Текст книги "Сказки балерин-прим(СИ)"

Автор книги: Георгий Эсаул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Через год мы твоего Принца отморозим, соблазним, выйдем за него замуж – по Амстердамскому обычаю – сразу две жены, и королевство у него возьмем, обокрадём до нитки, потому что мы – красавицы прима-балерины, а он – чмо, чиновник от Королей, балерон из питейного заведения.

Ты молчи, не рассказывай о наших хитростях; отец тебе не поверит, потому что предала ты его, лишь Африканским балеринам теперь доверяет и нам, но африканским – больше, даже хижину из бамбука для них соорудил во дворце.

Если ты словами или в танце жестами попытаешься нас очернить, то засунем тебя в бочку вместе с отцом и отправим по морю в Антарктиду – на гастроли к пингвинам.

Король прогневался на младшую дочку – бесперспективная красавица прима-балерина, но нет за ней денег; то, что сам должен дать приданное – Король не подумал, погруженный в разврат, ложь и беззакония.

Поверил он двум старшим Принцессам (но денег им не дал), проклял младшую дочь, радовался, что балерина из дворца – Королю легче: не нужно кормить бесприданницу, на её содержание можно взять ещё одну афроамериканскую балерину.

Собрал он группу чернокожих балерин, держал с ними совет, и решили убить младшую Принцессу, потому что – "Зазнайка! Много из себя строит, белая госпожа! Ногу выше головы поднимает и заливается гордостью, что у неё ноги длинные, корабельные, а не толстые пеньки, как у некоторых достойных, имя которым – Джунгли!

Съедим Принцессу! Её искусство танца передастся нам, превратимся в кометных прима-балерин!"

Однажды младшая Принцесса отправилась в кабак на заработки, ничего дурного не предполагала в своём маленьком робком сердечке скромницы наяды.

Вскочила нагая на стол, танцевала среди бутылочек, потешно складывала губки сердечком сахарным, пела: "ЗЮ-ЗЮ-ЗЮ! СЮ-СЮ-СЮ!" – непорочная Королевна в море понимающих улыбок.

После третьего танца Принцесса заметила, что её королевский режиссер, начальник королевского театра презрительно сминает пятерней лицо, словно сдирает с черепа кожу.

– Что с тобой, милый режиссер с ушами осла? – Принцесса чуть со стола в лапы золотопромышленного Кроля не упала.

– Я не смею сказать, даже в языке танца не покажу жестами, потому что разжирел, превратился в цистерну, но долг велит мне...

– Говори, что украл – я в долю войду и прощу тебя, а твоих новых актерок отравлю, выброшу из гнезда!

Не кукушка я, но правила публичных проверок казенных сумм, выделяемых на театр, знаю.

– Ох! Не упади милая среди бутылок с фиолетовым крепким! Не в вине Истина, и не в танцах Правда! – режиссер поправил белую манишку, небрежно скользнул взглядом по заморскому пьяному Принцу – лодка в политике Принц. – Я по приказу вашего батюшки, моего Короля должен вас убить, но перед этим – все ноги и руки переломаю, зубы выбью, лицо ваксой натру, чтобы вы в гробу выглядели не печальной Принцессой прима-балериной, а – Бабой Ягой!

Принцесса представила себя искалеченной в гробу, перемазанной чёрным и ужаснулась, откусила проползающей гадюке голову и хотела выпить яд, но яд горький – выплюнула, как зуб мудрости:

– Пощади меня, добродетельный пузатый режиссер!

Я, когда подглядывала в замочную скважину за твоими утехами в гареме Короля, не пожаловалась, евнух ты безмозглый.

Тебя только в пример благородным ворам ставить.

Отдала бы тебе свою одежду, но я голая – как всегда.

Туфли не отдам, потому что балерина без туфлей на высоких каблуках – всё равно, что птица без клюва.

Возьми локон мой – отрасли волосики на лобке – не эпатажно, но в танце спасают промежность от кабацких сквозных взглядов. – Принцесса срезала три волосинки с лобка, отдала режиссеру (он с благоговением политрука перед Красным Знаменем) спрятал подарок в золотой медальон.

