Текст книги "Красная маска"

Автор книги: Георгий Ланин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

14. Серая шляпа

В конце июня, в седьмом часу Язин сидел в своем кабинете на четвертом этаже Управления КГБ. Справа от него на листе бумаги лежала темно-серая фетровая шляпа с черной креповой лентой. Шляпу нашел профессор Алоев близ сибирского кедра с тайником под корой. Язин ценил эту находку, ибо понимал, что она могла дать некоторое представление о наружности одного из участников секретной переписки.

Перед начальником БОРа лежала папка с материалами экспертизы, проведенной по шляпе. В трудных случаях Язин имел обыкновение размышлять вслух, и сейчас он спрашивал себя:

– Что представляет собой эта шляпа? Серая, фетровая, пятьдесят девятого размера, принадлежит крупному или высокому человеку. Фетр из кроличьего пуха, среднего качества. – Здесь Язин краем глаза прочитал первую строку экперт-документа: «Ворс низкий, длиной в 1,2 мм». Шляпе придана красивая обтекаемая форма. Это характеризует ее хозяина, как человека со вкусом, человека, для которого шляпа – привычный головной убор.

– Новая ли это шляпа или ношенная? – спрашивал себя Язин.

– Первое впечатление – шляпа новехонька. Однако экспертиза говорит: «Собственно, шляпа и креповая лента на ней мыты трижды. Сохранившиеся микрочастицы говорят, что в первый раз фетр мыли банным мылом. Далее идет наслоение детского мыла. В последний же раз применялся раствор воды с хлорной известью».

– Что следует из этого? – опять спрашивал Язин и отвечал:

– Поскольку шляпа чищена в сезон один раз, возраст ее должен быть не менее года. Ворс шляпы не слипся, мало примят, приглаживался платяной щеткой.

В это время дверь открылась, и в кабинет вошел Жуков, заместитель начальника БОРа. Это был рослый, атлетически сложенный человек с румяным лицом и детскими голубыми глазами. Язин продолжал рассуждения, не обратив на вошедшего ни малейшего внимания.

– Череп владельца шляпы широкий. Если исходить из вертикальной нормы, перед нами сфероидный череп явного брахиоида.

Язин перевернул шляпу, положив ее вверх полями. Жуков, не проронив ни звука, сел перед Язиным и стал рассматривать серую шляпу.

– Дальше. Хозяин шляпы коротко стрижен. Точнее говоря, он стрижется каждое лето…

– Из чего это следует? – перебил Язина Жуков.

Начальник БОРа ответил, не поворачивая головы и не отрывая взгляда от шляпы:

– Внутри обнаружено три седых волоска. Наш удивительный Жигалов описал их подробнейшим образом, – И Язин опять заглянул в папку: «Предъявлены три волоска длиной в 7мм, с нормальной луковицей и соединительно-тканным сосочкам, возрастом от 13 до 16 дней».

За клеенкой шляпы подложена свежая бумага. Это говорит, что после стрижки шляпа стала велика. Бумага сложена в 16 слоев, – достаточно толстая подкладка и бесспорное свидетельство того, что у человека густая шевелюра. Бумага под клеенкой потребительская, для пишущих машинок, формат 203 на 288 мм. Здесь в наши руки попадает первый намек – не знает ли хозяин шляпы машинописи?

Язин достал из папки сложенную в несколько рядов бумагу, извлеченную из-под клеенки шляпы, положил ее перед собой и, забыв о Жукове, вновь углубился в анализ, разговаривая сам с собой.

– На бумаге-вкладке сохранены отпечатки пальцев. Дактилоисследование говорит, что отпечатки подлинны, оставлены пальцами человека. В руках БОРа важная улика против врага – подлинные дактилоследы, по его недосмотру оказавшиеся за клеенкой.

Тут Язин замолчал, выровнял документы в стопку и, подтянув шляпу ближе, заговорил опять:

– Каково же лицо обладателя шляпы?

– У нашего противника лицо широкое, большое. Это нетрудно заключить из того, что жировые насалины на боковых частях внутренней клеенки значительно толще, чем насалины на лобно-затылочной части.

– Далее. Возраст человека более сорока лет.

