Текст книги "Агент абвера. Повести"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Аркадий Вайнер,Алексей Зубов,Леонид Леров,Андрей Сергеев,В. Владимиров,Л. Суслов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

– А каково ваше мнение о Никулине? – обратился Баун к Шиммелю.

– В общих чертах неплохое. Наблюдателен, осторожен, находчив, общителен. По сообщению Фиша, в настоящее время сошелся с нашим агентом Спасовым, которого мы специально используем для изучения Никулина. Спасов о Никулине отзывается неплохо.

– Я знаю его по разведшколе, – вмешался Рудольф. – Показал себя прилежным, сообразительным. Обладает силой воли и выдержкой. Перед отправкой в «Абверкоманду–104» для выполнения задания мы его специально проверяли, однако ничего компрометирующего не обнаружили.

– Из «Абверштелле–Остланд» мне сообщили, что Никулин в Рижском центральном лагере скрывал, что он офицер, и выдавал себя за рядового, – возразил Баун. – Удалось установить это. Совместно с другими укрывавшимися офицерами его направили в Саласпилсский лагерь. Это бросает на него тень.

– Так подходить к оценке нельзя, – ответил Рудольф. – В наших лагерях каждый борется за свою жизнь как может. Не будешь бороться – погибнешь. Это же ясно.

Совещание трех подполковников абвера длилось долго. Были обсуждены все стороны предстоящей проверки сведений, доставленных Николаем Константиновичем…

На советской стороне в это время тоже часто вспоминали о чекисте. На следующий день после его перехода через линию фронта генерал Быстров вызвал к себе подполковника Сосницына и капитана Маковенко.

– Чувствовал он себя хорошо, – докладывал Маковенко. – Просил передать, товарищ генерал, что постарается выполнить задание как можно лучше.

– Вы лично наблюдали за его переходом?

– Так точно, товарищ генерал. Дошел он благополучно. Все было сделано аккуратно, как и намечалось. Тут уж для своего друга постарался майор Богданов: все, что надо, подготовил и сам до ничейной земли сопровождал.

– Молодец Богданов, умница. Немцы не стреляли?

– Нет. В районе перехода на их стороне было тихо.

– Товарищ подполковник, – обратился генерал к Сосницыну, – как выполняется наш план? Что, по вашему мнению, нужно еще сделать?

– Я думаю, товарищ генерал, что если наш Никулин благополучно перешел линию фронта, то немецкая разведка постарается по проложенному им маршруту направить в наш тыл других агентов, чтобы проверить донесение Никулина. Если они пройдут благополучно, это повысит доверие немцев к Николаю Константиновичу. Если не пройдут, его будут подозревать. От агентов, несомненно, будут ждать подтверждения информации о прибытии на «пятачок» советских войск. Если сообщение Никулина не подтвердится, ему – конец.

– Что же вы предлагаете? – спросил Быстров. – Не пускать же нам вражескую агентуру к себе в тыл?

– Мы с Маковенко тут подумали, товарищ генерал, и пришли к выводу, что кое–чем Шиммеля надо порадовать. Иначе ничего не получится. Наши мысли мы изложили письменно.

Сосницын протянул генералу несколько мелко исписанных листов. Быстров внимательно прочитал их. В кабинете стояла тишина, слышался лишь шелест переворачиваемых страниц.

– Ну что ж? План продуман хорошо, – сказал Быстров, закончив чтение. – Утверждаю его и прошу ежедневно докладывать о ходе выполнения. Все должно быть сделано без сучка и задоринки, чтобы у «гостей» не появилось ни тени подозрения. Иначе не только нашим замыслам, но и планам командования фронта будет нанесен непоправимый вред.

– Мы хорошо понимаем, товарищ генерал, – за обоих ответил Маковенко, – что речь идет об очень серьезном деле.

Когда Сосницын и Маковенко вышли из кабинета, генерал Быстров позвонил начальнику финансового отдела.

– Нужно ускорить пересылку денежного аттестата семье того человека, о котором мы вели речь вчера. Что? Сегодня уже выслали? Благодарю вас.