– С удовольствием не убью вас, Принцесса, хотя и не смог бы – руки коротки, сил не хватит, одышка помешает изуродовать вас, искалечить, – режиссер с волосиками Принцессы пошел во дворец – красный петух на воеводстве.

Принцесса дальше – по городам и странам, по кабакам и театрам – вольная птичка, откровенная родственница Счастья.

Прошло сколько-то времени, для Вселенной время не имеет смысла, хоть жоп...й ешь время во Вселенной, и пришли к омолодившемуся Королю три телеги с золотом и драгоценными камнями для младшей Принцессы – красавицы из красавиц, балерины из балерин, и просто – невинной девушке.

Богатства прислали те короли, которых Принцесса спасла от одиночества, голода и войны.

Король бегал среди золотых монет, амфор и кубков, посыпал голову бриллиантами, хохотал, следил, чтобы балерины не растащили богатство.

На сотом балеронском прыжке задумался – так в открытую дверь мозга на цыпочках пробирается Правда:

– Что, если моя младшая дочь невиновна, птенчик она неоперившийся, черепашка без панциря.

Бегал балерон Король среди массовки, протягивал руки к спонсорам и челяди, пел фальцетом:

– О! Если бы младшая не умерла – еще бы денег мне принесла!

Горько мне горько!

Возрадовался, если бы она воскресла, или призраком или привидением, пусть – даже зомби или оборотнем, ворвалась в мою опочивальню, забрасывала меня соболиными лапками.

– Принцесса жива, потому что по роли – нельзя убить Принцессу! – режиссер Королевского театра протанцевал один тур вальса с Королём, запыхался, откинулся на мягких балерин. – Я ловил её, но она ускользала, не давалась; мне показалось, что не кровь голубая в её жилах, а – красная ртуть.

Утанцевала, на вас проклятие повесила, Король – вздрогнете в бане, упадете на горячие камни, вспомните Горячий Камень Аркадия Гайдара.

У Короля африканская балерина с груди свалилась.

Он приказал объявить по всем странам и Континентам, чтобы изгнанная дочь возвращалась, и он её милостиво примет, попросит станцевать инородное, но – не бесовское, потому что в бесовских танцах – страдания и вопли мертвых.

Тем временем Принц красавчик в заколдованном замке с живой водой приказал вымостить дорогу чистым золотом девятьсот девяносто девятой пробы, которое на Солнце горело, словно ягодицы прима-балерины в бане.

Он объявил в Амстердаме и в других малозначащих странах, где люди принимают поддельные таблетки от кашля:

– Балерина, которая без трусов, обнаженная, в одних туфельках на высоченных каблуках по золотой дороге в мой замок направится – та моя жена!

Её впущу в её же замок, одарю ласковых взглядом и награжу долгим-предолгим поцелуем – мумии Египетских фараонов задохнутся от зависти.

Кто поедет стороною, не пробежит в танце по золотой дороге, та – не жена мне, а – фальшивая прима-балерина, и её пустим на дрова, или продадим в рабство.

Старшая Принцесса – по истечению положенного срока – подумала, что пора спешить к красавцу Принцу, пока он не перекинется в лешего.

Нужно успеть получить Принца и его королевство, пока по Миру не распылил и – окрыленный своей красотой и мастерством танца – не застыл в лазарете для нищих слепых музыкантов.

Старшая Принцесса подошла к замку Принца, увидела чудную золотую дорогу и заробела, впервые с момента рождения:

– Золотая дорога – дорога в ад!

Ноги закипят, туфли испарятся, как только встану на дорогу лжи, потому что золото – от лукавого, – Свернула с дороги с правой стороны (танцевала нагая на лугу среди эльфов и сатиров).

Вечером подошла к воротам, но стражники сказали, что она – фальшивая прима-балерина, не жена Принцу, её место в провинциальных театрах балета Египта.

Старшая Принцесса в горе пошла в Монте-Карло и вышла замуж за судовладельца, счастливая, богатая, но легкая тень сожаления – что изгнали из замка – иногда накрывала обнаженную грудь.

Вскоре после поражения сестры, вторая Принцесса отправилась за богатствами и женихом Принцем, место которому – у походного котла кочевников.

Подошла к золотой дороге, ужаснулась адскому блеску дьявольского металла и подумала:

– Дорога из золота приведет в ад!