– Из чего это следует? – не вытерпел Жуков.

Язин посмотрел в голубые, как бирюза, глаза заместителя и, не меняя интонации, спросил:

– Чем подтверждается, что возраст владельца шляпы около сорока? Жировые отложения, оставшиеся на клеенке, проанализированы Васьковым. Жир людей молодых, как известно, содержит больше влаги. По своей чудесной шкале Васьков и незаменимый Жигалов, независимо друг о друга, дали возраст от тридцати пяти до сорока лет.

Здесь Язин сделал самую длинную выдержку, с тех пор как вошел Жуков, и, весело посмотрев на своего заместителя, сказал:

– В наших руках, Юрий Ильич, теперь довольно точный портрет врага, ибо шляпа оставлена у кедра им, и никем другим. Постараюсь его воспроизвести. Это учитель средней школы, молодой еще мужчина около сорока лет. Высокий, с пышной, тронутой сединой шевелюрой на большой голове. Глаза светлые, вес более семидесяти четырех кило, руки большие, с длинными пальцами. На лето снимает волосы под бритву, ходит в сером костюме и коричневых туфлях, всегда до блеска начищенных. Одевается со вкусом, чистоплотен, всегда в свежей светлой сорочке. Прибыл в Сверкальск с Запада. Имеет собственную пишущую машинку, на которой печатает по слепой, то есть десятипальцевой системе. Дома пишет научную работу, скорее всего, педагогического характера. Женат, имеет много детей, честен, трудолюбив.

Жуков уже хотел было раскрыть рот и задать сразу несколько вопросов, как шеф перебил его. В серых глазах Язина пробежали лукавые огоньки.

– По вашим глазам, Юрий Ильич, вижу, что у вас по меньшей мере пять вопросов.

– Не меньше.

– Отвечу на них по порядку. Ваш первый вопрос – почему учитель?

На увеличенных отпечатках пальцев правой руки, – здесь Язин протянул Жукову пачку фотоснимков, – напомню, что они сняты с бумаги-вкладки, положенной под клеенку, дактилолинии стерты на концевых подушечках большого и указательного пальцев. Потертости эти химического характера. По таблице профессиональных потертостей пальцевых линий – это идет от мела, которым хозяин шляпы пишет на школьной доске.

Второй вопрос – почему средней школы? Анализ пыли на фетре говорит, что в ней содержатся микрочастицы произвольных бензола-крезола, а также щелочные составы. Это дезинфекционные средства наших школ. Что же касается места работы, то учителей-мужчин больше в средних школах, чем в семилетках.

Третий вопрос – о туфлях и цвете костюма и глаз. Думаю, на него можно не отвечать. Человек со вкусом, каким является наш объект, конечно, приобрел серую шляпу под цвет глаз. Серый же цвет к карим глазам не идет. Отсюда же цвет костюма и туфель: известно, что сочетание коричневых туфель с серым костюмом более приятно, нежели с черными.

Почему имеет машинку и знает слепой метод? На это ответить легче всего. Те же отпечатки на вкладке дают еще и концевые потертости на всех пальцах обеих рук. Они типичны для машинисток. Размеры потертостей говорят, что объект часто пользуется машинкой. Человек же, который много печатает, работая в школе, несомненно имеет собственную машинку. И спросите себя сами, Юрий Ильич, что может писать учитель сорока лет? Только труд по опыту преподавания! Вот вам еще один ответ на вопрос. С Запада же в Сверкальск учитель прибыл потому, что машинопись развита там больше, чем на Дальнем Востоке.

Наконец, вы хотели спросить, из чего видно, что он многодетен? Учитель средней школы, знающий машинопись, пишущий труд о собственном преподавательском опыте, аккуратный и чистоплотный, – напомню, что заселенность клеенки очень невелика, верх шляпы внутри чист, креповая лента тщательно мыта, – конечно, зарабатывает достаточно, чтобы приобрести себе летнюю шляпу. Но перед нами человек, который ходит в заячьем фетре, несмотря на жару. Только дети, только большая семья могут поглощать все его средства.

Язин замолчал и опять перевернул шляпу вниз полями.

