Текст книги "Приключения-70"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Аркадий Вайнер,Виктор Смирнов,Леонид Платов,Север Гансовский,Игорь Болгарин,Владимир Понизовский,Юрий Авдеенко,Петр Шамшур,Всеволод Привальский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

Танин стол был завален какими-то газетами, исписанными листами, гранками, вырезками из журналов, на шестидневке были расчеркнуты и загнуты листы. Под стеклом на столе – большой цветной портрет Фолкнера и фото: космонавт гасит купол парашюта на бесконечном, залитом солнцем поле. И надпись на фотографии: «Доброму и умному товарищу, прекрасному человеку, Танюше Аксеновой».

Беляков поднял голову от бумаг:

– Ну, что у вас нового по делу?

– Ноль. На вас надеюсь – думаю, поможете. Вы не знаете, у Тани были враги?

– Не думаю. Недоброжелатели какие-нибудь, как у всякого человека, наверное, были. Но такие, чтобы убить, – вряд ли.

– А что она в понедельник днем делала?

– Сейчас подумаю. Дай бог памяти. Так, с утра она писала отчет о командировке…

– Простите, а когда она приехала из командировки?

– В субботу утром. Таня ездила на лавсановый комбинат в Ровно, неделю там была. Привезла очерк. Да! Говорила, что нашла какой-то интересный материал для рубрики «На моральные темы», но что-то ей еще должны были не то прислать, не то она должна была проверить. Да оно, собственно, сейчас уже не имеет значения…

Стас спросил как бы между прочим:

– Аксенова не замужем?

– Нет. У нее был один человек. Не знаю, как его назвать, жених, что ли. Слово какое-то пошлое…

– Да, романтики в нем маловато. Вы о Ставицком говорите?

Беляков взглянул на него удивленно:

– А вы уже о нем знаете?

– Пока очень мало. Я как раз и хотел что-нибудь о нем узнать.

– Да ничего, по-моему, в нем нет интересного. Актер! Таким всю жизнь не хватает одной роли, чтобы стать знаменитыми.

– Я хочу вам напомнить: мы об обстоятельствах убийства почти ничего не знаем. Нам лишь известно, что Таню убил высокий молодой человек в темном пальто, с чемоданчиком в руке. – сказал спокойно Стас.

– Во-первых, Ставицкий ходит в сером пальто, а во-вторых, я не верю, что он может быть к этому причастен.

– Во-первых, я вам не сказал, что подозреваю Ставицкого, – мне просто надо лучше знать людей из окружения Аксеновой. А во-вторых, только в системе Станиславского установка «Не верю!» неоспорима. Мы предпочитаем факты.

– Видите ли, я его не люблю и поэтому не могу быть объективным. А вам необъективность может сейчас только навредить. Да и действительно я его очень мало знаю. Встречался с ним несколько раз, и он мне не понравился. По-моему, просто хлыщ, который дома снимает с себя интеллигентность, как пиджак. Мне иногда казалось, что Таня его терпит, потому что дала себе слово сделать из него человека. А может быть, я и не прав, не знаю…

Беляков надолго задумался, потом протянул Стасу свежий оттиск газетной полосы. На желтоватом листе выстраивались колонки сереньких букв, аккуратно огибая белые пятна, куда втиснутся клише фотографий. Сбоку шел высокий трехколонник, названный «Много ли человеку доброты надо?». Под заголовком – фамилия Тани, отбитая траурной рамкой, и жирным шрифтом официальное: «Когда верстался этот номер, трагически погибла молодая талантливая журналистка Т. С. Аксенова. Читатели хорошо знают…»

– Мы потрясены этой трагической нелепой гибелью, – сказал Беляков и доверительно добавил: – Наш главный хочет снестись с вашим руководством на предмет выделения группы самых сильных следователей для раскрытия этого из ряда вон выходящего преступления.

– Благодарю, – усмехнулся Тихонов. – Только самых сильных мало, а преступлений еще хватает. Так что, если все самые сильные будут заниматься одним делом, для преступников будет не жизнь, а малина.

– Не обижайтесь, товарищ Тихонов. Я, наверное, неудачно выразился. Я просто хотел сказать, что этому убийству надо уделить чрезвычайное внимание.