Свернула в обход налево, где левые казнокрады золото считают.

Не пустили Принцессу во дворец, осмеяли, назвали подделкой из Биробиджана.

Опечалилась Принцесса, вышла замуж за богатого казначея – беды и нищеты с ним не знала, лишь изредка, когда изменяла с конюхами – плакала от печали, что не пустили во Дворец Счастья, где люди-голуби.

Пришло время младшей Принцессе показать Траурную арку в Париже, а над аркой – райские кущи.

Покинула она гостеприимные баньки, усатых скоморохов – потеха – пластом после кабака скоморохи лежат на сене, отвернутся, равнодушно рассматривают мышей и клопов, но в головах скоморохов (Принцесса знала, рассказывали черти) каменноугольные мысли:

"Если я займу место Солнца на небе – будут ли мне покланяться прима-балерины Принцессы?"

С веселыми мыслями о скоморохах Принцесса пошла к своему Принцу, в свои же владения, цена которым – сто милилардов рублей.

За мыслями о шутах не заметила золотую дорогу, не обратила внимания на кирпичи из золота девятьсот девяносто девятой пробы, а некоторые кирпичи – как только Принцесса вступила на дорогу – оживали, рассматривали её снизу и с ужасом закрывали золотые рты, видели тёмную ночь над собой.

Генерал-лейтенанта прима-балерина не увидела, что уж тут говорить о золотых разумных кирпичах – что они сделали для торжества разума Человека?

Ничего золотые кирпичи не сделали, потому что они – черти подколодные.

Генерал-лейтенат посмотрел вслед удаляющейся нагой прима-балерине, подкрутил седой ус моржа:

"ЭХЕ-ХЕ-ХЕ! Воевал, жизнью рисковал на поле боя, увеличивал границы королевства, а на пенсию вышел – ни одна маркитантка не поцелует бесплатно, словно я превратился в полковую клячу.

Под кроватью ночью меня леший ждет, а в штанах – не доблесть, не рассуждения балерин, а – пустота вечная, с замерзшими мамонтами.

Нет теперь во мне пользы, и в мороженых мамонтах нет радости для Будущего человечества.

Принцесса ягодицы растопырила – к жениху спешит, а жених – не Планета, не Солнце – не воссияет, не подставит плечо для коня на пахоте.

Что есть жизнь?

Жизнь – война!"

Но прима-балерины не видела нравственных терзаний генерал-лейтенанта – сотни тысяч солдат погубил, а теперь терзается, что голая прима-балерина на него не обратила внимания, не подняла в честь него ногу-флаг.

Перед Принцессой ворота золотые распахнули, Принц на коленях подполз, прима-балерине ручку серебряную целовал с подобострастием и с мазохистским восторгом раба.

– Ты моя госпожа, прима-балерина Принцесса, и моё царство стало твоим, как коленки твои балетных ног тебе же и принадлежат.

Избавительница и повелительница, не серчай, если я на свадебный пир друзей художников из Амстердама призову, обниму каждого – а для друзей колодцы приготовлены – зинданы.

Затем и свадьбу сыграли веселую-превеселую; скоморохов без трусов пригласили, намазали горчицей и за ними свадебный генерал-лейтенант бегал с вилкой.

Когда похоронили скончавшихся – от пьянки и излишеств – гостей – Принц рассказал Королевне, что её отец простил её – хотя сам виноват, старый ключник, – зовет к себе мириться и танцевать балет.

Принцесса немедленно к омолодившемуся отцу примчалась, наябедничала на несчастных сестер прима-балерин, но они уже удачно замужем – волшебные флейты для понимающих музыкантов.

Королевна отчитала отца, сказала, что старый дурак – после живой воды превратился в парня – но ум под порог не спрячешь.

Король хотел убежать от гнева дочери, но Принцесса ловко скрутила отца-балерона, по строгому немецкому обычаю привязала веревку к его мышиным причиндалам и отвезла на ярмарку "Сынов Солнца" в Амстердам.

Сказывают, что Король-балерон до сих пор на ярмарках голый пляшет!

ЛЕНИВЫЙ ГЕЙНЦ

Гейнц – очень ленивый Амстердамец без проблеска интереса к квантовой механике и Космическим ракетам, даже на токарно-фрезерном станке ключ для пояса девственности прима-балерины не выточит.

