Текст книги "Сердце прощает"

Автор книги: Георгий Косарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Офицер, в темном мундире, в галстуке, прохаживался около стола. Усатый сидел на стуле возле стены. Горбунова посадили на табурет посреди комнаты.

– Ну, что вы скажете нам о себе? – спросил офицер. – Кто вы такой?

Помолчав и собравшись с силами, Горбунов ответил:

– Я русский, гражданин Советского Союза...

– Вот как! – произнес, останавливаясь, офицер. – А где же этот ваш Советский Союз? Нет его. Помните, как вы пели: "и врагу никогда не гулять по республикам нашим". Я точно процитировал?

Горбунов промолчал.

– Ах, вы, наверно, не знаете этой популярной советской песни?! – В голосе следователя слышалась легкая издевка. Он опустился на стул, заглянул в какую-то бумагу, лицо его сразу стало жестким. – Так, так, произнес он, щелкнул зажигалкой, закурил.

– Пока вы во хмелю, у вас все в розовых красках, но неизвестно, какое еще будет похмелье... Поживем – увидим, – словно между прочим, заметил Горбунов.

– Вы собираетесь жить?! Ха-ха-ха... Это просто забавно. Русские меня всегда чем-то удивляют! Есть у них какой-то эдакий странный азарт. Офицер сделал несколько размашистых шагов возле стола и спокойно спросил: – Ваша фамилия?

– Горбунов.

– Место рождения?

– Россия.

– Конкретнее...

– Этим все уже сказано.

Офицер снова заглянул в лежавшую перед ним бумагу.

– Когда и кем призван в партизаны? – спросил он, переходя внезапно на "ты".

– Меня никто не призывал, – сказал Горбунов и добавил: – Как и всех наших партизан.

– Значит, по личной воле, то есть сознательно, занес руку на новый порядок, пошел против великого германского народа?

Горбунов подумал, что ему, в сущности, нечего больше терять, и ответил откровенно:

– Я никогда не выступал против вашего народа и даже восхищался многими вашими соотечественниками.

– Вот как?! – вскинул брови офицер.

– Да, но я ненавижу вас, фашистов, – продолжал Горбунов. – Начиная от фюрера и кончая последним оккупантом. Вы все – изверги и убийцы, вы палачи.

Офицер слушал Горбунова, не перебивая. Однако его взгляд, как и тогда, в камере, стал колючим.

– Ну что же, ты только облегчил нашу задачу, – сказал он, когда Горбунов умолк. – Как видно, ты не просто партизан, ты убежденный большевик, фанатик и, следовательно, политрук или комиссар. Тем больше мы и спросим с тебя... Итак, к кому и с какой задачей ты направлялся в село?

– На такие вопросы я отвечать не буду.

– Не будешь?.. – следователь зло усмехнулся. – Но ведь мы умеем развязывать языки. Не веришь?.. Покажите ему для начала детскую игру, повернулся он к усатому.

Тот вскочил на ноги и щелкнул каблуками.

– Яволь!

"Детская игра" заключалась в том, что Горбунова вывели в соседнюю комнату, наполненную какими-то "гимнастическими" снарядами, привязали его к лавке и нанесли двадцать ударов плетью по обнаженной спине. Горбунов грыз воротник своей куртки, чтобы не кричать, а потом потерял сознание.

Прошли сутки, Горбунова снова доставили в кабинет следователя. На этот раз офицер сухо и грубо задавал ему вопросы, стараясь выяснить, куда Горбунов шел и откуда, каково местоположение отряда, его вооружение, состав, пункт связи, фамилии командиров. Горбунов упорно молчал. "Все равно я умру, – думал он, – что делать! Наши придут, отомстят за меня... Я принял партизанскую присягу и не нарушу ее".

Не получив нужных сведений, следователь выходил из себя, кричал, Горбунова стали бить прямо в кабинете, не утруждая себя доставкой подследственного в комнату пыток.

Горбунов с каждым днем слабел, но на все вопросы гестаповского офицера отвечал по-прежнему молчанием. Усатый палач предлагал подвесить его за руки к потолку, однако следователь опасался того, что Горбунов из-за полученных им пулевых ранений может скончаться прежде, чем из него удастся выудить хоть какие-нибудь факты.

