Текст книги "Сказки балерин-прим(СИ)"

Автор книги: Георгий Эсаул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Старец отнес прима-балерину к фонтану с шампанским, бросил девушку в живое вино, и наблюдал, как пузырьки затеяли веселую игру на гладкой коже восторженной красавицы, имя которой – Грация!

Прима-балерина купалась, полоскала то, что полощется, прижимала ладошки к грудям (не скроют маленькие веера красоту и величие Фудзиямы), рассказывала о коварстве альфонса Волкова – покорителя чёрных дыр.

Рассказ девушки – путанный, как рыболовная леска; балерина забывала, с чего начинала предложение – хохотала миленько, и её смех смывал неумение говорить, убивал обиды.

Девушка перешла с альфонса на слонов, затем – на розовые модные шляпки с Кузнецкого моста, коснулась истории монастырской жизни (прима-балерины полагают, что монастырь – закрытый элитный театр для принцев и фей).

Хореограф блестящим взглядом облизывал воскресшую прима-балерину; давно понял, что альфонс украл в рабство других прима-балерин, но слушал, находил в мягком – словно водка "Мягков" – повествовании новые забавы.

На миг хореограф представил вместо прима-балерины старого чёрта в корыте – с седыми прядями под хвостом, с глубокими – Аризонское ущелье – морщинами на рыле.

Сердце режиссера бухнуло и паровым молотом упало с верхней полки бани.

Но затем поцеловал девушку в прозрачный лобик, отошел от фонтана, споткнулся о копыто, проблеял мудрое:

– БЕЕЕЕЕЕ! Мда!

Во как! – промолчал, будто умер, затем добавил с тоской вечного странника. – То-то и оно!

В зеркале не себя видим, а – чёрта!

Пугаем черта догорающим костром Инквизиции, отдаляемся друг от друга, становимся чужими, удовлетворяем самолюбие, а доверие не приобретаем, потому что обиженное доверие уходит от нас на тонких балетных ножках.

В великой печали хореограф шмякал губами, мычал; ушел бы из жизни, но долг перед нагими прима-балеринами держал крепко, крючком вцепился между ног.

Он вышел из Театра, подставил сморщенный гриб лица под струи кислотного дождя, ощущал, как медленно сходят омертвевшие слои кожи, приятно зудит новая розовая кожица – залог успеха у балерин.

– Я не знаю соблазнов, потому что у меня душа – хрустальный фужер!

Прима-балерина – влажная, распаренная шампанским – на пуантах выбежала за благодетелем, поцеловала ему морщинистую ветвистую руку, боялась, что хореограф бросит её в океане житейских обид, а он – компас.

Вышли в скверик перед Большим Театром, и – когда прима-балерина уверилась, что потеряла своё тело – увидели альфонса на асфальте, будто придверный коврик в Доме Советов.

Альфонс в отчаянии снизу вверх дул под юбки проходящих девушек (они не замечали мужчину под ногами, видели лишь свои цели с Принцами на Белых Конях), тяжело дышал и шептал из ранних сочинений Аристотеля:

– Надеялся, что прима-балерины постригут меня в монахи, или просто обреют налысо – по французскому обычаю.

Но не понимают ничего, кроме поднятия выше головы ноги. – Альфонс увидел старого хореографа, с ним – седьмую прима-балерину и договорил с неожиданной тоскливой страстью палача из Вашингтона. – Не пора ли мне сейчас оглянуться на зад миллионерши, заново переосмыслить свою жизнь, где прима-балерины – обуза, бабы в крестьянской телеге, а работящие торговки – клад? – вдруг, расплакался, вскочил – не заметил подзатыльник от студентки китаянки, побежал свататься к миллионерше.

Седьмая прима-балерина – свободная, как негр в штате Линкольн – добежала до фургона, обошла его со всех сторон, смотрела в окна на взволнованный подружек в машине, округляла глаза и попеременно поднимала ножки выше головы – знак уважения к американскому автомобилестроению.

– Спонсор! Режиссер! Хореограф с отвисшими бубенцами, тьма в ваших причиндалах! – девушка протягивала руки к художественному руководителю, волнительно изгибалась, подгоняла дряхлого хореографа. – В окошко автомобиля заглядываю, вижу шесть своих и ваших подружек – прима-балерины без трусов: бзырятся, волнуются, словно их приковали золотыми цепями к серебряному быку.

Но, может быть, лукавый шалит с моим зрением – так смешной щеночек играет с арбузной коркой?

Чёрт посадил свиней в фургон, а мне на очи накинул прозрачную пелену невесты главного буржуя, и – сквозь розовую дымку – я вижу не свиней, а – подружек, агрессивных, с дурно вздёрнутыми носиками.

– АХ! Паровоз мимо промчится – не взгляну на паровоз, потому что нашёл свои игрушки – потерянных прима-балерин! – хореограф прислонил нос к стеклу окошка фургона (синий нос испугал девушек в машине, они завизжали, тыкали пальчиками в стекло, рассуждали – нос или слива на лице режиссера); недоумение девушек убедило старого подслеповатого хореографа. – Да, глупенькие прима-балерины с кроткими личиками, на которых написана решимость – воспитать семью енотов.

Хореограф отправил прима-балерину к МЧСникам за автогеном и рабами – чтобы вскрыть фургон альфонса.