Присядет на сцене и вместо пляски пускается в долгие нудные корабельные рассуждения о природе Мира, о том, что все – бесполезно, наша Судьба заранее определена, поэтому нет смысла прыгать, скакать, поднимать ногу выше головы, если суп из редьки всё равно подадут на раздаче для бедных балеронов.

Каждый раз Гейнц тяжело вздыхал, когда возвращался с работы в театре; а всего-то работы у него на сцене – лебедя Сен-Санса показать и растопырить пружинные натренированные ягодицы.

– Тяжелое и утомительное искусство – в балете на сцене сидеть и рассуждать, а иногда и ногу надо поднять для доброго зрителя в десятом ряду!

Если бы на сцене можно было лежать, а прима-балерины делали бы массаж по примеру трудолюбивых китайских танцовщиц, то тогда – еще туда-сюда: не Рай, но и не ад.

Нет мне покоя, должен страдать на сцене, глядеть на прима-балерин суетных: летают, ноги выше головы поднимают – заманивают мохнатками богатых спонсоров, а мне от мелькания голых женских ягодиц – никакой пользы, лишь вред – сетчатке глаза.

Пленникам в пустыне глаза выжигают, а я не пленник, я – балерон, терплю, подхожу к краю сцены, заглядываю в ад: к краю бездны подошел, а из бездны – зомби таращатся – музыканты из оркестровой ямы.

Разве можно жить балерону спокойно и радостно, если дети Африки голодают и мне бананы не шлют, а банан – письмо Мира.

Стал Гейнц думать (во время бдений на сцене) о том, как облегчить свои страдания, найти вьетнамского или молдавского раба и заставить на себя работать.

Но политкорректные пограничники запретили вывоз рабов из стран десятого мира, засовывали Гейнцу толстые пальцы в уши: проверяли – не вывозит ли балерон народное достояние – Мальчика-с-пальчик.

Однажды, во время выступления в Миланском театре Оперы и Кастратов – Гейнц воодушевился, нашел золотую жилу ума:

– Женюсь на прима-балерине Тризне!

Она тоже по сцене бегает – за меня спляшет и мне же массаж на сцене сделает, простоволосая гордячка с приятной душевной атмосферой.

Пришел Гейнц в продюсеру прима-балерины Тризны и попросил благословить союз балерона и прима-балерины – на радость зрителям, на пользу владельцам театра – так от курицы и курочки рождается золотая гусыня.

Продюсер долго не раздумывал – не любил думать – подписал брачный контракт и написал для зажиревшего Гейнца и прилежной и скромной Тризны балетную сценку с кроватью.

Поженились, и стала прима-балерина Тризна на сцене массировать Гейнца и за него в лебеде Сен-Санса ногу поднимать выше головы – Звезда Звезде помогает.

Для Гейнца настали золотые деньки с повышенной степенью ожирения, застоем в почках и дурным запахом изо всех природных отверстий, ад проник в тело Гейнца, охватил его душу; но беспечному балерону мысль о том, что в нём черт живет – показалась потешной и нелепой.

Гейнц отчитывал себя за неискренность и простодушие, часто рыдал на сцене – тонко, с поросячьим вигом проклинал жену, зрителей, жестокий Мир насилия и работы – вот бы, вообще, на сцену не выходить.

Но прима-балерина Тризна тоже оказалась ленивая, надоело ей массировать мужа, который часто лениво отдыхал от лени.

– Зажиревший муж мой, балерон Гейнц!

Имя твое – неприличное, и ты за статьями о твоих талантах не замечаешь, что превратился в Чёрную дыру, но в Космическую Чёрную Дыру всё влетает, а из тебя всё вылетает, как из молотилки черта.

Уедем из Амстердама в пригород, в славный Схипхол, тишина там, деревенщина неотёсанная без трусов, но – богатые, деньгами затыкают рты сердитым балеринам.

В Амстердаме я по сцене бегаю, ножку выше головы поднимаю, от меня требуют прыжков, а прыжки – лень, пошлое, сатана в прыжках летает, а я не сатана, потому что у меня женские половые органы.

