Текст книги "Голубой берег"
Автор книги: Георгий Тушкан
Соавторы: Михаил Лоскутов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Поздно ночью, измученные и обессиленные, мы приехали в кишлак. Первый человек, которого мы встретили у кибитки, была Сабира. В конюшне рычал Азам на цепи.
Вечером в огромном казане кипело мясо. Вокруг костра сидели дехкане, боязливо и очень осторожно обсуждали случившееся. В углу стонал Джалиль. Я решил взять его в Дараут-Курган и там сделать операцию. Саид жался ко мне и пугливо оглядывался на каждый шорох.
Джалиль Гош был недвижим.
В два часа ночи меня разбудили поесть. Груда мяса – весь киик дымился на блюде, наполняя кибитку ароматом. Мясо мы густо посыпали перцем. Я позвал Сабиру, она ответила: «Потом». По магометанскому обычаю, женщинам вместе с мужчинами есть нельзя. Не желая отпугивать аксакалов – стариков, я не настаивал.
Все сидели вокруг разостланного на полу пояса Карабека и ждали.
Помыв руки, я взял огромную бедерную кость, и тотчас же за мясом потянулся десяток рук.
В этот момент я не многим отличался от сидящих у костра вместе со мною людей, закутанных в шкуры: так же спеша и обжигаясь, ели они руками вареное мясо без хлеба.
Наконец, кости были разбиты камнями и мозг высосан. Все облизали и обсосали по очереди пальцы. После этой процедуры начали пить чай, а значит, начали и разговаривать.
Карабек сидел с закрытыми глазами. Наконец, все окружающие могли удовлетворить свое любопытство: узнать подробности событий. Осторожно они начали переводить разговор на раненого Джалиля Гоша.
– Аксакалы, – сказал я. – Один человек хотел обвинить меня в том, что я ранил Джалиля. Мы осмотрели рану; она сделана вовсе не моей пулей. У меня винтовка
Витерли. Вы можете осмотреть мои пули: они большие, в палец длиной.
В эту минуту в кибитку вошел Барон. Он тихо остановился за спинами стариков и слушал мои слова.
– Вот и хорошо, Барон, что ты тут, – сказал я, – надо акт составить, что Джалиль ранен картечью из охотничьего ружья.
– Составим завтра.
– А почему не сегодня?
– Я болен.
– Долго не задержим, в три минуты сделаем.
– Без секретаря не подпишу, а его нет.
– А когда он будет?
– Завтра утром.
– Ну хорошо, расходитесь. Будем спать.
Сабиру Барон хотел взять с собой, она запротестовала, и ее вдруг поддержал ее отец – Деревянное ухо. Эту смелость он проявил, наверное, благодаря нашему присутствию.
В этот вечер дым меньше ел глаза, или я просто уже привык и не замечал. Заснул я мертвым сном. Черт с ним, решил, пусть режут, но я хочу спать!
Карабек лег на мешках с ячменем.
Утром мы с трудом открыли двери, настолько завалил их снег. Сильный ветер гнал тучи снега по долине; начинался большой буран.
Барон пришел и посоветовал уезжать.
– Знаешь, народ голодный, злой. Я не отвечаю ни за что!..
– Но ведь буран большой будет! Мы пропадем! – запротестовал я.
– Не знаю, не знаю, – развел руками Барон.
– Тогда давай сейчас акт напишем.
– Хорошо, хорошо, – ответил Барон, – только приведу секретаря.
Через час оказалось, что ни секретаря сельсовета, ни Барона якобы нет в кишлаке.
– Дома Барон сидит, а жена говорит: нет, – сказал Карабек. – Я все знаю. Наше дело плохо. Буран идет – дороги нет, весна идет – совсем дороги нет. Тут сидишь – бандиты есть, ждут дорогу в Кашгарию. Плохо будет, сам знаешь. Сейчас поедем – пропадем, оставаться – продуктов нет! Никто не даст. Так Барон прикажет.
– Карабек, – сказал я, – давай ехать, зови всех наших нанятых верблюдчиков. Саид с нами должен поехать вниз.
– Большой буран будет, останемся на дороге, умираем, – сказал Саид, и я вспомнил кости верблюдов и ишаков, которые торчали из-под снега по всему пути.
