Текст книги "Сказки балерин-прим(СИ)"

Автор книги: Георгий Эсаул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Наконец пришли они к дому любви – маленький-премаленький, причиндалы грустного гнома в доме с трудом уместятся..

– ООО! Мракобесие! Неужели настолько черна моя душа, что я вынуждена репетировать в лесном сортире? – несчастная Королевна возопила, вырвала пучок крапивы и била нищеброда по осветленным – после пива "Карлсберг" – очам.

Певец засмеялся, щелкнул пальцами и воздержанно улыбнулся:

– Не за рукоделием тебе возле Королевского окна сидеть, женушка с шестым размером прелестных грудей.

Отныне – это наш дом, наша Родина, и, если увидишь во сне бабку в лаптях – не пугайся, я – а не бабка – померещусь тебе в сером ледяном тумане Полесского утра.

Королевна в ответ стала на четвереньки и со злорадством – знала, что нищеброд онемел от её задней красоты – проползла в избушку – колыбель человечества.

– Где же слуги, которые мне на лютне сыграют реквием по тебе, прокажённый муженёк?

– Слуги? Луна на небе тебе – осипшая толстая горничная с клювом орла вместо носа! – нищеброд ладонью смял своё лицо, овладел предметом разговора и успокоился – почти навеки, соляной столб в теле певца. – Ты – моя кавказская пленница!

Еду добудь, свари и меня накорми, иначе я тебя накормлю плеткой, а затем твоим разухабистым нежным телом накормлю диких оленей; олени в нашем лесу от голода величиной с мух.

Но прима-балерина ничего не смыслила в домашнем хозяйстве, не отчаянная домохозяйка; огонь не зажгла, еду не приготовила – прОклятая девушка с чувствами в левой груди и пустословием на языке – на Марс её на поселение.

Нищеброд превратился в призрака бабы, дунул на лапти, обмотал жену белым саваном, натянул на себя детскую рубашку с петухами, икнул в смертельной тоске, лицо его – лиловое одутловатое древнегреческое – скрыто под комарами.

Сам разжег огонь, приготовил суп из поганок, попробовал и засмеялся добрым смехом ветеринара-кудесника.

Три дня варил похлебку, а затем вышел из ступора, умылся болотной водой, долго вспоминал жену – не русалка и не сатир Королевна.

– Женушка! Разжирела ты на моих поганках, на бесшабашную акробатку из шикарного Цирка похожа. – Нищеброд бился лбом о сырую землю, выколачивал остатки яда из мозга. – Пора за работу: садись, веники плети для шведской бани.

Ты – прима-балерина, но – потому что нищая – тебя плясать не допустят в баню, обзовут утопленницей, потому что ты слишком красивая беляночка.

Веники продашь, Короли в бане распарятся и по пьяни попросят тебя сплясать голой на столе: снисходительно усмехнутся в седые бороды друг друга; не ожидают, что в теле нищенки кроется талантливая прима-балерина Большого Театра Российской Федерации.

Ты спляшешь, удивишь, авось и яблочками нам на ужин наградят, скукоженные короли-убийцы, чертей они любят целовать в рыла!

Нищеброд отправил жену в лес заготавливать прутья и веники плести.

Долго ли коротко жена плела веники из еловых веток, но вернулась румяная, распаренная, юбка смятая на голове флагом победы трепещет.

Руки девушки исколоты, словно ежиками в волейбол играла.

– С расцарапанными руками тебя в шведскую Королевскую баню не допустят, подумают, что ты – образованная читательница, а не балерина!

Садись за прялку: пряди нити из шерсти гориллы и чёрта.

Королевна с охотой села за прялку и мечтала сплести толстый канат и канатом задушить нищего мужа, в глазах которого – тоска и пьянство.

Жесткие нити въедались в мягкие пальчики прима-балерины, вскоре они превратились в говяжьи сосиски

– Ни на какую китайскую работу ты не годна, прима-балерина! – муж обрадовался, гордился своей театральной женой – похожей в минуты злости – на золотую статую Венеры. – Глиняные горшки продавай – танцуй среди горшков, потешай карманных воришек и продавцов ослятины.