В Схипхоле я в кабаках на столах буду танцевать обнаженная среди бутылок с фиолетовым крепким: больше славы и денег, чем на сцене Балетного театра; Снегурочка в деревне превращается в снежную крепость.

Тебя в амбар положу, и мыши – с одухотворёнными взорами сельских полицейских – маленькими лапками с утра до ночи будут делать тебе массаж; красненькие лапки у мышей, почувствуешь любовь к природе и к рисованию.

Лежи целый день под зоологическим массажем, властвуй, а я лениво, томно в кабаке Схипхола ножку выше головы подниму, губки сердечком вытяну, пропою сюсюсю и зюзюзю – трудиться не нужно, а деньги – золотые монетки найдут щель в копилке.

– Если я подпрыгну выше крыши, то ты взвизгнешь, жена моя? – Гейнц пошутил, и его дряблое тело старого балерона долго тряслось в танце желе. – Ты умная балерина без трусов; ракета у тебя между ягодиц, а в ракете – мысли.

Я Правду искал в ночных клубах, но иногда заглядывал между ягодиц балерин – не скрывается ли в укромных – малопосещаемых балеронами местах – Правда?

Не носимся за горячительными напитками не преклоняемся перед дрянью, поэтому – в Схипхол – – за славой, массажем и отдыхом от пламени, в котором невидимо сгорают наши души.

Гейнц и Триза променяли свою квартиру в Амстердаме на домик в Схипхоле, потеряли в деньгах миллион евро, но деньги – ничто, по сравнению с Чёрными дырами Вселенной.

Мыши массажировали Гейнца, доставляли ему наивысшее наслаждение, вливали вдохновение, обучали мышиным танцам, краше которых только танцы мартовских котов.

Прима-балерина Тризна по вечерам уходила в кабак, вскакивала на столик и вдохновенно танцевала, поднимала ножку выше головы, складывала губки сердечком, пела незамысловатое СЮ-СЮ-СЮ! и ЗЮ-ЗЮ-ЗЮ! и в голосе её ценители балета ловили Краснодарскую черешню в соусе из Амстердамских улиток.

Через девять месяцев мыши зацементировали тело Гейнца, он превратился в мускулистого красавчика Аполлона – культурист не по своей воле.

Плечи – шкаф, бицепсы – арбузы, грудь – барабан, мышцы живота – шахматная доска из гранита.

Тризна тоже преобразилась – обласканная добрыми взглядами, отполированная сотнями рук – милая фея с поднятой под потолок ногой.

Денег она заработала – не дал Бог погибнуть работникам искусства!

Мешки денег, деньги с полатей сыпались и вызывали недовольство гея, потому что звон и блеск золотых монет отпугивал мышей-массажисток.

Из малой части золота Гейнц отлил себе золотой посох волхвов и по вечерам – обмотанный в погребальное покрывало – выходил с посохом в парк, приманивал взоры робких ночных балерин.

– Поди, принеси, подай, встань, ноги раскорячь!

Утомительно всё, даже отражение из зеркала засыпает, когда я золотые кудри причесываю!

Однажды – когда на дворе уже давным-давно стоял белый день, а Гейнц валялся с мышами в соломе, отдыхал от сна и лени – он пристал к красавице прима-балерине жене:

– Все балерины любят золото и молодых молдаван!

И ты, наверно, потихоньку усыновляешь семнадцатилетних строителей, балуешь их медовыми сотами.

Вот я и подумал – лучше променяем пригород Амстердама на глухую деревню – мыши в деревнях жирнее, словно бегемоты мыши.

И мужички в кабаках сговорчивее, туманнее – последнее тебе отдадут; на следующий день Гуманитарную помощь от Красного Креста ООН получат и кредиты во Всемирном Банке Экономического Развития и снова тебе отдадут – благодать в деревне, черти из деревни давно убежали от скуки.

Я лень свою не искореню, потому что не лень у меня – а поиск вдохновения среди обнаженных ягодиц.

Видали мы молодцов на Красных конях, купали и щук приманивали танцами, сдуру щука за танец ухватила острыми крокодильими зубами – ВАХ! – Гейнц закашлялся, и его литое тело Геракла не дрогнуло – свинец и золото в мускулах.

