Текст книги "Тайные тропы"

Автор книги: Георгий Брянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

11

Перед рассветом в окно к Денису Макаровичу кто-то постучал, постучал тихо, одним пальцем. Изволин проснулся сразу. Не двигаясь, он прислушался, желая проверить, не ошибся ли. Через несколько секунд стук повторился. Денис Макарович осторожно поднялся с постели и на цыпочках подошел к окну. Оно, по обычаю, было завешено одеялом. Отодвинув его край, Изволин всмотрелся в темноту. У окна кто-то стоял, повидимому, мужчина: Денис Макарович разобрал очертания шапки на голове.

– Кто там? – приглушенно спросил Изволин.

Человек за окном приложил лицо к стеклу и ответил:

– Свой...

Голос показался Изволину знакомым, где-то он его слышал. Денис Макарович стал всматриваться в очертания лица, однако темнота скрывала его.

– Кто свой-то? – переспросил Изволин.

– Впустите, – проворчал незнакомец, – тогда и узнаете.

Денис Макарович медленно опустил одеяло и пошел к двери. Глубоко в сердце родилось волнение, оно усиливалось с каждым шагом. «Кто, зачем?» – беспокоила тревожная мысль. Изволин на секунду задержался у порога, потом решительно откинул крючок и распахнул дверь.

С улицы, пахнуло холодом. Изволин машинально застегнул ворот рубахи и выглянул наружу. Из темноты выплыла неясная фигура. Человек приблизился к двери, и теперь Денис Макарович ясно разглядел незнакомца. Он был одет по-крестьянски – поддевка, русские сапоги, на голове шапка-ушанка; лицо заросшее бородой, но молодое.

– Не узнаете, Денис Макарович? – устало проговорил незнакомец, поднимаясь на крыльцо.

– Нет, – ответил Изволин.

– А я вас сразу признал... по голосу...

Изволин промолчал. Он пытался вспомнить, где мог встречаться с этим человеком, но безуспешно. Однако, не было сомнения, что незнакомец знает его, Изволина, и пришел с каким-то делом.

– Пройдите, – сухо проговорил Денис Макарович и прислонился к косяку двери, пропуская в комнату гостя.

Когда дверь захлопнулась, незнакомец вздохнул и почти топотом попросил воды.

Изволин засветил коптилку, вернулся в переднюю и вынес ковш с водой. Незнакомец жадно припал к нему и, не отрываясь, осушил начисто.

– Ну, вот... теперь можно к разговаривать...

Денис Макарович принял пустой ковш и остановился у стола, намереваясь слушать.

– Я пришел с вопросом... Один человек интересуется: когда будут вареники с клубникой?

Лицо Дениса Макаровича просветлело, он улыбнулся.

– Когда привезешь Иннокентия. – Изволин подошел к гостю и крепко пожал ему руку. – От самого?

– От самого... Сашутку помните, вместе с Иннокентием тогда приезжал? Ну, так это я и есть.

– Вспомнил, вспомнил... А ведь я бы не признал.

– Да я и сам себя сейчас не узнаю, – гость погладил рукой обросшее лицо, – хоть в попы записывайся...

И гость и хозяин рассмеялись.

– Дело есть... – сказал тихо Сашутка, – серьезное дело

Денис Макарович пододвинул стул, сел рядом с Сашуткой и наклонил голову.

– Можешь говорить, чужих никого.

Гость говорил полушопотом. Изволин слушал внимательно, и чем больше подробностей он узнавал от Сашутки, тем серьезнее становилось его лицо.

– Плохо, плохо... – сказал Изволин. – Вот ведь неудача какая. Надо что-то делать...

Он встал, прошел в соседнюю комнату и, наклонившись над спящим Игорьком, осторожно коснулся головы мальчика.

– Сынок...

Игорек проснулся и удивленно посмотрел на Дениса Макаровича.

– Сынок, – шепнул Изволин, – быстро оденься, пойдешь к Никите Родионовичу.

12

Морозное утро висело над городом. Снег не падал, но в воздухе блестели, переливаясь в лучах негреющего солнца, мириады порхающих серебристых звездочек.

