Текст книги "Тайные тропы"

Автор книги: Георгий Брянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Юргенс подошел к кровати и стал трясти Ашингера. Тот не просыпался. Юргенс повернул его на спину. С хрипом и бульканьем из горла Ашингера вырвался воздух. Глаза его были открыты, но в них уже угасала жизнь.

– Что вы с ним сделали? – грубо крикнул Юргенс. – Он мертв.

Громко заголосила Фрося.

– Шульц! Шульц! – позвал Юргенс.

В комнату вошел шофер.

– Быстро сюда Гунке, тут произошло убийство. Марш!

Перепуганные насмерть женщины, прижавшись друг к другу, забились в угол.

Юргенс поставил к кровати стул, уселся на него и, опершись одной рукой о колено, смотрел на безжизненное тело своего родственника.

Долгую, зловещую тишину нарушили вошедшие в комнату гестаповцы. Их было трое, во главе с Гунке...

В два часа ночи телефонный звонок разбудил Юргенса. Он с неохотой поднялся с кровати, неторопливо подошел к столу и взял трубку Говорил начальник гестапо Гунке. Он сообщил, что арестованные женщины Ефросинья Ракова и Панна Микитюк оказались шпионками, подосланными партизанами. Они сознались в отравлении подполковника Ашингера и заявили, что хотели отравить и Юргенса. В качестве вещественного доказательства на месте происшествия под столом была обнаружена ампула из-под сильно действующего яда.

20

Никита Родионович занемог. Сильная боль в пояснице вынудила его лечь в кровать. Все хлопоты, которые обычно распределялись между обоими друзьями, теперь взял на себя один Андрей. Сегодня предстояло много дела. Прежде всего надо было сходить к Денису Макаровичу и согласовать с ним текст радиограммы на «большую землю», потом повидаться с Игнатом Нестеровичем и выяснить, в какое время он заступит на дежурство по пекарне, передать Леониду Изволину радиограмму, а Заломову и Повелко – кое-что из продуктов.

Грязнов любил такие дни. Обилие работы поглощало его целиком. Он забывал про еду, про отдых, про необходимость готовиться к занятиям. После операции в Рыбацком переулке он оживился и еще с большим рвением стал выполнять поручения группы.

Выслушав указания Ожогина, Андрей торопливо вышел из дому. Ему хотелось самостоятельно решить стоящие перед ним вопросы. При Никите Родионовиче, всегда внешне спокойном, не повышающем голоса, он чувствовал себя мальчишкой, школьником, робко высказывал свою точку зрения, иногда терялся, говорил не то, что следует. С первых же дней их совместного пребывания в городе, да, пожалуй, еще и раньше, – по пути в город, в лесу, – он ощущал на себе влияние Никиты Родионовича. Обычно Андрей считал невозможным не соглашаться с его доводами, не прислушиваться к его советам. Разбираясь в своих чувствах, Андрей не мог не признаться самому себе, что после сближения с Никитой Родионовичем он часто начинал смотреть на вещи глазами Ожогина. «И он всегда остается прав», – размышлял Андрей. Грязнов так увлекся своими мыслями, что не заметил, как его догнал Изволин.

– Сколько ни думай, пороха не выдумаешь, – приветливо улыбнулся старик. – Куда стопы направил?

– К вам, Денис Макарович. Радиограмму набросали...

– Так, так...

– А вы откуда в такую рань?

Денис Макарович подмигнул. Его дело стариковское, ревматизм донимает, сидеть не дает, вот он и прогуливается.

Андрей, конечно, не поверил этому. Он знал отлично, что Денис Макарович не из тех стариков, которые позволят себе чуть свет бесцельно бродить по городу Андрей ухмыльнулся, но промолчал.

У Изволиных на дверях висел замок. Денис Макарович, покряхтывая, нагнулся, пошарил рукой под плинтусом и извлек из щели ключ.

– А где же Пелагея Стратоновна и Игорек? – поинтересовался Андрей.

– Крутятся где-то... Волка ноги кормят, – неопределенно ответил Изволин.

С содержанием радиограммы Изволим согласился. В ней сообщалось о двух выявленных предателях.

– Игната сейчас дома нет, – предупредил Денис Макарович, – ты иди к Заболотько и обожди его.