– Ты глуп, Голубые штаны, – сказал Карабек. – Тебя здесь Барон убьет, как Джалиля Гоша. О чем тебе раздумывать?
– Ничего я не раздумываю! Кто тебе сказал? – вдруг вспылил Саид. – Конечно, Саид поедет.
Тряпки в углу тут зашевелились: это поднял голову старик Шамши.
– Сколько прибавишь? Сколько прибавишь? – спросил он.
– Чего прибавить?
– За буран. Караван идти – сколько заплатишь, а?
– Спи, Деревянное ухо, – ответил Карабек. – Тебе ничего не прибавим.
– Тогда я не поеду. Вот что.
– И очень хорошо, что не поедешь. Зачем ты?
И старик опять завернулся в халат. Потом вдруг встал и начал завязывать в узел тряпки. Старуха проснулась и с удивлением уставилась на него.
– Горе мое! – заговорила она. – Он совсем с ума сошел. Куда он собирается?!
– Молчи, – сказал старик. – Саид едет, Джалиль едет, Ахмед едет, Садык едет, все едут. Шамши тоже едет. Начальник не может без Шамши.
Это было смешно, особенно когда он взял старый, весь проржавленный и дырявый самовар и понес вьючить его на верблюда; рассказывали, что самовар этот давно не работает, однако старик гордился им, и, пожалуй, это было единственное его имущество, если не считать коня.
– Поеду в Каратегин. Давно я не был в Гарме. Я там починю свой самовар, – сказал Шамши.
– А как же останется Сабира? Саид уезжает. Барон…
– Барон, Барон! – закричал старик с сердцем. – Сабира – племянница Барону.
я бедный родственник…
На этот раз он, пожалуй, был прав. Что он сделает тут для Сабиры? Оставаться же, видно, он категорически не хотел. Пусть, решил я, мы еще вернемся к бедной Сабире и поправим ее дела.
Часть вторая. Долина
Кто бы узнал в этом бушующем снежном океане Алайскую долину – страну, раскинувшуюся на полмиллиона гектаров?
Плотные массы летящего по ветру снега бушевали, как волны, сшибаясь друг с другом. Гигантские валы густой снежной пыли с воем и визгом взлетали на тысячи метров вверх, на ледники Заалайского хребта. Страшная музыка ветров и горных обвалов откликалась у противоположной стены, где долину сжимал Алайский хребет.
С востока на запад, к Дараут-Кургану, двигался наш караван. Он состоял из проводника Абдуллы, меня, Карабека, Саида, Шамши-Деревянное ухо, больного Джалиль Гоша и трех верблюдчиков. Азам, высунув язык, прыгал по нашим следам сзади. Прыжок – и он исчезал с головой в снегу.
Нас вел хорошо знающий дорогу верблюдчик из Кашка-су Абдулла, который сам вызвался нас проводить. За ним ехал я на коне Алае, за мной – Карабек на быке Тамерлане и сзади – верблюды. К одному из них был накрепко прикручен веревками укутанный кошмами раненый Джалиль Гош.
Двадцать часов назад мы еще не представляли, что буран будет так ужасен. Но что нам было делать? Необходимо проскочить вниз до наступления весны.
Снег вихрился в тисках двух хребтов, будто лава в кратере. Буран мчался с запада, прямо нам навстречу. Мы ехали друг за другом гуськом, и задний не видел переднего всадника.
Вначале наш проводник Абдулла ехал верхом, а потом, взяв в руки длинную палку, пошел вперед, нащупывая протоптанную в снегу тропинку.
Когда проезжали у огромных скал справа, то проводник закричал мне: «Жди здесь!», – сел на коня и исчез в волнах снега.
Через десять минут буран навалил возле нас сугроб, засыпав верблюдов по живот. Еще через полчаса из сугроба выглядывали головы животных. Верблюдчики, повернувшись спиной к ветру, прижались к верблюдам. Долгое ожидание на месте грозило гибелью.
– Карабек! Карабек! – закричал я. Вой бурана глушил голос. Я вынул затычку из дула винтовки и выстрелил. Карабек приподнял голову.
– Карабек, проводника нет! – крикнул я.
– Ехать надо, – донесся из бурана глухой голос. – Что «и будет – ехать надо, стоим – мороз заберет.
