Текст книги "Агент абвера. Повести"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Аркадий Вайнер,Алексей Зубов,Леонид Леров,Андрей Сергеев,В. Владимиров,Л. Суслов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

– Бессмысленно, – доказывал он. – Далеко ли убежишь? Языка латышского никто из нас не знает. Надежных людей, которые могли бы укрыть, переодеть, провести к фронту, тоже нет. Нам же надо не просто бежать куда глаза глядят, а в боевой строй возвратиться.

– Что же, нам теперь латышский язык изучать? – иронизировал Ресовец. – Так ведь в лагере преподавателей не найдешь, да и немцы школу открыть не позволят.

– Ну ясно, не разрешат, – спокойно отвечал Николай Константинович. – Но и мы разрешения у них спрашивать не будем. Надо найти в лагере людей, которые и язык местный знают, и родственников или знакомых имеют в Латвии. Предложим им бежать вместе с нами. Они за проводников будут. Сумеешь подыскать нужных людей. Дудин? У тебя ведь широкие знакомства.

Дудину не нужно было повторять задание. Он молча кивнул головой. И вот через некоторое время в лазарете появился еще один солдат, доведенный условиями в лагере до истощения. Его привел в лазарет Казак.

– Возьми эту падаль, – грубо приказал он Пирогову. – Поставь на поги. Понадобится еще.

Появление нового больного обеспокоило Николая Константиновича. Почему его привел Казак? Может, его подсадили как провокатора? Но тогда зачем же делать это так грубо? Немцы не настолько глупы, чтобы послать своего агента в лазарет в сопровождении Казака. Всякого, кто с ним знается, военнопленные ненавидят и презирают. Не случайно жаловался Дудин, что, сблизившись с Казаком, он теряет прежних друзей среди пленных.

Николай Константинович попросил Ресовца пригласить Дудина в лазарет. Через несколько дней друзья встретились в «аптеке».

– Прости, Николай, не смог тебя своевременно предупредить, – сказал Дудин. – Работы у меня сейчас по горло. «Дружба» с Казаком нелегко мне достается. Волчком кручусь. А солдата этого я по твоей просьбе разыскал. Фамилия его Петров. Он сам житель Резекненского уезда. Там у него и родственники есть. Латвию знает прекрасно.

– Почему же его сюда Казак привел? – поинтересовался Никулин. – А я было уже забеспокоился. Шутка ли? Сам Казак! Чего только не подумаешь!

– Казак просто тупица. Он от своих бесчинств да попоек совсем разум потерял. Я ему как–то сказал, что нам никак нельзя без переводчика. Чтобы выменять или купить что–либо у местного населения, нужно латышский язык знать. Попросил подыскать нам в команду солдата, который хорошо бы знал латышский и русский языки. Казак сразу смекнул – выгодно! Давай, говорит, искать вместе. А у меня уже был такой на примете. Попросил Казака направить его в лазарет.

– Жаль, что парень ослабел совсем, – заметил Ресовец. – Целыми днями молчит. Спросит что–либо и снова замолчит. Но, думаю, скоро поправится. Я его выхожу.

– Присмотрись к нему, Николай, – предложил Дудин. – Военнопленные о Петрове отзываются хорошо. Недельки через две, когда станет на ноги, возьму в город. Ну, а годен он для нашего дела или нет – решай сам.

– Ладно, договорились.

Дудин ушел, а Николай Константинович долго думал о нем. Знал он Дудина по совместной службе уже давно. Ничем особенным от других никогда не отличался, разве биографией своей дворянской. Характер имел сдержанный, даже замкнутый. Казалось, мало чем интересовался, кроме финансовых дел. Только в дни выдачи денежного содержания, когда в небольшую комнату финчасти собирались люди, Дудин оживлялся. То пошутит, то анекдот расскажет. В части все знали, что начфин недолюбливает общественные поручения и большую часть свободного времени проводит в семье. «Сухой человек, отсталый», – отзывались о нем. Но если Дудина удавалось уговорить сделать что–то, он делал добросовестно, с присущей ему педантичностью. Кто мог подумать тогда, что Дудин в самой сложной обстановке сумеет действовать столь решительно и самоотверженно? И вот теперь в лагере раскрылся настоящий характер человека!