– Страшная участь – балерина-торговка ночными глиняными горшками! – Королевна вскричала, с чувством собственного достоинства подняла возле дома ножку выше головы – дятла удивила легкостью и непринужденностью. – Что, если на базар придут почтенные балероны из королевства моего отца и увидят меня танцующую среди ночных горшков?

Посмеются надо мной в Совете Федераций и на Генеральной Ассамблее ООН!

Надевать нечего, девушка примирилась со своим мужем нищебродом, нагая ушла торговать глиняными горшками, в которых до нашей эры греки хранили нечистоты.

На базаре к торговке прима-балерине слетелись покупатели, нахваливали её стать, прыжки над горшками и в уплату за красоту девушки, за её безупречного "Лебедя" раскупили все горшки, даже не оставили черепка студенту философу из Парижа.

За горшки платили, как за билет в театр, и многие покупатели отдавали деньги, качали седыми головами и забывали о горшках, потому что нет во Вселенной горшков, они – выдумка человечества, а человечество – ФУЙ! пылинка.

Неделю нищеброд и бывшая Королевна жили на вырученные деньги, нищий пьяно смеялся, на глаза его налетала белая мгла, и он мечтал:

– С твоим талантом прима-балерины – когда нагая танцуешь среди ночных горшков – не нужны горшки, можешь продавать воздух.

Но человек честный, он накопал в Акрополе еще глиняных горшков и снова отправил жену на базар – за золотом скифов.

Королевна задумала месть по-итальянски:

"Продам горшки, подкуплю молдаван, они моего мужа нищего убьют, а мне достанется его избушка и... и... нищета чистая, кристальная; слеза девственницы не омрачит мою нищету!"

Не успела продать горшки – из-за угла выскочил пьяный балерон, вбежал в самую середину её ночных горшков и перебил их все вдребезги, поклонился, сказал, что его искусство – потому что мужское – выше подниманий женских ног.

Королевна от злости зарыдала, протягивала руки к балерону, просила убить её:

– Что же со мной случится еще хуже, чем нищий муж и разбитые ночные горшки, из которых древние греки кушали фасоль с соусом. – Что-то вроде улыбки смертницы показалось на беленьком личике прима-балерины, она сорвала с балерона золотой хитон, накинула на свои алебастровые плечи и забыла, что только что болела душой, измывалась над собой и не верила в Светлое будущее с доброй улыбкой коммунизма!

Прима-балерина искристая, резвая козочка нагая побежала к мужу и рассказала о мерзком балероне, о котором в загробном мире никто не скажет доброго слова.

– Кто тебе велел садиться голой среди горшков; ты – приманка для балеронов и олигархов? – муж рассердился, небрежно стукнул ладошкой по левой ягодице жены – наказал, ОХ, как наказал, лучше бы живой в жижу болотную закопал с гадюками. – Знал бы дорогу в Белоречье, отправил бы тебя на телеге – Солнце бы встречала и бруснику для меня заготавливала тоннами; где Правда? Где брусника?

Может быть, в лесных ягодах скрыта Истина, а мы ищем её в танцах нагих балерин, в ночных горшках, в дыхании пьяных друзей, обкушавшихся мухоморов.

Не реви, морскую корову не родишь!

Я в замке у нашего короля купил тебе место прима-балерины при кухне – почетная должность с видом на обшарпаные стены и радостных сахарных петушков.

Ногу поднимешь – сухарик тебе подадут, бесплатная кормежка без натяжения струн души; в молодости я подрабатывал поваром – ящерицы из компота таращили на меня золотистые очи, и я видел в них дверь в Никуда!

И пришла прима-балерина на королевскую кухню – одной ногой посуду мыла, а другую ногу выше головы поднимала, указывала на вечные карамельные Звезды.

Однажды, в замке наверху праздновали свадьбу старшего Королевича – умнейшего прима-балерона, статного воина с дрожжевым запахом из-под мышек.

Бедная прима-балерина тоже поднялась с разной челядью – массовка, кордебалет, – любовалась на свадьбу, презрительно кривила алые губки, когда неумелые балерины со скрипом поднимали ноги выше головы, облизывали черные губы купцов и длинно – с кладбищенской жалостью – пели неприличные частушки.