Ожогин шел по усыпанной снегом узкой дорожке следом за Игорьком. Мальчик шагал быстро и уверенно, не оглядываясь, не останавливаясь. Он вывел Никиту Родионовича на окраину города. Здесь уже не было тротуаров, мостовая с протоптанными пешеходами тропинками вела на выгон. Вдали чернела стена соснового бора. Улица была безлюдна. Небольшие деревянные дома с палисадниками стояли поодаль друг от друга. Когда-то заботливо выращенные фруктовые сады поредели, деревья вырубили на топливо, лишь молодняк сиротливо поглядывал из-за заборов.

Игорек остановился возле рубленого, выходившего тремя окнами на улицу, домика, присел на лавку у ворот и поднял «уши» своей шапчонки. Это условный сигнал. Ожогин замедлил шаг. Игорек поднялся с лавки, прошел несколько домов и повернул навстречу Никите Родионовичу – он проверял, нет ли хвоста за Ожогиным. Убедившись, что улица пуста, Игорек юркнул во двор. Его примеру последовал и Никита Родионович.

Во дворе их встретил звонким лаем небольшой, но очень лохматый пес. Он рвался с привязи, бросался к калитке, и Ожогину пришлось задержаться у самого входа.

На лай из дома вышел высокий, худой мужчина, в котором Никита Родионович, по описанию Изволина, без труда признал Игната Нестеровича Тризну. Большие глаза его, кроме скорби и тоски, казалось, ничего не выражали. Он был одет в поношенный шерстяной свитер и лыжные брюки, заправленные в сапоги.

– Верный! На место! – крикнул Тризна и, схватившись рукой за грудь, закашлялся. – Проходите в дом, а то он не успокоится.

Пес, виляя кудлатым хвостом, послушно полез в деревянную будку.

Дом состоял из двух комнат и передней. Внутри было чисто, уютно. Но на душе у Никиты Родионовича сразу же стало тягостно, тревожно, будто сюда вошло горе, и изгнать его невозможно. Вероятно, это впечатление создавал своим видом безнадежно больной Тризна.

Когда Игнат Нестерович усадил гостей и заговорил, гнетущее чувство рассеялось. Говорил Тризна приятным грудным голосом, отрывисто, глухо покашливая.

– Товарищ Ожогин?

– Да.

– Говорил мне о вас Денис Макарович... – Тризна посмотрел на Ожогина долгим, внимательным взглядом. – Обещали передатчик наладить...

– Обещал попытаться, – сказал Никита Родионович.

– Что ж, это все одно... Раз знание есть в этом деле, значит, и наладите.

Тризну опять потряс приступ мучительного кашля. Лицо Игната Нестеровича исказилось, потемнело. Он придерживал рукой грудь, пытаясь хоть немного облегчить боль.

«Тает парень на глазах, – сказал о Тризне Денис Макарович, – жить ему осталось немного.» Сейчас Ожогин вспомнил предсказание Изволина. Тризна, видимо, и сам понимал, что дни его сочтены. Может быть, поэтому он был так мрачен и неразговорчив, так торопится в делах, стараясь их решить скоро и наверняка. Никита Родионович никак не мог представить, чтобы изнуренный болезнью Тризна мог убить среди белого дня, на центральной улице эсэсовца. Но теперь, увидев, старого пролетария, сразу понял – Тризна может. Этот человек горел внутренним буйным огнем и для него любое дело, грозившее неминуемой гибелью, не страшно. Зная, что жить ему осталось немного, Тризна хотел отдать свои последние дни ради счастья тех, кто может жить и насаждаться им. От этих мыслей Ожогину стало нестерпимо тяжело. Он отвернулся от бьющегося в кашле Тризны и стал смотреть в окно. День разгорался ясный, солнце особенно ярко светило, купаясь в сверкающем инее, покрывающем крыши домов, деревья, землю. Лучи его падали на подоконник, на угол стола.

Наконец, кашель у Тризны стих, он тяжело вздохнул.

– Вы слышали что-нибудь о гестаповце Родэ? – неожиданно спросил он Ожогина.

Никита Родионович задумался. Родэ? Кажется, о нем он что-то слышал. Фамилия знакомая.

– Родэ бешеная собака, – мрачно сказал Тризна и после небольшой паузы добавил: – Никто из его рук не вышел живым.