Положив трубку, Быстров посмотрел на груду документов, ожидавших его. Все они были важные, секретные, срочные. Генерал пододвинул их к себе, секунду помедлил, потом позвонил в приемную и попросил никою не пускать к нему на доклад минут двадцать – тридцать, после чего достал чистый лист бумаги и сел писать письмо жене и детям Мокия Демьяновича Каращенко.

Закончив письмо, он по высокочастотному телефону связался с командующим. В трубке послышался ровный и тихий голос:

– Слушаю вас.

– Докладывает генерал Быстров. Товарищ командующий, ночью линию фронта перешел наш человек. Сейчас он у немцев и передает им дезинформационные данные.

– Хорошо. Разведчики тоже сумели подсунуть дезинформацию противнику. Я сейчас дам команду начальнику штаба. Надо подтвердить легенду.

– Об этом я и хотел просить вас, товарищ командующий.

– Тогда я прикажу вводить в действие все средства, предусмотренные планом….. Как себя чувствуете?

– Спасибо, товарищ командующий. Хорошо.

– Что нового по вашей линии?

– Думаю завтра кое–что доложить.

– Очень хорошо. Жду вас. До свидания.

В этот же день над рекой Черной появился немецкий самолет–разведчик. Штаб фронта и чекисты ожидали этого. Они предполагали, что немцы в первую очередь попытаются провести воздушную разведку района предполагаемой концентрации наших войск. Поэтому сюда были стянуты зенитно–артиллерийские части. Они получили задачу не пропустить ни одного самолета в указанный район. Сделав несколько безуспешных попыток пробиться через стену заградительного огня, фашист ушел на свой аэродром. Ночью он снова появился. На этот раз ему особенно не мешали. Но зато специально созданные команды жгли костры, имитируя большое скопление войск.

Узнав о полетах немецкого самолета–разведчика, генерал Быстров был очень доволен. Теперь у него были все основания считать, что дезинформация по назначению доставлена. Он тут же вызвал подполковника Сосницына и капитана Маковенко, потребовал доложить, какие новые меры они предполагают предпринять, чтобы помочь Никулину ввести фашистов в заблуждение.

Подполковник сообщил, что вместе с Маковенко он детально изучил район перехода Никулина через линию фронта. Решено на некоторое время оставить «окно» в обороне, чтобы через него пропустить агентуру Шиммеля к нам в тыл.

– Прошлый раз мы предположили, – говорил Сосницын, – что Шиммель пошлет по маршруту, которым ходил Никулин, других своих агентов. Считаю, что нужно дать им возможность пройти. Но на пути расставить специально выделенные части. Лучше всего оставить два–три отдельных батальона. Все остальные войска отвести в сторону от маршрута. Личный состав батальонов – офицеров и солдат проинструктировать, чтобы они выдавали себя за военнослужащих стрелковой дивизии и морской бригады. Это подкрепит нашу легенду. Агентов Шиммеля не задерживать, а дать им возможность свободно уйти к своим хозяевам.

Сосницын замолчал. Генерал Быстров задумался, потом спросил:

– А вы что предлагаете, товарищ Маковенко?

– Я согласен с этим вариантом. Агентов Шиммеля мы встретим и проводим целыми и невредимыми, если только их не прикончат сами немцы. За тех ручаться не могу. Но я высказывал и другие соображения. Было бы неплохо задержать тех, кто придет к нам с заданием абвера. Хорошо поработать с ними и вернуть Шиммелю с такими же дезинформационными данными, с какими ушел Никулин.

– Что ж, в обоих предложениях есть неплохие идеи, – резюмировал Быстров. – Но для подготовки всего того, что вы предлагаете, нужно время, а его у нас нет. К тому же нельзя посвящать в наши замыслы большой круг людей. Мне думается, предложение товарища Маковенко перевербовать агента Шиммеля для нас неприемлемо. Ведь для контроля он пошлет шпиона, проверенного в деле, преданного немцам. Где уверенность, что тот не продаст нас и наш замысел фашистскому командованию? Не нужно и войска привлекать к операции. Сделаем все силами самих чекистов. «Окно» в обороне нужно оставить открытым. Только установите там усиленное наблюдение. Немецкого агента должен встретить наш сотрудник в роли командированного офицера. Пусть все время сопровождает абверовца: им будет «по пути». Чекист должен заходить с немецким агентом в землянки и дома, где заранее разместятся наши люди под видом военнослужащих двести двадцать седьмой стрелковой дивизии и сто сорок второй отдельной морской бригады. Необходимо исключить всякую возможность общения абверовца с кем бы то ни было, кроме участников операции. Поводив шпиона по тылам, надо под строгим контролем отправить его на ту сторону. Он расскажет немцам о том, что видел, вернее, что мы ему покажем. Годится такой план?