В знак протеста против непрофессиональных танцев голых балерин бывшая Королевна зажгла чёрную свечу из сала чёрта.

Стали съезжаться гости балероны и Принцы – один другого красивее, один другого богаче и шикарнее по наряду, по войлочным красным туфлям с загнутыми концами.

Бедная Королевна с грустью подумала о нищих детях Африки, проклинала свою судьбу полотерки – угождала мужу нищеброду и толстому повару со сковородой на лице.

Прокляла сумасброда отца – ногу в танце батюшка не поднимет, а называет себя лучшим балероном всех времен и народов; петлю ему на мошонку, а другой конец веревки привязать к птеродактилю.

Слуги проходили мимо нагой проклинающей кухарки, бросали ей кости и остатки вкусных рязанских пирогов с глазами, и девушка тщательно припрятывала еду в волосы на голове, собиралась отнести мужу нищеброду, чтобы его разорвало от еды, чтобы он подавился и покрылся желтыми пятнами, будто морошку на нем посеяли.

Вдруг, из-за кулисы выпорхнул балерон Королевич, наряженный в саван и с золотыми цепями на поясе, будто корабль.

Королевич светился зеленым радиоактивным излучением, творил руками и ногами искусство балета – не догонишь на хромой кобыле танец Королевича.

И, когда Королевич увидел, что красавица прима-балерина кухарка – горшечница, плетельщица веников – стоит нагая, с черной свечой, с огрызками в волосах, а правую ногу задумчиво подняла выше головы, схватил её за руку и потащил плясать "Лебединое озеро".

Но честная девушка – потому что честь оставила в лачуге нищеброда – упиралась опорной ногой, высматривала в глазах и во рту Королевича дыры – вход в ад, откуда доносятся вопли оживших утопленников.

Девушка узнала в Королевиче Короля Пизаборода, которому отказала раньше, сравнивала его бородку с лобковыми волосами простолюдинки – из камня вырублены лица нищих девушек.

Нежелание прима-балерины идти танцевать не остановило Короля Пизаборода, наоборот, он взъярился, поцеловал свежую царапину на щеке девушки и вытащил красавицу к фонтану с шампанским, где плескались три поддельные русалки с зелёными хвостами.

Что русалки, что наяды – всё одно!

Никто не вспомнит об этих русалках через двести пятьдесят миллионов лет!

От рывка волосы прима-балерины упали, кости и огрызки пирогов разлетелись зубами бешеной собаки.

Остатки супа с вишневым сиропом полились на опухшие груди скромницы – к Дельфийскому оракулу ей на танцы.

Гости увидели липкую прима-балерину, и вся зала огласилась восторженными охами и воплями; даже кастраты из Миланского хора рыдали над прекрасной картиной "Девушка в соусе"!

Девушка ловила завистливые взгляды балерин, насмешливо показывала им "фак" из пальцев, и из очей красавицы струился чёрный дым забвения.

В танце легкая, мобильная – пароход ей навстречу – прима-балерина побежала к парадным дверям, играла ягодицами – выгодно подавала своё тело, если оно выросло, то – пусть приносит пользу сомелье и Королям.

Но на лестнице кто-то плеснул уксусом в глаза бывшей Королевны, замотал её в мешковину, ударил казацкой плеткой со вшитой свинчаткой по груди и вновь притащил в зал, где – адский хохот, пляски чертей и живые мертвецы.

Прима-балерина с негодованием вылезла из мешковины, топнула очаровательной левой ножкой, а правую подняла к фарфоровой люстре – подарок замбийского Короля.

Перед прима-кухаркой снова возник Король Пизабород; борода его – острая, чёрная, кудрявая – еще больше стала похожа на лобковые заросли цыганки.

Из Беловежской Пущи бороды раздался тонкий властный голос – яйца дроздов раскалывать этим фальцетом:

– Глаза у тебя, осмысленные, жена моя!

Живая ты! Ах, удивлен, даже росу слижу с твоих персей – достояние республики в грудях прима-балерины.

Не пугайся чёрта с вилами!

Я – тот певец, которого твой батюшка проклял и измочалил в сортире – одна и та же бородавка с волосами.

Из любви к тебе я прикинулся нищим и насиловал в тесной зловонной каморке – склепе ведьм.