Никита Родионович силился понять смысл сказанного, ему хотелось знать, почему Тризна заговорил вдруг о Родэ.

– Родэ тоже умрет... – закончил Тризна, – и умрет раньше меня.

Ожогин снова с недоумением посмотрел на собеседника. Возможно, конечно, что Родэ умрет раньше Тризны, но он все еще ничего не понял. Уж не разговаривает ли Игнат Нестерович сам с собой.

– Я его убью, – твердо сказал Тризна.

– Вы? – удивленно спросил Никита Родионович.

– Да, я. И вы мне в этом поможете. – Он поглядел испытующе на Ожогина. – Зачем вы скрываете свои возможности?

– Я вас не понял... какие возможности? – смог лишь сказать Ожогин.

Тризна сразу не ответил, а выдержал небольшую паузу.

– Мне известно, что к вам благоволит дочь Трясучкина...

– Ба! Вспомнил! Простите. – Никита Родионович хлопнул себя по лбу и рассмеялся. – Вот, оказывается, где я слышал об этом гестаповце Родэ.

– То-то... Забыли.

– Забыл, каюсь, но еще не пойму, чем я могу помочь.

Игнат Нестерович посмотрел на сидящего туг же Игорька. Тот, казалось, увлекся книжкой и не слушал взрослых.

– Поди-ка, хлопчик, к тете Жене и Вовке. Они там скучают без тебя, – сказал Тризна Игорьку.

Иго-рек положил книжку на подоконник и направился во вторую комнату. По выражению его лица можно было понять, что он отлично догадывается, зачем его посылают к тете Жене, – он в комнате лишний.

Игнат Нестерович прикрыл за Игорьком дверь и, откашлявшись в кулак, вновь сел против Никиты Родионовича.

– Надо использовать это, – начал он.

– Что «это»?

– Как что? – нервно спросил Тризна. – Я говорю о расположении к вам дочери Трясучкина.

– А-а... Так, так.

– Надо ответить взаимностью.

Никита Родионович несколько раз погладил свою густую шевелюру. Вспомнилась агрессивная тактика Варвары Карповны, и ему стало не по себе. Он повел плечами.

– Ответить взаимностью?..

– Это редкая возможность, – тихо продолжал Игнат Нестерович. – Вы не представляете себе, какое чудовище этот Родэ.

Тризна коротко рассказал о нем.

Родэ – садист. На допросах он жестоко истязает свои жертвы, глумится над ними. Он изнасиловал и задушил собственными руками дочь патриота Клокова, отказавшуюся указать местонахождение отца. От его рук погибли патриоты Ребров, Мамулов, Клецко, Захарьян. Все, кто попадал в руки Родэ – виновный или невиновный, уже не выходил на свободу. Родэ – животное в образе человека.

– Ну, хорошо, – спокойно прервал Ожогин. – Допустим, что я отвечу взаимностью. А что из того? Что это даст?

– Вы узнаете через нее все необходимое о Родэ.

– Именно?

– Чем он вооружен, где ночует, расположение комнат в его квартире – все, все. Я бы на вашем месте обнадежил Трясучкину. Она ищет мужа. Пообещайте ей жениться, что ли, но объясните, что совместная жизнь может начаться лишь после окончания войны.

– Да-а. Роль не совсем приятная, но если дело требует, считаться с настроениями не приходится. Хорошо! Я подумаю.

– Ну, вот и договорились... Теперь я сведу вас на радиостанцию.

Игнат Нестерович позвал из второй комнаты жену и познакомил ее с Никитой Родионовичем. Она назвала себя Евгенией Демьяновной. Ей было не больше двадцати шести – двадцати семи лет. Бледное, болезненное лицо, продолговатые глаза, губы с поднятыми уголками, мягкий овал лица.

– Мы пойдем, Женя, – коротко сказал Игнат Нестерович, – а ты с ребятами посмотри за улицей.

Видимо, уже не раз приходилось Евгении Демьяновне выполнять обязанности дозорного. Не задавая никаких вопросов, она кивнула головой, оделась и вместе с сыном – мальчиком лет пяти – и Игорьком вышла из дому.