– Хорошо, – ответил Андрей, – мне им, кстати, кое-что передать надо, – и он показал на сверток.

– Ты подробности насчет Варвары Карповны слышал? – спросил Изволин.

– Знаю только, что она едва выжила.

Денис Макарович был уверен, что она выздоровеет. К нему вчера заходил Трясучкин. Врачи сказали, что одна пуля у Варвары Карповны засела между ребер, ее оттуда вытащили уже, а другая прошла повыше колена, не задев кости. Отцу она сказала, что ничего не помнит и как все произошло – не знает, проснулась от выстрелов. Два раза был у нее начальник гестапо Гунке, подробно расспрашивал, велел поместить в отдельную палату. Не будь ранений, Трясучкина, очевидно, так и не выкрутилась бы. Гунке впивается в человека как клещ, не оторвешь. Он бы заставил ее говорить.

– А Родэ? Наповал? – спросил Грязнов.

– Наповал, – махнул рукой Денис Макарович. – Игнат влепил в него пять пуль. Та, которая попала Варваре между ребер, сквозь Родэ прошла...

В дом Заболотько Грязнова впустила сама Анна Васильевна, только что вернувшаяся из управы, после работы. Она вздохнула и покачала головой. Ребятам все весело. Вое гогочут – и маленькие, и старенький.

– А что же унывать, Анна Васильевна? От этого положение их не улучшится.

– Оно-то верно, – согласилась тихая женщина, – только кругом так много горя.

В просторной кухне на войлоке, расстеленном на полу, лежали Заломов, Повелко и Борис Заболотько. Дым от махорки стоял коромыслом. Старик, лежа на боку и опершись на локоть, попивал воду из большой эмалированной кружки.

– Эх вы, лежебоки, – с напускной строгостью сказал Грязнов, – с вами социализм скоро не построишь. все болтовней занимаетесь да хаханьками...

– Шегой-то? – отозвался Заломов, приложив руку к уху.

– Вот вам и «чегой-то». Бездельники, говорю, вы!

– Ладно уж! Нас Игнат поедом ест, говорит, даром хлеб переводим, а тут ты еще, – начал оправдываться за всех Заломов. – Это Димка разворковался, а мы и уши развесили.

– А Игнат Нестерович где?

Тризна, оказывается, еще не появлялся, но его ждали с минуты на минуту. Он обещал занести хлеба для «настоящих подпольщиков», как называл Заломов себя и Повелко.

Едва Грязнов опустился на войлок, как пришел Игнат Нестерович. Он развернул мешок и положил на стол две невысоких, похожих на кирпичи, свежеиспеченных буханки черного хлеба.

– А я с телеграммой, – сказал Андрей.

Тризна посмотрел на часы.

– Пойдем, – заторопился он, – у Леонида скоро сеанс.

Говорят в народе, что беда к беде тянется. Поговорка эта нашла свое подтверждение и в доме Тризны. Его единственный сын Вовка, в котором и жена и особенно сам Игнат Нестерович души не чаяли, заболел брюшняком и лежал сейчас в нетопленной комнате; Евгения Демьяновна готовилась снова стать матерью. За ее здоровье Тризна опасался. Евгения Демьяновна часто теряла сознание и подолгу не приходила в себя: сказывались голод, нужда и вечные волнения, вызываемые боязнью за мужа, шедшего на опасные предприятия.

Игнат Нестерович и Андрей стояли у постели больного Вовки. Малыш бредил. Его ввалившиеся щечки пылали жаром, глаза напряженно, но бессмысленно перебегали с одного предмета на другой. Вовка то и дело высвобождал из-под одеяла тоненькие, прозрачные ручонки, силился встать, но Игнат Нестерович любовно водворял его на место я укрывал до самой шеи.

– Спи, карапуз мой... Закрой глазки, родной, – необычно мягко просил сына Игнат Нестерович.

Мальчик опять сбрасывал одеяло, бормотал что-то про скворцов, жаловался на убежавшего из дома кота Жулика, просил пить...

Бледная, едва стоявшая на ногах Евгения Демьяновна поила его с ложечки кипяченой водой. В глазах матери была такая безысходная тоска, такое беспредельное горе, что впечатлительный Андрей едва сдерживал слезы.