Открывая в Дудине незаурядные способности подпольщика–организатора, Николай Константинович все больше проникался уважением к нему. Присланный им солдат оказался очень нужным человеком. Он сумел установить дружеские связи с рабочими топливного склада, найти среди них настоящих патриотов, которые согласились помочь военнопленным бежать из немецкого лагеря, укрыть и переодеть, проводить в лес к партизанам.

Дудин в эти дни ходил от радости сам не свой. Как–то он, потеряв обычную сдержанность, весело сказал Николаю Константиновичу:

– Теперь–то успех обеспечен. Скоро на свободе будем. Только бы выбраться за проволоку, а там – поминай как звали. Тебе спасибо, надоумил, как действовать.

– Погоди благодарить, надо дело сначала сделать. Самое трудное еще впереди.

– Все, все верят, что побег удастся. Ты посмотрел бы на наших людей. Они ведь просто горят от нетерпения.

– А вот показывать этого не следует, – предупредил Николай Константинович. – А то как бы в самом деле не «сгорели». Во всем осторожность нужна. Малейший промах – и все прахом пойдет.

– Ждем твоего сигнала. Я все подготовил. Как только уйдешь из лазарета, Казак направит тебя в нашу рабочую бригаду и тогда…

Казалось, до малейшей мелочи разработал Никулин план побега, все предусмотрел. Но побег не удался. Помешал предатель. В лазарете на должности санитара работал парень из вольнонаемных – Семен Бедунов. Белобрысый и голубоглазый, тихий, ласковый, он бесшумно проходил между нарами, частенько спрашивал у Никулина:

– Может, водицы, хотите испить, дядя Коля? Или принести чего?

«Дядями» паренек величал всех раненых старше его возрастом. Особенно он старался угодить Дудину и Ресовцу. Но военнопленные сторонились санитара, видя в нем ненадежного, трусоватого человека, а может быть, и немецкого агента, приставленного наблюдать за теми, кто находится в лазарете. Николай Константинович давно предупредил своих друзей, чтобы они избегали вести серьезные разговоры при Семене Бедунове. Но однажды произошло непредвиденное.

В лагере было несколько подростков, воспитанников музыкальных взводов. Их содержали наравне со взрослыми военнопленными. Один, из них был схвачен при попытке похитить краюху хлеба. Полицаи набросились на него, били дубинками, топтали ногами. Из окна лазарета это увидел кто–то из раненых.

– Не могу терпеть больше, не могу! – во весь голос заговорил он, дрожа от ненависти. – Надо что–то делать. Ведь мы – советские люди. Командиры, коммунисты! Понимаете? Мы обязаны действовать! Неужели мы не придумаем, как отомстить проклятым фашистам?! Нельзя молчать! Не могу больше!..

– Прекрати истерику! – прикрикнул Николай Константинович. – У нас, думаешь, душа не болит?

Раненые зашумели. В их гневных голосах звучало долго сдерживаемое негодование. Они проклинали фашистов. И никто в этот момент не обратил внимания на притаившегося в углу Семена Бедунова. Он давно следил за Николаем Константиновичем и его друзьями, а сейчас, видимо, решил, что заветный час настал. Змеей скользнув за дверь, предатель подошел к одному из полицаев.

– В лазарете лечатся не только солдаты, но и офицеры, есть даже коммунисты, – угодливо проговорил он. – Я только что узнал об этом. Их фамилии…

Полицейский мигом сообразил, что эта новость заинтересует немцев, и побежал к своему начальнику. Уже вечером стало известно, что всех заподозренных переводят в другой лагерь. В лазарет пришел переводчик комендатуры и пояснил:

– О, наш лагер не для официрен. Мы не можем заставляйт вас арбайт. Поедете в Саласпилс. Там офицерский дулаг. Там есть карашо.

Он одобрительно похлопал санитара по плечу, сунул ему в руку сигарету и, покровительственно улыбнувшись, вышел. Пленные переглянулись. Сюда уже дошли слухи о Саласпилсском лагере. Все поняли, что им предопределена участь смертников.

