что совсем другой ружье стрелял: твой ружье пуля большая, а рана совсем маленькая…
Оторвав кусок рубашки, я склонился над Джалилем перевязать рану. С головы его «а снег капала кровь. Джалиль Гош был недвижим, очевидно, без сознания. Он лежал огромный, раскинув руки. Мне вспомнился разговор с ним, происходивший наверху всего лишь каких-нибудь несколько минут назад…
Японец стоял в стороне, глядя на все происходившее, насмешливо щурясь и качая головой.
– Очень голый, дикий место, – сказал он мне, – на охота бывают всякие неприятности…