– Я не обижаюсь, товарищ Беляков. А что касается чрезвычайного внимания, то оно уделяется у нас всякому убийству… Я хотел бы с вашей помощью ознакомиться с архивом Тани Аксеновой…

Около трех часов дня Стас задвинул последний ящик стола, откинулся на стуле. Все. Не нашлось ничего интересного. Беляков тоже устал от напряжения – он расшифровывал Стасу некоторые непонятные Танины записи.

– Вот, посмотрите ее последний блокнот. Она забыла его у меня на столе, уходя в понедельник.

«Предпоследний, – подумал Тихонов. – Последний был у нее в сумке». Он взял из рук Белякова красную ледериновую книжку, долго листал. Записи и пометки о людях, каких-то кораблях, атомной электростанции на Чукотке, сказка о диком олене Хоре и очень много фраз-вставочек наподобие режиссерских ремарок: «Гораздо больше экспрессии», «Это одеяло лжи, сшитое из лоскутов правды», «Потеря темпа», «Врет так интересно, что не хочется спорить..»

Видимо, у Тани была привычка механически записывать отдельные мысли. Уже в самом конце шли наброски очерка о людях Ровенского комбината, который завтра будет напечатан в газете. На последней странице написано: «А. Ф. Хижняк», «Нечипоренко П.», «Микробы проказы могут прожить в организме, объективно не проявляясь, до пятнадцати лет», «В плотине моральных устоев открылся слив для всех человеческих нечистот», «Трусость – детонатор страшных поступков». Какие-то «птички», «галочки». Больше ничего нет.

– Тут тоже ничего нет, – вернул Стас блокнот Белякову. – Скажите, Аксенова не заявляла в план каких-нибудь материалов, связанных с проблемой преступности? Или, может быть, с судьбами жертв фашизма?

– Нет. Это вообще не относится к тематике нашего отдела. Она мне сказала, что сдаст какой-то интересный материал, но я в понедельник был занят…

– Когда вы видели Таню в последний раз?

– Подождите, сейчас я точно скажу. Третью полосу приносят в половине шестого. Да, в половине шестого я зашел в отдел. Таня с кем-то говорила по телефону. Да-да, она еще мне показала рукой: подождите, мол. Но меня вызвали в секретариат, и я решил зайти позднее. Заглянул минут через сорок – ее уже не было.

– А о чем говорила Таня, вы не слышали?

– Видите ли, я не имею обыкновения слушать чужие разговоры!

– Жаль, – сказал Тихонов. – Жаль, что не нарушили в тот раз обыкновения.

В отделе кадров Стас быстро перелистал личное дело Аксеновой. Последний листок в деле – выписка из приказа: «Командировать специального корреспондента тов. Аксенову Т. С. в город Ровно на строительство химического комбината с 3 февраля по 10 февраля». Десятое – это какой день? Стас достал карманный календарь. Так, десятое – четверг. Значит, она должна была выйти на работу в пятницу, а Беляков говорит, что вернулась в субботу. Надо бы узнать, не объяснила ли она как-то задержку. Тихонов вернулся обратно по коридору, но в комнате № 414 никого не было. На столе Белякова лежала записка: «Я на редколлегии. Буду в 17 часов…»

Шарапов приоткрыл дверь в кабинет Тихонова: Стас внимательно рассматривал несколько документов, отпечатанных на машинке.

– Давно приехал?

– Час назад. Заходи, Владимир Иванович.

– Что-нибудь привез?

– Так, кое-что. Как говорится в процессуальном кодексе, «документы, характеризующие личность». На, почитай ее характеристику. – Тихонов протянул бланк редакции.

Шарапов почитал, прищурился:

– Да-а, для уголовного розыска здесь маловато…

– Здесь для кого хошь маловато. Взыскание, видишь, имела и три поощрения. Высшее образование у нее, и общественную работу вела, а в самодеятельности не участвовала. Я, конечно, с товарищами ее беседовал – те, как о живой, о ней говорят. А мне сейчас важнее всего узнать ее живую. При наших исходных данных шансы выйти на убийцу минимальные. Мотив надо искать. Пока мы не установим мотив, преступника нам не найти. Будем крутиться, как собака с банкой на хвосте.