– Очень трудно будет изолировать немецкого агента, – с сомнением сказал Сосницын. – Фронт… Здесь возможны всякие случайности. Могут быть и нежелательные встречи.

– Безусловно, какая–то доля риска остается, – согласился Быстров. – Но постараемся проникнуть в психологию агента. Как только он перейдет линию фронта, ему будет казаться, что на каждом шагу подстерегает опасность. Конечно, он ухватится за знакомство с «полезным» человеком. Ну, а все дальнейшее зависит от смекалки и расторопности нашего оперативного работника…

Чекисты уточнили детали предстоящей операции, распределили обязанности, назначили ответственных лиц. Когда все было решено, генерал Быстров сказал своим помощникам:

– Теперь, товарищи, не теряйте ни минуты. Абверовская лиса пошла в западню. Со дня на день надо ждать появления агентуры. Операцию по приему и проводам вражеских лазутчиков назовем «Гости». Начинайте подготовку к приему «гостей». Желаю успеха!

Глава седьмая
КОСА НА КАМЕНЬ

В Сиверском Николая Константиновича поселили в небольшом, хорошо обставленном доме. Одна половина его, две комнаты, предназначалась Никулину и старшине переправочного пункта Спасову, вторую половину занимали немецкие офицеры–разведчики.

– Вот вы и дома, – произнес капитан Фиш. – Подполковник Шиммель велел предоставить вам все необходимое для хорошего отдыха. Вы здесь никакими делами заниматься не будете. Немецкое командование умеет ценить тех, кто помогает великой Германии в ее исторической битве с коммунистами. Вы заслужили отдых, господин Никулин, и пользуйтесь им. Набирайтесь сил, они вам еще понадобятся. Все необходимое получите у господина Спасова. Он у нас занимается хозяйством. Познакомитесь с ним, когда он придет. Будьте здоровы, отдыхайте спокойно.

Капитан Фиш ушел. Николай Константинович чувствовал неодолимую усталость. Ломило спину, поясницу, побаливала голова. Хотелось лечь и уснуть, но надо было дождаться Спасова, познакомиться с ним. Как–никак, а жить придется рядом. Что он за человек?

Никулин понимал, что на переправочном пункте он получает возможность хорошо изучить агентов, которые готовятся к переходу через линию фронта. Для контрразведчика это уже немало. Создавались благоприятные условия для выполнения второй части задания Быстрова: собирать сведения о немецких шпионах, склонять колеблющихся к явке с повинной. Никулин надеялся установить из Сиверского связь с генералом Быстровым, регулярно сообщать ему о заброске немецких разведчиков в тыл советских войск.

Начинать работу следовало со знакомства с теми лицами, которые будут его постоянно окружать. В первую очередь хотелось сблизиться со Спасовым. Может быть, удастся как–то использовать его. Николай Константинович понимал, что старшиной переправочного пункта немцы не назначат непроверенного человека. По–видимому, Спасов предан фашистам, они ему верят. Что ж, тем более надо с ним сойтись и перехитрить его.

Никулин, не раздеваясь, прилег на кровать поверх одеяла. Он хотел просто полежать, дать покой натруженным мышцам и перебрать в памяти события последних суток, однако незаметно для себя крепко уснул. Проснулся, почувствовав, что с ноги стаскивают сапог. Осторожно приоткрыв глаз, Николай Константинович увидел рослого светловолосого парня. Тот низко пригнулся над кроватью и осторожно, стараясь не разбудить спящего, тянул за каблук. Никулин отдернул ногу.

– В чем дело? – недовольным тоном спросил он.

