Текст книги "Сказки балерин-прим(СИ)"

Автор книги: Георгий Эсаул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Катарина пробовала себя в драматическом театре, но не выдержала огненных взглядов и стонов кудрявых поэтов, убежала в балетный Театр имени Комедии; за грудями Катарины выстраивались очереди, поэты ставили девушку в нелепейшие положения, о которых в Камасутре не написано, и целомудренная прима-балерина терпела, потому что знала, что не выпутаемся из неловкой ситуации, пока поэты не умрут от восторга или их не скрутит сибирская язва.

За Катариной копье держала – изящнейшая Эльза – любимица китайских седых философов с черноморскими бородами.

Философы искали отгадку притягательности голой Эльзы, не верили, что грация девушки исходит от её проницательного ума; разглядывали прима-балерину со всех сторон, ругали свою глупость, которая древние рукописи расшифрует, а голую балерину не раскроет, потому что девушка – не роза, а – розовый бесконечный сад.

За Эльзой шест несла – Эрна – соблазняющая Принцев, но целомудренная и невинная, как глиняный горшочек с молоком.

"Ну, милочка, отчего в тебе соблазна больше, чем в тысячеголосом гареме?" – шейхи часто обнимали Эрну, прижимались щеками к её грудям (девушка высокая), ледяными пальцами ощупывали прелестницу, искали золотую кнопку соблазна в прима-балерине.

Эрна смотрела на шейхов с высоты Эвереста, добрая ровная улыбка застывала на пухлых губах девушки, журавли садились на её губы.

Замыкала шествие шестоносиц Гертруда с крутыми, но пропорциональными бедрами – настоящая прима-балерина с небрежными движениями, и в показной небрежности больше грации, чем в полку танцующих балеронов Китайского симфонического оркестра.

Гертруда иногда накидывала горностаевую шубу на обнаженное тело, смущала японских городовых и итальянских извозчиков, скидывала шубу, щелкала изящнейшими пальчиками, приближалась к спонсору и забирала у него все деньги, играла в "Налоговая инспекторша прима-балерина и Мох на камне".

Спонсор каменел, не сводил взгляда на амплитуду удаляющихся бедер Гертруды.

День шли прима-балерины с платиновым шестом, второй день летели на самолете, а на третий день оказались на изумрудном лугу, на котором в разных позах раскинулись – утомленные подсчетом золота – Принцы.

Пробегал мимо семерых красавиц прима-балерин заморский Принц миллиардер, ради шутки прожужжал и взмахнул пачкой тысячедолларовых купюр:

– Жу-Жу-Жу!

Брунхилда чуть в талии не переломилась от испуга!

– ОХОХОЮШКИ!

Жужелицы! – подняла ножку выше головы и танцевала талией и ножкой – от красоты девушки открылись ульи, и пчелы принесли не мёд, а золотые монеты – дань волхвов. – Слышите, подруженьки прима-балерины, жужелицы лапками мохнатенькими в миниатюрные барабанчики бьют?

Гретэль расхрабрилась, но дрожала, случайно упала на колени замороженного Принца – владельца ста тысяч островов:

– АХ! СЮ-СЮ-СЮ! Бриллиантами пахнет!

Сейчас жужелицы зарядят маленькую пушечку и микроскопическими снарядиками лишат нас девственности!

Тогда Хилда испугалась до гусиной кожи: бросила шест, танцевала в безумстве; с намеком на свадьбу подбегала к Принцам, но не целовала их, потому что – морально устойчивая, лишь укоряла взглядом и снова погружалась в океан танца испуга.

Хилда в танце нечаянно наступила на золотые грабли, которыми Принцы деньги сгребали.

Грабли подскочили и стукнули прелестную Хилду по лобку – не больно стукнули, ласково, но волонтеры не решили бы повторить подвиг граблей.

– ЗЮ-ЗЮ-ЗЮ! – Хилда упала, раскинулась – снотворная в безумной Космической наготе; пелена упала на ясные лазурные очи прима-балерины. Девушка тяжело дышала, не догоняла вишневые соски напружиненных грудей. – Жизнь – как один день на сцене Вселенского театра, где – "Грози, режиссер, но честь за двадцать тысяч долларов США не отдам".