– Пожалуй, – сказал Шарапов. – Хочешь, давай прикинем по вариантам. Ну, во-первых, ее могли убить из корысти.

– Вряд ли, – возразил Тихонов. – По обстановке преступник никак не мог ее ограбить – люди сзади шли. Да и сумочка Аксеновой при ней осталась. На богатое наследство тоже рассчитывать не приходилось…

Шарапов кивнул:

– Значит, отпадает. Тогда – ревность?

– Вот это очень возможно. Молодая, красивая – мог какой-нибудь хмырь загубить женщину, лишь бы другому не досталась. Мне вообще кажется, что мотив скрыт где-то в ее личной жизни. И письмо…

Шарапов сказал:

– Пошли дальше. Хулиганство. Обстоятельства убийства вполне подходят для этой версии: разгулялся пьянчуга, ну и ткнул шилом ни в чем не повинного человека…

– Могли убить на почве ее служебных или общественных дел, – продолжал Тихонов, – но данных для такой версии у нас фактически нет. Убийство на семейной почве? Нет, это сразу отпадает…

– Остается еще убийство из мести или для сокрытия другого тяжкого преступления, – задумчиво сказал Шарапов. – Таких данных у нас пока тоже нет, но отбрасывать эти мотивы рано.

– Рано, – согласился Тихонов. – Ну и последнее: эксцесс. Аксенову мог убить какой-нибудь сумасшедший либо на нее напали по ошибке, приняв за другого человека.

Шарапов грустно улыбнулся:

– Прямо весь уголовный кодекс перебрали. Значит, какие оставим направления?

– Я думаю, что в первую очередь надо пройти по ревности и хулиганству. Потом будем думать о мести, это понятие широкое и многое охватывает. Попробуем проверить эксцессы.

– Конечно. – Шарапов поднялся, повертел в руках характеристику. – Не забудь только: ее могли убить за то, что она слишком много знала о ком-то. В общем, работенки нам, видно, хватит…

Зазвонил телефон.

– Тихонов.

– Але, Тихонов, Демидов говорит.

– Да, да, Иван Михалыч, слушаю.

– Сейчас со мною снова ехал парень, про которого ты спрашивал, тем же рейсом…

Стас неожиднно охрип:

– Где он?

– А кто его знает! На Цветном, у цирка из автобуса вышел. А сел здесь же, у «Байкала». Из чемоданчика книжку достал и читал всю дорогу.

– Ах, черт возьми! Что же ты его не задержал?

– Так откуда я знаю – задерживать его или нет? У нас такого уговора не было. Ты ж позвонить в случае чего просил…

– Это верно, – сказал с досадой Тихонов. Подумал. – Тем же рейсом, говоришь? И с той же остановки?

– 20.37. От «Байкала».

Тихонов подумал еще немного.

– Тогда вот что, Иван Михалыч. Завтра, в это время мы с тобой поедем. Если парень войдет в машину, ты мне знак подай…

– Ладно. Посигналю два раза.

– Договорились. Привет!

Четверг

Тихонов захлопнул дверь, но замок опять не выпускал ключ. Стас аккуратно поводил им сбоку-набок, резко дернул на себя. Ключ вышел. Стас повернул голову и в длинном сумеречном коридоре увидел Шарапова, издали узнал его раскачивающуюся походку.

– Далеко собрался?

– Беседовать «за жизнь» со Ставицким.

– А чего ты его к себе не вызвал?

– Нецелесообразно. Когда я задаю ему вопросы у него дома – это милая беседа. Когда мы мило беседуем на Петровке – это допрос. А допрашивать его пока еще рано. Пока надо просто мило беседовать с ним.

– Ну давай, собеседник! Ишь ты… – ехидно улыбнулся Шарапов.

Ставицкий оказался совсем не таким, как представлял себе Тихонов. Ничего в нем не было изнеженного и хлыщеватого. Высокий – вровень со Стасом – красивый парень открыл дверь, мельком глянул на удостоверение, спокойно сказал:

– Заходите. Я ждал вас.

– Это почему же?

– Было бы грубейшей ошибкой следствия не поговорить с человеком, который, быть может, лучше всех знал убитую.