– Мучается, бедняга, – с какой-то непередаваемой грустью сказал Тризна, глядя вслед ушедшей жене, и начал свертывать цыгарку из махорки.

– Зачем вы курите?

– Какая разница, – мрачно ответил Игнат Нестерович и безнадежно махнул рукой. – Не все ли равно!

В комнату вернулся Игорек и сообщил, что на улице никого не видно.

– Тогда пойдем.

Игнат Нестерович повел Ожогина во двор, огороженный с одной стороны кирпичной, а с другой – деревянной стеной. В глубине стоял большой, покрывшийся от времени грязно-зеленым мохом, рубленый сарай с лестницей, ведущей на сеновал.

Тризна подошел к собачьей будке. Пес, ласкаясь к нему, махал хвостом. Но, почуяв Ожогина, зло зарычал.

– Свой, Верный, свой, – успокоил пса Игнат Нестерович и отодвинул в сторону будку. Под ней оказалось деревянное творило, замаскированное сеном.

– Когда-то погреб был, а теперь мы его для других целей приспособили, – пояснил Игнат Нестерович и поднял творило. – Лезьте, а я подержу...

Деревянная лесенка в восемь-десять ступенек круто повела вниз. Подталкиваемый сзади Тризной, Ожогин сделал в потемках несколько шагов и остановился перед деревянной стеной. Но это оказалась дверь, ведущая непосредственно в погреб.

Игнат Нестерович открыл ее, и Ожогин увидел освещенного двумя коптилками человека. Он сидел в углу погреба за небольшим столом и слушал радио.

– Знакомьтесь! Леонид Изволин.

Бросив взгляд на вошедших, молодой человек поправил наушники, продолжая что-то записывать на листке бумаги.

– Очередной прием, сейчас новости узнаем, – сказал Тризна и пододвинул Никите Родионовичу пустой ящик.

Ожогин сел, осмотрелся. В погребе было тепло. Позади стола, вплотную к задней стене, стоял широкий топчан с матрацем и подушкой. Топчан был велик, и Никита Родионович подумал, что сколотили его, очевидно, здесь – пронести через творило такую большую вещь было невозможно. В стенах виднелись глубокие квадратные ниши, а в них – прессованный тол, аммонал, капсюли, детонаторы, мотки запального шнура, ручные гранаты, зажигательные шарики. На деревянном колке, вбитом в стену, висели два дробовых ружья, русская полуавтоматическая винтовка и немецкий автомат.

– Наша святая святых, – мрачно сказал Игнат Нестерович и сдержал просившийся наружу кашель.

– А не опасно? – спросил Ожогин, кивнув в сторону ниш.

Тризна пожал плечами. Конечно, опасно, соседство не особенно приятное, но ничего другого не придумаешь. Приходится мириться.

Окончив прием и выключив питание, Леонид сбросил наушники и, подойдя к Никите Родионовичу, протянул руку:

– Здравствуйте... давно вас поджидаю.

Леонид был почти копией старика Изволина, он был очень похож на него глазами и всем обликом. Как и отец, он был нетороплив в движениях, видимо, спокоен по характеру и так же чуточку близорук. Леонид предложил сейчас же посмотреть рацию. Сколько времени он бьется над ней, а ничего не получается.

Марка рации была знакома Никите Родионовичу. Он вынул лампы, детали, разложил их на столе и принялся проверять аппаратуру.

– Вы тут безвыходно? – спросил Никита Родионович Леонида.

Тот развел руками. Что ж поделаешь! Он в этом городе вырос, появляться на улицах опасно, сразу признают.

Разница в годах Леонида и Тризны была небольшая, но Игнат Нестерович, казалось, годился в отцы молодому Изволину – так подкосил его туберкулез.

– Ты говорил с товарищем Ожогиным насчет Родэ? – обратился Леонид к Тризне.

Тот коротко кивнул головой.

– Ну и как?

– Как будто договорились. План осуществимый.

– Да, его можно выполнить, – добавил Ожогин, – если кое-какие обстоятельства не помешают.

Тризна и Изволин выжидательно посмотрели на Никиту Родионовича.