– Сегодня мы будем делать тебе маникюр! – объявил офицер, когда Горбунова привели к нему на очередной допрос.

Горбунову запустили под ноготь пальца здоровой руки иглу. Не выдержав огненной боли, пронзившей, казалось, все его измученное тело, он рванулся и закричал:

– Пустите!..

Офицер немедленно, в какой-то слепой надежде спросил снова:

– Говори, где базируется твой отряд? Сколько вас?

– Нас много, – еле слышно сказал Горбунов. – Всех не сосчитаешь... не перебьешь!

Офицер большими нервными шагами подошел к нему и остервенело ударил по щеке. Вслед за тем к Горбунову подкатил усатый и сказал притворно-заискивающе:

– Дурья твоя башка, неужто так трудно сказать, где твой отряд, сколько в нем партизан, кто ваш голова, к кому ты шел?

– Уйди, продажная шкура, – прохрипел Горбунов. – Нет в тебе ни совести, ни чести...

– Продолжить маникюр! – приказал офицер и, отойдя к столу, закурил.

Прошло несколько дней. Полуживой Горбунов неподвижно лежал на грязном полу камеры. Перед его мысленным взором точно в полусне мелькали картины прошлого: родной дом, дорогие лица матери, отца... "Всю жизнь теперь будут ждать они меня и не дождутся, и только смерть одна избавит их от этих тяжелых надежд", – подумал Горбунов... Вспомнились друзья, товарищи, ласковый взгляд милой девушки, слышался ее нежный голос. Валя в его воображении стояла словно живая – простодушная, с простым лицом, с ясными голубыми глазами. "Что с ней?" На допросах о ней ни слова, как будто и не было такой в жизни. "Неужели погибла?" Он раздумывал, а тем временем дверь камеры распахнулась, и появившийся на пороге тюремщик стал выкликать по списку людей. Так повторялось каждое утро, и Горбунов знал, кого вызывали из камеры, те больше в нее не возвращались.

– Иванихин, Рогаль, Панченко, Самойлов...

Последним назвали его. "Ну, вот и все!" – пронеслось в сознании.

Во дворе тюрьмы всех построили в колонну. И вдруг перед глазами Горбунова промелькнуло знакомое лицо. "Валя!" – чуть было не крикнул он и протиснулся в ее сторону. Колонна тронулась. Куда? Зачем?

– Не показывай вида, что знаешь меня... – глухо проговорила Валя.

"Значит, тоже не добились от нее никаких признаний", – с гордостью подумал Горбунов и, преодолевая боль в ноге, заковылял рядом с ней.

Остановились невдалеке от поселка. Путь преградила мусорная свалка и свежевырытый ров с желтыми отвалами глины.

Раздалась резкая немецкая команда. Обреченных сбили в кучу, каждому заломили за спину руки и связали их. Затем охранники за шиворот, как собак за ошейник, хватали мужчин, подводили на край рва, сгибали и в упор стреляли в затылок. Одним из последних взяли Горбунова. Он бросил прощальный взгляд на одиноко стоящую под охраной конвоира Валю, и, подталкиваемый в спину дюжим эсэсовцем, оказался перед рвом. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул холодный осенний воздух, как будто желая навечно прихватить его с собой. "Быстрее, быстрее", – мысленно подгонял он своего убийцу, и вдруг над самым ухом услышал знакомый вкрадчивый голос следователя:

– Даю одну минуту на размышление. Скажи, где базируется отряд, к кому ты шел на связь... Одно слово, и ты спасен. Будешь жить.

– Стреляй! – крикнул Горбунов.

– Э-э, нет! Ты, комиссар, так легко не умрешь! – произнес офицер, что-то отрывисто скомандовал по-немецки, и Горбунова оттащили прочь от рва...

Через час он был снова в тюрьме. Следователь предложил ему сигарету, а потом заговорил спокойным и даже как будто уважительным тоном:

– Вы оригинальный человек. Я прекрасно вас понимаю и, как офицер, ценю ваше мужество. Похвален ваш патриотизм, ваша верность присяге... И все-таки, все-таки вам не хватает масштабного мышления.

– Я знаю, чего мне не хватает, – ответил Горбунов.