– Выходит, что наш враг затаился под личиной учителя – многодетного, работающего, трудолюбивого? – спросил Жуков.

– В этом и заключается наиболее ценное, что дает нам шляпа. Я хочу сказать, что шляпа дает так же четыре необъяснимых противоречия.

Первое. Почему бережливый учитель, который чистит свою шляпу мылом и хлором, надевает ее и идет в хвойный лес, где ветви деревьев быстро испачкают шляпу смолой?

Второе. Почему на внутренней теменной части шляпы нет даже следов жира? А они ведь должны быть, так как ходьба по лесу, где ветви срывают с головы даже кепку, заставила бы человека нахлобучить ее на голову.

Третье противоречие. Почему противник, который имеет перчатки, снабженные ложными дактилолиниями, оставляет нам свои подлинные дактилоследы.

И четвертая нелогичность. Туфли, шляпа, галстук дают следствию столько материалов об их владельце, что только новички от разведки станут забывать их у мест тайных встреч.

– Значит, шляпа украдена у учителя и подброшена нам?

– Именно так. И мы должны найти этого учителя.

– Но как, товарищ полковник, наш враг мог знать, что он будет обнаружен у кедра, и как в нужный момент у него оказалась ворованная шляпа?

– Это пока не известно. Скорее всего, шляпа находилась у него про запас. Заметьте, Юрий Ильич, враг, даже полагая, что он неуловим, разбрасывает всюду дезориентирующие следы.

Мы должны, Юрий Ильич, сделать для себя три важных вывода, и это самое главное, что дала нам шляпа.

Первый. Похищенная шляпа говорит, что база врага или в Сверкальске, или в одном из наших городов.

Второй. Шляпа, подкинутая у кедра, – свидетельство того, что враг видел Алоева. Он видел, как было извлечено письмо из-под коры и видел, как с него сняли копию. Это означает, что враг больше не придет к кедру, а потому запишите задание: «Наблюдение за сибирским кедром в точке КА немедленно снять».

Третий. Самый важный вывод: действительная внешность противника, очень возможно, диаметрально противоположна внешности учителя. Я хочу сказать, что наш враг не высок, не кряжист, не обладает пышной шевелюрой и не стрижен. Можно пойти еще дальше и допустить, что пред нами не мужчина, а женщина.

– А теперь, Юрий Ильич, будем искать нашего честного многодетного учителя.

15. Лаборантка Орлова

В лабораторию Нилова вход посторонним был воспрещен, и не каждый работник НИАЛа мог видеть это царство искусственных алмазов. Сегодня, впервые за все время, Орлова стояла в огромной зале с шестью большими окнами, потрясенная видом приборов, машин, аппаратов по синтезу драгоценных камней. Левый угол лаборатории занимала высокая белая печь, похожая на огромный холодильник. На ней никелем горели ленты, квадраты и круги, похожие на иллюминаторы. Фасад печи заполняли циферблаты приборов с дрожащими на них зелеными, красными и желтыми стрелками. В смотровых окошках внизу мерцало ярко-белое пламя. Здесь ученые вели штурм тайн природы, и оружием им служили приборы, каждый из которых стоил сотни тысяч и даже миллионы рублей.

У самого входа, словно строй боевых солдат, тянулся длинный ряд двухметровых машин, формой похожих на пудовые гири и окрашенных в нежно-зеленый цвет. В центре лаборатории, бросая причудливые сизо-голубые тени, стояло фантастическое сооружение, похожее на змеящиеся корни тропического мангра. Подобно длинным щупальцам, оно опутывало желтыми гофрированными руками большую машину, напоминающую пианино и окрашенную в темно-красный цвет.

Каждый, даже самый мелкий прибор, вызывал у Орловой восторг. Ее красивая голова то поворачивалась к стенам из мраморных досок с черными рубильниками, то к столам с фосфоресцирующими кругами манометров, карбометров, перикулометров, предупреждающих, докладывающих и регистрирующих. В лаборатории чувствовался запах легкого угара. Было немного жарко. Где-то гудела скрытая вентиляция. Пол дрожал, как автомобиль с заведенным мотором.