Карабек замолк, уткнувши голову в спину яка.
«Если даже Карабек умолк, – дела плохи», – подумалось мне.
– А проводник? Будем ждать?
– Он из Кашка-су, – сказал Карабек, – он домой ушел. Не надо было нам его отпускать. Теперь плохо будет.
Я погнал Алая вперед. Караван верблюдов двинулся дальше. Начался страшный путь. Верблюды падали на бок в глубокий снег. Верблюдчики с проклятиями развьючивали их. Верблюд, упавший на бок, сам подняться не мог. Его подымали, заставляли правильно лечь, снова вьючили и снова подымали. К тому времени, когда верблюдчики успевали навьючить, верблюда почти целиком заносило снегом, он превращался в сугроб. Единственным спасением было то, что киргизы умеют быстро связывать веревки без мертвых узлов и быстро развязывать такие узлы.
Мы пробивались вперед без дороги. Алай окончательно выбился из сил и поминутно останавливался. Время от времени я стрелял: может быть, кто-нибудь и услышит. Но надежды на это почти не было: какие еще безумцы могут ехать в эту пору? Все живое на огромном пространстве Алайской доданы в это время притаилось в кибитках, в аулах.
Проезжая мазар – древнюю могилу святого, – я снова выстрелил. Верблюдчики подняли головы. Я выстрелил еще раз, и вдруг сквозь просвет в снежной пелене мы увидели, как из мазара поднялась фигура и пошла ко мне. Верблюдчики в ужасе спрятали головы под тулупы. Я тоже испугался. Испугался того, что начал бредить, что вот мне уже являются привидения. Караван остановился. Призрак то исчезал в снегу, то вдруг всплывал на гребне валов. Чтобы выяснить, наконец, тайну этого «привидения», я выстрелил в направлении приближающейся фигуры. Тогда «привидение» закричало: «Не стреляй!» «Плохо, – подумал я, – уже звуковой мираж начинается. Но, может быть, это наш пропавший проводник? Нет, он не мог прятаться тут». И потом я был уверен, что проводник оказался предателем, подосланным Бароном.
Однако я оставил караван и вместе с Карабеком поехал навстречу незнакомцу.
Мне едва удалось заставить Карабека следовать за собой. Он требовал, чтобы караван бежал от этого злого духа.
– Слушай! – закричал вдруг «злой дух». – Зачем смерти хочешь? Только враг погонит в такую погоду. Я знаю. Я пережду буран в мазаре. Не говорите об этом мусульманам: они будут сердиться, что я спрятался в могильном склепе. Места там на двух человек, это вас не спасет. Но ваши кибитки недалеко… Садись на кутаса. Кутас зимой дорогу делает. Поезжайте влево к реке. По долине не проедешь: дорога закрыта.
– А ты кто? – закричал я. – Кто?
– Я? Разве ты меня не знаешь?
Тут я всмотрелся в его обледеневшее лицо и невольно от удивления вскрикнул. Человек махнул рукой и опять исчез среди пурги.
– Карабек! – закричал я. – Ты знаешь, это опять Шапка из куницы. Третий раз у нас странная встреча. Он всегда является в самую трудную минуту!
– Знаю, – ответил, Карабек, – только тот, кто спрятался в мазаре, – не живой человек, а дух. Аллах, иль-лах расул иль-ла! – зашептал Карабек. – Начальник, ты просто ошибся. Может, это шайтан был?
Тут к нам подошел караван. Мы решили ехать налево, к реке. Снова началась бесконечная качка, снова мучительно тяжелые перевьючивания верблюдов. Чувства наши притупились.
Послушав совета «призрака», я пересел на кутаса. «Пусть расталкивает снег своей грудью», – решил я и поехал вперед.
С быстротой 30–35 метров в секунду с «Крыши мира» – памирских высот – летел снег, колол лицо тысячами иголок. Ветер рассекал кожу льдинками.
Из ран выступали капли крови и сейчас же замерзали. Будто мириады комаров кусали лицо, высасывая последние силы.
Буран пробирался в малейшие щели нашей одежды; сквозь тулуп, полушубок и альпийский костюм он леденящим душем студил тело.