– Ну вот, опять русский гонор, горячность... но к чему? Во имя чего? Армия ваша тает, как свеча. Мы вышли на Волгу, к Сталинграду. К тому же у нас зарезервированы армии наших союзников – Японии, Турции... Ваше государство фактически распалось. Советская Россия потерпела крах.

– Эти сказки мы слышали не раз, – устало сказал Горбунов. Приберегите их для простачков.

– Вы не верите! – Следователь как будто укоризненно покачал головой. – Однако у меня имеются неопровержимые доказательства. Прочтите вашу "Правду". Вот. – Он взял газету и положил на край стола. – Здесь говорится, что даже за Волгой для нас нет больше места... В то же время в нашем тылу начала формироваться русская освободительная армия, и вы со своими способностями могли бы быть полезны ей. Так из врагов мы превратились бы в союзников...

– В этом-то и есть суть вашей масштабности? – не без усмешки произнес Горбунов. – Я и вы – это несовместимо. История отвела вам, фашистам, позорное место...

– Молчать! – Следователь встал из-за стола. – Я давал тебе прекрасный шанс не только сохранить свою жизнь, но и сделать карьеру. Ты не внял голосу разума... Вот мое последнее слово: в твоем распоряжении час; через час, ровно в... – он взглянул на свои наручные часы, – в четыре вечера ты отречешься от своих большевистских взглядов и будешь сотрудничать с нами или же... – офицер поспешно закурил, глубоко затянулся сигаретным дымом, ты умрешь такой смертью, что перед кончиной будешь проклинать своих родителей, давших тебе жизнь. Увести его! – снова сорвавшись на крик, приказал он конвоирам...

И час прошел. Всю молодую жизнь свою, день за днем, как бы заново прожил в душе своей Горбунов. Ему не в чем было упрекнуть себя, ни один поступок не вызывал в сердце горечи раскаяния. Больше всего вспоминался фронт, поединок с танком врага, окружение, скитание по лесам, партизанский отряд, Валя... Что с ней? Ее не расстреляли. Неужели возили туда для устрашения? Может быть, ей удалось ввести в заблуждение фашистов? Во всяком случае, очную ставку ему с ней не устраивали, видимо, Валя сумела доказать, что в поле оказалась случайно... А письмо, спрятанное, у нее не нашли.

С мыслями о Вале Горбунова вывели из камеры в тюремный двор. Офицер спросил: ну, как надумал? Горбунов ничего не ответил. Тогда тут же ему скрутили веревкой руки, затолкнули в низкий черный фургон и повезли. Скоро заскрипели тормоза, машина остановилась.

Горбунова подвели к свежевырытой могиле. Кругом простирался поросший бурьяном пустырь. Начинало темнеть.

– Лос! Шнель! – скомандовал старший охранник. Он, похоже, очень торопился.

Горбунова ударили прикладом винтовки в спину, столкнули в яму.

– Гады! – выпалил он, с трудом поднимаясь на ноги. – Стреляйте!..

Но выстрелов не последовало. Вместо них на него обрушились крупные комья земли.

– Что вы делаете?! – внутренне холодея, закричал он.

А охранники в три лопаты деловито сыпали на него все новый груз земли... Пыль ударила ему в лицо и запорошила глаза. Он изо всей силы дернул руки в надежде освободить их, но веревка только глубже врезалась в его тело. А земля все сыпалась и сыпалась. Вместе с ней на его голову упал тяжелый острый камень. Перед затуманенным взором Горбунова все поплыло, закружилось...

...Охранники утрамбовали землю, потом выкурили по сигарете и, сев в машину, тронулись в обратный путь.

Глава девятнадцатая

После разгрома карательного отряда майора Бломберга Виктор Хромов неожиданно для себя был переведен в специальное подразделение подрывников. И вот уже позади осталась короткая стажировка. Вместе со своим старым товарищем, Борисом Простудиным, он осторожно шагал по глухой незнакомой ему лесной дороге.

...Сентябрьская ночь была теплой и безветренной. Ни одним листком своим не шевелились травы и кустарники. Все вокруг, казалось, замерло в молчаливом томительном напряжении. И только временами журчание попадавшихся на пути небольших речушек нарушало ночное безмолвие.