Родилась, танцевала в хоре детского садика, верила, что радости жизни нефритовой дорожкой упадут под мои расслабленные искусные ножки.

Мудреца встретила на нудистком пляже, он обещал, что Чёрная дыра поглотит нас, а в Чёрной дыре ответы на все вопросы, и даже Принцы на Белых конях – в огромном количестве – в Чёрной дыре.

Сейчас – не Чёрная дыра меня по лобку ударила нежно, а – карлик гнусный, волшебный злодей вампир маленького роста – запятнал мою честь золотой лапкой.

Обесчещенная я лишь подпирать заборы Усадьбы наичестнейшего Принца достойна, никто меня замуж не возьмет после карлика, никто не освободит меня от противнейшего греха.

А Катарина, Эльза, Эрна и Гертруда бросили платиновый шест, закричали (но не забывали о своём призвании – поднимать ноги выше головы), танцевали, и в танце их больше боли, чем на поле сражения:

– АХИ-АХ! Если карлик из преисподней запятнал честь выразительной Хилды, то и мы сдаемся на милость лжи и неправды.

Правду искали, ножки поднимали, а наши поиски и усилия оказались пустотой по сравнению с тёмной материей злобного карлика, предназначение которого – молча трогать прима-балерин за честь.

Не видим карлика, лишь его золотые грабельки, а под нашими взглядами грабельки превращаются в мёртвого гнома с набрякшим тяжеленым лицом склочника.

Бородавки на лице призрака карлика, а на ягодицах – лиловые прожилки, из которых мыши вьют корабельные канаты.

В величайшем смятении бегали прима-балерины по лугу, танцевали, заламывали руки и ноги, трясли прелестями, но причитали так жалобно, что робкие конфузливые Принцы убежали – от ада дальше, к матушке гусыне под крыло.

Прелестницы обнаженные не нашли гнусного карлика, замолчали, уже ненавидели его образ, обещали, что растопчут похитителя чести, закатают в тесто.

– Девоньки мои подруженьки!

До свадьбы мы не подеремся, а после свадьбы нет смысла враждовать, потому что наши прелестные искусные тела улетят на Солнце! – Брунхилда хлопала опахалами ресниц, искала Правду в танце. – Нет карлика-оборотня, нет Принцев миллиардеров, поэтому промолчим в заупокойном страхе, никому не расскажем о золотой руке карлика – оторвало ему руку, в золотые грабельки она превратилась.

Прима-балерины согласились, подпрыгивали, стукались в полете грудками, сплетали соломенные пальчики и торжественно клялись, а личики их в этот момент серьезные, как документы из архива Балетного Театра Амстердама:

– Клянемся, что не проговоримся до первой Луны!

Клятва непонятная, поэтому – красивая и зловещая, адские глаза выглядывали из тайны и жадно пожирали достоинство прима-балерин.

А через несколько дней с прелестницами новая беда прилучилась, страшнее руки карлика, ужасней хохота непокорных зрителей, которых раздражают балероны инвалиды.

Шли девушки мимо лесного озера, а на берегу лежал Принц миллиардер – нагой, грелся на солнышке и дремал, представлял, что он – гора, и на гору лезут ослы.

От проникающей солнечной радиации Принц закрыл уши свиными ушами, а на глаза положил медные пятаки Российской Империи, верил, что превратился в эльфа.

Прима-балерины испугались, жалились к друг дружке, отпрыгивали, изумленные горячими телами подруг (а у самих между ног – печки), тыкали в Принца пальчиками, проверяли – не лопнет ли у него кожа.

– Чудовищно непонятный Принц, – Эрна засовывала в ноздри Принца веточки акации, проверяла – достанут ли до мозга, и есть ли мозги у Принца. – Миллионер или нищий?

По размеру гениталий – не пойму.

– Часто на себя в зеркало смотрю, зеркало у меня серебряное, искажает действительность, и нет в отражении талии, чёрт из зеркала мою талию украл! – Брунхилда подняла ножку выше головы, губки закусила – кораллы покраснеют от зависти. – Нам предстоит бой с тенью Принца: чем быстрее мы узнаем – сколько у Принца денег, тем скорее победим его леность, нежелание оживать около прелестнейших нас!