– А, проснулся все–таки! – Парень дружески улыбнулся. – Не волнуйся, я не вор, не жулик. Пришел домой – вижу лежишь на койке, ноги свесил и храпишь, что твой трактор на пахоте. Видать, крепко умаялся. Зачем, думаю, мучиться человеку? Дай хоть сапоги сниму. Пусть отдохнет. А вот, видишь, разбудил.

– Ничего. Не беспокойтесь.

– Ну, давай знакомиться, коль свела вместе судьба наша военная. Я – Спасов. А тебя как звать–величать?

– Никулин, Николай Константинович. Рад познакомиться. Мне о вас говорил капитан Фиш.

– Все мы здесь рады знакомству друг с другом, – не то с иронией, не то серьезно ответил Спасов. – Только брось «выкать». Я привык на «ты». Тем более, что неизвестно, кто из нас по чинам старше, кто младше.

– А я на особое положение и не претендую. Это ты как–никак начальство. Раз приказываешь – подчиняюсь, – улыбнулся Николай Константинович.

– Хочешь подчиняться – подчиняйся. Только в начальство не лезу, – в тон Никулину ответил Спасов и захлопотал, как гостеприимный хозяин: – Ты как настроен, Николай Константинович, спать или ужинать? Давай перекусим чем бог послал. А завтра уж тебя оформим на полное котловое и вещевое довольствие, как в Красной Армии говорили.

– Перекусить не откажусь.

– Вот и порядок.

Спасов открыл буфет, достал бутылку самогону, хлеб, закуску и пригласил Николая Константиновича к столу. После первой чарки завязался разговор.

– Оттуда пришел? – спросил Спасов.

– Угу.

– Ну и как там? Наступление готовят? Ударят скоро?

– Похоже на то. Силы подтягивают.

– Гм… Конечно, посмотрим. Поживем – увидим.

– Давно здесь? – в свою очередь поинтересовался Никулин.

– Порядком. А что?

– Просто так спросил.

Они просидели весь вечер за столом, говорили о том о сем, прощупывали друг друга. Каждый хотел узнать о собеседнике побольше и в то же время не рассказывать о себе. Разговор явно не клеился.

Наконец Спасов встал из–за стола и зевнул:

– Ну, ладно, спать пора. Хватит в прятки играть, словно дети малые. Еще обнюхаемся, придет время. Побережем наши нервы. Ложись, что ли, Николай Константинович, или как там тебя?

…Прошло два дня. Никто не интересовался Никулиным, никто его не тревожил. Спасов днем отсутствовал. Он появлялся лишь к вечеру и начинал вспоминать свою довоенную жизнь. Трудно было понять – тосковал ли он по прошлому, желал ли вернуть то, что минуло, или был доволен, что все переменилось. Никулин больше молчал, слушал. «Обнюхивание» шло медленно.

На третий день Николая Константиновича вызвали к начальнику переправочного пункта. В кабинете капитана Фиша его встретил подполковник Рудольф.

– С благополучным возвращением, господин Никулин, – приветливо произнес Рудольф. – Рад вас видеть в добром здравии и, надеюсь, прекрасном настроении.

Николай Константинович заметил, что Рудольф повышен в чине.

– Рад и я, господин подполковник. Разрешите и мне поздравить вас с новым званием. – И Никулин первым протянул Рудольфу руку.

Брови подполковника изумленно взметнулись. Рудольф не ожидал такого поступка. Он помнил Никулина по Гуцаловскому лагерю и Валкской разведшколе как человека скромного, умеющего соблюдать такт в обращении с начальством. А тут такая фамильярность… Как будто они равны – этот безвестный Никулин и он, барон фон Ризе! После секундного колебания Рудольф все же коснулся пальцами ладони Николая Константиновича. Что поделаешь, этот русский добился большого успеха, с ним придется работать, и надо его расположить к себе. Стараясь показать, что ему приятна встреча с Никулиным, Рудольф предложил агенту сесть рядом с собой. Предстояла длительная беседа.

Когда Никулин уселся, Рудольф достал портсигар, протянул ему.

– Благодарю вас. – Николай Константинович взял сигарету.