К исходу ночи Виктор и Борис, миновав почти тридцатикилометровый путь, вышли к деревне Васильки. Здесь им предстояла встреча с Ильей Бугровым. Бугров по заданию партизан вошел в доверие к немцам и был назначен на должность старосты деревни. Однако долго удержаться "у власти" он не смог и вскоре, как ничем не проявивший себя, был отстранен от этой должности. И все же он пользовался пока некоторым доверием немцев, и это для подпольного райкома было своего рода дверцей в логово врага.

Друзья подошли к усадьбе Бугрова и осмотрелись вокруг. Затем пробрались в сарай и, укрывшись там, стали в щель наблюдать за улицей.

Утром, когда совсем рассвело, в сарай с переполохом влетела курица. За ней гналась худенькая девочка лет семи-восьми. Увидев незнакомых людей, она удивленно, но без тени страха уставилась на них и спокойно спросила:

– Вы к дедушке?

– А как зовут твоего дедушку? – поинтересовался Виктор.

Девочка, оттопырив свои розовые губки и вздернув плечиками, ответила:

– Дедушкой Ильей.

– Да, да, а мы и забыли, – продолжал Виктор. – Он у тебя такой большой, с черной бородой...

– Ага.

– А тебя-то как зовут? – спросил Борис.

– Катенькой.

– Так, так, Катенька, пойди разыщи дедушку и шепни ему на ушко, что мы его ждем. Сделай так, чтобы никто об этом не знал. Поняла? – спросил Виктор.

Девочка кивнула и, будто привыкшая к подобным поручениям, не спеша вышла.

Через полчаса появился и сам Бугров, широкий в плечах, одетый в полотняную косоворотку, туго перетянутую в поясе тонким ремешком. Услышав от гостей партизанский пароль, он приветливо поздоровался с ними, пригладил черные с проседью волосы и сказал приглушенным басом:

– Ну, мы с сыном давно готовы. Тошно смотреть на этих извергов.

После обсуждения предстоящей операции Илья Бугров привел своего сына Леонтия, по прозвищу Соловей, здоровенного молодого мужчину.

– Какой же он Соловей! – удивлялся Борис. – Черный, как ворон, а силищей, наверно, волу под стать.

Леонтий смутился и опустил глаза.

– Не за силу, а за голос его так прозвали, – пояснил Илья.

– Ты что же, поешь? – с улыбкой спросил Виктор.

– Да нет, соловьем свищу... Ну и другими птахами.

– А ну-ка, сынок, – подмигнул Леонтию отец.

Леонтий пожал своими богатырскими плечами и, немного отвернувшись в сторону, издал тонкую и нежную соловьиную трель. Потом рассыпал "хрустальный горошек", коротко просвистел и умолк.

– Отлично! – сказал Виктор. – Больше не надо, а то еще найдутся любопытствующие. Соловьиный свист будет нам хорошим сигналом на случай опасности.

– Ясно, – ответил Леонтий.

– Теперь займемся делом.

– Револьверы мы добыли. Винтовок, к сожалению, нет, – сказал Илья. Вся надежда на вас. Возьмите нас в отряд, там, думаю, раздобудем что-нибудь солиднее.

– Револьверы – тоже оружие, – успокоил его Виктор. – Трофейные или наши?

– Один наган и один парабеллум. Патронов – штук сто.

– Для начала неплохо, – сказал Борис.

Затем приступили к подготовке заряда. Когда все было готово, вместе подкрепились горячей картошкой из котелка, которую принес из избы Леонтий. Распростившись с хозяевами до вечера, друзья уснули на соломе мертвецким сном...

С наступлением темноты группа выбралась из деревни. Шли осторожно, прислушиваясь к малейшему шороху.

Обошли одну, потом другую деревню. Показался железнодорожный путь, лежащий в неглубокой ложбине. Партизаны залегли возле груды шпал. Минула минута, вторая. Ничего подозрительного не обнаружилось. На боковое охранение вышли Илья и Леонтий. Еще через несколько минут Виктор сказал:

– Пора.

– Что же, тронулись, – тихо отозвался Борис.

Скоро лежбище для взрывчатки было готово. Пудовый заряд для надежности разместили под оба рельса.

– Отличный подарок для фрицев! – прошептал Виктор. Борис тщательно установил электровзрыватель.

До слуха друзей донесся шум поезда. Монотонно постукивали колеса, напряженно попыхивал паровоз, луч света слабо скользил вдали по серебристой поверхности рельсов.