Несмотря на дневной свет, на многих циферблатах горели разноцветные лампочки.

– Проходите, пожалуйста! – раздался откуда-то мужской голос, и только сейчас лаборантка увидела человека в углу лаборатории.

Орлова ступила вперед по зеленой дорожке. Ее ноги сразу же утонули в мягкой ткани, словно она шла по лесному мху. Пол блестел, словно полированный мрамор. В нем, как в тусклом зеркале, отражались тени машин, дрожали солнечные блики, двигалась тень самой Орловой.

Когда она была у стола, Нилов встал и придвинул ей кресло:

– Садитесь, пожалуйста, Нина Николаевна.

Орлова заметила, что стены приглушают звуки и что голос ее начальника едва слышен.

– Наконец-то вспомнили о нас, – с мягкой укоризной проговорил Нилов.

В НИАЛ Орлову приняли давно. В прошлом, по ее вине, в большом химическом кабинете произошел взрыв и пожар, за что она отбывала наказание. Красота лаборантки была исключительной, и Нилову казалось, что только внешность помогла Орловой вернуться к прежней работе. Отложив в сторону вычислительное задание, которое он готовил для электронной машины, Нилов помимо своей воли посмотрел на лицо лаборантки. Оно удивительно походило на лицо античной богини. Копна густых темно-каштановых волос резко контрастировала с необыкновенно белой кожей. Большие карие глаза горели умом, и Нилов прочел в них еще и девичью робость, и восторг перед секретной лабораторией, в которую ее только что перевели.

– У вас и страшно, и интересно, – звучным альтом проговорила Орлова. – И притом красиво. – Тонкие и черные как смоль брови лаборантки при этом чуть шевельнулись.

Нилов согласился глубоким кивком головы.

– Признаться, никогда не ожидала, что в стенах института может быть такое волшебство и все подобрано в тон, словно гарнитур для гостиной.

– Здесь последнее слово техники, – не без гордости ответил Нилов и опять посмотрел на румяное лицо лаборантки с ямочками на щеках. Он знал, что ей тридцать лет, хотя выглядела она значительно моложе, что муж оставил Орлову после приговора суда. И с первых же дней, как Нилов увидел Орлову, его стало тянуть к этой женщине, скромной и простой. И сейчас он был рад, что Орлова зашла в его царство и находится рядом с ним, чуть утомленная, но живая и восхищенная.

В это время большой экран перед столом ученого вдруг загорелся дымчато-оранжевым светом. Послышалось низкое гудение, затем шипение и на стекле возникло колышущееся ослепительно-белое пламя. Оно тянуло вверх свои живые струйчатые языки, и невидимая сила сжимала их в плоские, как мечи, ленты.

Орлова испуганно отшатнулась.

– Цветное телевиденье, – коротко пояснил Нилов, – передает процесс, идущий в камере синтеза. Там чудовищное давление, оно-то и гонит пламя вверх. Случись авария, и печь даст взрыв, после которого от лаборатории ничего не останется.

Лаборантка опасливо посмотрела в сторону эмалированной печи. Ее длинные ресницы задрожали. Тем временем пламя стало подниматься выше и выше, и вдруг взорвалось мириадами нестерпимо белых искр. Тотчас же стал виден черный стержень с сосудом-ромбом на его конце.

– Геометрический тигель с углеродом, – пояснил Нилов. – В нем должен родиться алмаз.

Орлова смотрела теперь на экран, как завороженная. Нилов молчал и, двигая верньером, показывал лаборантке раскаленный желудок алмазной печи. Так же внезапно экран потух, и только легкое шипение говорило, что еще минуту назад он горел и будто дышал жаром.

– Позвольте, Нина Николаевна, познакомить вас с нашей лабораторией.

Орлова поднялась, и Нилов увидел, что она выше среднего роста, с изящной талией и высоким бюстом. Щеки ее раскраснелись, не тронутые косметикой губы горели вишней.

– Такая лаборатория, и вся для вас? – несколько осмелев, спросила она.

– Для синтетиков НИАЛа, в том числе и для меня.

– Вам мало алмазов в земле, вы хотите их печь как пирожки?

– Именно.