Ожогин объяснил:

– Мы с Андреем в опасности, – и протянул Леониду записку командира партизанской бригады Кривовяза, доставленную Сашуткой.

Изволин прочел вслух.

– «Один из ваших «двойников» – Зюкин Семен бежал из леса, поиски не привели ни к чему. Куда направился, не знаем, думаем, в город к Ю... Принимайте меры с помощью И. И. С. К.».

Тризна заявил, что он пока ничего не понимает. Ожогину пришлось пояснить: роль одного из братьев Зюкиных выполняет он. Если Зюкин дойдет до Юргенса, то дело провалится.

Помолчали. Леонид подошел к столу и задумался. Ожогин добавил, что в случае провала его и Андрея под удар ставится и Денис Макарович. Об их знакомстве знают Юргенс, Трясучкин и его семья.

– Да-а... – протянул Тризна, – положение серьезное...

– Однако, нет уверенности в том, что этот самый Зюкин направился в город, к Юргенсу, – начал обдумывать вслух Леонид. – Вероятнее всего, бежал в деревню, – там спокойнее.

Ожогин опроверг это предположение. Зюкин уже связал свою судьбу с немцами, партизанам он известен как предатель, и ему одна дорога – к врагу. Там ему, и защита, и надежды на будущее. К тому же, он наверняка будет мстить за брата. Зюкин – человек злой.

Тризна и Леонид не могли не согласиться с доводами Никиты Родионовича.

– Убрать надо, – бросил Тризна. – Найти и убрать.

– Как же ты себе мыслишь найти незнакомого человека? – спросил Леонид.

– Усилить наблюдение за домом Юргенса. Приметы Зюкина опишет Никита Родионович.

– Если он пойдет к Юргенсу. А если нет? – опять выразил сомнение Леонид.

Ожогин поддержал Тризну. Условия требуют явки Зюкина в дом Юргенса в двенадцать часов ночи. Он, пожалуй, придет. Это весьма вероятно.

– Но необязательно, – возразил Леонид.

– Зюкин не знает, что здесь есть его «двойник», – пояснил Ожогин.

– Но догадывается, или, хотя бы, предполагает, – добавил Леонид. – Не ребенок ведь он! Ведь, бумажку у него тогда отобрали. Впрочем, я не возражаю, это. единственный выполнимый план – встретить его у дома Юргенса. Приметы Зюкина следует описать поподробнее и дать всем нашим.

Ожогин почувствовал некоторое облегчение, будто опасность, грозившая и ему и Грязнову, уже предотвращена. Он с увлечением начал копаться в передатчике.

13

На правой ноге у Игорька конек «снегурочка». Привязав его крепко к ботинку, мальчик с азартом катается по скользкому, обледеневшему тротуару Садовой улицы. Маршрут у Игорька невелик – от угла до пекарни и обратно. Отталкиваясь левой ногой, он ловко скользит по снегу. На углу Игорек останавливается и усиленно трет руки: без рукавичек холодно.

К вечеру мороз усилился, пальцы стынут, и мальчик то и дело дует на них. Вот уже целый час, как он курсирует около дома Юргенса, не выпуская из поля зрения его крыльцо. К Юргенсу опять зашел человек, незнакомый Игорьку. Его внешний вид не совпадал с приметами Зюкина, но все равно надо дождаться, когда он выйдет, и проследить за ним.

Солнце медленно опускалось за крыши домов, холодные лучи косо падали на макушки обледенелых деревьев, на трубы дома Юргенса. Улица погружалась в полумрак, крепчал мороз.

Игорек с тревогой поглядывал на дверь дома – его пугала близость темноты. Он все чаще тер руки, чаще дул на них, но это мало помогало. Приходились пускать в ход снег: он, жесткий, колючий, морозный, вызывал боль в пальцах, но зато руки разогревались. Игорек нещадно растирал их снегом.

– Сколько еще он будет там сидеть, – зло шептал мальчик.

Улица пустела. Мимо прошла с ведрами пожилая женщина и удивленно посмотрела на Игорька.

– Шел бы домой, замерзнешь ведь...