Рудольф щелкнул никелированной зажигалкой, оба прикурили.

– Я рад, что вы выполнили задание, – продолжал Рудольф, – и хочу поздравить вас с успехом. Расскажите во всех подробностях, что и как вы делали в тылу русских. Ваш опыт мы широко используем при подготовке других разведчиков.

Никулин понимал, что интерес Рудольфа вызван совсем иными причинами. Немцы хотели сверить его показания, чтобы уличить в неточности. Присутствовавший при беседе капитан Фиш снова принялся записывать рассказ Никулина, делал пометки в блокноте и Рудольф. Его интересовали мельчайшие подробности: через какие деревни проходил, сколько домов на главной улице уцелело, сколько разрушено, сожжено…

Беседа сразу же приняла характер придирчивого допроса. Рудольф задавал самые неожиданные вопросы. Отвечая на них, Николай Константинович в который раз поминал добром генерала Быстрова, который настойчиво предупреждал его, что немцы хорошо знают местность и ее нужно тщательно изучить.

– У вас хорошая память, – одобрительно проговорил Рудольф. – Вы, господин Никулин, обратили внимание на такие детали, о которых мы и не упоминали в Валкской разведшколе. – И, не переводя дыхания, неожиданно резко спросил: – Где вы получили профессиональную подготовку разведчика, Никулин? Вы кадровый разведчик, не так ли?

Николай Константинович понял – Рудольф перешел в наступление. Надо было защищаться, а лучший способ для этого – напасть самому.

– Господин подполковник, – с досадой и даже пренебрежением в голосе начал Никулин, – вы уже вторично даете мне убедиться в своей забывчивости. А ваша профессия требует хорошей памяти…

Рудольф даже откинулся в кресле, словно получил пощечину. Капитан Фиш еле сдержал улыбку.

А Николай Константинович, будто и не замечая произведенного его словами впечатления, продолжал:

– В Гуцаловском лагере, в Риге, перед тем как меня отправили в разведшколу, мы вели разговор о Москве и Подмосковье, о моем родном поселке Кусково. А господину Шиммелю вы почему–то доложили, что я вырос под Ленинградом. В Валкской разведшколе я говорил вам, что в Красной Армии служил начальником штаба отдельного батальона, имел звание капитана. Естественно, я знаю кое–что из того, чему но учили в разведшколе. Я и применил свои знания с пользой для великой Германии. Но вы и об этой беседе забыли и теперь вот подозреваете меня в чем–то. А ведь в моем положении такие подозрения могут стоить жизни.

– Вы неправильно поняли меня, господин Никулин, – попытался вывернуться Рудольф. – Я просто хотел высказать восхищение вашими способностями.

В душе Рудольф досадовал на Шиммеля. Тот, видимо, тоже хотел подцепить Никулина на крючок невинным с виду вопросом. И вот поставил его, Рудольфа, в неловкое положение. Не объяснять же Никулину, что Шиммель просто брал его «на пушку». Поэтому абверовец перевел разговор на другую тему и вскоре совсем закончил беседу.

На следующий день в Сиверский приехал Шиммель. Он потребовал подробного письменного доклада о выполнении задания за линией фронта, так как любая стенограмма, дескать, не может заменить отчета, написанного самим исполнителем. Доклад нужен штабу группы армий «Север».

Николай Константинович был уверен, что все необходимое для штаба им уже рассказано. Об этом, конечно, доложено по инстанциям. Теперь нужен анализ всего сказанного, поиски расхождений. Проверка продолжается. И он не ошибался. Записи Фиша, Шиммеля, Рудольфа абверовцы сопоставляли с наблюдениями разведки, показаниями пленных. Расхождений не обнаруживалось.

Генерал–фельдмаршал Кюхлер не был удовлетворен результатом проверки. Он требовал все новых и новых фактов и доказательств, перед тем как принять решение. Ведь в случае промаха он рисковал слишком многим.