– Я согласна на сельских спонсоров с мягкими губами коров! – прима-балерина Тризна сдвинула соболиные брови, подняла ногу выше головы – раззадорила журавлей в небе. – Но мы переедем, как только я найду молодых молдаван, чтобы меня с почестями на носилках несли, с подобострастием заглядывали в мои очи-колодцы, а стая евнухов из Миланской оперы гимны пела.

Я – ослепительная Звезда, не своими же ножками трудолюбивыми мне по дороге волшебной страны танцевать, подобно калике перехожему с Руси.

– Каааак! Кваааааак! – Гейнц пошутил – веселый Шварцнегер с душой наивного папуаса. – Ага, станут молдаване бесплатно тебя переносить в паланкине – фантазия, всё равно, что пудинг размахать по ягодицам и присесть на муравейник.

Знаешь, какие требовательные нынче гастарбайтеры и беженцы – руки отобьют, полагают себя умнее и классичнее нас в балете, хотят организовать новый Театр Наций на наших костях.

– Ух! Достанется поклонникам, которые меня не послушают – ад на их головы упадет, и черный внутренний огонь сожрет их внутренности, потому что от сожаления загнутся, передумают, а я – с песнями и плясками, изумительная в Лунной наготе – уже далеко, в шведской бане.

Я вокруг твоего золотого посоха станцую балет; сыграю в деревенскую пастушку – наивную гусеводку.

Бледные спонсоры потянутся ко мне белыми трясущимися руками – сучками дубов.

В смущенном кашле скроют свою неполноценность, а затем согнутся в три погибели, упадут к моим ногам, облобызают золотой шест и засунут языки в пламя свечи – навсегда лишат себя речи, чтобы беззвучно плакать на могилах матерей, которым по ночам будут рассказывать о моих талантах балетных.

В творческом экстазе прима-балерина Тризна выхватила у мужа золотой посох, танцевала вокруг него, поднимала ногу выше головы, сюсюкала, зюзюкала и столько страсти в её танце полноводном, что восстали призраки и призраки призраков.

Погнали мышей, а к лапкам мышек золотые монетки прилипли, нашли мохнатые сейфы.

Мальчик Нильс – слепой музыкант – подслушивал у двери, на слух определял формы прима-балерины, воодушевился, схватил двумя руками свою волшебную флейту и побежал прочь, чтобы напрасные переживания и фонтанные эмоции не сожгли его чистую душу сына губернатора.

За мальчиком Нильсом ринулись мыши с золотыми монетками на лапках – потешное зрелище, не для слабонервных гувернанток из Киева.

– Вот нам и золотые запасы Родины! – Гейнц с усмешкой оглядел пустые хоромы; ветер перемен гулял в них. – Хорошо, что отяжелевшие мыши не массировали меня золотыми монетами – погребли бы под курганом из золота, а я – достояние Амстердама, город на ногах.

Ожги меня кнутом, не заплАчу, а засмеюсь – продемонстрирую уникальные – подобных нет во Вселенной – зубы.

Вдруг, его взор милостиво упал на золотой посох – отразился и множеством Ньютоновских лучей – прошел через призму любви прима-балерины:

– Ох, Тризна, у тебя полакомиться есть чем!

А потом отдохнем с золотым шестом в обнимку; чёрт из него не выскочит, надеюсь.

Не беда, если ты опоздаешь в кабак: желание простолюдинов увидеть тебя – и так чрезмерно велико.

ГОСПОЖА ПРИМА-БАЛЕРИНА

У одной вдовы подрастали дочь и падчерица: брюнетка и блондинка – хохотушки, веселушки.

Рынок надрывал животики, когда падчерица и дочка пели, танцевали, задирали юбки на головы – подражали Эдинбургским музыкантам в юбках.

Падчерица – прилежная прима-балерина, красавица – Солнце краснело от доброй зависти, когда падчерица в опере танцевала и пела, приманивала прелестями лещей и окуней.

Дочка вдовы – лицо у неё не человеческое, скрыто под золотой маской, а таланты в танце – бесконечные, поэтому не тренировалась, жила в танце.

Дочку свою вдова очень любила, прощала ей лесные пожары, иногда била кнутом по ягодицам – воспитывала в девочке прилежание и терпение, готовила в Царицы Мира.