– Завтра отнесу его к деду, – сказал Игнат Нестерович, – он у него один внучонок, любимый...

– А зачем к деду? – спросил Грязнов.

– Один выход. Жена ляжет в больницу, кто же с ним останется.

Дед, отец Евгении Демьяновны, шестидесятидвухлетний старик, разбитый параличом, жил недалеко от них в собственном домике. Тризна не раз упрашивал старика оставить домишко и перебраться к нему, но тот наотрез отказывался. «Тут моя подружка померла, – говорил он, – тут и я богу душу отдам.»

– Сможет ли он за Володей ухаживать? – заедал вопрос Грязнов.

– Какой тут уход! Хорошо, хоть тепло будет. А дать лекарство и покормить он, конечно, сможет. Старик он заботливый и по дому без посторонней помощи передвигается. Ну что же, полезем к Леониду, – вздохнув, предложил Игнат Нестерович. – Женя, пойди к калитке, посмотри...

Леонид Изволин несказанно обрадовался приходу Андрея он его уже давно не видел.

– Какой тебя ветер принес? – -крепко пожимая Грязнову руку, спросил Леонид.

– Соскучился по тебе.

– Врешь, – засмеялся молодой Изволин, – этим тебя сюда не затащишь.

– Дела, дела привели.

– Вот это другой разговор.

Андрей уселся на топчан Изволина, и взгляд его невольно остановился на уже отпечатанных и окаймленных аккуратной узенькой рамкой листовках.

«В Полесской области, – читал Андрей, – оккупанты полностью уничтожили населенные пункты: Шалаши, Юшки, Вулавки, Давыдовичи, Уболять, Зеленочь, Вязовцы. В Пинской области только в трех районах сожжено сорок три деревни и умерщвлено четыре тысячи стариков, женщин и детей. В селе Большие Милевичи фашисты убили восемьсот человек, в Лузигах – семьсот, в деревне Хворостово в церкви во время служения были сожжены все молящиеся вместе со священником».

– Это так и было? – прервав чтение, спросил Грязнов.

– Выходит, так, – серьезно сказал Леонид. – Сведения точные, и я их уже передал на «большую землю».

– А насчет освобождения Новгорода, Красного Села и Гатчины тебе известно?

– Ха! Да про это уже все куры в городе кудахчут, – улыбнулся Леонид. – Не знал бы я, не знал бы и ты.

– Ну, уж это не скажи, – возразил Грязнов, – я об этом узнал в тот же день, сидя в тоннеле.

– Я и забыл... Правильно, – согласился Изволин.

– Вот насчет второго фронта хочется что-нибудь пронюхать, да никак не удается. Будет он или не будет? Что там слышно в эфире?

У Леонида кожа на лбу собралась в морщинки.

– Дела обстоят так, что пока второй фронт заменяется свиной тушенкой. А скоро второй фронт нужен будет нам, как козе модельные туфли. Зачем думать с втором фронте, когда есть уже три фронта: один на передовой, второй – в советском тылу, трудовой, а третий – в тылу у врага. Как-нибудь одолеем Гитлера и без союзников.

– Нет сомнения...

Андрей вынул текст телеграммы и передал Леониду:

– В сегодняшний сеанс... Важные сведения...

Изволин быстро пробежал текст глазами и, присев к столику, начал зашифровывать

Андрей осмотрел погреб. Все было попрежнему, в нишах лежали взрывчатка, боеприпасы, капсюли, запальный шнур, на стене висели винтовка и автоматы. Только в углу он заметил что-то новое, – там стояли большие кумачевые флаги на длинных древках.

– Для чего это? – полюбопытствовал Андрей, обращаясь к Тризне, сидевшему рядом с ним.

Но ответа не последовало. Игнат Нестерович, упершись локтями в колени и положив голову на руки, казалось, дремал. Его большие, широко открытые глаза смотрели в одну точку; он о чем-то думал. Может быть, о сыне, мечущемся в жару, или о жене, подавленной нуждой и горем. «Совсем плох», – подумал Андрей и отвернулся.

В глубокой тишине слышалось только постукивание ключа передатчика. Уже двадцать минут работал Леонид. Он принял две телеграммы и передал одну.