Я сейчас опущу ножку на Принца – если богатый, то призовет своего адвоката, а если нищеброд, калика перехожий, то восхитится нашей красотой, а адвоката не вызовет, потому что адвокат стоит дороже автомашины БМВ.

– И я тоже опущу ножку на лежебоку, не возьму с него подписку о невыезде, худой он, возможно, похудел от поклепов товарищей или боится, что плечи у него отвалятся и сами по себе в ад убегут. – Согласилась Гретэль, честь её заперта в банковском сейфе.

– И я ударю виртуозной ножкой! – добавила Хилда, непорочностью сравнится с горой Арарат.

– И я! – Катарина танцем убила трёх крестьян.

– И я! – Эльза мило сложила губки итальянским сердечком, земля осыпалась и показала клад с золотыми амфорами.

– И я ударю ножкой! – Эрна тряхнула грудками – белки упали с сосны, поднесли прелестнице золотые орешки с изумрудными ядрами имени Пушкина.

– И я волшебница танца! – Гертруда покорно прислонилась к высохшей яблоне – дерево зазеленело, на нём сразу же созрели золотые молодильные яблочки и покраснели от конфуза, потому что – обнаженные перед обнажёнными прима-балеринами.

.Девушки подняли ножки выше головы и опустили на храпящего Принца с пиявками на ягодицах.

Затем замахнулись платиновым шестом – вот-вот Принцу отобьют жизненно неважные органы.

Замахнулись и задумались: забыли, зачем возле Принца, почему он стонет, кто ему ребра переломал? Зомби?

Гертруда, которая держала конец платинового шеста, подбадривала Брунхилду, воздушными поцелуями, сердечками любви посылала свою любовь:

– Изумительнейшая, Брунхилда!

Я бы сейчас станцевала в хрустальной воде, но говорят – концы в воду.

Боюсь я, обманывали меня часто, поэтому я не верю в молчание Принцев.

Девственность сохранила, но ценой камня на душе!

Тыкни от меня, первая ударь Принца шестом, пусть стонущий скопец не посылает нас мысленно в ад.

Брунхилда оробела, мысочком туфельки выводит на земле звезду Давида:

– Нет уж, талия моя тонкая, осиная – переломится от натуги и страха, боль поколений прима-балерин в моей талии скрыта.

Лучше, пусть Катарина примет удар на грудь, груди у неё – облака над Австрией.

Спорят прима-балерины, кто первая ударит платиновым шестом Принца в мошонку – отдаст ему часть зла, а затем упадет в ноги и спросит с откровенностью полуденной бабочки:

"Принц, ты богатый?"

А Принц корчится, извивается Белорусским ужом, то ли спит, то ли бредит в крови.

Наконец, Брунхилда (потому что первая у платинового шеста), набралась храбрости, округлила очи, и от смелости у неё талия стала тоньше волоса Пегаса.

– ОГОГО! Принц! Ты, богатый? – кричит и плачет, возвышает голос и роняет в колодец ностальгии.

– ЗЮ-ЗЮ-ЗЮ! – кричит Гретэль, обворожительная в полуденных жадных лучах Солнца.

– СЮ-СЮ-СЮ! – Хилда складывает губки сердечком!

– АХИ-АХ! – грудки Катарины дрожат, возмущают атмосферу Земли.

– ОХИ-ОХ! – Эльза ротик открыла, высунула кончик миленького – канарейка ему в награду – язычка.

– АПОКАЛИПСИС! – Эрна расставила ножки, в страхе подумала, что она – триумфальная арка в Москве.

– БИ-БИ! – Гертруда оглядывалась, искала поддержки у духов предков, натирала ягодицы полевой ромашкой – успокаивает возбужденную кожу – так пингвины в момент опасности закапывают яйца в снег.

От вздохов и причитаний прима-балерин из кустов выскочил Белый Конь в золотом одеянии, подхватил Принца крокодиловыми платиновыми зубами и унёс в Дальневосточный Дворец.

– Во как! То-то и оно! Мы опять обшишурились, подруженьки с Правдой в танце! – Брунхилда сверкала глазками, осматривала подружек – не потеряли ли они свои прелести. – Думаю – за что Природа-матушка наградила Принцев стыдом?

Принц – богач, если у него конь из белого золота!