Я и на базар прибегал в роли пьяного балерона, который перебил твои горшки, измазал лицо мёдом – балероны любят мёд, потому что в печени каждого балерона живут медвежьи гены.

Все спектакли – чтобы смирить твою гордость, наклонить тебя, унизить, втоптать в грязь, за то, что высокомерно обсмеяла меня перед товарищами Королями, называла Пизабородом в честь Пизанской башни!

Не виноват я, что волосы на подбородке и на бородавке напоминают волосы на лобке бестолковой балерины.

Не сбрею, потому что подбородок мой – двойной, очень похож на ж...у – Король Жопобород, и на яички – Король Яйцебород.

Королева горько заплакала, побежала с танцем по гостям, поцеловала каждого в уста: у кого угольные губы, у кого – маковые, а кто – и без губ, потому что вырвали за разбойные дела.

Вернулась к Королю, присела в поклоне по-мужски, знала, что любят Короли растопыренные ягодицы мужичья, нет в них Правды, в ягодицах простолюдинов, но Короли ищут...

– Как мне перед тобой лечь, Король Пизабород?

Лети, душа моя, опыляй ромашки!

Ох, как мило я лепечу, умненькая прелестница с губками-бантиками!

Ах! Я достойна тебя, Король, поэтому – твоя жена, ноги мои – булки белые!

– Утешь меня, медведица белая!

Ушло время казнокрадов, мы попали в полосу безвременья, когда старухи не умирают и не оставляют наследства после смерти, а петухи поют постоянно; исчезло утро и исчез вечер.

Сейчас мы отпразднуем свадьбу – эхо до Амстердама докатится! – Король Пизабород подмигнул придворным дамам, дамы закрыли лица веерами, что-то говорили тихо, косо поглядывали на Короля, и в очах придворных балерин проскакивали искры жалости.

Подошли художницы, нарисовали на нагой прима-балерине одежды (девушка не пожелала облачаться в шикарный бархат и атлас: тело потеет под одеждами, а нога вольно не взметнется в бесшабашном танце повелительницы волкодавов).

Отец прима-балерины, Король, который её изгнал и проклял, пришел на бал, улыбался кротко, боялся гнева – теперь уже царственной – дочери.

По древней немецкой традиции Королевна выколола глаза батюшке и оставила его кудахтать с взволнованными фрейлинами.

Пошло настоящее Европейское веселье: все поют и пляшут, руками и грудями машут, за здоровье молодых пьют фиолетовое крепкое, восхваляют прима-балерину и денег – денег золотых ей горы насыпают под ноги.

Ах, подружки мои, прима-балерины, и нас пригласят на этот вечный праздник: спляшем на столах среди амфор с фиолетовым крепким!

ПРИМА-БАЛЕРИНА ДЛИННЫЕ НОЖКИ

Бедняк-крестьянин сидел однажды у камина в загородном доме, подгребал под ноги золотые червонцы, а жене – угли горячие в чулки, не заметит жена в прелести, потому что – прославленная прима-балерина!

С Костромской напевной тоской, в которой проскакивали бусинки Амстердамского гей парада произнес:

– Жалко, что ты не родила нам нормальную дочку – прима-балерину!

Никто не пляшет на столе среди горшков, а наша единственная дочка – хлеб на неё зря переводим – худая, безгрудая тростинка карлица.

Ночью на двор пойду чёрта кочергой прогонять, не замечу дочку, наступлю на неё – и вся история Дойчеленда сгинет под моим лаптем.

– Да, если бы дочка наша превратилась в пышку фрекен, в маленькую гитлерюгендшу, то я бы отдала её в театр при Казармах; любила бы её заочно – мама моя, Берта, горюй! – прима-балерина жена ответила со скорбным вздохом, хоронила свои мечты о яхтах, о Золотых Дворцах, о дрессированных бегемотах в ливреях и молдаванах – потешных, жизнерадостных, с Донецкой перчинкой в адских очах. – Да полноте, друг моей, балерон-гусар!

Взяли бы гитару, сыграли жалостливое, а я бы станцевала "Лебединое озеро" – лучше, чем мечтать, что наша замарашка превратится в ограненный алмаз! – матушка красиво выгнула спину, подняла ногу выше головы – засияло, воспламенилось в горнице. – Пришли снова, к чему подходили робко, с опаской – к сложностям вырастить из замарашки прима-красавицу балерину с глазами-Звездами.