– Все! – сказал он, наконец, и сбросил с головы наушники. – Теперь расшифруем, что говорит «большая земля».

Игнат Нестерович очнулся и обвел глазами погреб.

– Давай закурим, – предложил он Андрею.

Грязнов достал пачку немецких сигарет и подал их Тризне. Тот поморщился и брезгливо отвел их рукой.

– Ну их псу под хвост, – сказал он мрачно.

– Возьми кисет под подушкой, – рассмеялся Леонид. – Вот уж ничего немецкого терпеть не может...

Андрей достал кисет с самосадом и подал его Тризне. Тот скрутил большую цыгарку и уже хотел закурить, как вдруг раздался радостный возглас Леонида:

– Братцы! Товарищи!

Тризна и Грязнов насторожились и вопросительна посмотрели на Изволина.

– Это же праздник! Нестоящее торжество!

– Что такое? Читай! – резко сказал Игнат Нестерович.

– Без ведома «Грозного» расшифровываю военную тайну. Слушайте! «Грозному» точка По вашему представлению награждены двоеточие орденом Красного знамени – Тризна Игнат Нестерович, орденами Красной звезды – Повелко Дмитрий Федорович и Заломов Ефрем Власович точка. «Вольный» точка».

Игнат Нестерович встал, выпрямился во весь рост, сделал несколько шагов и неожиданно упал на топчан. Его большое тело вздрагивало. Он плакал, плакал громко, как плачут дети.

Леонид и Андрей перепугались. Изволин подбежал к другу, наклонился над ним.

– Игнат... родной... что с тобой?..

– Подожди, Леня... подожди. – Игнат Нестерович забился в кашле.

Приступ был тяжкий, мучительный. Бессонные ночи, напряженная работа окончательно измотали надломленный организм Игната Нестеровича. Из горла его вырывался хрип. Наконец, он поднялся, сел на постели и, судорожно глотнув воздух, облизал красные от крови тубы. Руки ею дрожали. Леонид и Андрей уселись по бакам. Игнат Нестерович с трудом перевел дух и обнял друзей.

Нет, это еще не конец. Нет, нет! В такой день умирать нельзя. Спасибо родине. Он любил ее больше жизни. Нет, сегодня нельзя умирать. Он встал, прошелся по погребу, встряхнулся и твердо спросил своим обычным тоном, что пишут во второй телеграмме.

– Сегодня в двадцать три часа наша авиация будет бомбить железнодорожный узел, – сказал Леонид. Он осторожно взял из рук Тризны цыгарку. – Дай-ка я за тебя в этот раз покурю, по случаю высокой награды.

Игнат Нестерович подарил Леонида долгим благодарным взглядом.

– Снеси телеграммы Денису Макаровичу, – сказал он Грязнову, – а я побуду дома...

21

Никита Родионович был дома один. Болезнь все еще держала его в постели. Он успел перечитать почти все книги, что нашлись на полках этажерки, но и это занятие, наконец, надоело. Ожогин решил встать и перейти в зал, ему казалось, что там будет веселее. Легкий шорох, пружин тахты необыкновенно приятно подействовал на Ожогина. Он вытянулся и закрыл глаза. И сразу побежали мысли, воспоминания. Они чуточку волновали, уносили в далекое прошлое

Вспомнился брат Костя. Никита Родионович любил его, пожалуй, больше всех в семье. Перед глазами возникали годы детства, совместные прогулки, проказы. Как давно это было! Внезапно тревога защемила сердце. Никита Родионович вспомнил Саткынбая, который, может быть, уже встретился с Константином. Как тяжело будет Косте услышать страшные слова предателя: «Ваш брат с немцами». Ведь на фотокарточке его, Ожогина, собственноручная подпись. Не поверить трудно, невозможно.. Что станет делать Константин? Он, конечно, поступит так, как поступил бы на его месте Никита Родионович, узнав, что брат изменил родине. Тут сомнений быть не может. Но что подумает Константин о нем? Сможет ли допустить мысль, что его брат действительно перешел в лагерь врагов?

Нет, нет! Никита Родионович не хотел даже предполагать это. На «большую землю» послали две радиограммы, объясняющие положение дела. Их, конечно, поняли и приняли меры. «Гостя» встретят как полагается, Константин, вероятно, уже все знает и поможет устроить посланцу Юргенса достойный прием.