Пришли семь очаровательнейших прима-балерин (девушки-бриллианты) в Монте-Карло; яхты ушли в штормовое море.

Как прелестницам на заповедные острова, к Дворцам доплыть?

Видят – на берегу Принц без трусов спит; в форменной фуражке, китель с галунами, а портки пропил, значит – бедный, поэтому можно с ним без церемоний, без целования в маковку.

– Где нам найти богатых Принцев на яхтах? – Брунхилда платиновым шестом ударила Принца между ног – не сильно, чтобы проснулся, закричал по-звериному.

Принц дернулся, опавшие щеки провалились еще глубже; бездонная пропасть с гнилыми мартышками под щеками Принца.

Кротко взглянул на балерин, на Солнце, зажег сигаретку – для смеха опалил себе брови, пустил струю – облегчился по малому, значит – не полагал прима-балерин важными Королевами, с которыми можно валяться в перьях страуса, кататься на лыжах в Куршавеле.

– Богатые принцы на золотых яхтах? – Принц закашлялся, харкался кровью, лицо из землистого превратилось в зеленое, русалочье. – Бежим по жизни, торопимся, а куда бежим, если два финиша: Рай и ад?

Задумываемся в ладье Харона – правильно ли жили? по Правде?

А затем с причитаниями выдергиваем волоски из лобка – да поздно.

Если хотите Принца миллиардера или добраться вплавь до загадочных островов с золотыми дворцами, то поищите броду возле нудистского пляжа миллионеров. – Принц откинулся на камни, тяжело дышал, вытирал пот с выпуклого лба – гиббоны рукоплещут.

А Брунхилде показалось, что Принц посоветовал:

"Без трусов полезай в воду!"

Безмерно удивилась прима-балерина, потому что обнаженная, а обнаженной снять трусики – труднее трудного, всё равно, что по зыбучим пескам танцевать.

Она – со слезами отчаяния, с надрывом в фужерных грудях (соломинка – тело, амфора с драгоценным вином) – пошла в воду – самоотверженно – так набитой каменной тропой босоногие монахи бегут драться с крестьянами.

Протанцевала, вошла по пояс, а дальше – ногу выше головы не поднимет – крабы и бычки морские в промежность кусают; томление, половые игры, любовные страсти у морских гадов.

На головку Брунхилды чайка присела, расправила крылья-парашюты, затеяла танец на голове прима-балерины.

– КУРЛЫ-МУРЛЫ! – чайка запела, призывала сонным голосом особь противоположного пола, помогала Природе продолжать органическую жизнь.

– Брунхилда нас зовет, нашла под водой дорогу к заповедным островам с принцами-гориллами! – Гретэль приняла крик чайки за зов Брунхилды.

Прима-балерины с хохотом и визгом – веселые девушки, разносторонние – прыгнули в воду, пришли к Брунхилде и остановились, потому что – глазами берег видели, а душой не воспринимали; показалась прима-балеринам, что они в бескрайнем Космосе среди холодных элементарных частиц.

(Об элементарных частицах от спонсоров академиков слышали!)

– Принцы добрые, помилосердствуйте! – закричали прима-балерины, моргали, играли золотыми ресницами. – Чёрная дыра засасывает нас, отдаляет от танцев и большой народной кипучей жизни в казино.

Вытащите нас из глубин Вселенной!

На их крик пришел нищеброд Принц без трусов, пинками вышвырнул девушек из воды – побежал бы за красавицами, но одумался, осмотрел себя и подумал с откровенной тоской баловня судьбы:

"Плоть не томится, уснула до весны!

Прима-балерины видят в океане Космос, тела их трепещут на холоде, а у меня нет трепета, лишь – тонко щемит на душе, будто комарик рыльцем пробует мою кровь.

Хочу возвратиться в детство, побежал бы в свой Мир, с прежним восторгом гонял бы по крышам мартовских котов и слушал зазывные вопли старых продавщиц тел.

Может быть, закрою сейчас очи, и перед моим мысленным взором всплывет град Китеж с золотыми куполами; войду в Мир без кричащих дотошных прима-балерин?"

Принц закрыл глаза побежал и тут же – в балетном прыжке – наткнулся на ржавый штырь (матросы с Российского корабля выбросили, потому что радиоактивность штыря в десять тысяч раз выше нормы).