Орлова замолчала. Ей нравился заместитель невидимого Рублева с энергичным, как у Мефистофеля, лицом. В отличие от других мужчин, он не ел ее глазами, и Орловой казалось даже, что этот ученый не в состоянии выделить ее среди других женщин.

– Здесь вы печете только алмазы или другие камни тоже?

– Пока здесь один углерод. Но можно работать и с рубином, топазом, сапфиром.

Нилов держал себя просто, ничем не показывая, что он выдающийся ученый, а Орлова всего лишь его лаборантка. И от этого Орлова чувствовала себя легче и смелее.

– У вас готовые рецепты, или вы только экспериментируете? – спросила она, остановившись у белой, как молоко печи.

– Если бы был рецепт! – воскликнул Нилов. – Вся-то и беда, что мы изобретаем сотни рецептов в надежде, что один из них будет правильным. И для каждого рецепта своя температура, свое давление, свой катализатор. Если же нас постигнет неудача, эта печь пойдет на слом.

Тогда будем строить более мощную, с еще большим давлением и температурой.

Орлова повернула голову в сторону печи, и Нилов увидел точеный нос и бесконечно мягкую линию подбородка. Орлова быстро повернулась, успев поймать восторг в глазах своего руководителя.

– Но хоть крохотные алмазики у вас получаются? – спросила Орлова, и Нилов поймал в ее голосе нотку кокетства.

– Печь дарит нам самые неожиданные вещи, словно котел чародея. То мы извлекаем из тигля графит, то сажу черную и липкую, то камни опасные, как бомбы. Они взрываются, точно крохотные гранаты. Иногда мы получаем карбид бора – черный камень, более твердый, чем алмаз. Недавно печь родила нам вещество, которое шутя царапало металл, но, упав на стол, взорвалось облачком стеклянной пыли.

– Опасно! – сорвалось у Орловой. Нилов почувствовал, что она боится за него.

– С алмазами бывают неприятности, – согласился Нилов.

– И давно вы работаете с этими камнями?

– Давно, Нина Николаевна.

– Интересно, вы сами ведете работу, или вам помогают? – Орлова становилась смелее, помня о взгляде, который минуту назад на нее бросил Нилов.

– Помогает руководитель – академик Воронов.

– Интересно, какие неприятности бывают с алмазами?

Орлова смотрела на зеленые огоньки манометра в стене и, казалось, ей было совершенно безразлично, что ответит ей Нилов.

– Всякие бываю неожиданности. То взрыв, то утечка газа, то тепла, то похищение… – тут Нилов осекся.

– Похищение? – подхватила Орлова.

– Видите ли, – замялся Нилов, – недавно у нас прямо из сейфа исчез алмаз весьма внушительных размеров. А до этого из Главалмаза пропала целая коллекция камней. Вот был набор! – не удержался он от восхищения. – Все формы кристаллов! Начиная с октаэдров и сростков до волнистых и радиально-лучевых кристаллов!

– Целая коллекция? – недоверчиво протянула Орлова.

– Да! Пропала целая коллекция, все до единого. – Нилов спохватился. – Но это тайна, Нина Николаевна.

Орлова понимающе наклонила свою пышноволосую голову.

– И нашли преступника?

– Не знаю. МГБ нам не докладывает. Все делают молча. Вызовут, спросят, запишут и точка.

Орлова вдруг переменила тему разговора.

– У вас здесь так интересно, что у женщины прямо-таки глаза разбегаются. Вернусь домой, непременно буду читать об алмазах.

Минут через десять Нилов проводил лаборантку до дверей, взяв с нее обещание не забывать его алмазного царства.

16. Фигура во мраке

Для Рогова этот памятный вечер был полон событий таинственного значения. Назавтра предстояло пустить гидравлическую печь и подавать воду под особо высоким давлением. И вечером, после конца рабочего дня, трудолюбивый кочегар прошел в подвал, чтобы проверить механизмы, трубы и распылители угля. Его встретил запах угара и масла и знакомая влажная жара. Проверив механизмы подачи угля, моторы и гидроаппараты, Рогов сел за свой рабочий стол. Здание института давно опустело, и ни единый звук не доходил до котельной. Подвал представлял собой длинный просторный коридор, в который вели две широкие лестницы. В одном конце подвала находилась котельная Рогова. На другом конце в специальном помещении был вырыт аварийный колодец с электрической помпой. Между колодцем и котельной находились вспомогательные помещения, а также четыре больших склада с аппаратурой, химикалиями и запасными частями. Их двери, как двери котельной и колодезной, выходили в коридор.

