Текст книги "Сулла (илл.)"

Автор книги: Георгий Гулиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

7

Маркитант Оппий побывал в Капуе. Его интересовал хлеб. И еще вино. Он заручился согласием двух богатых купцов на поставки достаточного количества зерна по сходной цене. Вино обещали подвезти с юга Кампаньи. Заверили, что оно прибудет со дня на день. Тоже недорогое…

Отчитавшись перед своим компаньоном и получив одобрение, Оппий угостил Африкана редчайшим вином, которое доставлено из одного горного селения в Самнии. Оно не кислое и не сладкое. Пьется очень легко. Голова после него светла, но вот ноги… Вот ноги не подчиняются. Человек не может подняться с места. Коварное вино! Но ведь на то оно и вино.

– Ну? – полюбопытствовал Оппий, следя за выражением лица Африкана, пробующего вино.

– Да-а! – сказал Африкан. И больше – ни слова. Еще глоток, еще другой… – Да-а!

– Нравится?

Африкан закрыл глаза и вдохнул винный дух. На лице его изобразилось сущее блаженство. Дальнейшие расспросы были излишни. Оппий остался довольным.

– А что это там? – спросил Африкан, кивнув на край стола.

– Вон там? Передо мной?

– Да, Оппий, да.

– Пулярка жареная под гранатовым соусом.

– По-моему, она не вредна, – пошутил Африкан. – Хлеб, вино, жареная пулярка, гранатовый соус – что может быть лучше?

Оппий не представлял себе – что?! Зато Африкан, кажется, имел на этот счет особое мнение. И он высказал его после того, как выпил вина.

– Оппий, ты становишься обжорой.

– Это почему же? – удивился Оппий.

– Ты много говоришь об еде и питье.

– А как же быть?

Африкан объяснит, если это потребуется. Об еде говорят как можно меньше. Другое дело – женщины. О них болтай сколько угодно, и никто тебя не упрекнет за многословие.

– Как сказать! – возразил Оппий.

Африкан широко раскрыл глаза. Но не проронил ни слова. А только выпил. Да так, что казалось, лошадь пришла на водопой. Изжаждавшаяся за день лошадь. Ломовая, не простая…

– А что говорят в Капуе, Оппий?

– Всякое, – сказал Оппий, – одни предсказывают гибель Суллы, другие намекают на его бегство в Африку, которое вот-вот произойдет, что, мол, Марк Лициний Красс и прибыл за Суллою из Африки. Поговаривают и о том, что Сулла уйдет на покой и что дело это вполне решенное…

– А о победе – молчок?

– Чьей победе, Африкан?

– О победе Суллы, Оппий.

Оппий махнул рукой. Об этом, сказал Оппий, нет и речи. Все чешут языки в одном направлении. Все предрекают гибель Суллы. Сказать, что этому очень радуются, – нельзя. Просто ни холодно, ни жарко: народ равнодушен. И занят своими делами: крестьяне пекутся о продуктах, ремесленники – о ценах на товары, пекаря жалуются на дороговизну, зерновые, мол, повысились в цене. Капуанцы мечтают об одном: чтобы скорее кончилась междоусобица. Все сыты по горло убийствами, пожарами и болезнями. Всем хочется отдохнуть. А кто воссядет в Риме – им почти безразлично.

– «Рим интересует только богов», – говорят они.

– Странно, – обронил Африкан.

– Ничего странного! Жить людям хочется – только и всего!

– Я не о том, Оппий. Я боюсь равнодушия. Вслед за равнодушием может наступить гроза. Народная гроза.

– Чепуха! – возразил Оппий. – Толпа есть толпа. Не более. Я говорил и не устану твердить это.

– Тут без тебя случился большущий переполох, – сказал Африкан. Он протер левый глаз лоснящимся, жирным кулаком. – Вдруг в одно прекрасное утро у нас сбоку выполз этот Сципион. Как из-под земли. И разбил лагерь. А ведь мог запросто вступить в наш и перебить всех, как цыплят.

Оппий перестал жевать.

– А почему он этого не сделал?

Африкан пожал плечами:

– Не уразумею. Может быть, благородное происхождение не позволило. – И криво усмехнулся.

– Просто струсил. С нашим Суллой без особой нужды не свяжешься. Коли свяжешься – не отвяжешься.