Стаса неприятно царапнуло слово «убитая». Все-таки о любимом человеке!

– Вот я решил этой ошибки не допускать.

Стас снял пальто, замешкался, вроде искал, куда повесить. На вешалке висело серое короткое пальто, на сундуке лежала черная замшевая куртка.

– Извините за нескромный вопрос, – простовато улыбнулся Стас, – сколько стоила эта куртка?

Ставицкий удивленно взглянул на него:

– Семьсот двадцать форинтов. Я ее в Венгрии купил. А что?

– Мне вот такую же предлагают. Девяносто рублей хотят. Дорого, наверное?

– Это дело любительское. Охота пуще неволи…

– Да я вообще не знаю, пойдет ли она мне. Черный цвет – боюсь, при моей фактуре буду похож на факельщика.

– А вы примерьте эту.

– Можно?

– Конечно.

Стас натянул куртку, посмотрел в зеркало. Теплая, с подстежкой, шерстяным воротничком. До середины бедер. Сказал:

– И зимой можно носить вместо пальто.

– Можно, – ответил Ставицкий. – Хотя я в ней обычно только в машине езжу. – Помолчал, подумал, потом сказал: – Ну что, наверное, маскарад можно кончать? Куртка сидит неважно – оттопыривается пистолет в заднем кармане. А зачем вам надо было осмотреть мою куртку?

Стас быстро глянул ему в глаза, спокойно ответил:

– Куртку – не надо. Я хотел осмотреть себя в куртке. Мы же с вами одного роста. А насчет пистолета вы ошиблись. Это коробочка с мятными конфетами «Эвка». Угощайтесь!

– Вот и хорошо. Поставим все точки над «ё». Значит, подозреваете?

– Нет. Нет достаточных оснований. А вот серьезно поговорить – есть о чем.

– Как же это вы для такой серьезной беседы пистолет не взяли? – сердито хмыкнул Ставицкий.

Тихонов удобно уселся в кресло:

– А я его попусту с собой не ношу. Он же ведь, черт, тяжелый. Да и таскать его вот так повсюду – потерять можно, голову потом за него снимут.

– Мне казалось, что вы без этого обязательного криминального атрибута никак не обойдетесь.

– Дело в том, что этот атрибут для меня такой же инструмент в работе, как для бухгалтера – счеты или для вас – коробочка с гримом. Вы же не берете ее с собой, отправляясь в магазин или в гости?

– А вы пришли, чтобы прицениться к моей куртке?

– Нет. Я пришел к вам в гости.

– Но вы же подозреваете меня.

Стас посмотрел на него и сказал:

– Подозрения, уложенные в рамки уголовного закона, являются только следственными действиями. И все! Вы мне лучше расскажите, что вы делали в понедельник вечером.

Ставицкий походил по комнате:

– В театре я был свободен. Позвонил Тане в редакцию около пяти, может, в половине шестого, предложил встретиться, поговорить. Она куда-то торопилась, сказала, что ей надо с кем-то увидеться. Велела позвонить в среду. Я поехал к Генке Григорьеву…

– Кто это?

– Мой приятель – тоже актер. Его не оказалось дома. Там рядом с ним кинотеатр «Прогресс». Делать было нечего – зашел на семичасовой сеанс. Потом поехал в ресторан, поужинал и отправился домой спать. Вы удовлетворены?

– Почти. Вы откуда звонили Тане?

– Из дому.

– Через сколько вы вышли?

– Вскоре. Минут через тридцать, наверное.

– Где живет Григорьев?

– На Ломоносовском проспекте.

– Каким транспортом ехали к нему?

– Четвертым троллейбусом.

– Итак, складываем: пять тридцать – вы звонили Тане, плюс полчаса на сборы – шесть. Минут пятнадцать ходьбы до остановки четвертого троллейбуса, плюс минут тридцать езды. Значит, без четверти семь вы были у Григорьева. Так?

– Так.

– Когда вы уходили из дому, кто-нибудь из соседей вас видел?

– Понятия не имею. Я как будто никого не встретил.

– Идемте дальше. Дома у Григорьева вас кто-нибудь видел?

– Нет, я же сказал, что его не было.

– А может, кто-либо из чад и домочадцев?