Игорек шмыгнул носом, лихо проехал до самой пекарни и здесь остановился. Из подвала дома шел приятный аромат свежеиспеченного хлеба. Каждый раз, задерживаясь здесь, Игорек жадно втягивал в себя вкусный запах. Хотелось есть. Мальчик нет-нет да и сглатывал слюну, мечтая о румяной краюшке.

Стемнело. Звонко скрипел снег под ногами. Игорек остался один на улице. Он приуныл. Ему вдруг подумалось: «А что, если человек совсем не выйдет до утра – что тогда делать?». Мальчик встал у дерева и, прислонившись к холодному стволу, стал прислушиваться. Улица замерла, ни звука.

«Так и замерзнуть можно», – подумал мальчик. На щеку выкатилась одинокая детская слезинка.

Прошла еще минута, руки стали коченеть. Уже не хотелось их тереть.

Внезапно дверь парадного отворилась, на тротуар упал сноп электрического света. Из дома Юргенса вышел человек. Игорек оживился и мгновенно забыл про холод.

Дверь вновь захлопнулась, стало темно. Но на белом фоне снега Игорьку четко видна была фигура шагающего человека. Он прошел до угла и завернул за него. Игорек торопливо снял с ноги конек и побежал следом.

Ночью, когда Ожогин и Грязнов занимались у Кибица, неожиданно явился служитель Юргенса.

– Господин Ожогин, прошу за мной, – сказал он сухо

Никита Родионович чуть вздрогнул. Ночной вызов с занятий был необычным. Друзья переглянулись. После записки, принесенной Сашуткой, они жили в постоянной тревоге.

Кибиц отрицательно относился к срыву занятий, всегда ругался, когда это случалось, но на этот раз как-то странно посмотрел на своих учеников и хихикнул.

«Что бы это значило?» – думал Никита Родионович, не спеша одевая пальто. Андрей стоял рядом и смотрел в лицо друга, ища ответа на тот же вопрос.

Ожогин вышел вслед за служителем. Ею беспокоили подозрения: неужели Зюкин уже в городе и виделся с Юргенсом? Тогда все пропало. Никакого выхода нет. Шагая по двору, Никита Родионович взвешивал все «за» и «против». Меры предосторожности, принятые группой Изволина, не снимали угрозы появления предателя Зюкина в доме Юргенса: ведь он мог связаться с ним через другое лицо или же по телефону. А если это так – провал неизбежен. Надо принимать меры. Бежать, бежать сейчас, пока еще не зашли в дом Юргенса. Пропуск в кармане, и пока хватятся – можно надежно укрыться. Никита Родионович окинул взглядом шедшего рядом служителя. Ударить, сбить с ног, пожалуй, не удастся – он слишком крупен. Единственный способ – остановиться, закурить, отстать на несколько шагов, а потом махнуть через забор на улицу. Однако, мысль сейчас же вернулась к Андрею: что будет с ним? Он в руках Кибица, – оттуда не уйдешь. Спасешься сам, а что с остальными?

Вступили на крыльцо. Служитель открыл дверь.

В приемной, как обычно, – тишина. Прошли сразу же в кабинет Юргенса. В кабинете были двое: на своем постоянном месте сидел Юргенс, а за приставным столиком – незнакомый человек в штатском.

Ожогин подошел к столу и поздоровался. Юргенс сдержанно ответил на приветствие, а незнакомец молча и вопросительно посмотрел на Никиту Родионовича.

Лицо у незнакомца было белое, с энергичным подбородком. По возрасту он был значительно моложе Юргенса.

Никита Родионович заметил, что воротник и борта пиджака у гостя Юргенса обильно, точно мукой, усыпаны перхотью.

– Садитесь, – оказал тихо незнакомец, не сводя глаз с Ожогина.

Ожогин опустился в кресло против него.

– Когда в последний рае вы видели своего брата?

Никита Родионович посмотрел на Юргенса, как бы спрашивая: отвечать или нет на вопрос?, Юргенс пояснил:

– Оберштурмбаннфюрер Марквардт.

Ожогин встал.

Марквардт вновь пригласил его сесть. Он достал из бокового кармана авторучку и начал что-то чертить на листочке бумаги, лежавшем перед ним.

Молчание, нарушаемое лишь едва слышным поскрипыванием пера, продолжалось с минуту. Марквардт уставился в упор на Ожогина и спросил, понял ли он его вопрос.