Едва переводчик вышел, раненые повернулись к Бедунову. Тот испуганно забился в угол. Искаженные ненавистью лица красноречивее слов говорили предателю, что его ждет… В бараке воцарилось зловещее молчание. Но тут распахнулась дверь и на пороге появился Казак. За ним толпились полицаи, поодаль стояли вооруженные немецкие солдаты.

– А ну, выходи все! – скомандовал Казак.

Полицейские вывели Дудина, Никулина и их товарищей во двор и там построили. Немецкий офицер объявил:

– Вы переводитесь в офицерский лагерь в Саласпилс. Там для вас создадут хорошие условия, не будут посылать на работы.

Пленные угрюмо молчали. Никто по верил в «доброту» фашистов. Николай Константинович внимательно оглядел своих товарищей. Люди спокойно, не отводя взора, смотрели на чекиста. Они были готовы к борьбе.

А через несколько недель вся рабочая бригада, которой когда–то руководил Дудин, не вернулась с топливного склада. Убив конвоиров, пленные с помощью латышских рабочих бежали к партизанам. Труд, вложенный Дудиным и Никулиным в подготовку побега, не пропал. Двенадцать военнопленных обрели свободу. Эта весть быстро разнеслась по лагерю. Не знали о ней только организаторы смелого побега – майор Дудин и капитан Никулин.

Глава третья
ПОЕДИНОК

Крытые грузовики, длинные, как вагоны, прогрохотали по улицам Риги, выехали на шоссе, ведущее к Даугавпилсу.

Люди сидели молча в переполненных кузовах. Будущее рисовалось им в самых мрачных красках. Мартовский свежий ветер, проникая в щели старого кузова, ножом впивался в полуобнаженные спины пленных. Вооруженные до зубов охранники зорко следили за каждым их движением. Злобно рычали натренированные немецкие овчарки.

Николай Константинович не представлял, большое или малое расстояние проехали машины. Время тянулось томительно медленно, но желания поторопить его не было. Наконец грузовики остановились.

– Вег, вег! – кричали гитлеровцы, прикладами сгоняя пленных в колонну. Залаяли собаки, набрасываясь на людей. Направо и налево с маху били дубинками солдаты из охранного батальона. И вскоре скорбная процессия, вытянувшись длинной колонной, двинулась в путь по сырой, заболоченной земле к самому страшному из лагерей смерти, созданных гитлеровцами на территории Латвии.

Колонну пленных пригнали в густой лес. Узники увидели несколько дощатых домиков, большую поляну, окруженную проволокой в три ряда, и вышки с пулеметами. Охрану несли эсэсовцы. Всякая связь с внешним миром была прервана. С территории лагеря никого никуда не выпускали.

– Теперь все, – грустно проговорил Дудин, – отсюда не выберешься.

– Надо выбраться, – ответил Никулин, хотя и сам содрогнулся, увидев, как в песчаных ямах, вырытых руками пленных, копошились живые и умирающие, лежали гниющие трупы. Их никто не убирал. Изможденные люди ползали по земле, выискивая пожухлые травинки, и тут же поедали их. Несколько берез, росших посреди поляны, были обгрызаны выше человеческого роста, а пленные все старались взобраться по стволу, оторвать кусочек коры – и падали, обессилевшие.

Прибывших разместили по разным блокам. Никулин и Дудин хотя и оказались в одном блоке, но некоторое время не встречались. Чтобы не привлекать к себе внимания, они делали вид, что не знают друг друга. Хотелось думать, что их перевели в Саласпилсский лагерь лишь как офицеров, которых выдал санитар. Но каждый допускал, что немецкая контрразведка могла напасть на след организаторов побега. Ведь как ни конспирировались Никулин и Дудин, все же пришлось привлечь к делу многих. Знали о нем и те, кто должен был бежать, знали и те, кто готовил и обеспечивал дерзкий побег. А при таком широком круге посвященных всегда существует опасность провала.