Для женихов нет у нас денег, женихи – куры, цып, цып, на золото сбегаются, а Космосу безразлично – модель ли у нас дочка, или – замарашка с чужими благами на уме и канализационными очками минус сто.

Вышла из склепа дочка – худющая, кривая, заморённая – печать о профнепригодности негде ставить – переломится девушка.

Глазенки чернели адской бездной, неразумной, безысходной.

– Да, не о такой дочке мы мечтали, не о ящерице чешуйчатой, – отец и мать воскликнули и в порыве единения пожали друг другу руки, скорбно размышляли о дальнейшей жизни своей уродливой карлицы.

Случился однажды крестьянин с домовым и пришлось ему ехать в лес за целебными травами.

"Сумел сделать гадкое, имей мужество отвечать перед Законом и лекарями", – словами и кнутом крестьянин подгонял себя – задумчивый житель Планеты Земля.

– Батюшка, я не красавица, но тренируюсь в балете – ножки и ручки обламываются сучками березы, но стараюсь! – просвечивающаяся от голода дочка вышла из каморки, подстелила черной гнилой соломки и упала. – Возьми меня в лес – хоть травку покушаю и шишки – цинга одолела; перед зеркалом иногда встану нагая, ищу груди – нет их, улетели к брусничным птичкам.

– Сдохнешь по пути, шагнешь за порог и туман саваном покроет тебя, доченька! – отец откусил от каравая, с сомнением посмотрел на голодную дочку балерину и с глубоким вздохом житейской мудрости палача, убрал хлеб в портки.

– Сдохну – тебе же, любимый батюшка – отрада! – дочка засмеялась, попыталась поднять ногу выше головы, но упала и зарыдала – горько-горько – так рыдают Амстердамские певцы, когда их друзья улетают в жаркие страны.

Отец испугался родительского комитета и органов опеки, свалил дочку в телегу и повез в лес – на выселки: ковырял крючковатым пальцем в левом глазу девушки, искал в нем черта или Правду, ожесточался; ехидная усмешка застыла на мертвом лице крестьянина, звала на рыбалку на акул.

В лесу свалил полумертвую и полуживую дочку с телеги, наклонился, и вдруг, удар – будто почтмейстер кнутом – обрушился на барабанную спину мужичка.

Когда крестьянин очнулся, открыл глаза, то увидел – чудо-чудное, диво-дивное: прима-балерина красавица, нагая, с венком сон-травы на изумительных волосах головы (а нижние волосы заплетены в причудливую индейскую косичку) стояла у сосны, а нога – нога-то поднята выше головы в балетном стремлении покорить мир Красотой.

– Домой бы не возвращался, на тебя смотрел бы, прелестница! – крестьянин жевал бороду, бросал злобные взгляды прокаженного бегемота на дочку и тут же переводил взор на лесную прима-балерину без трусов – краше её нет на небе. – Я нагнусь, а ты поцелуй меня, куда захочешь; глаза закрою – представлю, что не ты поцеловала, а лесной ветерок шаловливо щекочет бархатными губами зайчика.

– Закинула бы я тебя в берестяную избушку – к твоему любимому зайчику – и подожгла бы! – красавица прима-балерина опустила правую, подняла – левую ногу – шишки на дереве покраснели от восторга. – Отдай мне дочку, в прелестницу её превращу, с нехитрой корзинкой нагая выйдет на дорогу, балет спляшет – купцы умрут и упадут спелыми колосьями конопли.

Крестьянин отдал дочку замарашку прима-балерине, думал – на шкуру для сумочек, но просчитался, ох, как просчитался горе-отец с косыми глазами бобра:

– ЭЭЭЭ... Прощай, дочка, в ад спускаешься – назад дорогу не найдешь, потому что чёрт заменит тебе мозги свинцовыми шариками.

Прима-балерина взяла девочку, отвела к лесному озеру, сорвала с неё лохмотья, как кору с гнилого дерева:

– Отныне никогда, слышишь меня, будущая прима-балерина, никогда не прикрывай тело одеждами! – из глаз лесной нимфы вылетели зеленые молнии черенковского радиоактивного излучения. – Добродетель – твоя одежда!