Прима-балерины не видели агонии Принца без трусов, не слышали его проклятий в свой адрес, шли туда, куда указывали их мягкие горячие сердца и высоко поднятые ноги.

– Мы ищем Принцев миллиардеров, падаем, поднимаемся, глаза подводим сурьмой, питаемся подножным кормом, а смысл – разве мы курицы без перьев?

Мы – высшая форма творения живой Природы – прима-балерины! – Брунхилда остановилась около золотого "Мерседес"а, задумчиво рисовала гвоздиком причудливые цветы на капоте автомашины шейха, искала себя в живописи. – Правду надо искать; Истина вытравит в нас нарождающуюся спелость, поэтому – останемся вечно молодыми и прыгучими.

Вернемся в Большой Театр, упадем на сцене, затем подпрыгнем, поднимем ножки выше головы – стволы пушек.

Пусть миллиардеры за нами бегают, спотыкаются и ломают ноги в волчьих ямах и капканах, а мы – озаренные балетом – будем смеяться, убегать:

"Догони-ка, миллиардер! Догонишь – я твоя!"

– Конечно, лучше стоять на сцене с поднятой выше головы ногой, чем рыскать в Космосе! – Гретэль согласилась и за добрый совет мягко поцеловала Брунхилду в мраморный лобик, не так – как мертвецов целуют, а – с весенней любовью.

– В Театре много денег и поклонников; ад у фанатов под ногами, а в карманах – золото! – Хилда поцеловала Брунхилду в левую щеку!

– В Большом Театре нет пугающего Космоса, в котором я впадаю в отчаяние и чувствую себя колобком! – Катарина лизнула Брунхилду в правую розовую щечку – эталон женственности.

– В театре карлики ведут себя пристойно, золотыми грабельками не пятнают честь прима-балерины! – Эльза вскрикнула, расправила руки-крылья и жадным поцелуем благодарности впилась в губы Брунхилды.

– В Большом Театре можно в одной огромной – поле ей имя – кроватке спать! – Эрна согласилась, вздрогнула – робела козочкой перед питоном, но набралась храбрости и с благодарностью поцеловала Брунхилду в левую грудь – цветок лотоса.

– Дома, в Театре я не боюсь обнаженная купаться в шампанском, не трясусь от страха, не вижу в каждом Принце молоток и гвозди, – Гертруда нежно прикоснулась губами к правой груди Брунхилды, перевела дыхание и засмеялась серебряно.

Девушки подхватили серебряно-шелковый смех, и пустились в пляс – рыбки на фоне горностаевой мантии.

РЕЖИССЕР И СЕМЕРО ПРИМА-БАЛЕРИН

Жил, золото добывал девяностолетний режиссер, хореограф, и дрессировал он семерых прима-балерин; любил, потому что – старый, а у прима-балерин молодость вулканом бурлила в белых изнеженных телах: нет меха на теле балерин, а грязь не пристает к целомудренным танцовщицам.

Однажды, собрался хореограф в банк за золотом, собрал прима-балерин на сцене и поучал их – голос старческий – лесопилка ржавая.

– Милые мои целомудренные красавицы, нет на вас кометы!

В банк поеду за золотыми монетками для вас; любите вы золото, купаетесь в золоте, а на ночь монетки золотые на очи кладете – для смеха: у черни медные монеты на глазах, а у вас – золотые.

Вы без меня берегитесь нищих поклонников, особенно – альфонса Волкова!

Многих прима-балерин он совратил, оставил нищими матерями-героинями.

Если альфонс в наше царство попадет, то обворует вас, всё ваше золото – которое я вам передал – отберет обманом, а вас – продаст на гастроли в Турцию, море в снегу увидите, когда в Турции по сто балетов в день на столиках в кабаке отпляшите без трусов.

Альфонс часто прикидывается Принцем в чалме, но сейчас вы его узнаете – нет у него Белого Коня, потому что – нищий альфонс, даже капли дождя не задерживаются на его губах.

Прима-балерины засмеялись, розовели в смущении, щипали друг дружку за выпуклые ягодицы, робели, как в бассейне с шампанским:

– Милый наш спонсор без отличительных мужских признаков!

Мы – девственницы, целомудренные, морально-устойчивые балерины!