Прошло еще несколько дней. Как–то вечером по обыкновению подвыпивший Спасов вернулся злой, чем–то расстроенный. Завалившись на свою койку, он долго молчал, временами тяжело вздыхая. Однако начать разговор не спешил. Не торопился с расспросами и Никулин. Он сидел, читал роман «Камо грядеши» и делал вид, что полностью захвачен чтением и не замечает окружающего. А сам ждал, когда Спасов заговорит. Надоест же ему молчать. Не вытерпит. Так и получилось. Резко поднявшись с койки, Спасов прошелся по комнате и со злостью сказал:

– Сволочи! Никогда на них не угодишь. Хоть из кожи лезь, все равно для них мы «русише швайне».

– Кого это ты благословляешь? – поинтересовался Николай Константинович с невинным видом.

– Фиша, кого еще! Да и вообще всех немцев.

– А–а…

– Чего заакал?

– Да так просто.

– Ничего–то ты еще не знаешь. Почитываешь книжечки, воздухом дышишь в садочке…

– Каждому свое.

И Николай Константинович снова углубился в чтение, не обращая внимания на Спасова. Тот походил немного по комнате и снова начал:

– Слушай, это между нами. Как другу скажу.

– Валяй. Покороче только.

Спасов сел на койку, помолчал, видимо собираясь с мыслями, и начал:

– Ты, Николай, не глупый человек. Должен меня понять. В жизни каждый делает ошибки и много ошибок. Но бывает среди них одна такая, что всю судьбу наизнанку вывернет. А захочешь потом дело поправить – не выйдет. Все катится в тартарары, и ты летишь куда–то в бездонную яму. Не знаешь только, когда о землю твердую трахнешься так, что сам в лепешку и дух паршивый из тебя вон.

Николай Константинович внимательно слушал пьяные разглагольствования Спасова, стараясь понять, куда тот клонит.

– Давай без философии, – предложил он.

– Какая там философия! – отмахнулся Спасов. – Не рассчитал я в сорок первом году, сделал свою главную ошибку в жизни. Думал, конец нам. Понимаешь? Все отступают, бегут, неразбериха вокруг. И я, конечно, бежал со всеми, только что «мамочка» не кричал. Тут немец и прихватил. Я растерялся, испугался – и лапы кверху. Майор Рудольф меня в лагере подобрал. Чуть с голоду не подох, совсем доходягой стал. С той поры и тяну лямку в абвере. Тонко они меня обхаживали поначалу! Рудольф даже неделю отпуска дал съездить к жене с детишками. Двое их у меня. А когда вернулся, направили через фронт с заданием. Сходил, выполнил, что приказали. Деваться–то некуда. Детишек у них заложниками оставил. Не вернулся – их исказнили бы. А я ведь чудом уцелел. Едва не пристрелили при переходе. Вот так и «работаю». Бросить иногда хочется все это к дьяволу! Думаю к партизанам махнуть. Одну бабенку тут присмотрел. По–моему, она с лесом связана. Да вот все боюсь. Партизаны меня, может, и помилуют, а вот Рудольф, Фиш, Шиммель – никогда. Я сбегу – жене и детям капут. Вот такие, брат, дела.

Спасов замолчал, подошел к буфету, налил стакан самогону и выпил. Николай Константинович размышлял. Спасов пьян, наболтал лишнего, но если он говорил откровенно, то его стоит попытаться привлечь на свою сторону. Он близок к Фиту, много знает, многое может сделать. Ну а вдруг это очередной «спектакль», поставленный режиссером Шиммелем?

– Вот что, – сухо сказал Никулин, – ты лучше ложись и проспись. А то несешь такое, что и вообразить нельзя. Того и гляди, бузить здесь начнешь. Офицеры за стеной услышат, попадет тебе.

– Да не пьян я, – возражал Спасов. – Ни в одном глазу. Что я выпил? Чарку, Могу и больше выпить, а ума не потеряю.

Наконец Спасов уснул. Но Никулину было не до сна.

Николай Константинович не сомневался, что к Спасову его поселили не случайно. И вот теперь эта его исповедь. К чему бы он разоткровенничался? Разыгрывает дешевый провокационный трюк или действительно в смятение пришел? Обстановка на фронте изменилась. Немцы терпят поражение. А крысы, как известно, первыми бегут с тонущего корабля. На войне и типов, подобных Спасову, надо как–то использовать, чтобы вредить фашистам. Пусть искупают вину перед Родиной. Как же быть?