Никита Родионович улыбнулся от мысли о том, что Юргенс и на этот раз просчитался. «Да, многого Юргенс не знает, а если бы знал, то я, наверное, не лежал бы сейчас на этой тахте», – подумал Ожогин.

Не знает Юргенс и того, что никогда ни отец, ни брат Ожогина не подвергались никаким репрессиям. Отец и мать были честными советскими людьми и вместе с двумя сыновьями до двадцать второго года жили здесь, в этом самом городе, а затем перебрались на Украину Там их и застала война. Отец и мать погибли одновременно. Машина, на которой они эвакуировались из Харькова, попала под бомбежку. Ни один из пассажиров в живых не остался. Никита Родионович и брат Константин были в то время на фронте. Константин после ранения попал в Ташкент и оттуда написал старшему брату письмо. Никита Родионович получил его перед самой выброской в тыл врага, к партизанам. Константин сообщал, что левая рука его не сгибается – поврежден локтевой сустав, поэтому приходится остаться в тылу, и опять взяться за геологию.

Никите Родионовичу сейчас очень хотелось взглянуть на Константина хотя бы одним глазком, на какую-нибудь минутку. Просто посмотреть. Никита Родионович пытался мысленно представить лицо брата, но это ему не удавалось. Он закрывал глаза, вспоминал последние встречи – и все безуспешно.

– Никита Родионович! – раздался звонкий голос Андрея, – Чрезвычайные новости.

Не раздеваясь, он сел на тахту и полез во внутренний карман пиджака. Достав обе телеграммы, он подал их Никите Родионовичу. Ожогин прочел, соскочил прямо босыми ногами на пол.

– Батюшки мои! Они знают о награждении? – спросил он радостно.

Андрей рассказал все подробно. Знает лишь один Игнат Нестерович, который остался дома и попросил Грязнова отнести телеграммы Изволину. Андрей решил забежать домой.

– У меня, кажется, и спина перестала болеть, – сказал Никита Родионович, улыбаясь.

– Это вам только кажется. Давайте договоримся так: я вас слушаю всегда, а вы меня хоть раз послушайте – полежите еще сегодня в постели...

Никита Родионович молчал. Но по выражению лица его Андрей определил, что, возражений не будет.

– Подожди, Андрейка, не то еще будет, – радостно сказал Денис Макарович, ознакомившись с содержанием радиограмм. – Игорек! Снеси-ка вот это все дяде Васе и скажи ему, что «весьма срочно». Лети, родной!

Игорек быстро оделся и убежал. Изволин был возбужден. Он взволнованно ходил по комнате и потирал руки. Потом позвал Андрея за собой во вторую комнату.

– Совершенно секретно, – сказал он шопотом и извлек из-за сундука четырехугольную глиняную посудину наподобие бутылки. Сдув с нее пыль, Денис Макарович достал граненую стопку с полки и наполнил ее густой красноватой жидкостью. – Пей! – подал он стопку Андрею. – Только по случаю сегодняшнего дня, а так берегу для Иннокентия Степановича.

Из той же стопки Изволин выпил и сам.

Напиток был крепок, и Андрею показалось, что он глотнул что-то очень горячее.

– А теперь пойдем вместе к Анне Васильевне, – предложил Денис Макарович.

На дверях дома Заболотько – замок. Изволин, как человек всезнающий, потянулся рукой к бревну, выступавшему вперед над самым дверным переплетом, и снял с него длинный ключ.

– Товарищи, дорогие! – громко сказал Грязнов, не обнаружив в комнате Повелко и Заломова. – У вас скоро пролежни образуются, еще лечить придется. А ну, выползайте на свет божий...

Но «подпольщики» не спали. Расположившись в кухне на полу, они трудились над копированием карты. Собственно, копировал один Повелко, а Заломов наблюдал за работой своего друга, изредка одобрительно покрякивая.

– Неправ ты, Андрейка, – с напускной строгостью сказал Денис Макарович, – оказывается, товарищи лежа трудятся. Их приветствовать надо.

– Нишего, нишего, – заговорил, вставая, Заломов, – мы малость отлежимся, а потом еще кое-што придумаем...