Когда друзья, цепляясь за кусты, выбрались из ложбины, состав вышел уже на прямую и с нарастающим гулом приближался к заминированному участку. Виктор и Борис припали ничком к земле.

– Сейчас, сейчас... – шепотом произнес Виктор, а поезд в то же время, словно еще сильнее надрываясь, с шумом миновал заминированный участок и помчался дальше.

– В чем дело? – сдавленно крикнул Борис.

Помолчав, Виктор глухо ответил:

– Мы идиоты, понимаешь, идиоты, а не подрывники...

– Что же произошло?

– Видимо, не сработал детонатор. Так оставлять заряд нельзя. Попробуем кое-что придумать...

И друзья ползком опять спустились к дороге. Виктор передал Борису кусок шнура с детонаторами на обоих концах и принялся торопливо разгребать песок и щебень, прикрывавший тол.

Когда заряд был полностью обнажен, Виктор вставил один конец взрывателя в шашку, а другой вывел на головку рельса.

– Ну как, будет толк? – спросил Борис.

– Думаю, будет, и еще какой! – ответил Виктор и негромко свистнул, давая сигнал к отходу.

Обратно шли поспешно. Тянуло теплым ветром. Виктор все чаще с тревогой посматривал на занимавшуюся бледную зарю. К пяти часам утра подошли к деревне Васильки. Еще сохранялась ночная тишина, только на другом конце деревни отрывисто тявкал пес.

– Кажется, все в порядке. Нигде ни единой души, – промолвил Борис и первым вошел в сарай.

Они не заметили, что в огороде, возле покачнувшегося тына, стоял сутуловатый мужчина, староста деревни. Появившиеся в столь ранний час люди у дома Ильи Бугрова не могли не привлечь его внимания, и он, наблюдая, притаился.

Отложив в сторону автомат и сняв с пояса гранаты, Виктор повалился навзничь на ворох соломы. Прошло не больше минуты, и он, вскочив, предупредил товарища:

– Тихо!

Они затаили дыхание и тут уже уловили доносившийся до них шум далекого поезда. Прошло несколько томительных минут, и вдруг далекая окрестность огласилась раскатом взрыва.

– Ну вот, я же говорил! Я же знал, что так и будет. Я же чувствовал, – обрадованно повторял Виктор.

– Интересно, что там было, в поезде?

– Что бы там ни было, это не важно. Главное – путь разрушен. А теперь мы можем свободно перекурить и отдохнуть.

В этот день они спали долго и крепко.

В три часа дня к ним зашел Илья, принес в чугунке обед. Пока ребята подкреплялись горячим борщом, Бугров поделился последними новостями. Взрывом, как стало известно, уничтожен воинский эшелон. Железнодорожное движение прервано.

– Немцы переполошились, – продолжал рассказывать Илья. – По всей округе идут обыски и аресты подозрительных, комендант грозится расстрелять всех задержанных, если не найдут виновных.

– Надо глядеть в оба, – озабоченно произнес Виктор.

Еще днем Илья проводил невестку, жену и внучку в соседнюю деревню к тетке.

Леонтий, провожая мать, то и дело обращался к ней, что-то наказывал ей.

Высокая, с худым пожелтевшим лицом, мать не сводила взгляда с сына и, покачивая головой, вытирала фартуком влажные глаза. Переведя взгляд на мужа и неожиданно всхлипнув, сказала:

– Я прошу тебя, Илья, присматривай за сыном, мало ли что может быть. А ты, сыночек, будь осторожен, под пули-то зря не лезь, делай все с умом.

– Ну что ты, мама, я разве маленький. Вон ребята, насколько младше меня, а уже воюют, – ответил Леонтий.

– Ничего, мать, не волнуйся, мы там будем не одни. Ты сама-то береги себя, – сказал Илья. – Будут нас спрашивать, скажи, уехали промышлять в район, на заработки.

– Скажу, ладно, – тихо произнесла мать.

...А когда на деревню опустилась вечерняя мгла, Илья пригласил Виктора и Бориса в дом поужинать, чтобы потом вместе с ними и сыном Леонтием отправиться на партизанскую базу. Для предосторожности дверь в сенях закрыли на засов. Окон не занавешивали, но и огня не зажигали, за столом разговаривали вполголоса.