Шло время. Каких–либо запросов о Дудине и Никулине в лагерь, видимо, не поступало. Их не трогали. Приятели начали чаще встречаться, немного успокоились. И тут Дудина потребовали в комендатуру лагеря. Вызов был настолько неожиданным, что он не успел предупредить Николая Константиновича. Пришлось немедленно последовать за полицейским. Вернувшись к вечеру в свой блок, Дудин разыскал. Никулина и отозвал в сторону, чтобы без помех побеседовать.

– Похоже, Николай, наши бежали, – довольно улыбаясь, заговорил вполголоса Дудин, убедившись, что никто не подслушивает. – Мне, конечно, об этом не говорили. Все расспрашивали о людях, связанных с рабочими командами Большого рижского лагеря, про Казака допытывались. Кто да что, да почему? Подозревают, видно, что Казак помог пленным бежать. Я, конечно, понял, откуда и куда дует ветер, постарался побольше наговорить на Казака. Пусть мерзавцу влетит от немцев.

– Не радуйся преждевременно. Смотри, как бы нам с тобой не влетело.

– На этот раз, кажется, пронесло, – улыбнулся Дудин. – Обманули церберов. От души рад за наших ребят.

Николай Константинович понимал его и тоже радовался удаче.

– Эх, если бы мне удалось бежать! – продолжал Дудин. – Я показал бы фрицам, кто такой начфин Дудин. За все свои муки, за позор свой рассчитался бы сполна…

Дудин тяжело дышал. Его давил хриплый прерывистый кашель.

– Что с тобой, дружище? – спросил Николай Константинович. – Уж не заболел ли?

– Горит все внутри, простудился наверняка. Да и не удивительно. Всю зиму мерзли в Рижском лагере. Теперь весна, а лучше не стало: холод собачий, сырость. Боюсь, как бы не свалиться.

Николай Константинович молча стянул с себя весь изодранный грязный шерстяной свитер и подал товарищу.

– Ты что?! – отшатнулся Дудин.

– Надень, говорят тебе. С меня и шинели хватит.

– Не возьму.

– Не упрямься, – настаивал Никулин. – Потом отдашь.

– Ну хорошо, – согласился Дудин после некоторого колебания. Он надел свитер и, виновато улыбаясь, заметил: – Смотри, как будто и теплее стало. Хоть и лохмотья, а греют…

– Теперь давай о деле потолкуем, – продолжил разговор Никулин. – Тебя, значит, о побеге прямо не спрашивали? Выходит, прямых улик против тебя нет, но ты теперь на подозрении. Помни об этом. Чуть что не так – и с тобой церемониться не станут. Будь осторожен…

А весна брала свое. Все реже шли дожди, не дули больше холодные ветры, дни становились теплыми, солнечными. Приближалось лето. И люди в лагере все чаще говорили о побеге. Пленные держались небольшими группами. Собирались земляки, однополчане или просто товарищи, которых накрепко сдружила тяжелая лагерная доля.

Николай Константинович тоже ломал голову в поисках путей на волю. Но ничего сулящего успех не находил. Немцы надежно охраняли свои жертвы.

Приглядываясь по профессиональной привычке к людям, Никулин мысленно оценивал их, подбирал товарищей для побега. Многие ему пришлись по душе, в отношении других чекист колебался, а были и такие, которые с первого взгляда внушали подозрение. Как–то Дудин рассказал о своем знакомстве с Сыромятым, который до плена якобы был чекистом.

– Твой коллега, Николай Константинович. – Давай познакомлю. Может, пригодится. Как думаешь?

– Познакомиться можно, но откуда ты узнал, что он чекист?

– Так он сам об этом сказал.

– Вот как? Интересно. Одному тебе сказал или перед всеми открылся?

– Не знаю. Мне, во всяком случае, говорил.

– Чем же вызвана такая откровенность?

– Разговорились как–то по душам, вот он и рассказал.

– Познакомиться можно. Но ты с ним не откровенничай, будь осторожен. И обо мне – ни слова. Возможно, это провокатор.

Сообщение Дудина настораживало. Не мог настоящий чекист действовать так неосмотрительно. Тут не простой неосторожностью попахивает.

Дня через два Дудин подошел к Николаю Константиновичу с незнакомым конопатым парнем и сказал:

– Знакомься, Никулин, это Сыромятый.