– Нет. Никто дверь не открыл.

– Ладно. Без пяти семь вы в кинотеатре. Какой демонстрировали фильм?

– Какая-то импортная белиберда.

– А точнее?

Видно было, что Ставицкий напрягся:

– «Вернись, Беата!»

– Прекрасно. Когда закончился фильм?

– Около девяти.

– Так это же короткий фильм. Что так долго?

– Журнал был длинный.

– Не помните, о чем?

– Новости науки и техники.

– Прямо из кино поехали ужинать?

– Нет. Была хорошая погода, снегопад, и я дошел до метро «Университет», а оттуда почти до моста через Москву-реку. Там сел в такси.

– В каком ресторане ужинали?

– Дома актеров. Приехал туда около десяти.

– Какой швейцар дежурил? Володя?

– Нет, другой. Я его не знаю.

– Ладно. Вы не запомнили, кто из официанток вас обслуживал?

– Да, конечно. Надя. Она может подтвердить.

– К сожалению, она может подтвердить только то, что вы пришли в ресторан около десяти. Она же с вами не ездила к Григорьеву и не смотрела «Вернись, Беата!».

Покусывая губы, Ставицкий сказал:

– Что ж, алиби у меня нет. Но это еще ни о чем не говорит.

– Конечно, не говорит. А куртку свою вы когда последний раз надевали?

– Неделю назад. А может быть, дней десять. Не помню, – сказал Ставицкий. – Если бы знал, что предстоит разговор с вами, повесил бы на нее табличку: «Ношено 1 февраля с 17.30 до 22.00».

– Да вы не сердитесь, – миролюбиво сказал Стас и спросил тихо: – Простите, вы Таню Аксенову любили?

– Во-первых, сейчас это уже не имеет значения, а во-вторых, это мое личное, и лучше этого не касаться.

– Несомненно. Но Таня убита при очень непонятных обстоятельствах, и я бы хотел знать о ней как можно больше. Ведь Танина смерть – это не только ваше личное дело.

– Понятно. Ну, условимся, что любил.

– Любили. Или условимся, что любили?

– Любил.

– Вы из-за Тани разошлись со своей женой?

– И это знаете?

– Я это знать обязан. Так как же?

– Нет, не из-за Тани. Просто тот брак был уже бессмыслен. Совершенно чужие люди. Елена не хочет этого понять до сих пор.

– Елена Букова, ваша бывшая жена, знала о ваших отношениях с Аксеновой?

– Да. На этой почве у нас были острые конфликты. Она требовала, чтобы я прекратил встречи с Таней и вернулся.

– Аксеновой это было известно?

– Нет. То есть в конце концов она узнала. Ей кто-то стал присылать анонимные письма. Думаю, что это работа Елены.

«Так. Это уже теплей», – мелькнуло в голове у Стаса.

– А почему вы сразу не рассказали обо всем Аксеновой?

– Ха! Надо было знать Таню, – Ставицкий налил из пузатой бутылки две рюмки коньяку, выпил. – Она бы сразу меня к черту послала. Она мне и так говорила: «Очень ты всегда красиво беседуешь…» А я уж так заигрался, что вел себя как школьник, прогулявший уроки, – все равно накажут, поэтому прогуливал все дальше и дальше, надеясь на какое-то чудо. Думал, что со временем это потеряет свою остроту и всякое значение. Это была, как говорится, ситуационно обусловленная ложь.

– А потом?

– Потом Таня получила какое-то письмо. Ну, а врать я больше не мог. И тогда пришел конец всему.

– Вы письмо это видели?

– Нет. Таня даже разговаривать со мной не захотела.

– Вы почерк своей жены хорошо помните?

– Да. А что?

– В сумке Тани я нашел письмо с угрозами. Она получила его за два дня до смерти.

– Но это не то письмо! То она получила месяц назад. Если можно, покажите мне его.

– Пожалуйста.

Дрожащими пальцами Ставицкий достал из конверта письмо. Взглянул мельком:

– Нет, это не ее рука.

– Вы посмотрите внимательней.

– Да что смотреть! Что я, почерка Елены не знаю? Слава богу…

– Если предположить, что Букова имела отношение к этому письму, напрашивается вывод: такое щепетильное дело она могла доверить только очень близкому человеку. Кто может быть ей настолько близок? Ставицкий задумался:

– Вероятнее всего, это Зина Панкова, ее подруга.