Борис сидел у окна, всматривался в темень улицы: партизанская жизнь давно приучила его к осторожности.

– Тихо! – сказал он вдруг и насторожился. За окнами послышались чьи-то шаги, а в глаза ему бросились силуэты с хорошо знакомыми рогатыми пилотками.

Виктор подскочил к нему и вскрикнул:

– По-моему, немцы!

– Может быть, это Антон – поляк-переводчик? По старой памяти он иногда заходит ко мне, как к бывшему старосте, – пояснил Илья.

В калитку раздался стук.

– Что будем делать? – с тревогой спросил Борис.

Стук в дверь повторился снова, но уже нетерпеливо и громко.

– Идите откройте дверь и с Леонтием постарайтесь проскочить в огород, – шепнул Виктор Илье Бугрову.

– Кто здесь? – громко спросил Илья.

– Открой! – прозвучал повелительный голос.

– А в чем дело? Что вам нужно?

– Не рассуждай, открывай немедленно, – грубо прозвучал тот же властный голос.

– Господин Антон, так это ты?

– Да, я – Антон, открывай.

– Так бы сразу и сказал, – притворно-равнодушно ответил хозяин.

В сени ворвались сразу трое, кто-то еще топтался на крыльце. Притаившиеся в избе слышали все, что творилось за дверью. Было ясно, что через какое-то мгновение им лицом к лицу придется встретиться с врагом.

Перешагнув порог, фашисты сразу же фонариками стали шарить по углам. Не обнаружив ничего подозрительного, они направились дальше.

Открывшаяся дверь заслонила партизан, замерших возле стены. "Что делать?" – лихорадочно пронеслось в голове Виктора, и он решил первым атаковать врага.

– Руки вверх! – крикнул он и в тот же момент дал короткую очередь из автомата. Грузно, со стуком упавшего оружия, скошенные пулями фашисты повалились на пол. Виктор с Борисом перебежали в переднюю комнату и залегли перед высоким порогом.

За окнами взвились вверх осветительные ракеты. Град пуль обрушился на осажденный дом, зазвенели разбитые стекла.

Борис в открытую дверь послал ответную очередь из автомата.

Бухнул взрыв, и в ту же минуту в окно влетела и шлепнулась на кровать бутылка с зажигательной смесью. Вспыхнуло белье. Огонь прополз по стене.

– Сволочи! – выругался Виктор. – Хотят нас изжарить.

– Ничего, не изжарят, пока мы живем... Только я весь в крови, сказал Борис и вдруг предложил: – Слушай, Витя, попробуй, подай команду от имени Антона о прекращении огня, может, выберемся... Не тяни, друг, припомни свой запас немецких слов.

– Хальт ан цу шиссен! Зи шиссен дох директ ауф унс! Геет дох хераус! (Прекратите стрельбу! Тут недоразумение! Вы стреляете по своим!) – громко прокричал Виктор.

У немцев, вероятно, возникло замешательство. Стрельба стихла совсем, и в ответ из сарая послышался какой-то крик, а затем ясный возглас:

– Господин Антон?..

– Пошли! – сказал Виктор и выскочил за порог.

Пробежав на ощупь двор, они упали друг подле друга и поползли в спасительную темь. Через четверть часа, усталые и запыхавшиеся, они приникли к земле. Позади окна дома уже наливались кровяным цветом пламени. Тревожная тишина вновь оборвалась. Огонь, судя по белым трассам пуль, велся по горящему дому.

– Боря, нам надо уходить, – шепотом сказал Виктор.

– Да, да, я готов, пошли, – ответил тот, с трудом поднимаясь.

Однако, не пройдя и сотни шагов, обессилевший Борис снова повалился на землю.

Виктор снял с себя рубашку, разорвал ее на широкие ленты и, стараясь остановить сочившуюся на груди кровь, туго перевязал Бориса.

– Витя, – приглушенным голосом сказал Борис, – не могу дальше идти, оставь меня здесь...

– Еще немного, дружище, скоро будет деревня, я найду врача, все будет хорошо, – успокаивал его Виктор.

– Нет, Витя, не думай обо мне, торопись к нашим, они ждут вестей... Если бы ты только знал, как я хочу жить... Но я чувствую...