– Это верно, Оппий.

Потом беседа перекинулась на их семьи, которые остались в Риме. И ничего о них не известно. И живы ли дети? Они же совсем еще подростки. Непонятно, чего ждет этот Сулла? Захоти он крепко, давно бы опрокинул навзничь всех этих толстозадых полководцев…

– Ты особенно не замахивайся, – сказал наставительно Африкан. – Не все так просто, как кажется… А все-таки хорошо бы в Рим. Клянусь богами! Приспела пора. Что там делает моя Летиция?

Эти грубые натуры, сердца которым заменили денежные мешки с сестерциями и тетрадрахмами, вдруг поддались минутной душевной слабости и затосковали. Они выпили за здоровье жен своих и детей. И тут же заговорили о капуанских девицах. Там они особенные, такие неказистые на вид, вроде черненьких дроздов, но вкусные до умопомрачения. Оппий клялся, что в эту поездку он нашел таких, каких не видывал во всю свою жизнь. И главное – веселые ведь, презабавные и денег много не просят. Это тебе не римские проститутки, готовые обобрать кавалеров до ниточки. В Капуе их не сразу назовешь проститутками. Это слово к ним как-то не пристает. Просто – развеселые девицы, мужья которых погибли в чужих землях. Одни прожили с ними месяц, другие – год, а третьи и вовсе не жили, даже невинность сохранили. Остались вечными невестами и забавляют приезжих.

– Ты, надеюсь, пригласил их сюда? – спросил Африкан.

– Этого еще не хватало! Но если нужно – мигом доставлю. Только не этих, а получше. Ну?

Африкан покончил с пуляркой и жадно шарил глазами по столу: что бы еще положить на зуб? Его взгляд остановился на луканской колбасе. Взял ее и запихал в рот большой кус вместе с хлебом и потянулся за вином.

– За девочками смотайся непременно, Оппий!

– Когда?

Африкан обещал разузнать, когда это будет сподручнее. Тут, в лагере, неудобно вроде. Да и не то время. А вот где-нибудь по соседству…

8

Консул Гай Юлий Норбан ужаснулся.

– Как?! – вскричал он. – Эти сулланцы ходят в гости в лагерь к Сципиону? Они готовятся совместно провести гладиаторские игры? Что это – сумасшествие или измена? О чем думает консул? Он что? – позабыл, чем кончил несчастный Фимбрий в Малой Азии? Это Сципион запамятовал? Немедленно послать к нему человека! Немедленно запретить всякие сношения с сулланцами! Немедленно учинить нападение на Суллу, дабы уберечь от полного разложения войско Сципиона! Немедленно выяснить намерения самого Сципиона! Объяснить ему весь ужас его положения!

Консул орал на своего легата, словно тот повинен во всех ошибках Сципиона. Легат благоразумно молчал. То кивал головой, то односложно поддакивал консулу. А Норбан все бушевал в своей палатке. Он готов разнести все на свете…

– Немедленно вступить в бой. И Марию! И Телезину! И прежде всех – Сципиону! Скорее, скорее к нему. Пока не поздно!

Но уже было поздно…

9

На исходе четвертой стражи, когда раннее утро вступило в свои права и едва отзвучали звуки рожка, раздался протяжный, монотонный голос тубы. В течение нескольких минут лагерь пришел в движение. Знаменосец, стоявший у палатки полководца, подал сигнал к выступлению. Сулла, окруженный своими помощниками, стоял на претории и наблюдал за сборами.

Как и было условлено поздно ночью, солдаты направились в сторону лагеря Сципиона небольшими толпами. Они не соблюдали воинского строя, чтобы не навлечь на себя подозрения. Щиты оставлены в лагере. Под полою у каждого солдата, на всякий случай, – кривой нож, персидский. Завидя их, солдаты Сципиона пошли им навстречу и дружески зазывали в свои палатки. В течение часа двадцать когорт Суллы слились с сорока когортами Сципиона. Поскольку солдаты Суллы были хитрецы и пройдохи, достойные своего полководца (как говорили марианцы), то солдаты Сципиона оказались почти что пленниками. Пока они миловались и братались с сулланцами, их полководец превратился в настоящего пленника.

Его, полусонного, поднял с постели центурион Децим с дюжиной бравых преторианцев.