В десятом часу вечера Рогову послышались чьи-то осторожные шаги. Выглянув в коридор, он ничего не увидел. В дальнем конце коридора, в сером полумраке, тусклым угасающим квадратом виднелось окно. Угадывались черные ступени лестниц. Шаги раздались вновь, и только сейчас Рогов различил черную фигуру, кравшуюся в сторону насосного помещения. Вечером НИАЛ обычно пустовал. «Кому бы это быть? – думал Рогов. – Ученые давно разошлись по домам. Тихон у себя во дворе. Вахтеры не могут бросить свой пост». Тем временем фигура уже была у окна, и Рогов понял, что, несмотря на бесшумность шагов, неизвестный двигался быстро, даже торопливо. Фигура задержалась у входа в последний склад, где хранились химикалии для института, и скрылась в колодезном отделении.

Первой мыслью Рогова было окрикнуть неизвестного, но его остановило чувство осторожности. Синяя роба скрывала кочегара в темноте и, сбросив туфли и схватив в руки гаечный ключ, он вышел из своего укрытия. Прижимаясь к стене спиной и ладонью свободной руки, он перебежал до первой, затем до второй лестницы. Переводя дух и стараясь дышать как можно тише, Рогов ждал, что будет дальше. Но неизвестный все еще оставался в насосной. «Не мотор ли он хочет испортить?» – пробежало в его голове, и неожиданно Роговым овладел страх. Переборов себя и крепче сжав гаечный ключ, старик двинулся дальше. Добравшись до четвертого склада, он осторожно толкнул рукой дверь, а затем посмотрел в замочную скважину. Дверь не шелохнулась. Значит, человек скрылся в насосной.

Ступая на носки, Рогов пошел к окну. Вот оно совсем рядом. Окно уже потемнело. Прутья защитной решетки таяли в нем. Рядом был вход в насосную. Ступая еще тише, Рогов осторожно заглянул в помещение. Два окна бросали внутрь его едва различимый свет. Чернел квадрат крышки колодца. В углу стоял мотор в темном чехле, похожий на большую катушку ниток. На стенах угадывались трубы. Но человек бесследно исчез. Лишь стоял незнакомый запах – ядовитый и едкий, будто кипятили серную кислоту. Рогов отчетливо видел кравшуюся фигуру, и сейчас он был растерян. Дорожа каждой секундой, старик опять кинулся к четвертому складу, но его дверь была заперта. Не поддалась и дверь третьего склада. Вернувшись обратно, кочегар ощупал чехол на моторе, готовый в случае появления незнакомца спрятаться за машиной. Но, кроме твердого кожуха мотора, под чехлом не было ничего. Все также на цыпочках он бросился к колодцу, но несмотря на все его усилия, крышка даже не шелохнулась. «Не прошел ли человек через окно?» – наконец, догадался старик, но стальные решетки стояли крепко и неподвижно.

Кочегар растерялся. «Видно, померещилось, – решил он. – Не от вчерашнего ли укола? Недаром от него полдня рябило в глазах». Однако зрение и слух Рогова говорили ему, что он не ошибся, что лишь по неизвестным и загадочным для него причинам фигура каким-то образом растворилась в насосной. Он хотел уже остановиться и решить, что предпринять дальше, как голос инстинкта заставил его так же бесшумно и насколько позволяли ноги быстро вернуться к первой лестнице. Спрятавшись здесь, кочегар приложил ко лбу руку и убедился, что его лоб горяч и влажен. Сердце Рогова стучало необычно громко, как никогда не билось оно даже во время самой жаркой работы у печи. «И чем это пахло в насосной? Не ядовитый ли газ? И не от него ли такая одышка?»