Доведи тело в танце до высочайшего уровня красоты, чтобы купцы млели, тосковали змеями, падали мертвыми птицами, а не таили в дальних скитах мозга вожделение плотское; лишь – радость и желание покупать билеты на твои балеты. – Прима-балерина омыла девушку в хрустальных водах Чудского озера, растерла лилиями и лотосами, посмотрела на девушку внутренним зрением, охнула, колыхнула тополями грудей. – Думала, что ты серая под грязью, испитая, высохла на супах с пауками, а теперь – не признаю тебя прежнюю – на мальчика похожа, на балерона третьего эшелона. – Прима-балерина крепко-крепко обняла ученицу, прижала к себе, и счастливые слезы витаминами Ц обмывали возрожденную дочь крестьянина.

Прошло время, крестьянская дочка отрастила груди по пуду – в вёдра не влезают, ногу выше головы поднимала стремительно, отчего у перелетных птиц начиналась истерика, восторгались птицы, приносили ворованные золотые часы.

Кожа белая, снежная – лоснится!

Тело гибкое, холеное – осчастливило бы смертных королей и бессметных эльфов.

– Отрастила жо...у? Проверим тебя в деле на купеческом тракте, где волки – овцы? – лесная прима-балерина с удовлетворением ощупала ученицу, обошла три раза, схватила себя за нос, смотрела смело на живую улыбку на земляничных губах крестьянской дочки.

Вывела девушку на дорогу, сама в кустах ногу выше головы подняла, спряталась, ждёт, что будет.

Ученица нагая – лишь венок фиалок на роскоши золотых волос – подняла у дороги ногу – радиомачта.

Купцы увидели, остановили лошадей, восхищенно охали, подходили, трогали девушку, одаривали золотом, затем поклонились в пояс, бросили ей серебряные деньги – жертва красоте:

– Прощай, прима-балерина! Всё серебро тебе отдали, краше тебя не видали в заморских и наших странах – тьма у нас, а у них – свет за наши деньги, нефть и газ. – Прибавили с грустью умерших поэтов. – Жены нас зовут!

Уехали, а девушка ученица возвратилась с лесной прима-балериной в деревянный Дворец Бракосочетаний.

– Эхма! не готова ты еще к выходу в свет! – нимфа покачала головой, провела своими волосами по грудям девушки – на размер увеличились груди крестьянской дочки, налились резиной.

Еще несколько месяцев лесная красавица готовила девушку: натирала отварами из лесных трав, откармливала свежей кабанятиной, учила скакать по веткам, чтобы нога выше головы, а ветки – не прогибались под поступью летящей балерины.

Снова урок, опять вывела на тракт – купцам на экзамен.

Крестьянская дочка – светится от здоровья, кожа её – нежный бархат светлого Космоса.

Купцы увидели танцующую прима-балерину, обомлели, дар речи потеряли; мычат, тычут в балерину пальцами-сосисками, щупают; все товары и золото отдали, шапки долой – и от прима-балерины без телег и без лошадей босиком побежали, боялись дыханием опорочить чистоту и невинность красоты морально устойчивой девушки.

– ИЫЫЫЫХ! Еще подучу тебя, не наиграются на твоей арфе Короли! – лесная нимфа снова отвела ученицу в лесные хоромы: растирала, учила, била иногда ветками шиповниками между ног и по глазам; ученье – свет.

Прошли три месяца, и в третий раз повела лесная чаровница ученицу на большую – как жизнь черепахи – дорогу.

Идет крестьянская прима-балерина, бедрами – лесную сказку пишет.

Деревья от любви к ней сохнут на пути.

Мхи, лишайники и папоротники зацветают.

Звери лесные раздирают на себе шкуры, и с утробными криками:

– Об твою мать! Красотища человеческая неизмеримая! – уносятся на болото.

Вышла ученица на проезжую часть, подняла ногу выше головы, балет "Лебединое озеро" танцует!

Голая, но одета в лучи Солнечного света.

Купцы увидели девушку и её танец – упали без чувств; гусары проезжали – с коней свалились без сознания.