Падчерицу заставляла много тренироваться и плохо кормила, чтобы прима-балерина не разжирела на сладких пирогах и жареных гусях с яблоками – стыд в гусе: ноги раскинул на тарелке, а не пляшет.

Каждое утро должна была падчерица у колодца поднимать ногу выше головы и поднятой ногой приветствовать Солнце и спонсоров.

И столько тренировалась, что часто кровь выступала между ног – не река Стикс, но печать трудолюбия и понимания, что сердечная лихорадка погубит душу.

Однажды падчерица так усердно размахивала ногами на репетиции, что несколько капелек крови упали на колодезное ведро – совесть крестьянская в ведре.

Ведро от крови девственницы прима-балерины взвизгнуло, открыло железные очи – зомби ведро и – с глухим уханьем мертвого филина – упало в колодец.

Падчерица прима-балерина от страза завопила и побежала к мачехе рассказать о ведрах-маньяках: беда от маньяков в деревне: в лесу маньяки собирают грибы, на сенокосе маньяки траву жуют, на озере маньяки из воды выглядывают, шлепают губищами по листьям кувшинок, а теперь – ведро-маньяк.

– Ты ведро жертвенной кровью оживила, ты его и убей! – мачеха испугалась – прима-балерина на пенсии, спряталась в гроб и хрипела из гроба тоскливо и в безысходности молочницы. – Почему Правду ты в колодце не нашла, а чёрта в ведре приманила?

Отчего нам достается плохое, а хорошее – в золотой карете индийского факира – проплывает мимо?

Убей зомби-ведро и без победы не возвращайся, иначе насильник-ведро испортит всех прима-балерин в окрестности – быка не заводи.

Пошла прима-балерина к колодцу, подняла ногу выше головы, задумалась, да и упала в колодец – словно в будку суфлера.

От ледяной воды и страха за чистоту кожи (от ледяной воды прыщи вскочат красные, противные; для балерины, которая танцует обнаженная, а все балерины танцуют голые – прыщ – катастрофа хуже ядерной зимы) падчерица потеряла сознание, но честь девичью сохранила.

Очнулась, видит, что на сцене Большого Театра России лежит обнаженаня; со всех сторон прожектора авиационные светят, кинокамеры, зрители рукоплещут, а сцена букетами роз завалена, как сеном.

Красиво пошла прима-балерина по сцене, с прогибом в талии, ножки попеременно поднимала выше головы – била пяткой людскому мнению в глаз.

Подошла к краю сцены, а в зрительном зале Принцы волнуются, Королевские особы и богатые спонсоры кричат прелестнице балерине:

– Ах! Кудесница, Принцесса сцены!

Подними еще раз ножку выше головы – одари нас волшебной картиной; слепцы и глупцы нищеброды между ног прима-балерины ад видят, а мы – Вселенную с диковинными Мирами и сосущими Чёрными дырами.

Звезды и кометы у тебя между ног, прелестница прима-балерина!

Девушка кротко улыбнулась, подняла ногу выше головы (чуть стоном восторга из панталонов древних режиссеров не сдуло девушку за кулисы).

Спустилась прима-балерина в зрительный зал, пошла между рядов арабских нефтяных миллионеров.

– Ах! Волшебница сцены! Потряси маленькими грудками, они уже созрели! – бородачи шейхи цокали языками, протягивали мешочки с золотом, но знали (и знание затуманивало нефтью глаза шейхов) – золотом расположение добродетельной целомудренной прима-балерины не купишь! – Потряси, с тебя не убудет, а нам – польза, пройдут беды, ярость отойдет, превратится в Ностальгию, и желание мести умрет, растворится, а сейчас хочется убить землепашца: всё равно он воскреснет с удовольствием.

Ну, тряси же, тем, что выросло, красавица с очами-океанами!

Прима-балерина потрясла грудками – не жалко; шейхи и купцы осенним градом посыпались на пол.

И до тех пор падчерица трясла грудями, пока спонсоры все до одного не легли под её ноги – красиво до боли в сердце.

Насобирала девица золотых монет и пошла к выходу из театра, а выход – вход в ад.

Из каптерки выглянула старая прима-балерина – древняя, но ухоженная, хоть сейчас на балет в дом престарелых – орлица!