Многие поклонники нищеброды хотели нас обмануть, получить бесплатно то, что огромных денег стоит – золотую гору.

Нищеброда, фальшивого Принца от миллиардера мы отличим легко, даже ногу не поднимем выше головы для нищего, потому что в наших поднятых ножках – наша честь.

Заблеял старый козёл хореограф и отправился на золотом "Ролс-Ройсе" в банк; качал головой, открывал окошко автомобиля, заигрывал с девушками на остановках общественного транспорта, бросал под ноги красавицам мелочь и загорался летней Звездой, когда наблюдал прелести девушек, склонившихся над монетками.

Не успели прима-балерины сплясать "Белого лебедя", а в театр уже стучит кто-то, кричит, что у него сезонная контрамарка на все выступления, а затем сменил тему, перешел с гороха на овес:

– Впустите меня в свою жизнь, прима-балерины!

Я – Принц миллиардер, принёс каждой из вас по дорогущему подарку – сто верблюдов в каждом подарке!

Мне одному грустно в золотых дворцах и на платиновых яхтах, тоскую, вою по ночам в холодной постели, а в моём Театре пусто, нет прима-балерин, которых озолочу, возвеличу, поставлю вровень с президентами.

Но ушлые прима-балерины по слабому неуверенному голосу поняли: не гордый самодостаточный и состоявшийся Принц за дверью Театра, а – робкий нищеброд, калика перехожий, потрепанный альфонс, с которого даже шерсти клок не содрать, потому что – плешивый, завопит о пропаже, за пятьдесят копеек удавится.

– Не слышен звон золотых монет, не проникает свет бриллиантов сквозь щели в стене театра!

Голос у тебя не оперный, а – подхалимский, ласковый; лебезишь, подластиваешься к нам, калика перехожий.

Принц миллиардер командует, а не падает в ножки!

Не Принц ты, а – альфонс с глазами навыкате, охотник за богатыми дурочками, отброс ты общества с помойки в городе Реутов.

Тогда альфонс сбегал на арабский рынок, купил стекляшки, фонарики, индийские платья с монетками, нацепил на себя фартук и прибежал к Театру – так рыбак торопится к киту на крючке.

Подбежал к Театру, фонариками на стекляшки светит, железным передником звенит: золото в звоне, а в блесках – бриллианты кажутся.

Прима-балерины утешились, затихли, в окошко выглянули – груди свисают из окошка, глазки – Звезды путеводные, и в свете рентгеновских лучей очей альфонс высветился в дурном свете.

– АХАХА! Руки у тебя – руки мастерового, а не Принца миллиардера!

Уходи, нищеброд, купи себе венский стул, проделай в нём дыру и наслаждайся ветром между ягодиц! – девушки вознегодовали, потому что альфонс отвлекает их от танцев, а в танце прима-балерины живут. – Где твой Белый конь?

Тогда альфонс побежал в союз кинематографистов, потребовал Белого коня и белые руки трупа.

– К вам пришел, деятели искусств, рожи у вас гнусные, на них сковороду даже не поставлю! – альфонс нарочно грубил, знал, что деятели искусств надменные, но трусливые, потому что мать их – Пепелище! – На Московский ипподром за белым конем не загляну, потому что нет белых коней на ипподроме, белые – тихоходы, а чёрные – афрокони – быстрые.

Дайте мне Белого коня Королевского и снежные руки миллиардера – НЯМ-НЯМ! – каждый пальчик сахарный перецелую.

– Бесплатно мы ничто не делаем, потому что искусство – дорого! – деятели искусств чесали рыжие подбородки, гнули друг другу спины, щипали ягодицы и смотрели на альфонса свысока, потому что он без тигровой шкуры.

– Если вы не выполните мой приказ, то я вас расформирую, ваше заведение закрою, и вы – без навыков работы с топором – загнетесь в городе среди помоечных крыс и задумчивых печальных бомжей – любителей грецких орехов! – альфонс Волков умел грозить, пускал пыль (не золотую), знал цену побоев, когда казацкая нагайка со вшитой свинчаткой выбивает из глаз Звезды.

Деятели искусств испугались, дали альфонсу картонного Белого коня, загримировали Волкова в Принца, вшили в ноздрю поддельный бриллиант и осыпали сладкими улыбками.