Огромный бык Тамерлан, на котором я ехал верхом, сразу же почувствовал безвольность моей руки. Сопя и выпуская из разорванного носа струи пара, он вдруг остановился. Я прислушался и обернулся назад.
– В-з-з-з… в-з-з-з… – шелестел и звенел снег.
Снежная пелена была до того густа, что я не видел за собой никакого каравана и даже Карабека не видел.
«Только бы не отбиться, не отбиться», – думал каждый из нас. Но бесконечные удары снежных волн доводили до отупения, обессиливали. Вот и теперь надо было подхлестнуть Тамерлана камчой, издать губами свистящий звук, напоминающий хлопанье бича, и ударить ногами по тяжело вздымающимся, как кузнечные меха, бокам кутаса, но губы замерзли, и не было сил даже шевельнуть рукой. Раздался рев верблюдов, и сбоку мелькнула тень Карабека, за ним четыре верблюда на привязи, лошадь с Шамши и самоваром, Саид, поддерживавший привязанного к седлу Джалиля, а совсем сзади тянулся мой жеребец Алай, измученный и понурый. К его ногам жался бедный пес. Увидав меня, он жалобно завизжал.
Небольшой караван остановился.
– Начальник, начальник, назад ехать надо! – закричал один из караванщиков. – Совсем заблудились. Замерзаем.
– Вперед надо! – закричал я.
– Нельзя! – кричал Карабек.
– Надо, заставь верблюдчиков, – отвечал я.
Преодолевая безразличие ко всему, даже к смерти, я погнал кутаса вперед, и он, как снегоочиститель, храпя, начал снова рассекать снежные груды, проминая траншею в снегу.
Очень хорошо помню, как я, разозлившись на поминутно останавливавшегося быка, погнал его вперед. Внезапно меня подбросило, я вылетел из седла и несколько секунд барахтался на огромных рогах кутаса, ничего не понимая. Кутас храпел и пятился назад, а затем я свалился в снег. Кутас сейчас же свернул вправо и сделался невидимкой. Я барахтался в снегу, путаясь в тулупе, сползая по склону вниз, когда сверху послышались верблюжьи крики. Мимо меня, скользя по склону разъезжающимися ногами, пронесся, как аэросани, верблюд. Карабек, прыгая с него, упал на меня. С его помощью я снял тулуп.
– Река Сурх-Об! – закричал мне на ухо Карабек и покатился вниз, вслед за орущим верблюдом, куда-то сквозь пелену снега.
Стараясь разглядеть верблюдов, стоящих наверху, я только сейчас заметил, что сумерки переходят в ночь. Остановившихся груженых верблюдов, перепуганных и орущих, киргизы-верблюдчики с трудом свели вниз. Кутаса решили не искать: «сам домой придет», и я взгромоздился на лошадь, подостлав под себя на седло тулуп.
Перед нами внизу, на самом берегу реки, темнели заросли колючего кустарника – тугаи. Долго и упорно взад и вперед ездили мы вдоль края тугаев, разыскивая в зарослях тропинку. Наконец, Азам, которому надоело прыгать по следам каравана, бросился вперед и вскоре исчез в тугаях. Вслед за Азамом, ведя верблюдов на поводу, мы въехали в тугаи. Алай храпел и прыгал, как заяц, пробивая дорогу в снегу. Тугаи представляли собой сплошной снежный сугроб. Слышался нарастающий рев реки. Мы медленно двигались вперед. Снежные бугры расступились.
Перед нами открылась широкая черная полоса с белыми пятнами: незамерзшая река, темневшая в ледяных берегах, несла большие глыбы льда. Верблюдчики подняли крик.
– Товарищ начальник! – кричал Карабек. – Ехать нельзя: муз, муз идет!
Льдины проплывали очень быстро, бултыхаясь в водоворотах и ломаясь на камнях. Это и был «муз». От бешеного движения воды и льда в воздухе стояли гул и треск. Пелена снега закрывала противоположный берег; казалось, что черная поверхность воды уходила под какой-то туманный занавес.
– Карабек! – кричал я. – Если мы возвратимся, закроется дорога и мы не доедем домой. Весна скоро. Сам говорил: ехать надо!
– Верблюдчики не хотят!
– А пусть они захотят, говори!