Если Спасов провоцирует, необходимо немедленно доложить Фишу – вот, мол, какой я хороший! Ведь в этом случае промолчать – значит навлечь на себя лишнее подозрение. Но если Спасов действительно думает так, как сказал? Фиш его немедленно уберет. Как же поступить?

Долго не спал в эту ночь Николай Константинович. До мелочей перебрал в памяти каждое событие, связанное со Спасовым, и пришел к выводу – не докладывать. Спросят – ответить, что к пьяной болтовне не прислушивался, книгу читал. А к Спасову тем временем присмотреться. Возможно, и высказал спьяну то, что накипело на сердце.

Рано утром Спасов разбудил Никулина.

– Ну, чего ты? – недовольно спросил Николай Константинович.

– Проснись, разговор есть.

– Отстань со своей болтовней, спать хочу.

Никулин повернулся лицом к стене, всем своим видом показывая, что не намерен вступать в разговоры. Но Спасов не успокаивался. Он схватил Николая Константиновича за плечи и повернул лицом к себе.

– Говорю, разговор есть!

– Чего пристал как банный лист?

– Ты вчерашний мой разговор выбрось из головы. Понял? Я и сам не помню, что спьяну молол. Когда выпью, всегда так.

– Хорошо. Я пьяным речам не верю. А сейчас дай поспать.

Никулин снова отвернулся к стене, натянул одеяло на голову. Спасов, видимо, еще что–то хотел сказать, потоптался у кровати, а затем громко сплюнул и ушел.

Шли дни. Спасов уехал в командировку, и Николай Константинович остался в квартире один. Как–то утром его вызвал к себе капитан Фиш. В его кабинете сидел человек в форме старшего лейтенанта Советской Армии.

– Этот человек, – сказал Фиш, – сегодня ночью пойдет в тыл русских. Я хочу, господин Никулин, чтобы вы рассказали ему в деталях о той дороге, которой вы прошли на нашу сторону. Он будет придерживаться того же маршрута. Надо его хорошо проинструктировать и подготовить. Задача ясна?

– Ясна.

– Тогда приступайте к делу. Пока нет Спасова, идите к себе на квартиру и начинайте работу. К вечеру доложите. Да, вот что. Посмотрите–ка его документы, в порядке ли они? Мы постараемся учесть ваши замечания.

Николай Константинович посмотрел документы агента и нашел их в полном порядке. Затем он пошел с новым знакомым на свою квартиру.

Никулин понимал, что все, видимо, складывается так, как и предполагалось. Немцы для проверки полученных сведений хотят послать в тыл советских войск других агентов по тому же маршруту, по которому шел и он. И вот ему поручен инструктаж агента. Что ж, следует постараться хорошенько подготовить его: чекисты небось заждались «желанного гостя».

Беседуя с агентом, Николай Константинович понял, что тот подготовлен неплохо, но, видимо, трусит, дрожит за свою шкуру, беспокоится, как бы его не убили при переходе линии фронта. Никулин изо всех сил убеждал его в безопасности перехода, в том, что в этом деле можно полностью положиться на капитана Фиша. Он был уверен, что шпиона обязательно встретят чекисты, и надеялся, что на допросе тот расскажет, кто и где готовил, назовет и имя Никулина. Для контрразведчиков важно узнать, где он, чтобы прислать на связь верного человека. А сведений у Никулина уже накопилось немало. Пора было думать о связи.

Вечером Никулин доложил Фишу о проделанной работе. Капитан внимательно выслушал его, похвалил за усердие, и ночью шпион ушел на задание. Больше Николай Константинович его не видел.

Возвратившись из командировки, Спасов сел перекусить. Ковырнув несколько раз ложкой в котелке, выругался.

– Осточертел казарменный харч! Пойдем к моей партизанке, хоть поедим по–людски. Она меня встречает любезно. Видно, знает, где служу, вот и опасается как бы не разгневался. Пойдем, посидим у нее, выпьем.