– Луций Корнелий Сципион Азиаген, – закричал не своим голосом Децим, – тебе приказано немедленно встать!

Сципион вскочил и выпучил глаза при виде незнакомых и дерзких солдат. И не сразу сообразил, в чем дело.

– Ты команду слыхал?! – спросил центурион и обнажил меч. Те – дюжина преторианцев – тоже достали мечи из ножен.

Наконец-то Сципион понял, что это не кошмарный сон, но самая настоящая, хотя и горькая, явь.

– Ну?! – понукал его Децим.

– Ты кому это приказываешь, центурион? – сердито огрызнулся Сципион, подымаясь с теплой и мягкой постели. – Я – консул Сципион.

Децим нагло захохотал. Прямо в лицо. А вместе с ним – его товарищи.

– Да, я – консул и приказываю вам удалиться из моей палатки и сдать свое оружие.

Децим корчился от смеха. Те, двенадцать, тоже давились смехом.

– Поживей сдавай нам свое дерьмовое оружие!

Однако солдаты избавили консула от этой тяжелой необходимости: они собрали в охапку мечи золоченые, ножи посеребренные, кольчугу, шлемы – парадный и боевой.

Сципион с большим трудом, но все-таки осознал наконец свое положение. Лицо его посерело, руки задрожали. С трудом застегнул ремешки на башмаках. Натянул на себя верхнюю тунику, набросил тогу, обшитую по краям пурпурной лентой. Он одевался суетливо, наспех, но этого времени вполне достало для того, чтобы оценил он свое положение, проанализировал короткий, но весьма и весьма отчетливый путь, приведший к этому постыдному положению. Этот путь продолжался всего несколько дней. Увы! – он оказался роковым…

Сципион упорно повторял:

– Я – консул. Я прикажу вас заковать в кандалы.

Никто достоверно не скажет: почему такому видному, такому симпатичному человеку пришла в голову эта несуразная в его положении мысль? Кого он хотел запугать? Этих гогочущих молодчиков, подталкивающих его к выходу, притом весьма бесцеремонно? Он никогда никому не угрожал. Так почему эта фраза вдруг сорвалась с его уст? Кто объяснит?

– Стойте! – приказал Децим солдатам. – Раз он консул – пусть садится за этот стол.

Сципиона силой усадили. Словно бы невзначай, дали ему разок-другой по уху. А кто-то харкнул ему в лицо. И Сципион мигом потерял всяческое представление об этом мире. Обмяк. Осунулся. Мигом исчезла патрицианская осанка.

Децим подошел к нему. Вразвалку. Подержал его за подбородок и дал звонкого щелчка по носу.

– Очни-ись! – прикрикнул центурион. – Спать не разрешается!

– По шее его! По шее! – кричали солдаты.

Один из них замахнулся скамьей. Децим остановил его властным взглядом.

– Что вам надо? – простонал консул.

– Тебя!

– Я… я…я… – запинался Сципион.

– Что? Говори яснее…

– Я… я… я…

Солдаты снова загоготали. Это было презабавное зрелище: взрослый человек сидит и заикается. С чего бы это он?

– Дайте ему пинка под зад… – предложил юркий, рыжий солдат.

Сципион стиснул зубы. Закрыл глаза. Сжал руками голову.

– О боги! – вздохнул он.

Юркий солдат не унимался. Уж очень ему хотелось оплевать Сципиона с головы до ног. К его огорчению, недоставало слюны. И он гримасничал, просил своих товарищей одолжить слюны. Те гоготали и издевались над консулом как могли.

Сципион уже не реагировал. Теперь он ясно видел ловушку, в которую попал. Оказывается, не имеет значения ни благородство рода, ни воля римлян, избравших его, ни честное отношение к другим, ни кровное родство с Суллой. Все это не имело никакой – ровно никакой! – цены. Оставалось лишь животное чувство самосохранения и глубокое сознание позора, который пал на его голову. Под плевками грубых солдат исчезли поэзия и искусство, возвышенная любовь и письмо, то есть все, что мало-мальски отличает человека от зверя. Может быть, в эту минуту горше всего было именно это ощущение, а не физическая боль. А семья? Как посмотрит он в глаза близким людям, если вообще суждено ему выбраться из этого немыслимо жестокого круга? Сципиону хотелось спросить, где их предводитель, где главный бандит этой шайки оголтелых негодяев? Но не мог. У него не поворачивался язык. И кажется, вот-вот потеряет сознание. Все, все стало совершенно безразлично…

В это самое время там, за палаткой, вдруг почудилось какое-то движение. Приглушенный смех и приветствия. Все это доносилось откуда-то издалека, и не верилось в его реальное существование. Сон, сплошной сон!