Медленно тянулось время. Коридор все сильнее заливала летняя ночь. Она охватила подвал сплошным мраком. Исчезли окна коридора, исчезли стены, и Рогов стоял, будто на дне глубокого моря, куда не достигают лучи солнца. Рогов широко раскрыл глаза, так что даже стало больно орбитам. Приложив руку к левому уху, напряженно вслушивался. Но по-прежнему никто не нарушал могильной тишины.

Но вот послышался шуршащий звук, будто кто-то провел по камню ладонью, затем Рогов услышал приглушенный удар двух металлических предметов. Все внутри старика напружинилось, и икры ног, казалось, вот-вот схватит судорога. «Сейчас человек будет здесь! Что, если он пойдет не по второй, а по первой лестнице?!» В висках Рогова стучало. Внутри его самого, казалось, тикали громадные часы. Из насосного помещения вдруг выскользнула та же черная фигура. Она быстро мелькнула в густой темноте и пропала на второй лестнице.

Рогов был достаточно находчив, чтобы кинуться обратно в котельную: человек мог появиться в коридоре вновь, и все внутри истопника говорило ему, что встреча с неизвестным опасна.

Выждав полчаса и не зажигая света, Рогов вышел из засады. Он миновал внутреннего вахтера и прошел в сад. В проходной будке сидел Пименов:

– Скажи, Лукич! – обратился к нему Рогов. – Кто сейчас в институте из ученых?

– Да никого, – не отрывая головы от книги, ответил человек в черном костюме.

– А из лаборантов?

– Одна Орлова.

– А еще кто?

Пименов отложил книгу, посмотрел на бледное лицо истопника, и спросил:

– Чего ты привязался? Случилось что?

– Да ничего, просто спросить хочу по науке.

Рогов вернулся на станцию, решив проверить Орлову. Он знал эту красивую женщину, которая поступила в институт лишь недавно. Сердце старика не лежало к ней. Рогов прошел по коридору, ступая по пушистой дорожке, дернул за ручку несколько дверей, пока нашел Орлову.

– Можно? – спросил он, войдя в кабинет и остановившись на пороге.

В освещенной лампами дневного света лаборатории шумел невидимый вентилятор. У стола, покрытого мраморной доской, за батареей стеклянных трубок, колб, реторт, мензурок и тиглей стояла женщина с лицом киноактрисы. Кочегар все же заметил, что при виде его Орлова вздрогнула, что она без халата, хотя переливала кислоту.

– Проходите! – наконец, сказала лаборантка и пристально, совсем не по-женски, взглянула на невысокого старика в темной робе, с редким седым пухом по бокам головы. И Рогову показалось, что женщина запоминает его лицо. – Я хотел узнать… – замялся он, – нет ли где здесь ученого?

Орлова еще пристальнее посмотрела на кочегара, и старик понял, что она насквозь видит все его ухищрения.

– Кажется, никого нет. Лучше узнайте у вахтера, – и женщина открыла кран высокой стеклянной банки, из которой сразу же побежала оранжевая струя дымящейся жидкости.

Выйдя в коридор, Рогов повел беседу с самим собой: «Значит, это Орлова ходила. Но к чему ей лазить в колодец? А голова болит как! Все от укола. Может быть, это внутренний вахтер Ивенков? Но нет, нет, – тут же опроверг он себя. – Когда я поднялся к нему, Ивенков сидел в здании и писал. Да и как же ему оставить пост, когда перед ним телефон?! Вдруг звонок!»

Никогда честный старик не был во власти стольких подозрений, и он чувствовал, что растерян, выбит из колеи и совершенно бессилен узнать, кто был там, в насосной. Обстоятельства сделали его свидетелем загадочного поступка, и вот сейчас он должен гадать, кто этот неизвестный, должен хитрить, лукавить и думать невесть что о людях, которые, быть может, во сто крат честнее его.

Уже дома, ворочаясь на постели, Рогов решил сходить на следующий день к Рублеву и Нилову и все им рассказать. «Мало ли что может быть, – думал он, взбивая кулаками подушку. – Диверсант. Бомба. Имущества в институте на десятки миллионов».

С этой мыслью он забылся тяжелым беспокойным сном.