– Вот теперь ты готова к концертной деятельности, ученица моя! – лесная прима-балерина вышла из кустов, собрала добро купцов, обшарила карманы военных, подтолкнула в утренние ягодицы крестьянскую дочку, давала путевку в жизнь. – Дочку, дочку Афродитой назови! – прошептала вдогонку и растаяла в лесной листве – дым сомнений, а не лесная нимфа.

Обновленная прима-балерина пришла в родительский дом, поклонилась в пояс матушке и батюшке; от сверкания её ягодиц вспыхнула солома в тюфяке.

Матушка – прима-балерина на пенсии – замертво упала, а батюшка бороду проглотил, стоит, выпучил глаза, край света ищет – прыгнул бы в ад.

– Батюшка, теперь денег много зарабатывай – мне ОГОГО! сколько нужно на усладу! – улыбнулась дочка, к столу присела и тонкими алебастровыми пальчиками по дубовой столешнице настукивает свадебный марш, на отца поглядывает со снисходительной улыбкой покорительницы Фудзиямы.

Отец все накопленные деньги схватил, побежал к купцам, дом заложил, корову продал, по дороге односельчан призывал полюбоваться на дочку, не девушка, а – уходящая песня кукушки.

Народ сбежался, очередь к окну организовали – на прима-балерину любуются, падают без чувств от её умопомрачительной красоты – волка живого бы съели, если бы девушка им подмигнула.

Отец накупил перин, золотых чаш, серебряных гребешков и тазиков, к ногам дочки возложил, блеет – горный баран на сцене Миланского Оперного театра.

Прима-балерина окинула взглядом подношения, небрежно раскидала золото, усмехнулась, руку к правой груди – Солнце в грудь заходит – приложила и укорила отца:

– Батюшка! Этих подарков за мою красоту – на один зубок мне!

Отец качнулся тополем в ураган, каленую кочергу между ягодиц засунул (себе), чтобы кочерга до желудка дошла, уняла боль душевную и сожгла комплекс неполноценности.

Дочка обожгла отца ледяным взглядом презрения, вышла из избы, пошла по селу искать себе настоящего спонсора – Принца.

Пришла под утро – в глазах туман, в ногах – золото, а на тонкие плечи накинута шкура купца Рокфеллера.

– Уйду я от вас, батюшка, нищие вы все, недостойны моего танца и моей чарующей – Космос задыхается от счастья – красоты.

Потешься с козой, поиграй с мужиками в бане, а они тебя ночью на соломе удавят, потому что дочку не обеспечил. – Вышла из избы, вода в колодце от умиления закипела.

Пришла в соседнее богатое село, у колодца подняла ногу выше головы, лицо грязью измазала, чтобы спонсоры сразу не падали замертво, нет толка от нищих зомби.

Богачи сбежались, в руках свечи держат, чтобы пламя противостояло огню прима-балерины.

Несмотря на грязь на лице девушки, почти все упали без чувств, лишь один слепой миллионер выдержал, чувствовал жар души и талант балерины, но не видел.

– Гадюк в избе развожу, дорого яд продаю лекарям, золота у меня – в золоте купаюсь!

Приди и живи у меня, красавица, приманивай клиентов, а я за это тебя в страну мечтаний отправлю, где проекты превращаются в бриллианты! – перед прима-балериной на колени встал, по запаху нашел духмяные руки морально устойчивой девственницы, целует, орошает кислотными слезами.

– Пойду к тебе живой рекламой! – девушка заробела, покраснела, но вспомнила уроки лесной прима-балерины и положила ногу на голову старца – посвящала в рыцари. – Но за свои услуги – не золото потребую, не серебро – пыль они на дороге.

Через неделю – когда час расплаты грянет "Идет война народная" – раком встанешь у околицы, растопыришь ягодицы, а я тебе пинка дам – ОГОГО! ноги мои балетные негде тренировать, на тебе потренирую идеальную – СЮ-СЮ-СЮ! ЗЮ-ЗЮ-ЗЮ! – ножку.

Пожадничал слепой гад, согласился на условие прима-балерины – верил, что скоро время Земное закончится, и придет Закат.