Николай Константинович молча пожал протянутую руку, окинул быстрым взглядом Сыромятого. Бегающие глаза, утонувшие в глазницах под выдающимися вперед надбровными дугами, скошенный лоб, наглый и одновременно трусоватый взгляд. «Типичный уголовник», – отметил про себя Никулин.

– Чего молчишь, парень, ай жистью недоволен? – прохрипел Сыромятый. – Держи хвост пистолетом. У нас, у энкаведешников, такой закон – хоть кишки вон, а держи фасон.

Слушая разглагольствования Сыромятого, Николай Константинович окончательно убедился: перед ним – провокатор. Чекист не мог так держаться, так разговаривать. Это – привычка старого уголовника, бандита.

– Так ты, говоришь, в НКВД служил? – осторожно оглянувшись, шепотом проговорил Никулин и придвинулся к Сыромятому. Тот воспринял это как знак доверия и утвердительно кивнул. – Так почему же тебя до сих пор не расстреляли, гад! А ну, признавайся, сколько наших душ загубил, сколько в «сибирскую академию» сплавил?

Сыромятый испуганно отшатнулся:

– Ты что, с ума сошел?

– А вот пойду к коменданту, он разберется, кто из нас с ума сошел.

– Ты не кипятись зря, чего на своих гавкаешь, – миролюбиво заговорил Сыромятый. – Никакой я не чекист. Это только так, для авторитету.

– Для авторите–ту–у, – передразнил Николай Константинович. – Вот вздернут тебя на виселицу, дурака такого, и поделом будет. Давай, вали отсюда, пока я добрый.

Тот поспешил удалиться, радуясь, что его не раскусили. А Никулин укоризненно поглядел на Дудина:

– Эх, друг, друг! Как же ты гестаповского агента не разглядел?

– Какой там гестаповец, – отмахнулся Дудин. – Сыромятый – общительный парень, отзывчив, неплохой товарищ, хотя и с блатным душком. Но это он на себя больше напускает. Мне, мол, все нипочем. А душой, я верю, он наш человек.

– Хочешь проверить?

– Давай. Но как?

– Нужно подумать.

Через некоторое время Николай Константинович пригласил Дудина в дощатый сарайчик для хозинвентаря. Туда никто из немцев и их прислужников никогда не заглядывал. В сарайчике хранились бочки из–под горючего, банки из–под краски, различная ветошь, тряпье. Крупными печатными буквами Никулин написал на стене несколько антифашистских призывов и тут же слегка замазал их остатками черной краски. Сарайчик закрыли на замок. Он защелкнулся, а ключа от него не было. Несколькими днями позже приятели встретились с Сыромятым. Беседуя о лагерных новостях, Никулин с возмущением сказал:

– Мы тут с Дудиным случайно зашли в сарай для инструмента и на стене увидели большевистские лозунги. Попробовали их затереть, по не хватило краски все как следует замазать. Найти бы этого агитатора. Он пишет, а отвечать–то в случае чего всем нам! А кому охота безвинно страдать? Мне еще жить хочется…

Сыромятый слушал невнимательно, даже отвернулся и зевнул, будто новость не представила для него никакого интереса. Потом сказал:

– Трусоват ты. Никулин, дрожишь за свою шкуру. А я думал, ты парень хват. Ну, прощевай, покедова, пойду.

– Вот видишь, я же говорил тебе, наш это человек, – перебил Дудин Николая Константиновича. – Как он тебя отчитал здорово! Провокатор сразу бы прицепился.

– Не спеши с выводами, – прервал Никулин приятеля. – Посмотрим, что дальше будет.

Прошло два дня. У сарайчика все оставалось без изменений. А на исходе третьего наблюдавшие издалека Дудин и Никулин увидели там двух полицейских. Чертыхаясь, те взламывали замок. Сквозь открытую дверь было видно, как они старательно замазывали надписи. Расчет оправдался. Сыромятый и его хозяева попались на самую немудреную хитрость.

– Ну как, теперь веришь? – укорял Николай Константинович Дудина. – В сарае никого, кроме нас, не было. Мы написали, мы закрыли на замок. Сказали о надписях только Сыромятому. Выводы делай сам.