Подошел сын порока и лжи, осквернитель могил балеронов, брат лукавого в третий раз к Театру, постучал и долго фальцетом пел итальянскую оперную песенку.

Прима-балерины задумались, отчаянно мяли в ручках батистовые платочки с монограммами спонсоров, падали в кружева, вскакивали, бегали в танце по сцене:

– Голос итальянского оперного кастрата, значит – не альфонс к нам пожаловал, поэтому – не запятнает нашу честь, не лишит нас моральной устойчивости, на которой мы стоим крепко с пониманием своей Вселенской миссии – нести наготу зрителям! – прима-балерины не решались открыть, мучились в тоске нерешительности. – Но Принц ли кастрат?

Миллиардер или всего лишь – жалкий миллионер, владелец двух-трех яхт?

– Сначала, покажи нам белые руки и бриллианты, Принц!

Сгноим в карцере, если обманываешь нас, калика перехожий, нищеброд Парижский!

Принц показал мешок с арабскими стекляшками и белые руки с киностудии; свежие, вчера только из могилы руки прачки.

Прима-балерины – АХ! добродушные весенние ласточки – поверили альфонсу, купились на чудовищную ложь; в их очаровательных золотых головках рождались гибельные мечты – путанные даже для поклонников философов.

Впустили просителя, думали, что он – миллиардер, а он – нищеброд альфонс, голь перекатная – вор человеческих ценностей!

Обомлели красавицы прима-балерины: увидели заплатки на несвежих панталонах лжепринца, грязь под его настоящими ногтями, а бриллианты падали на мраморный пол и разбивались – простенькие стекляшки для праздников папуасов.

В ужасе одна прима-балерина прыгнула на яхонтовый столик, танцевала на столе среди амфор с фиолетовым крепким, поднимала ножку выше головы, складывала губки сердечком, сюсюкала, зюзюкала – от страха танцы долгие!

Другая прима-балерина в смертельном упоении (поняла, что альфонс запятнает её честь) запрыгнула в постель, швыряла в альфонса подушки-снежки.

Вспотела, и пух прилип к телу прима-балерины, сделал ей цыпочкой!

Третья прима-балерина вспомнила, что девяностолетний хореограф хозяин любил эстетические забавы, поэтому решила альфонса поразить в сердце искусством залезания под кроватку; наклонилась, головку под кровать засунула, а тело не идет, низко, поэтому – остались на виду белые блестящие ягодицы – наивные щечки прима-балерины.

Четвертая красавица прима-балерина от испуга спряталась в золотой шкаф, бродила по нему, поднимала ногу выше головы: нет нарядов в шкафу, потому что не нуждаются очаровательные прима-балерины в одеждах, совесть и целомудрие – балетная одежда прима-балерины.

Пятая умненькая прелестница убежала в театральный ресторан, залпом пила шампанское, закусывала черной икрой, мелко хихикала, и смех – золотыми бубенцами – нервировал чертей под столиками.

Прима-балерина верила, что от шампанского уходит из ЭТОГО Мира, убегает в другой, и альфонс Волков не отыщет её в алкогольных парах, где все зайцы – розовые миллиардеры.

Шестая душечка спряталась в шубу из енота, мило выглядывала из шубки, надеялась, что альфонс обманщик не разгадает в шубке прима-балерину, подумает, что енот престижно поднимает лапку над головой.

Седьмая красавица прима-балерина повисла на маятнике Фуко – высочайший маятник, строго следит за движением Земли, и его качания – наслаждение для нетронутой души и незамутнённой совести прима-балерины.

Качалась балерина на маятнике, и в её полёте альфонс видел сладкую французскую вату.

Девушки не клеветали в своих укрытиях, молчали, судорожно сжимали колени, не пускали беса между ног, затаились, превратились в полярный мох.

Однако, альфонс по запаху, по хихиканью отыскал прима-балерин, сунул каждой кредитный билет фальшивый в волосы (в другие места вложить денежку альфонс конфузился, а одежды на прима-балеринах нет, словно её украл чёрт с постоянно меняющимся выражением на свином рыле).