– Что ты говоришь. Неужели думаешь, я оставлю тебя? Мы еще повоюем! быстро и твердо говорил Виктор.

– Нас могут догнать, так что тебе надо... ты обязан... – ослабленным голосом настаивал Борис.

– Я тебя здесь не оставлю, я понесу тебя, – упрямо ответил Виктор и, осторожно взвалив друга на спину, тронулся в путь. Шел медленно, стараясь не оступиться.

Широкое безмолвное поле уже осталось позади, когда в неясном, зыбком рассвете наконец обозначились притаившиеся среди садов темные избы. Виктор постучался в крайнюю избу. Калитку открыла пожилая женщина. Ничего не объясняя ей, Виктор молча вошел в избу и опустил обессиленного Бориса на пол.

– Есть ли доктор в деревне? – спросил он.

В голосе женщины послышался страх и сострадание.

– Нет, дорогой, нет, сыночек.

– Плохо. Занавесьте окна, – попросил он хозяйку. Затем вместе они устроили раненому удобную постель и укрыли его теплым одеялом.

Прошло немного времени, и раненый, закрыв глаза, заснул.

...К вечеру Борис почувствовал себя лучше и сам стал просить тронуться в путь. В сумерках хозяйка подогнала к дому подводу, на нее осторожно уложили раненого, прикрыв его соломой.

Над лощинами вихрились туманы. Было зябко. Понурая и усталая лошадь медленно потащилась по ухабистой дороге...

* * *

Когда до подпольного райкома дошла весть об исчезновении Скобцовой и Горбунова, посланных на задание Ереминым, Комов возмутился: "Как можно поступать так опрометчиво! Так ведь можно загубить и себя, и весь отряд!" Он много слышал о Горбунове и знал Скобцову как опытную разведчицу.

Вызвав Еремина из отряда, Комов поручил ему предупредить подпольщиков о возможной опасности.

Враг лютовал, и Комов ощущал это на каждом шагу. Фашисты предпринимали одну за другой попытки по блокированию и уничтожению партизанских отрядов.

Глава двадцатая

Меж серых облаков пробивалось тусклое солнце. Холодный ветер срывал с ветвей последние листья, уносил их от пепелища по черной пустынной дороге. Сизый дым курился над грудой пепла, из которого неуклюже торчала темная печь с высокой трубой и рыжей покоробленной заслонкой. Где-то рядом все еще таился жар, и от его тяжелого, неуходящего запаха тошнило, дурманило голову.

Ночь провели в сарае, куда Марфа стащила кое-какие домашние пожитки, туда же завела чудом уцелевшую корову-кормилицу. А с рассветом принялась сооружать новое жилье.

Несколько дней трудилась Марфа, отрывая под навесом сарая землянку. Стены укрепляла старыми досками, сухой лозой. Обмазывала их глиной. Из кирпича обгоревшей печи сложила печурку. Трубу вывела в сторону за стену сарая. В нем было сыро, пахло глиной и затхлостью. Но, главное, была теперь над головой крыша. И надо было жить.

Не успела Марфа по-настоящему освоить свое новое жилище, а к ней уже пожаловал староста Яков Буробин. Сухонький, жилистый, с острыми серыми глазами на невзрачном лице, он вызывал у нее неприязненное чувство.

Войдя в землянку, Буробин по своей манере громко высморкался в какую-то цветную тряпицу и, как важный гусак, самодовольно крякнул.

– Ну, как живешь-то здесь, солдатка?

– Как видишь, Яков Ефимович. Живем покашливаем, ходим похрамываем, спим в тисках на голых досках.

– Вижу, не очень-то важно, и запах бьет в нос, как в керосиновой лавке, это от коптилки... Приверни, а то ведь и горючего на нее не наготовишься.

– Что же делать, не хватит – посидим в потемках, может, и печаль не будет так грызть сердце.

– Печаль в сердце, что червь в орехе. В такой дыре она не пройдет. Зачем же тебе терпеть такие неудобства и биться как рыба об лед? Надо что-нибудь придумать. Я ведь могу и подобрать тебе подходящий уголок. Здесь-то заживо можно себя схоронить, в этой могильной яме.

Марфа слушала старосту и не могла понять, к чему же он клонит. Она глубоко вздохнула.