– Ах, иуда! – процедил, сквозь зубы Дудин. – Убить провокатора надо – вот что.

– Этого еще только не хватало! Наоборот, пусть пока живет. И отталкивать его не надо. Но к делам нашим, разумеется, и близко не подпускать. Разыгрывай перед ним смиренного простака – и все. Предупредим товарищей, кто он такой и почему его не убили. Разоблаченный враг может еще пригодиться, как тот же Козак в Рижском лагере. Зачем открывать немцам, что мы знаем их козыри?

– Так и хочется этому «козырю» в зубы дать.

– Потерпи, успеем.

Дудин требовал расправы над провокатором, земляки–ленинградцы офицеры Подияров, Курынов – тоже. Николай Константинович стоял на своем: лучше знать предателя и водить его за нос, чем гадать, кого еще подсунет немецкая контрразведка. Ему удалось убедить товарищей. И все же у всех, в том числе и у самого Никулина, при каждой встрече с предателем чесались кулаки. Здороваясь с ним, каждый чувствовал, что прикоснулся к чему–то очень гадкому. Хотелось тут же вымыть руки. Но зато разоблачение Сыромятого позволило Николаю Константиновичу сблизиться с Подияровым и Курыновым. Они стали часто встречаться, подолгу и задушевно беседовали.

Капитан Ран, первоклассный летчик люфтваффе, легко оторвал самолет от земли. Набрав высоту, он развернул машину и, слегка накренив ее на правое крыло, повел по кругу над варшавским аэродромом. Внизу виднелась группа провожавших адмирала Канариса офицеров. Ран отметил про себя, что стоят они не шевелясь, словно в строю. Лишь головы поворачивали в сторону пролетавшего самолета. «Шеф умеет поддерживать дисциплину, – подумал Ран. – Пока самолет не скроется, они не уйдут с аэродрома».

Сделав традиционный круг, Ран повел самолет над Варшавой. Летел низко–низко. Хотел, чтобы шеф посмотрел польскую столицу с высоты птичьего полета. Капитан Ран строго следовал установившейся традиции – показывать адмиралу Канарису столицы европейских государств с воздуха. Так он демонстрировал своему шефу с воздуха Мадрид, Лиссабон, Париж, Вену, Белград, Софию, Бухарест, Брюссель. В одни города Канарис прибывал с официальными визитами, в другие – с тайными, в третьих появлялся как завоеватель.

Ран надеялся осенью сорок первого года показать своему шефу с воздуха и столицу Советской России – Москву, ее старинный Кремль, Красную площадь. Но этой надежде не суждено было сбыться.

За долгие годы между Раном и его шефом установились такие отношения, когда подчиненный о своем начальнике знает даже больше, чем положено, и умеет с первого взгляда определять его настроение. От внимательного взгляда Рана не ускользнуло, что адмирал весьма холодно попрощался на варшавском аэродроме с провожавшими его офицерами, что с момента вылета из Берлина он чем–то взволнован, что–то глубоко переживает…

Погруженный в раздумье, адмирал Канарис не заметил, как оказался над Ригой. Под крылом самолета проплыл лабиринт улиц Старого города. По мостам через закованную в лед и припорошенную снегом Даугаву изредка пробегали машины, не спеша ехали извозчики, кое–где виднелись пешеходы.

Наблюдая за улицами, Канарис не видел оживленного движения, столь характерного для больших городов. Улицы Риги были полупустынны. Сколько раз адмиралу приходилось видеть подобное в оккупированных городах Запада! Покоренные города с приходом немцев словно впадали в тяжелый сон.

Капитан Ран плавно приземлил самолет. Машина на какой–то миг повисла в воздухе, словно раздумывая, продолжать или прекратить полет, затем коснулась колесами грунта и побежала по заснеженному полю, постепенно сбавляя ход. Погасив инерцию, Ран подвел самолет к стоянке.

Еще не выходя из кабины, Канарис заметил, что встречать его прибыл лишь начальник базирующегося на территории Прибалтики разведоргана «Абверштелле–Остланд» полковник Неймеркель, и про себя отметил его предусмотрительность. Сейчас было не до пышных встреч. Адмирал предпочитал прибыть в Ригу незамеченным, чтобы, не привлекая внимания посторонних, провести деловое совещание с руководителями местных органов абвера.