Подошли верблюдчики, и сквозь рев бурана и грохот реки мы кричали и ругались из последних сил. Но слова, произнесенные замороженными губами, были едва слышны. Жесты говорили больше. Глядя со стороны, можно было подумать, что огромные фантастические птицы на берегу реки машут изо всех сил крыльями и не могут взлететь. Киргизы, ссылаясь на Аллаха, ругали Кара-бека. Тот молча хмурился. Возле нас нарастал сугроб. Мы не знали, где сейчас находимся.
– Карабек, – кричал я, – если не поедем, ты мне не товарищ! Я тебя уволю! Зачем такая плохая работа? Зачем такое дело? Ехать надо!
– Рассчитывай, прогоняй! – кричал Карабек, задыхаясь от злости, и, схватив шапку, бросил об снег. Ветер ее подхватил и понес. Карабек бросился за шапкой. Через вечность – такими долгими казались секунды – он вынырнул из мглы.
– Видишь, видишь, – кричал он, вскидывая руками и показывая на шапку, – ка кой буран!
– Вижу, ехать надо.
Азам между тем бегал по берегу и, оглядываясь на нас, как бы звал переезжать реку. Иногда он тянул носом воздух и взвизгивал, будто чуял близко жилье.
– Азам кибитку слышит! – закричал Карабек, заметив эти движения собаки.
На верблюдчиков это произвело огромное впечатление.
– Ехать надо, сейчас ехать надо, – сказал Саид решительно, хотя раньше не говорил ни слова. Пошли садиться на животных. Больше всего угнетало то, что не знали, в каком месте переправляемся. А может быть, противоположный берег крутой и мы не выедем? Я подумал о раненом Джалиле Гоше: каждому из нас сейчас предстоит действовать за себя, такое предприятие, как зимняя переправа через Сурх-Об, более чем рискованно. Но что же будет с тяжело раненым? Впрочем, если бы я оставил Джалиля в Кашка-су одного, без единого родственника, там бы с ним расправился его враг – Барон…
– Смотрите за Джалилем! – приказал я Саиду и Шамши.
Материальную ответственность за верблюдов я взял на себя. Опасность заключалась в том, что, во-первых, льдины могли сбить верблюдов в воду и поломать им ноги, а упавший с грузом верблюд сам не поднимается, поэтому он утонет и пропадет груз. Развьючить верблюда в реке при морозе в тридцать градусов, с бурей и несущимися льдинами, невозможно.
Вторая опасность заключалась в том, что нас от реки отделяла площадь в несколько метров зеркального льда, а пройти по зеркальному льду даже несколько метров у этого и затем столько же у противоположного берега представляет для верблюда смертельную опасность.
Дело в том, что ноги верблюда скользят, разъезжаются в стороны, он не может задержать скольжения, и поэтому разъехавшиеся ноги часто разрывают верблюда пополам. В таких случаях остается только пристрелить его. Пропажа груза в воде была бы для меня настолько большой потерей, что я даже мысленно не допускал такой возможности. Грузом был гималайский ячмень – редкий семенной опытный материал, добытый с таким огромным трудом…
…Вступив на лед, верблюды отчаянно заревели, понимая опасность. Шли они тихо и вопили при этом изо всех сил, как вопят сирены на пароходе в туман. Они боялись льда. Я ехал на лошади впереди и вел первого верблюда за веревку, продетую через ноздри. К нему таким же образом были привязаны остальные.
– Секин, секин! – кричал Карабек. – Тише!
Я еще более умерил шаг жеребца.
Вдруг лед подо мной рухнул, и я с лошадью очутился в воде. Один за другим верблюды с ревом спрыгивали в воду и медленно двигались поперек реки. Валенки сразу окунулись в воду наполовину. Вода еще в них не заливалась, но ноги нельзя было поднять вверх: лошадь потеряет центр тяжести, и сила течения ее опрокинет. Льдины налетали на нас и больно били в колени и по лошадям. Нас относило вниз по течению. Алай прижал уши, оскалился и медленно двигался к другому берегу, но и его относило течением вниз. Ужасно было то, что за снежной пеленой не видно противоположного берега. В таком снежном водовороте немудрено заблудиться в реке и выехать на тот самый берег, с которого съехали. Единственным указателем направления было то, что льдины, несшиеся сверху,
били в левую ногу. Кричали от боли и страха верблюды. Кричали верблюдчики. Свистел и звенел буран. Грохотала река на перекатах, и брызги мгновенно замерзали на одежде, на лицах, на гриве моего коня.