– Да.

– Отвечайте.

Ожогин сказал, что в последний раз брата Константина он видал в сороковом году.

– Где?

– В Минске.

– Зачем брат попал в Минск?

Пришлось рассказать. Он, Ожогин, тогда работал инженером связи, а брат приехал повидаться с ним перед отъездом в Среднюю Азию.

– Его назначили в Среднюю Азию или он поехал по собственному желанию?

– Ни то, ни другое.

– То есть?

Никита Родионович объяснил, что брат вынужден был уехать туда. На севере он бывал, а в центре страны ни ему, ни самому Ожогину работу по специальности не давали, так как их отец был репрессирован.

Оберштурмбаннфюрер поинтересовался профессией брата.

– Инженер-геолог, – ответил Никита Родионович.

– Где он сейчас?

Ожогин пожал плечами.

– Скорее всего там же, в Средней Азии.

– А не на фронте?

– Нет. Он инвалид и от военной службы освобожден.

– А точное его местожительство?

Ожогин ответил, что затрудняется сказать. Судя по письму, которое он получил от брата перед самой войной, Константин имел намерение прочно обосноваться в Ташкенте, а удалось ему это или нет – неизвестно.

– Он писал из Ташкента?

– Да, из Ташкента.

– Обратный адрес указывал?

– Да. Главный почтамт, до востребования, – если это можно считать адресом.

Беседа с самого начала приняла форму допроса. Марквардт быстро задавал лаконичные вопросы, изредка поднимал голову и бросал короткие взгляды на Ожогина.

Юргенс в разговор не вмешивался. Сложив на столе руки, он, казалось, относился безучастно ко всему, что происходило. Сейчас не он был здесь старшим.

Марквардт поинтересовался отношениями Ожогина с братом, поинтересовался, имеет ли тот жену. Потом спросил:

– Если вы попросите брата оказать помощь вашему хорошему другу, он это сделает?

– Полагаю, что сделает.

– Даже, если он и не знает этого человека?

– Даже и в этом случае.

Оберштурмбаннфюрер протянул руку через стол к Юргенсу и пощелкал пальцами. Юргенс подал фотокарточку. Марквардт на несколько секунд задержал на ней свой взгляд и положил на стол перед Ожогиным. Это была фотография Никиты Родионовича.

– Пишите, я буду диктовать, – он подал Ожогину свою авторучку. – «Дорогой Костя! Посылаю свою копию с моим лучшим другом. Помоги ему во всем. Я ему обязан жизнью».

Марквардт навалился на стол, всматриваясь в то, что пишет Никита Родионович, потом добавил: «Как я живу, он расскажет подробно». Марквардт встал, и Ожогин только теперь мог заметить, что ростом он ниже Юргенса.

– Поставьте свою подпись...

Как только Ожогин покинул кабинет, Марквардт спросил Юргенса:

– Кто вам прислал этого, как его... узбека?

– Циглер. Он окончил школу.

– Давно?

– Шесть дней назад.

– Беседовали?

– Два раза.

– Ну и как?

– В Бреслау он на хорошем счету. Желаете его дело посмотреть? – Юргенс хотел уже открыть сейф.

– Не надо. Поговорим так. Пусть войдет.

Служитель пропустил в кабинет рослого, широкоплечего мужчину. Это был тот самый человек, за которым наблюдал Игорек. Остановившись посреди кабинета, вошедший вытянул руки по швам и представился по-немецки:

– Унтер-офицер Саткынбай.

Марквардт молча показал на кресло. Вошедший сел. Это был уже не молодой, лет за сорок, но хорошо сохранившийся человек без единого седого волоса. Уставившись неподвижным взором в пол, он ожидал начала разговора.

– Когда вы покинули родину?

– В двадцать четвертом году.

Юргенс заметил:

– Его отец, ханский советник и мударрис в медрессе, погиб от рук красных. Сам Саткынбай состоял кем-то при курбаши. После разгрома басмачей скрывался в горах, а затем перешел границу.

– Кур-ба-ши... кур-ба-ши, – поглядывая на потолок, произнес оберштурмбаннфюрер. – Это...