Канарис сел в роскошный «оппель–адмирал» полковника Неймеркеля и коротко приказал:

– Завтра же соберите офицеров вашего аппарата. Затем он замолчал и всю дорогу до штаба не открывал рта.

…Стояло ясное морозное утро. По заснеженным улицам Риги одна за другой мчались машины с офицерами «Абверштелле–Остланд», руководителями армейских разведорганов, команд, групп, разведшкол северной группировки немецких войск. Все они направлялись к зданию на углу нынешних улиц А.Пумпура и Ю.Алунана, где до войны находилось одно из иностранных посольств.

Небольшой двухэтажный особняк, облюбованный под штаб руководителями «Абверштелле–Остланд», находился в самом аристократическом районе Риги, на тихой улице, застроенной красивыми старинными зданиями. К дому примыкал небольшой дворик, обнесенный высокой каменной стеной. У подъезда здания и у ворот неподвижно стояли часовые.

Сюда и направлялись офицеры абвера. Выходя из машин, они поспешно скрывались во дворе.

К назначенному сроку все были в сборе. Разместились в небольшом, но уютном, со вкусом обставленном кабинете Неймеркеля. Адмирал Канарис начал совещание с краткого обзора положения на Восточном фронте, затем перешел к оценке действий абвера. Из его выступления слушателям стало ясно, что рассчитывать на легкую и скорую победу в войне не следует. Нужно готовиться к серьезным и длительным сражениям, в которых разведке придется сыграть немаловажную роль.

– Нам необходимо, – говорил Канарис, – начать тотальную разведку русских, забросить в их тыл тысячи агентов. Белоэмигранты себя не оправдывают. Они потеряли связь с Россией, не знают теперешнего образа жизни и легко становятся добычей советской контрразведки. Нужно менять тактику. Рекомендую обратить внимание на лагеря русских военнопленных, – продолжал адмирал. – До сих пор офицеры абвера больше занимались допросами пленных и перебежчиков. Сейчас нужно направить вербовщиков в лагеря военнопленных, чтобы там искать агентов. Уверен, что они найдут тех, кто желает служить Великой Германии и нашему фюреру.

Лица некоторых офицеров выражали явное сомнение. Адмирал не увидел в этом ничего удивительного. В зале сидели опытные разведчики. Они имели свои, обоснованные, испытанные на личном опыте взгляды на подготовку агентуры. Канарис спокойно спросил:

– Кажется, есть вопросы, господа?

– Да, есть, – поднялся из–за стола начальник «Абверкоманды–104» подполковник Шиммель. – Если я правильно понял вас, речь идет о массовой вербовке агентуры в лагерях военнопленных для дальнейшего обучения в разведшколах?

– Правильно.

– Но, господин адмирал, многие русские военнопленные могут воспользоваться удобным случаем, чтобы вырваться из плена и перейти к своим.

– Вполне возможен и такой вариант. Поэтому следует внимательно подбирать кадры. Ориентируйтесь прежде всего на тех, кто пострадал от Советской власти, недоволен ею и готов вести борьбу с большевиками. Пошлите в лагеря опытных вербовщиков, и они найдут нужных людей. – Приглядывайтесь к тем, кто нал духом. В лагерях не санаторный режим. Вы это знаете. Германия не обязана кормить своих врагов и заботиться об их благополучии, Кто не хочет страдать от голода и неудобств, пойдет к нам. Постарайтесь запугать, скомпрометировать их перед Советами. Поставьте в такое положение, чтобы они поняли: отступать некуда, пути отхода отрезаны, мосты сожжены. Впрочем, вас учить таким прописным истинам нет необходимости.

Канарис на мгновение замолчал. В глубине души он понимал, что организовать массовую вербовку русских военнопленных в абвер будет нелегко. Предатели, конечно, найдутся. Но много ли их будет? Немецкая армия, как он сам убедился, столкнулась с сильным противником. Русские солдаты и офицеры стойко сражаются до последнего патрона в самых невыгодных для себя условиях. А последним выстрелом нередко кончают с собой, предпочитая смерть позору плена. Адмирал сам видел таких воинов и удивлялся их храбрости и самоотверженности.