Прима-балерина живой рекламой неделю в избушке жила, купцов приманивала; выше крыши золотом избу завалили купцы и в колодец набросали доверху.

Пришел час расплаты, задрожал повелитель гадюк, но слово – воробей, вылетело – улёт.

Вышел за околицу, встал на четвереньки, растопырил ягодицы и ждет – наивный торгаш с жутью в мыслях.

Прима-балерина поняла ногу выше головы, красиво в танце оттянула, и – по-лебединому, по-балетному ударила на репетиции старика в раскулаченный зад воющего буйвола.

Взлетел старик, полетел над лесами, над реками (жо...а в другую сторону отлетела к гусям перелётным с медовым мальчиком Нильсом из Амстердама):

– Пелена с очей спала! Прозрел! Я вижу Солнце и купальщиц без трусов!

Прима-балерина покачала головой, приложила ладошку (сто сиксилиардов рублей за поцелуй этой ладошки) к очам изумрудным, проследила полёт скопца над гнездами кукушек и пошла дальше – в большой город!

Перед городскими воротами намазала тело грязью – чтобы жители не упали замертво от интеллектуальной недоступной красоты.

Лучи прелести пробивали сквозь глину.

Когда вошла в город, прошла к Королевскому Дворцу, и Король на коленях подполз к прима-балерине, лобызал её ножки и ручки, уверял в совершеннейшем своём почтении.

Королева – прима-балерина – с ностальгической тоской осматривала соперницу, проводила пальчиком по бровям девушки, по её соскам и тихонько колдовала, пророчила девушке печеную на ольхе форель.

Король тащил прима-крестьянку во Дворец, приказал рабам балеронам, чтобы дорогу выстлали золотыми червонцами ( по примеру Кремлёвских приёмов).

– Увидел тебя, вилы схватил, думал, что нимфа из реки вынырнула, чёрта убила, а его адскую силу растоптала милыми ножками, краше которых я в телескоп не видал.

Мы – вечные скитальцы: ищем Правду, находим золото и прима-балерин, умиляемся и снова – распахнув орлиные крылья души – устремляемся на поиски настоящей Истины.

Оставайся на работу в моём дворце; Короли других держав увидят тебя, сомлеют, позавидуют моей силе, потому что ты – девушка-мечта, и содержать тебя может только очень успешный и мудрый богатый Король.

Пристроишь меня в каморке около своей опочивальне; ботву картофельную рад кушать, лишь бы только по утрам в щелочку подглядывать, как ты в молоке ослиц омываешь перси – Чёрные дыры Вселенной их не поглотят.

– Скучно мне среди нищебродов, и ты для меня – калика нищий! – прима-балерина взметнула выше головы изумительную рельсовую ножку, махнула лесными ресницами – охмурила Короля и Королеву. – Прослужу у тебя месяц, а в уплату – на репетиции тебе левой ногой пендаля отвешу сочного, с искрами Санкт-Петербургского балета, и жене твоей – красавице умопомрачительной – пендаля, но правой ногой.

Мои изумительные ножки – бесценные, нуждаются в тренировках на живой плоти Королей и Королев.

Я – ручеек многострадальный, а вы – соломинки из гривы Пегаса.

Куда понесу вас, туда и поплывете с любезными улыбками странников по заповедным местам.

Переглянулись Король и Королева, подмигнули друг другу – радовались, что задешево заполучили красавицу на месяц каторжных работ – танцевать перед заморскими именитыми гостями с басурманскими очами.

Когда отмыли прима-балерину от грязи, ахнули, упали без сил и без сознания – к утру лишь в себя пришли – задумчивые, с Вологодской поволокой на глазах.

Месяц прима-балерина обольщала Королей, больше похожих на калик перехожих; маялись Короли, стонали от страсти, падали в обмороки, поднимались, ползли к красавице, вытирали адские красные глаза соломой и отчаянно завидовали Королю и Королеве, у которых ослепительнейшая и всепрекраснейшая прима-балерина во Дворце гостит и обольстительно танцует – когда неспешным шагом уходит утро, плачут иволги и сердца их колеблются в растерянности.

Через месяц – благодаря красоте и танцам крестьянской прима-балерины – Королевство лопалось от значимости и золота – подношений очарованных Королей.