Децим и его товарищи вроде бы заволновались, перестали гоготать, плеваться, бить, сквернословить. Они отошли в сторону и негромко переговаривались: о чем говорили они – этого не понимал Сципион. В ушах его стоял шум, точно от морских волн в штормовую погоду.

И он не заметил, как вошел Сулла вместе с Фронтаном и Руфом, как стал он посреди палатки, как обвел холодным, казалось, ничего не видящим взглядом вытянувшихся солдат и жалкого Сципиона, повалившегося грудью на стол.

– Что это? – спросил сердито Сулла, скашивая глаза на Сципиона.

Ответил Децим:

– О великий! Этот ублюдок называет себя консулом…

– Консулом? – Сулла усмехнулся. – Римский консул здесь, на берегах Вольтурна? Ему надлежит восседать на Капитолии. Ты, наверно, ошибся, Децим.

Децим разыгрывал из себя оскорбленную невинность:

– Я, ошибся? Нет, о великий, ошибся этот тип, этот негодяй, который залез в чужую палатку и выдает себя за консула.

– Любопытно, – проговорил Сулла и обратился к своим помощникам: – Неужели этот господин ошибается?

– Наверняка! – отрезал Фронтан.

– Децим, – приказал Сулла, – а ну, покажи нам харю этого самозванца!

Децим живо подбежал к столу, схватил Сципиона за волосы и ловко продемонстрировал его лицо.

– О! – воскликнул Сулла. – Так это в самом деле Сципион! Ребята, что вы с ним сделали? Дайте ему глоток вина. Может, заговорит.

Сципион медленно открыл глаза. Они были сухие. И не было слез. Но в них горел такой сгусток человеческого горя, что он мог разорвать не очень крепкое человеческое сердце.

– М-да, – ухмыльнулся Сулла. – Верно, это консул… Что ему угодно здесь, Фронтан?

Фронтан доподлинно знал, что угодно консулу в этой палатке. И не преминул обнародовать сокровенные свои мысли по этому поводу.

– О Сулла, – сказал он с очень серьезным видом, – этот господин, именующий себя консулом, – просто болван, пусть благодарит нас, если не лишится своей дурацкой головы, которая его окончательно оболванила.

Солдаты рассмеялись. Никто их не остановил, поэтому смеялись они довольно долго. И громко.

Словно придя в себя от обморока, Сципион медленно поднялся. Его мутный взор долго блуждал по лицам, пока не остановился на Сулле.

– Ты? – прохрипел он.

– Я, – твердо выговорил Сулла.

– Что здесь происходит, Сулла?

– Где «здесь»?

Сципиону нелегко произносить слова. Он делает огромное усилие, пытается подчинить себе одеревеневшие губы.

– Это все по твоему приказанию, Сулла? – хрипя говорит Сципион.

Сулла бросается на скамью. И грубо кидает:

– Ты что? Меня допрашиваешь?

– Я только спрашиваю… – Голос Сципиона заметно окреп.

– Дурак ты! – говорит Сулла.

Децим подбежал к Сципиону, схватил его за плечи и основательно встряхнул его.

– Ну?! Просыпайся, консул!

И удалился на свое место.

– Сулла, – сказал подавленный Сципион, – я надеюсь, ты помнишь наш разговор?

– Какой разговор? – Сулла не глядел на него.

– Какой? – Сципион покачал головой.

– Живее, Сципион! Мне некогда. Мне надо делом заниматься.

– Каким делом? Я хочу знать, что все это значит?

Сулла недовольно махнул рукой. Сплюнул. Попросил Руфа:

– Будь добр, объясни этому господину все, как полагается.

Руф выступил вперед:

– О квирит, мы предлагаем тебе нижеследующее: тебе, как военнопленному…

Сципион перебил его:

– Как, я разве военнопленный?

– Да.