Изволин и Грязнов заинтересовались работой Повелко, но тот быстро спрятал карту и лист бумаги.

– Правильно, – одобрил Заломов, – надо соблюдать конспирацию.

Денис Макарович улыбнулся.

– Ты на войне был когда-нибудь? – спросил он Заломова.

– А как же, – ответил старик, почесывая спину, – всю германскую отстушал. А к шему это ты?

– К тому, что воевать-то воевал, а наград не имеешь...

– Шего нет – того нет. Не заслужил. Сколько раз святого Георгия-победоносца просил, да так и не выпало. Бывало, молюсь богу, а в голову лезут разные практишеские мыслишки, вроде креста или медальки... Даже попу полковому на исповеди сознался...

Все рассмеялись.

– Ну, а поп что? – поинтересовался Изволин.

– Шего поп... Я к исповеди перед атакой под мухой пожаловал. Не так уж штобы здорово, но нишего себе.. И заговорил насшет награды. Молодой, дурной был. Попик дал мне пару щелшков по затылку и говорит, што все у меня будет, когда я переселюсь в царство небесное. А я его спрашиваю: «А там как – хорошо?». Он говорит: «Ошень. И сшастлив тот, кто попадет туда». Тогда я ему и бухнул: «Коли там хорошо, шего ты сам здесь торшишь? Пойдем в атаку, а оттуда на пару в царство небесное».

– А он как?

– Он ротному накапал, а тот мне пять нарядов вне ошереди сунул заместо награды...

Денис Макарович поздравил Повелко и Заломова и объявил им, что они вместе с Тризной награждены орденами.

По-разному отнеслись «подпольщики» к сообщению. Заломов был так рад, что не смог скрыть своего чувства. Он даже не попытался спросить Изволина, кто и за что его наградил. Только все сожалел, что лишен возможности достать выпивку и обмыть такое радостное событие. Обыскав все шкафы и похоронки Анны Васильевны, Заломов наткнулся на бутылку с бесцветной жидкостью, но, понюхав, скривился – это была уксусная эссенция.

Повелко, обычно веселый и шутливый, в глубоком раздумье ходил по комнате.

– Чего нос повесил? – спросил его Грязнов.

Повелко остановился, посмотрел на Андрея, потом на Дениса Макаровича.

– Неужели это за электростанцию?

– Да, – сказал Денис Макарович.

– А не жирно?

– Нет, – ответил Изволин. – Награждение обязывает ко многому....

– Вот об этом-то я и думаю, – сказал взволнованно Повелко.

Противовоздушная оборона немцев узнала о приближении советских бомбардировщиков, когда они были еще на подходе к городу. Их встретили плотным зенитным огнем. Но самолеты уверенно шли к пели.

Грохот взрывов радостью отозвался в сердцах всех патриотов. Земля ходуном заходила под ногами. Осветительные ракеты повисли над вокзалом. В воздухе все звенело, завывало, рокотало.

Грязнов, подошедший к дому Юргенса, чтобы сообщить Кибицу и Зоргу о болезни Ожогина, застыл в недоумении. Из ворот вылетела на полном ходу легковая автомашина. За ней последовали вторая, третья. Когда ворота закрылись, часовой, знавший Грязнова, сказал:

– Никого нет. Гуляй.

Андрей удивленно пожал плечами и зашагал в обратном направлении. Уже на повороте его нагнал Игнат Нестерович, выбежавший из пекарни.

– Нам нечего бояться. Город не будут бомбить... Подались к вокзалу... – шепнул он Грязнову.

Прижимаясь к стенам домов, чтобы не попасть под осколки зенитных снарядов, Тризна и Грязнов заспешили к вокзалу.

Когда они добежали до здания Госбанка, где размещалось гестапо, к воротам подкатила крытая, окрашенная в белый цвет, машина с заключенными. Из кабинки выскочил гестаповец и, ругаясь, забарабанил кулаками в железную обшивку ворот. Вопреки установленным порядкам, ворота не раскрылись. Поразмыслив секунду, гестаповец вошел в парадное и скрылся в помещении. Вылез, не заглушив мотора, и шофер. Боязливо поглядывая на небо, он спрятался в нишу у ворот.