– Что-то, Яков Ефимович, ты вдруг вспомнил обо мне? Заботишься, как о сестре родной.

– Забочусь, значит, надо. Так уж мне положено по должности.

Марфа не стерпела, сказала ему с горькой усмешкой:

– Тогда бы сходил и на кладбище, проверил бы, как там обжились Пелагея с Матреной, Никита Дьяков и Семен Белоус, Назар Копырин с внучком. Там много их, всех не перечтешь. Да и в правление колхоза наведался бы.

Яков слушал, и у него от возмущения глаза вылезли на лоб.

– Ты что же это – надо мной издеваться? Всякая сорока от своего языка погибает, учти. Я ведь человек такой: ни перед чем не остановлюсь. За такие речи полетит и голова.

– Я это знаю.

– А на кого ж ты надеешься? Мне ведь и хахаль твоей дочери не страшен. Знаю я, красная ты насквозь. Напичкал тебе голову всякой большевистской мякиной твой постоялец, вот ты и хорохоришься. Если я его не смог придавить вовремя, то тебя-то в бараний рог согну, в три дуги ясно?! В три погибели согну, – крикнул Яков и выскочил вон из землянки, громко хлопнув легкой, неплотно сколоченной дверью...

Марфа и прежде не раз замечала подозрительное внимание, которое уделял ей староста. То он ни с того ни с сего заигрывал с ней, ластился, как пес к доброй хозяйке, то делал какие-то намеки на военные неудачи немцев. Но она чувствовала его фальшь и его скрытную злость.

Однажды ранним пасмурным утром на проселочном тракте, проходившем недалеко от села, загромыхали танки. Сотрясая воздух ревом моторов и лязгом гусениц, они катили на восток. Измученные люди со страхом вслушивались в зловещие металлические звуки. Но вот в деревню вкатили три автомашины с автоматчиками. Их угодливо встретил староста. "Коровы, бычки, кормить солдат", – объявили фашисты. И староста в присутствии односельчан сразу же указал на сарай Марфы.

Осень катилась все дальше, по ночам землю схватывало морозцем, нет-нет да падал на пепелище снег.

Как-то, в ненастный вечер, Марфа набрала для своей печки ведро чурок и головешек и направилась уже к сараю, но до ее слуха долетел непонятный шорох. Она остановилась и стала вслушиваться. Печально посвистывал холодный ветер. Она постояла с минуту, подумала: "А ведь кто-то таится. Или мне что-то почудилось?" И неожиданно, где-то совсем рядом прозвучал знакомый голос:

– Не пугайтесь, Марфа Петровна, это я, Виктор. Мне нужно поговорить с вами.

– Господи, неужто это ты, Витя! – негромко отозвалась Марфа.

Виктор вошел с ней в землянку, два его товарища остались в темноте наверху. Тусклый свет коптилки заколыхался из стороны в сторону, бросая тени на изможденное лицо спящего Коленьки.

– И ваш, значит, спалили? – подавленно спросил Виктор и снял с головы кепку.

– Боже мой, что здесь только было! – ответила Марфа. – Как они свирепствовали, если бы только видел, с ума можно сойти.

– А мать?.. – Виктор дышал взволнованно, точно предчувствовал что-то. – Наш дом сожжен, там ничего не осталось. Где же теперь мать? У кого она?

Марфа некоторое время собиралась с силами, села на скамью. Виктор опустился рядом с ней.

– Что случилось? Говорите же...

Марфа, нервно комкая концы своего полушалка, дрожащим голосом поведала ему о том страшном дне. Не могла она утаить, что среди арестованных односельчан – родственников партизан – была и мать Виктора, Василиса Хромова...

Виктор на какое-то мгновение будто окаменел, сидел молча, губы его дрожали.

Он что-то раздумывал, потом сухим жестким голосом спросил:

– А теперь немцы в селе есть?

– Нет, ушли изверги.

– А кто же тут всеми делами воротит?

– Староста и семь полицаев. Трое живут у него, во второй половине. Остальные у Семена Крючкова.

– Ну и как староста себя держит? Может быть, совесть заговорила у него?

– По его указке и забирали, – сказала Марфа.

– Понятно, – сказал Виктор. – Наш партизанский суд уже вынес ему приговор... Значит, при себе держит трех охранников?

– Да, но все не наши, не местные.