– С каких пор?

– С этого часа.

– Во-первых, я – консул.

– Об этом надо забыть, – сказал Руф.

Сулла проявлял крайнее нетерпение. Руф это отлично понимал. И он торопился.

– Сципион, о консульстве надо забыть. Эта должность потеряна для тебя, если даже мир перевернется вверх дном или станет дыбом. Об этом забудь и думай о своем спасении. Тебе предлагается выбор: или мы тебе отрубим голову…

Руф показал, как это делается, рассекая воздух ребром ладони. Повторил несколько раз, словно у Сципиона, как у восточного сказочного чудища, было пять голов вместо одной.

– Мне?.. Отрубить?.. На каком основании?

Руф улыбнулся:

– Как пленнику. Это право победителя.

Сципион повернул голову в сторону Суллы: тот сидел безучастный, будто все, что делается в этой палатке, его вовсе не касалось: раздобыл тоненькую палочку и ковырял ею в зубах.

– Это все?

– Нет, не все, – продолжал Руф. – Или мы отрубим тебе голову, или отпустим на все четыре стороны. Но с одним условием: ты подписываешь официальную декларацию о том, что уходишь на покой, в частную жизнь. Ясно ли я выразился, Сципион?

Сципион спросил:

– Сулла ничего не добавит?

– Нет, – небрежно бросил Сулла. – Надо кончать эту комедию!

– Мне будет дано время на размышление?

– Да, – сказал Сулла.

И кивнул Дециму. Центурион вышел на середину, обнажил меч и замахнулся им. Меч сверкнул, точно молния, и где-то вверху застыл. Застыл в ожидании приказа…

– У тебя есть время на размышление, – усмехнулся Сулла.

Руф позвал писца с пергаментом и чернильным прибором. По-видимому, писец был уже готов. Более того, у него на пергаменте написано все, что необходимо. Он положил декларацию перед окаменевшим Сципионом и вложил перо в его безжизненную руку.

– У меня отекла рука, – предупредил центурион, потрясая мечом.

Сципион знал, что шутки с центурионами плохи. И, не мешкая более поставил свою подпись. Красными чернилами.

– Никудышная, – сказал писец, демонстрируя Сулле подпись.

" – Сойдет, – буркнул полководец. – А теперь отведите его в Вольтурн, посадите на коня, дайте охрану и отправьте…

Сулла подумал. Почмокал губами.

– В Неаполь, – подсказал Руф.

– Пожалуй, – согласился Сулла. – Или куда ему заблагорассудится.

– У меня вилла в Этрурии, – проговорил Сципион, к которому стала прибывать жизнь.

– Успеешь. Потом, – ворчливо сказал Сулла. – Все?

– Да, – ответил Руф.

Сулла поднялся и вышел. За ним последовали его помощники.

Децим вежливо пригласил Сципиона к выходу.

– Конь ждет тебя, великий Сципион!

Но это унижение прошло мимо сознания консула – уже б ы в ш е г о, и он послушно поплелся следом за центурионом.

10

Консул Норбан выслушал сообщение о пленении и позоре Сципиона. Все подивились его спокойствию. Он объяснил, откуда оно: Норбан уже давно подготовился к печальному известию. Ему было ясно все с тех самых пор, когда ему сообщили о братании войска Суллы с солдатами Сципиона.

– Сципион сам себе вырыл могилу, – заключил Норбан. – Но мы этой ошибки не сделаем.

Он приказал провести смелую, очень смелую и неожиданную атаку против Суллы, пока тот еще празднует победу.

Пишут, будто унижение Сципиона произошло после битвы Норбана с Суллой. Но это не так. Между обоими событиями лежали день и ночь. Возможно, это и ввело в заблуждение не только многих квиритов, но также историков.

Итак, Норбан отдал приказ атаковать Суллу… А в это время уже сражались в своем месте Помпей и Красс, Метелл и Сервилий. И Долабелла…

11

Некий носильщик тяжестей принес удивительную новость: Сулла разбит, посажен в мешок и утоплен в Вольтурне. Носильщик ел хлеб с луком, сидя на приступке лавки башмачника Корда.