Никулин и сам намеревался познакомиться с той, кого Спасов называл партизанкой, но сейчас сделал вид, что никуда не хочет идти, устал. Спасов настаивал. И Никулин словно нехотя уступил. Вскоре они оказались на другом краю поселка, возле добротного дома с палисадником. Спасов, видно, не раз бывал здесь. Просунув руку в щель, он отодвинул засов и, отворив дверь, без стука вошел в сени. Еще с порога крикнул:

– Ставь, хозяйка, самогон на стол. Сватать тебя пришли. Смотри, жених какой бравый!

– Сейчас чего–нибудь сготовлю. Только уж не очень богата я, сам знаешь.

– Ну–ну, хватит прибедняться. Давай хотя печеную картошку. Огурцы тоже, думаю, найдутся, а самогону я прихватил. Нам больше ничего и не надо.

Хозяйка скрылась за ситцевой занавеской, наверное, переодевалась по случаю прибытия гостей и вскоре вышла к мужчинам. Это была рослая, средних лет женщина, с печальными глазами. Война, видимо, больно затронула ее. Преждевременные морщины залегли в углах рта и на лбу. Устремленный на Спасова тревожный взгляд выдавал ее волнение. На лице застыла заученная холодная улыбка. А глаза оставались печальными.

– Знакомьтесь, – подтолкнул ее Спасов к Николаю Константиновичу.

– Сима.

– Николай Константинович.

– Очень приятно. Будем знакомы.

Она тут же отправилась на кухню и проворно принялась собирать ужин. Спасов развернул газету, выложил на стол колбасу, консервы, галеты, сахар. Ужин действительно получился совсем домашним. Хозяйка, не ломаясь, выпила вместе с гостями. Никулин наблюдал за ней. За ужином Сима почувствовала себя свободнее в компании мужчин, шутила, смеялась. Спасова она называла просто по имени и, видимо, нисколько не боялась. Эту перемену в ее поведении трудно было объяснить. Покончив с чаем, принялись играть в карты. Когда Спасов отлучился на минутку, Сима спросила:

– Ну, как ваша холостяцкая жизнь, Николай?

– Мне–то не привыкать, всю дорогу холостякую. А вот дружку моему похуже. Сам здесь, жена и дети где–то поблизости живут. И не поймешь – то ли холостой, то ли женатый.

– Что? – удивилась Сима. – У Спасова здесь есть жена? Она же у него в Уфе. До нее не дотянешься. Немцы еще Башкирию не заняли, чтоб он мог в гости к ней ходить. Неужто какую зазнобу завел по соседству? Ах он, кобель!..

– Да нет же. Он вполне серьезно говорил, что у него семья под немцем осталась. Не захотели эвакуироваться.

– Враки все. Что я его первый день знаю?

Николай Константинович все понял. «Спектакль» окончен. Можно опускать занавес. Все, что Спасов болтал «под пьяную руку», было заранее обдумано и обговорено с Фишем. И Сима так же далека от связи с партизанами, как ее любовник от Уфы. Да, подвели бездарные актеры своих режиссеров.

Никулин, конечно, и вида не подал, что разгадал ход Фиша. Наоборот, едва Спасов вошел в избу, постарался увлечь всех игрой в карты. Просидели далеко за полночь.

Спал Николай Константинович тревожно. В том, что его будут проверять, он не сомневался. Догадывался и о роли Спасова в этом деле. А сейчас убедился, что рядом живет человек, от которого можно ожидать удара в любой момент. Трудно оставаться равнодушным к опасностям, как бы ты ни готовил себя к встрече с ними.

Спасов же был абсолютно спокоен. Он сразу уснул, и.его ровное, глубокое дыхание слышалось по всей квартире. Невыразимое отвращение испытывал к нему Никулин. Ему, чекисту, приходилось играть роль единомышленника и друга этого мерзавца, жить с ним в одной комнате, слышать его храп.

Утром, сразу же после завтрака, Никулин явился к Фишу и попросил принять его по важному вопросу.

– Господин капитан, – начал Никулин. – На переправочном пункте я встретил человека, который готовится уйти к партизанам.

Фиш сразу насторожился, сурово посмотрел на Никулина. Лицо стало жестким, словно окаменело.