Насладившись театром прима-балерин с кредитными билетами, альфонс посадил девушек в фургон для перевози рабов, зевнул во всю балеронскую пасть, считал по пальцам добычу: седьмую балерину (на историческом маятнике Фуко) забыл.

Вскоре после – величайшего в истории балета обмана – вернулся старый хореограф с мешочком золотых монет – на усладу балеринам.

ОХ! Об эстетскую мать!

Что же увидел режиссер на месте своего гарема – лелеемого – последний плот "Титаника".

Входная дверь в Театр открыта настежь: входите, лихоимцы, пятнайте честь работников искусства – кто чем и как может.

Стулья и скамейки искусаны острейшими зубами вурдалака, в корыте чёрт моется и глумливо хохочет над заслуженным хореографом, не делает скидку на возраст и звания народного артиста.

Хореограф подошёл к чёрту, вспомнил, что дома забыл молоко на плите, дохнул в рыло, овеял дыханием морду чёрта.

– Привиделся ли ты мне, чёрт в корыте?

Вижу тебя ясно, но смысла не вижу в купании чёрта.

Черти соблазняют, обманывают, поджаривают грешников, множат грехи, но зачем тебе корыто, в котором я с молоденькими прима-балеринами играл в "Лодочка и штормовое предупреждение?".

Смотрю на тебя и грешу в мыслях, представляю, что не чёрт ты, а – мохнатый африканский чёрный арбуз, и я тебя разрезаю бензопилой "Дружба"!

Я тебя казацкой плёткой имени Николая Васильевича Гоголя по шею ожгу, соблазню тебя коровьим именем, поставлю на рыло печать Соломона.

Чёрт исчез – или привиделся старому работнику семафорно-балетной промышленности.

Прошмыгнула мышь, хореограф назвал её мелким бесом, присел на кушетку, размышлял о роли мыши в балете, где каждая карлица в половую щель лезет.

Опустил руки, потрогал лиловую мошонку, усмехнулся устало, сравнил мошонку с нейтронной Звездой и удивился малости человеческого тела по сравнению с громадой Вселенной.

– Может быть, не километрами и не килограммами Вселенная богата, а – знаниями, человеческими эмоциями, и тогда – летящая, прыгающая на столике в кабаке прима-балерина намного важнее для Вселенной, чем взрыв Сверхновой? – хореограф в отрывках памяти искал исчезнувших прима-балерин, надоело копаться в мозгах, приступил к физическому поиску – так художник на водопой берет ведро.

Хореограф кряхтел, с натугой поднимал кровати и сундуки, заглядывал в бочки с мёдом.

Хотел окликнуть балерин по именам, но не знал ни имен, ни прозвищ, ни погонял красавиц.

Всю жизнь жил на готовых балеринах, не задумывался, что кроме тел и грации у них есть имена и паспорта с криво наклеенными фотокарточками, где балерина позирует возле доменной печи.

Наконец, когда – измученный, измочаленный поисками прима-балерин и Правды – хореограф поднял взор (очки минус сто), хотел проклясть потолок Театра, он увидел на маятнике Фуко хохочущую, слегка вспотевшую от волнения – седьмую прима-балерину – затейницу, которая верит, что затылок – вторая попа.

– Милейший спонсор, я на качельках! – прима-балерина прошептала с упреком, словно хореограф не предупреждал, не заламывал руки, не кусал губы в предвкушении Вселенской беды, когда каждое яблоко превращается в Королевский Сад.

– Что с тобой, девица с разумом, величиной с орех кокос? – хореограф спросил едва слышно, потрогал пятку прима-балерины – теплая пятка, значит – девушка живая, а не ходячий мертвец.

– Ты посмотри, спонсор, на мой затылок – не выросла ли на нём вторая попа! – прима-балерина округлила очи-блюдца, вздрогнула, упала на руки старца, проломила ему кости, но старец не замечал боли и пыли из костей, радостно смеялся, потому что обрел живую плоть – пусть не свою, пусть за золотые монеты, но второе тело – как аккумулятор.

То, что глупенькая прима-балерина сравнивала свой затылок с попой, по большому счету – чудила, не видела разницы между женским и мужским началом, между золотом и глиной – успокоило хореографа, вернуло его к повседневной жизни – так продавец мяса возвращает кухарке её отрубленную (нечаянно) ногу.