Зеленщик, сгорая от любопытства – он обожал, когда сажали в мешок кого-либо из сильных мира сего, – просил не торопиться, говорить все по порядку Он принес вина, чтобы носильщик пил, сидел спокойно и рассказывал все, как было…

– Очень просто, – говорил носильщик, коренастый, тридцатилетний, рябой и чумазый, жуя хлеб и похрустывая луком. – Этот Норбан влетел в лагерь, как вихрь, как буря мавританская. Сулла не ожидал. От удивления скулы ему свело. Он, значит, за меч. А меча-то нет! Он под кроватью. У них же своя кровать! Походная. Почище вашей. И вшей у них не бывает. И клопов тоже. Не как у нас.

Зеленщик и башмачник молча обменивались взглядами. Зеленщик не мог, как ни старался, скрыть своего крайнего любопытства, а Корд сопел потихоньку, слушал и не перебивал голодного рассказчика. А носильщик при воспоминании о вшах и клопах, пригубив вина из глиняной бутылки, вдруг начал проклинать свою постылую жизнь. Одни обжираются, спят без клопов, а другие только и знай себе, что скармливают свою плоть клопам да вшам и живут впроголодь. Вот обещали цены на хлеб снизить. Даже кто-то заговаривал о том, что надо, дескать, вовсе уничтожить плату за хлеб. Чтобы буханки бесплатно выдавались населению. Ан нет! Одни, значит, паштет из соловьиных языков едят, а другие с голодухи пухнут…

– Постой, – сказал зеленщик, – откуда ты взял соловьиные языки?

– Оттуда! – огрызнулся носильщик, который очень-очень клял свою постылую жизнь, жизнь бобыля-, жизнь муравья в человеческом обличье.

– Довольно, – остановил его Корд. – Запел свою жалобную песню. Можно подумать, что мы здесь объедаемся пулярками да каплунами. Мы, брат, тоже зубы на полках храним. Нас своими речами не разжалобишь. Сами готовы землю жрать. Понял?

Носильщик отпил вина и чистосердечно признался:

– Понял.

– Давай дуй дальше, – сказал зеленщик.

– Что – дальше? Этому, значит, Норбану… Нет, вру!.. Этому, значит, Сулле всадили кинжал в пупок… И Норбан испустил дух!

Зеленщик сплюнул:

– Да ты, брат, заговариваешься. Отставь вино в сторонку да скажи толком: кто кому всадил кинжал?

– Как – кому? Я же сказал: Сулле всадили.

– А может, Норбану?

– Нет, Сулле!

– А ты только что назвал Норбана! – уличал его зеленщик.

– Разве? – Носильщик почесал лоб грязными пальцами.

– Ты сказал: Сулла. Потом – Норбан. Потом опять: Сулла.

Носильщик обиделся. Перестал пить и жевать. Схватил свой нос и чуть его не оторвал, сморкаясь. Он сказал:

– Эти правители все на один лад. И мне все равно, кому дали ножа. Кто навсегда зажмурился. Мне плевать на них! Понятно вам?

Зеленщик при молчаливой поддержке башмачника все пытался урезонить носильщика: дескать, важно знать, кто убит, кто проиграл. От этого зависит даже цена на хлеб.

– Ну-у? – удивился носильщик. – В таком случае я подумаю. – Он так долго думал, что чуть не уснул. Его растолкал Корд.

– Любезный, – сказал он, – или ты вспомнишь, или катись отсюда. Слышишь?

Носильщик, кажется, слышал. И вскрикнул:

– Сулла! Сулла!

– Что Сулла, брат? Говори же!

– Он и убит. Точно! Чтобы Юпитер огнем сразил меня на этом самом месте!

Корд подал зеленщику тайный знак: дескать, пусть поскорее отвязывается этот тип. Дескать, надо словечком перемолвиться. Дескать, ничего более любопытного этот гигантский муравей не скажет…

И зеленщик с большим трудом спровадил носильщика, который обещал назавтра еще более удивительные новости.

Когда болтун исчез в глубине улицы, Корд сказал:

– Да, Криспа, видно, доставят на щите.

– Похоже, – согласился зеленщик, но тут же оговорился: – Если этот пьянчужка не врет.

И они принялись судить да рядить, что и как сложится, ежели убит Норбан. И что будет, ежели все наоборот, то есть ежели убит Сулла. На это ушло довольно много времени. Пока их не отвлекли покупатели.