Пришли молдавские гастарбайтеры, долго торговались с режиссером, довели его до очередного инфаркта, и – когда ударили по рукам в знак согласия – хореограф с ужасом понял, что красивые гибкие молдавские парни в первый раз видят резак по металлу, лишь кланяются подобострастно и лгут, что с рождения спят с резаками.

Из последних сил хореограф выхватил резак, передал дорого оплачиваемому украинскому парню, но умелец – в плечах горы Карпаты, в улыбке – Солнце в бокале.

Украинский рабочий срезал замок с двери, распахнул дверку фургона и жестом пригласил прима-балерин на выход, к свету, а новым балетным свершениям.

Показалась первая прима-балерина – в своей влажной красе и всеохватывающем танце.

– Чуть не околела в машине! ФУЙ! Не моя БМВ с кондиционером и цветочками на приборе управления, а в каждом цветочке зреет мак опиум! – прима-балерина легко подняла ножку выше головы, помахала ножкой покрасневшему рабочему – строителю коптилен для рыбы.

Следом выскочили другие прима-балерины, одаривали друг дружку мимолетными павлиньими прикосновениями, дули в нос украинского резателя металла, целовали хореографа в мочки ушей, массировали языками его многострадальный язык поедателя устриц.

Все прима-балерины слегка помяты, истисканы, потому что альфонс Волков – в стремлении получить бесплатно (и побольше!) – излапал девушек, измял их белые груди, но честь не запятнал, потому что честь девушки – не в теле, а в поведении и моральной устойчивости.

То-то радость наступила возле Красной площади и мавзолея В.И. Ленина.

Прима-балерины подластивались к обветшалому хореографу, позировали под камерами японских собирателей жемчуга, плясали обнаженные возле Лобного места (спутали с местом для подстригания лобков).

Режиссер улыбался, сопел в дудочку, щипал содержанок, а затем – когда устали дрожащие руки – приказал, словно гору клювом аиста долбил:

– Ступайте по стройкам, обольщайте – танцами и поднятыми выше головы ножками – самых страшных и чумазых гастарбайтеров, по которым могильная плита плачет.

Приведите их с камнями и завлеките в фургон альфонса; не сейф автомашина, но и гастарбайтеры – не деньги!

Семеро прима-балериночек успешно выступали перед разнеженными рабочими, привели группу бездельников и затолкали в автомашину альфонса, сколько влезло.

Рабочие думали, что их повезут в Лондон, поэтому ужимались, втискивались телами друг в друга, шептали яростно в потном тумане близости:

"Тело изменит, а душа останется чистой!"

Вскоре пришел разъярённый альфонс, ругал и проклинал богатую вдову (она нашла другого альфонса и купает его в золотой ванной Римского-Корсакова).

Всю злость и неполноценность альфонс решил выместить на пленных рабынях прима-балеринах без трусов (так полицейский палач – от которого ушла жена к торговцу мороженным, Олимпийскому чемпиону по керлингу – избивает студентку-продавщицу марихуаны).

Альфонс сбегал к продавцу мороженого, выпил с ним водки "Гжелка", набрал в банку льда для сохранения донорских органов, и – с мясницким ножом в зубах (Ремба! Истинный Ремба – с медалью Конгресса США) влез в свой фургон.

Надеялся освежевать прима-балерин, вырезал бы их органы, заморозил и переправил в Турцию на продажу богатым хлебопёкам.

Рабочие парни увидели красивого, вылизанного – медведь-шатун его парикмахер – альфонса, обрадовались, схватили его за мошонку и втащили в фургон, отогревали дыханием и целовали в дрожащие губы, сопрели – наивные труженики Большого Города.

Альфонс Волков прислонился к горячей стене, закрыл глаза, представлял себя тестом в печке, и из куска теста Природа лепила грудастую прима-балерину с наивными лазурными очами-вишенками.

Губы (костровые) альфонса – когда освобождались от поцелуев – двигались в такт песенке:

– Что во мне рокочет, что в кишках грохочет?

Кто трогает мои ягодицы?

Думал, я, что шесть прима-балерин!

Понял теперь – среди насильников я один!

Альфонс схватил гаечный ключ, наклонился и... тут же умер под ударным натиском заляпанных рабочих – на стройке века так бы они трудились...

Семеро прима-балерин, увидев корчи альфонса, прибежали к хореографу, подластивались, лизали его уши и шептали нежно – кусочек свежего ржаного хлеба не вздрогнет от шептаний красавиц:

– Альфонс Волков издох, наёмные неумытые рабочие утробу ему перетянули корабельными канатами лжи!

Нищий он, обманщик, не миллиардер, поэтому – не нужен истории Театра!

Прима-балерины весело плясали около автомашины, подмигивали хореографу, приглашали его в круг, чтобы он превратился в Солнце, а они – Планеты!

Опытный народный балетмейстер загадочно улыбался, одаривал содержанок золотыми монетками, жалел их нестерпимо, до надутых щёк – так лягушечка надувается перед комариком.

Поцеловал ближайшую прима-балерину – девушку с выдающимися достоинствами на грудной клетке – барханы в пустыне.

Девушка задохнулась от солнечного счастья, подняла правую ножку выше головы, встряхнула породистой головкой и изумилась кротко, будто только что выиграла Марафонский Олимпийский забег по Африке:

– Trawa płacze, kiedy tańczy na łące.

Asflat płacze zachwycił baletynmi pod stopami i całe szczęście – z powodu swojego złota, drodzy sponsora!