Решение пришло мгновенно. Игнат Нестерович одним прыжком оказался около шофера, схватил его обеими руками за грудь и так стукнул несколько раз о каменную стену, что тот, не издав ни единого звука, как мешок повалился на мерзлую землю.

Андрей, не предупрежденный Тризной, не знал, что делать.

– Угоним машину? – громко, без опаски, спросил Тризна.

– Угоним... – машинально ответил Андрей.

Оба быстро оказались в кабинке. Грязнов развернул машину в сторону вокзала и пустил ее полным ходом.

Слева раздались крики, выстрелы. Вдруг левая рука Андрея повисла как плеть. Он попытался поднять ее и положить на руль, но она не слушалась. Наконец, Андрей, превозмогая себя, рывком поднял руку и положил на руль. Теперь только он почувствовал обжигающую боль в плече и горячую кровь, струйками бегущую из рукава. Крепко стиснув зубы, он нажал на акселератор и машина понеслась по улицам города на бешеной скорости. Тризна указывал направление. Направо, потом налево, опять поворот, затем на Арсенальную. Шумно дыша, он схватил Грязнова за плечо. Андрей вскрикнул, скрипнул зубами, прикрыв на мгновение вехи, и со стоном проговорил:

– Руку пустите – мне неудобно...

Но Тризна не слышал и продолжал командовать. Опять налево, прямо, направо, вон в тот двор.

Машина влетела почти на полном ходу в разоренный двор на краю города, сбила при въезде небольшой деревянный столб, вкопанный в землю, и встала у кирпичной стены.

Игнат Нестерович выскочил из кабинки первым; Взглянув на дверку тюремной машины, он окликнул Грязнова и попросил принести что-нибудь тяжелое. Андрей ничего не слышал. Он с трудом вылез из кабины и удивленно осмотрелся. Его пошатывало от слабости.

– Не нашел? – спросил его отрывисто Игнат Нестерович.

– Что?

– Скорее же... Что ты стоишь?

– Эй! – крикнул Грязнов и застучал кулаком в стенку кузова. – Ломайте изнутри! Бейте!

– Да это не поможет, – с досадой проговорил Тризна.

Но это помогло. Внутри раздались голоса, глухие удары и, наконец, не дверка, а вся задняя стенка целиком отвалилась. Из кузова выпрыгнули, один за другим, девять мужчин.

– Спасайтесь, братцы... – глухо сказал им Игнат Нестерович. – Спасайтесь!..

– Кто вы? – спросил плотный мужчина, одетый в короткое пальто.

– Партизаны... – ответил Тризна. – Бегите, не теряйте времени...

Тризна посоветовал им итти через вокзал, там хоть и бомбят, но не так опасно. За вокзалом поселок, а там и лес. Затем он схватил Грязнова за рукав и потащил за собой через пролом в стене.

Неожиданно для Тризны Андрей остановился и, опершись рукой о стену дома, застонал. Игнат Нестерович тревожно обернулся.

Андрей молча показал на левую руку, ладонь которой была вся залита кровью.

– Что же ты молчал?

– Мне что-то тошно... – пробормотал Андрей.

– Скорее домой... – Игнат Нестерович взял Грязнова за правую руку. – Шагай быстрее, крепись. Надо уходить отсюда...

В стороне вокзала ухали разрывы бомб и огромное зарево полыхало в небе.

Никита Родионович хлопотал около Андрея, лишившегося сознания от потери крови.

Ожогин раздел друга, перевязал рану.

Два противоположных чувства боролись в нем. Он хотел резко и зло отчитать Грязнова, заставить его понять, наконец, что безрассудные поступки ни к чему хорошему не приведут, что ненужное геройство и поиски приключений могут погубить и его самого, и все дело, что он не может, не имеет права, как коммунист, как разведчик, ставить себя в один ряд с Игнатом Нестеровичем, Повелко и другими, не связанными таким заданием, как он и Ожогин. Никита Родионович хотел сейчас, сию минуту объявить Андрею, что не считает себя более связанным с ним, сообщить обо всем на «большую землю» и потребовать вывода Грязнова из дела, как человека, который заведомо идет на провал. Но... ему было до боли жаль Андрея.

– Дорогой мой... – тихо проговорил Никита Родионович и, наклонившись над юношей, поцеловал его влажный открытый лоб...