Скрывая свои сомнения под ласковой улыбкой, Канарис обвел всех зорким, чуть насмешливым взглядом и доверительным тоном продолжал:

– Между нами говоря, если русские действительно расстреляют кого–либо из тех, кто перебежит к ним с повинной, великая Германия и фюрер потеряют немного. Разве что время, затраченное на их подготовку. Не нужно жалеть агентов. Нам гораздо дороже сведения, собранные ими. Все равно, когда, они сделают свое дело, им придется уйти.

По залу прошелестел негромкий смех, послышался гул одобрения. Присутствовавшие зашевелились, под ними заскрипели кресла. Абверовцы поняли, что за расход «людского материала» строго спрашивать не будут, стало быть, можно действовать без боязни.

– Перед вылетом к вам я был у фюрера, – сказал в заключение своей речи Канарис. – Он недоволен работой абвера и считает нас виновными в поражении под Москвой. Верховное командование готовит решающее наступление на Восточном фронте. Мы возьмем реванш за Москву, господа! В этом никто не смеет сомневаться. И путь к победе нашим войска» проложите вы – офицеры абвера. Фюрер дал нам полную свободу действий. Смелее в бой!

Совещание в «Абверштелле–Остланд» в Риге продолжалось долго. Канарис принял всех руководителей разведывательных органов, разведшкол. Перед каждым ставил конкретную задачу по подготовке широкого агентурного наступления. Разведчики не медля приступили к делу.

Особо доверительную беседу Канарис имел с начальником Валкской и Стренченской разведшкол майором фон Ризе.

– Ваши учебные заведения будут готовить агентов для всех разведорганов группы армий «Север», – наставлял Канарис майора фон Ризе. – Доверие оказываем вам большое, учтите это. В помощь вам дали опытного специалиста по Прибалтике капитана Шнеллера. Настоящее его имя – барон фон Шиллинг. Порою это баронство кружит капитану голову, но я уверен, что вы сумеете держать его в руках и хорошо сработаетесь.

Канарис внимательно посмотрел на вытянувшегося перед ним офицера и очень тихо, но значительно добавил:

– Учтите, я сам буду контролировать вашу работу.

Это прозвучало почти как угроза. Майор фон Ризе побледнел. Он достаточно хорошо знал характер всемогущего руководителя абвера, чтобы понять: спуску не будет. Спросят за малейший промах. И горе ему, если не сумеет добиться успеха.

Канарис, до этого стоявший у окна, вернулся к столу, сел в кресло и махнул рукой, давая понять, что разговор – закончен. Майор фон Ризе щелкнул каблуками, круто повернувшись, вышел из кабинета. Спустившись на первый этаж, он взял в канцелярии досье на Шнеллера.

Барон фон Шиллинг, получивший в абвере псевдоним «капитан Шнеллер» (Быстрый) за крайне медленное продвижение по службе, родился в Прибалтике и имел родовое поместье под Либавой. После первой мировой войны Шиллинги репатриировались в Германию.

Когда гитлеровцы захватили власть, фон Шиллинг, как знаток Прибалтики, был приглашен сотрудником в абвер. Он с радостью взялся за дело, сулящее большую карьеру.

Но старания Шнеллера не были замечены. Другим и за более скромные успехи давали чины, ордена, а он в свои пятьдесят лет так и оставался рядовым работником абвера.

«Н–да, с этим обиженным придется быть настороже, – размышлял майор фон Ризе. – Он попытается подсидеть меня». Фон Ризе не боялся внезапно появившегося соперника. Нет, он умел делать карьеру, имел связи в верхах и занимал прочное положение, ему прочили большое будущее. Но все же выполнять ответственное задание, ежеминутно ожидая подвоха от своего помощника, – это очень неприятно. И еще не познакомившись со Шнеллером лично, фон Ризе невзлюбил его. В самом скверном состоянии духа майор выехал из Риги и в Валке принял Шнеллера с большой неприязнью.