– Командир самостоятельного басмаческою отряда, – подсказал Юргенс.

– Сколько вам тогда было лет? – спросил Марквардт.

Саткынбай потер рукой лоб, подумал, потом сказал:

– Должно быть, двадцать.

– Сейчас вам сорок три?

Унтер-офицер утвердительно кивнул.

– Готовы вернуться на родину?

– Готов, – ответил Саткынбай без особого воодушевления, что заметил наблюдавший за ним Марквардт.

– Где жили все это время?

Саткынбай, не торопясь, рассказал, что с тридцать четвертого года живет в Германии, до этого три года был в Турции, откуда его вывез немецкий капитан Циглер, а в Турцию попал из Ирана. В Турции остался его старший брат – сотрудник эмигрантской газеты.

Тогда опять заговорил Марквардт. Он предупредил Саткынбая, что ехать придется надолго и оседать прочно. То, что предстоит сделать, требует не одного года. Надо освоиться с новой обстановкой, врасти в нее, восстановить старые связи, обзавестись новыми. С ним подробно будет говорить господин Юргенс, а он хочет обратите внимание на главное. Германии, да и не только ей одной, желательно видеть Узбекистан самостоятельным мусульманским государством, а не советской республикой. Задача состоит в том, чтобы найти людей, разделяющих эту точку зрения, и укрепить их уверенность в том, что такую цель можно осуществить. Надо искать проповедников, глашатаев этой идеи, всюду, где можно, приобретать новых, – пусть каждый из них осторожно внушает населению мысль о необходимости борьбы за мусульманское государство. Узбеки – мусульмане и религиозное чувство в них еще сильно. Это – первое, второе – хлопок. Большевики хотят превратить Узбекистан в страну хлопка. Они добиваются двух миллионов тонн сырца. Хлопок – это все. Это и ткань, и одежда, и вата, и порох. Имеющий хлопок сможет и нападать и защищаться. Пока Узбекистан остается советским, урожаи хлопка надо снизить до пределов возможного.

– Друзья у вас есть в Узбекистане? – спросил Марквардт.

– Есть, – ответил за Саткынбая Юргенс. – В конце ноября, мне сказали, два человека были заброшены.

– Хорошо, хорошо... дадим еще связь, которую надо использовать. На вашей родине живет русский инженер Ожогин, брат которого служит Германии, как и вы. Надо найти его и передать эту фотокарточку.

В половине второго ночи Саткынбая отпустили. Через пятнадцать минут подали лимузин для оберштурмбаннфюрера.

Проводив шефа до машины, Юргенс вернулся в кабинет. Верный своему постоянному правилу, он перед сном позвонил коменданту города и осведомился, все ли в порядке. С такой же целью последовал звонок начальнику гарнизона. Затем Юргенс проверил замки ящиков и сейфа. Когда рука его уже потянулась к выключателю, чтобы погасить настольную лампу, он заметил исписанный Марквардтом листок бумаги. На нем были небрежно начертаны музыкальный ключ, маленькая церквушка с колокольнями, парусная лодка, названия различных городов, женская головка... Юргенс хотел уже смахнуть листок в корзину. Внезапно он вздрогнул: на уголке бумажки рядом с большим вопросительным знаком было написано дробное число: 209/902.

Что это такое? Нелепое совпадение цифр или умысел? Неужели Марквардт знает о том, что пока не дано знать никому? Кто мог ввести его в эту тайну и тем более сейчас, во время войны? Чем это все может окончиться для него – Юргенса?

Он нервно зашагал по комнате. Бесчисленные догадки роились в возбужденном мозгу. Однако, ни одна из них не давала убедительного ответа на вопрос. Юргенс открыл боковой шкаф, налил стакан вермута и залпом выпил. Потом вернулся к столу, взял листок, намереваясь уничтожить его, но задумался и, аккуратно сложив его вчетверо, спрятал во внутренний карман.

Лишь только смолкли голоса в кабинете Юргенса, из внутренней двери пекарни, ведущей в тоннель, вышел, вернее – вылез, усталый Тризна. Он долго с надрывом кашлял, и когда приступ стих, сказал тестомесу:

– Посмотри за печкой, а я пойду... тяжело мне что-то сегодня.