– Володя, дай мне мёда! – старуха в прелесть впала, видела в девушке мужчину своей давней – когда бамбуки по колено – мечты. – Убежать хочешь, но что толку в перемещении в пространстве – хоть в Рай Вселенной убежишь, от себя не уйдешь: в Чёрной дыре, или на других Планетах останутся у тебя житейские надобности – нужда, голод, желание выйти замуж за Принца; иные Миры не спасут от проклятий в своём теле.

В колодце живу, от поклонников в молодости спряталась, тренируюсь, достигла высочайших вершин балета, но не вылезу из колодца – привыкла, и кости размякли, превратились в резиновые дубинки османского стража закона.

Унизь меня презрением, получи удовольствие от моих корчей – я сдыхаю от тоски, когда вижу твоё ладное, не тронутое могильными червями, тело.

Помню свой дебют на сцене Большого Театра: я – голая, зрители голые, подруги по сцене – обнаженные, но все в туфлях на высоких каблуках – своё место знаем, не лаем.

Подошёл ко мне господин Президент: голосок тонкий, комариный, сам господин маленький, а из глаз рентгеновские лучи мне между грудей бьют:

"Станцуешь ты на сцене голая, балерина, а дальше что? Мрак без сознания?

Клистирные трубки покорителей Космоса?

Пустишь кровь невинной жертвенной овце, переключишься на чёрных сатанинских козлов – не заест ли тебя вина за бесчинства, потому что девушка прима-балерина должна Правду искать, а не вершить судьбы людей, горячая у тебя голова, прима-балерина"! – похлопал меня по попе, перепутал попу с головой, но – человек Государственный – ему можно забывать сено и солому. – Старая прима-балерина занесла над головой молодой красавицы серп.

Девушка испугалась, облила себя шампанским, верила, что не утонет в бокале шампанского, а вино отобьёт запах человеческого тела, и подслеповатая старая прима-балерина не найдет её по запаху, потеряет нюх.

– Не пугайся шейха с золотым ружьём, солистка! – горластая ветеранка балета не потеряла нюх; в колодце чувства обостряются, как у гончей, и ненависть перерастает в мелкое добро, видно лишь ювелиру под лупой. – Оставайся у меня на побегушках в колодце – лучше места под землей не найти, дальше – ад с кровоточащими рылами чертей.

Будешь хорошо работать, и я тебя не обижу – тонкой платиновой паутинкой не перережу горло, не насыплю толченого стекла в пуанты.

Работы всего – постель мне стели атласом и подушки и перину взбивай, рви зубами и длинными крокодиловыми когтями, чтобы пух летел во все стороны, словно снег.

В общежитии балерин мы с подружками дрались подушками: хохот, визг, словно на мясокомбинате подрабатываем – розовые беззаботные свинки.

Намаемся, отдохнем в сауне, ножки выше головы поднимем, а затем завалимся на солому, спим вповалку, играем в братскую могилу.

Теперь я верю, что перья из моей перины и подушки – снег на Земле: бураны в Бурятии, ураганы в Уганде, торнадо в США, где люди – канатоходцы – по ниточкам Судьбы ходят, но не выдерживают нити Судьбы избыточного веса американцев.

Знаешь, кто я? Гм... Забыла... – старая прима-балерина извернулась, натянула обвисшую мешковину на левую ягодицу, показала гостье татуировку – "Лев и роза"! – Я – лев, я – роза, я – госпожа прима-балерина! – старая прима-балерина притянула к себе девушку, впилась губами в её кровавый – Кровавая Мэри – ротик, отыскивала язык; и молодое дарование – чтобы не обидеть старушку – ответила на долгий жаркий страстный поцелуй покорительницы Гималаев, языки сплелись змеями в брачный период.

– Что ж! Работа легкая, другой мне никто не предлагает, лишь спонсоры протягивают липкие руки и чешуйчатые языки ящериц, – молодушка вытерла с подбородка слюни любви, подняла ногу и в поднятии ноги видела победу Добра над злом, Справедливости над старостью. – Поступаю к вам на службу, а за работу требую, чтобы вы поделилась со мной секретами древнего мастерства балета и искусства макияжа, когда очередной Майкл Джексон превращается в Белоснежку.