Внезапно Алая сбила льдина, и он моментально исчез под водой с головой. Меня залило до пояса. Я сильно дернул назад повод, поднимая коня. В валенки залилась вода, и они мгновенно обмерзли.
Река становилась глубже. Льдины шли слева – значит направление верное.
Миновали середину реки и стали приближаться к другому берегу. Это было заметно по уровню воды: он опять достиг живота лошади. Но резкий поворот реки в этом месте направил льдины именно в эту, вторую половину реки. Те льдины, которые мы миновали, теперь нам казались детскими игрушками.
– А… а!.. а! – кричал мне Карабек.
Я натянул поводья. Впереди пролетела огромная льдина. На моем лбу появлялась испарина.
Опять я двинулся вперед. До боли в глазах нужно было смотреть влево, вверх по течению, откуда слетали льдины, иначе промахнешься – и гибель. Остановившись и пропустив несколько льдин, шагали дальше. И так до бесконечности. Казалось, мы уже привыкли к этому, и как будто я даже слышал мурлыканье Карабека. Вот большая льдина, и я сдержал лошадь. Ну, а теперь вперед! Не успел я этого подумать, отпуская слегка поводья, как льдина задела Алая, он подогнулся, и я, падая влево, сорвался с седла и сел прямо на лед. Все это запомнилось до мельчайших подробностей. Льдина мгновенно накренилась, и я соскользнул в воду, она пронеслась надо мной, сорвала верхушку шапки и, как терпугом, содрала кусок кожи с волосами Освобожденный Алай, вскочив, рванулся к берегу.
Через мгновение, показавшееся мне часом, я всплыл. Тулуп мой уносило течением. Вода жгла до боли, захватывало дыхание… Хочу встать, но новая льдина сбивает меня, и я опять в воде. Хочется крикнуть и… слова не вылетают. Барахтаюсь, падаю куда-то вниз, где вода бурлит в камнях, встаю на ноги. Из-под ног рвет гальку. Снова бьют меня льдины, и снова падаю. Как будто тисками сжимает голову. Карабек гонит верблюда ко мне. Верблюд пронзительно ревет. Наконец, Карабек, понимая, что не догонит меня, бросает аркан, но аркан мгновенно обмерзает, и я хватаюсь за узкий, круглый, длинный кусок льда, и руки скользят по нему. Наконец, заламываю конец льда и повисаю на нем, как белуга на крючках. Чувствуя натянутый аркан, Кара бек правит к берегу. Медленно тащусь за верблюдом. Мои чувства обострились: я отчетливо вижу, как на том берегу Алай проломал прибрежный лед и, несколько раз поскользнувшись на нем, застрял в сугробе у кустов. Лед здесь зеркально гладок. Конькобежцы на мировых состязаниях, наверное, никогда не видали такого гладкого и скользкого льда. Азам, весь обмерзлый, катается на спине по берегу и скусывает со своих лап намерзший на них лед. И вот, наконец, я сам на прибрежном льду и быстро начинаю двигаться, чтобы не обмерзнуть окончательно.
Наконец, Карабек, понимая, что не догонит меня, бросает аркан.
Но лед здесь слишком гладок. Верблюдов вести нельзя, я сам понимаю это. Идти назад – верная смерть, а тут еще есть несколько шансов из ста. При взгляде на спальный мешок, валяющийся на льду, у меня возникает мысль:
– Стели кошмы, – кричу я, – стели кошмы!
Карабек подводит верблюда ко льду, бросает кошмы на лед и прыгает сам. Вдвоем настилаем кошмы. Лед на одежде у меня трещит и ломается. Тело леденеет. По кошмам мы проводим верблюда с больным: за ним– остальных. Хочу согреться. Делаю быстрые движения, но я не согреваюсь: врывающийся в легкие холодный воздух замораживает каждое движение. Так мы выбрались из реки.
…И снова пробиваем сугробы. И снова в пути. Куда едем, не знаем. Когда выехали из тугаев и поднялись вверх, Алай быстро пошел вперед. Я давно бросил поводья: пусть конь сам выбирает дорогу. Это самое верное средство, когда заблудишься. Алай, ломая грудью снежные наносы, опустив голову, рывками двигался вслед за ныряющим впереди в снегу Азамом. «Вот сейчас замерзаю», – думал я, и затем – другая мысль: «Нельзя замерзать». А Алай так медленно идет… Звенят сосульки у него на гриве и хвосте. И еще несуразная картинка: старик Шамили, онемевший от холода и страха, прижимая к себе самовар, ковыляет за своим конем…
Вдруг поворот направо, и мы едем через мостик. Все радостно кричат. Теперь до Дараут-Кургана, большого селения с постоялым двором и базарам, близко. Но эта близость казалась очень далекой. Тела я уже не чувствовал. Наконец, вырисовываются темные тени кишлака. Алай, почуяв близость кибиток, спешит из последних сил. Подъезжаем. Карабек стучит прикладом в двери. Это караван-сарай. Вспыхивает огонь в окне. Отворяются ворота конюшни, ржут в темноте лошади. Алай сразу шагает в низкую дверь и ударяет моим обмерзшим неподвижным телом о верхнюю часть стены. Я настолько окаменел и обмерз, что не сваливаюсь. А Алай останавливается в дверях.
Появляется фонарь. Меня стаскивают с лошади. Здесь жарко и приятно пахнет навозом. Режем валенки, а они не режутся: в валенках сплошной лед, во льду мои ноги. Разрезают, бьют лед. Ногам не больно. Тело бесчувственно. Растирают снегом все тело. Тут же вертится Азам, огромный и черный, он рычит и бросается на верблюдчиков. Впрочем, это он от радости.
Азама привязывают. Бесчувственного Джалиля относят на медпункт. Прибежали местные киргизы, председатель сельсовета. Помогают оттирать меня и ноги у Карабека.
…А затем, когда я в теплом белье лежал в спальном мешке и пил чай из литровой кружки, мне подали телеграмму, доставленную сюда из Учкургана с оказией.
«Оказия» оказалась замерзшим в семи километрах от Дараут-Кургана таджиком. Когда его осматривали, чтобы установить личность, нашли телеграмму на мое имя: «Дараут-Курган. Начальнику опытного пункта Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина. Посевматериал получите в Гарме, пшеницы десять центнеров, ячменя пятнадцать, забросить через перевалы не можем. Перевалы закрыты. Распоряжение выдаче послано телеграммой Гарм из Сталинабада. Директор».
Я вторично прочел депешу.
– Карабек, – сказал я, – Карабек…
Он засыпал рядом в другом спальном мешке, держа пиалу с кок-чаем в руке
– А! Что?
– За посевзерном в Каратегин поедем?
– Барамиз, – отвечал утвердительно Карабек. – Конечно, поедем. Каратегин, Тегин, Тегин, а-а-а…
И когда я уже задремал, Карабек окликнул меня и сказал:! «А сколько зерна есть?» Я ответил.
Через десять минут Карабек снова разбудил меня:
– Только уже сейчас верблюдов, ишаков собирать надо. Киргиз не дает. Весна идет. Дорога нет!..
– Хоп майли, ладно, – ответил я, засыпая, и вдруг спросил его – Так, говоришь, в мазаре не Шапка из куницы, а дух святой?
– Дух, – сказал убежденно Карабек.
Сквозь сон я слышал, как ревел буран,
и вновь переживал борьбу со снежными волнами в этом огромном разбушевавшемся снежном море, которое называется Алайской долиной…
Под утро я услышал шёпот. Не поднимая головы, я открыл глаза. Карабек и старик Деревянное ухо спорили, наклонившись к свету углей.
– Конечно, дух. В мазаре может только дух прятаться, – говорил старик.
– Нет, не дух! Ты дурак и ничего не понимаешь! – яростно шипел Карабек. – То был ваш толстый киргиз из Кашка-су. Шапка из куницы.
– Давай бросим кости, давай бросим, – затянул старик. – Если твое три раза, тогда не дух, а?
– Давай!
Старик вытащил из кисета смерзшиеся игральные кости, вытер их, и Шамши с Карабеком принялись швырять их, продолжая ругаться и спорить яростным шепотом.