– А кто она, эта Панкова?

– Актриса, вместе с Еленой работает в Театре музыкальной комедии.

Ставицкий налил себе еще коньяку. Глаза у него блестели.

– Как все это ужасно! Какой-то бессвязный нервный бред, как в пьесах Ионеско… И вообще, во всей этой истории есть что-то катаклитическое. С одной стороны – это ужасное горе, а с другой – признаюсь честно – разговоры с вами, которые душевному спокойствию отнюдь не содействуют. Ерунда, конечно, главное, что в этой драме все так непоправимо…

Вернувшись к себе, Стас включил плитку, достал из сейфа несколько папок с уголовными делами, присланными ему для ознакомления из разных районов. Приехал оперативник из 73-го отделения милиции Саша Савельев, которого подключили в помощь Стасу. Он привез картонную коробку с одеждой Аксеновой. Стас включил свет, открыл коробку.

Черное мохнатое пальто с седым норковым воротничком. Крохотное отверстие в черной ткани, его только на свет и разглядишь. Серая шерстяная кофта. Крупные толстые петли, они образуют строгий, красивый узор.

Крупные красивые петли. А где же все-таки отверстие? Сразу и не найдешь. Впрочем, его может и вовсе не быть. Ведь если это шило, то острие могло пройти между петлями, раздвинуть их, не задеть ткань. Так оно, наверное, и было. Нет, вот отверстие. Маленькая круглая дырочка. Пятнышко крови. Красивая пушистая вещь, связанная крупными петлями…

Стас достал из стола сильное увеличительное стекло. Повертел в руках. Может быть, отверстия в одежде подскажут форму оружия? Нет, эта линза сейчас бессильна. Надо бы звякнуть экспертам-криминалистам, у них техника помощнее. Но уже поздно. Завтра.

На автобусной остановке у «Байкала» Стас наметил себе дистанцию: от фонаря до фонаря – шестьдесят шесть шагов. Он ходит по тротуару, постукивая время от времени ботинком о ботинок, смотрит, прикидывает. Все-таки интересно – за три дня парень побывал здесь дважды. Вряд ли это случайность. Значит, реальные шансы его здесь встретить сохраняются. Это было бы ловко! Сразу же многое стало бы на свои места. Конечно, взять его – еще не все. Это еще пойди докажи, что именно он убил Таню.

У остановки автобуса уже собралась небольшая очередь: немолодая женщина с ребенком, две девчонки-школьницы, два солдата. 20.26. Подтормаживая и скользя по накатанному асфальту, к тротуару прижимается автобус. Машина Гавриленко. Со скрипом раскрываются створки задней двери, пассажиры торопливо поднимаются в машину, уехали. Опять один в этой проклятой ледяной крупе. Не встретил. Но парень поедет следующей машиной. С Демидовым. Должен поехать. Иначе, какого черта здесь мерзнуть? Какая крохотная дырочка в пальто Аксеновой, в платье, в кофте. Всего несколько пятен крови. И нет человека. Глупо, нелепо…

Из-за угла дома показывается длинная мужская фигура, приближается к остановке. Следующий автобус – демидовский. Тихонову уже не холодно. Человек приближается, подходит к столбу, остановки. Высокая цигейковая шапка-«москвичка», темное, заснеженное на плечах пальто. Он?! Какого черта, в нем же роста – метр с кепкой. Просто издали показался длинным, и одет совсем по-другому. Нервишки проклятые играют. Хорошо было классику говорить – «учитесь властвовать собой». А где, интересно, учиться? На юрфаке эту дисциплину не преподают.

Тихонов зябко поводил плечами: спина, ноги замерзли. Очень холодно все-таки… Сейчас подъедет Демидов, а парня все нет. Вот бежит к остановке мужчина в сапогах и кожаной шубе, и тут же из-за угла показывается автобус. Это демидовский. Тихонов видит, как Демидов озабоченно вертит головой, встречается с ним глазами. Парня нет. Автобус стоит минуту. Наконец дверцы захлопываются. Тихонов бормочет чуть слышно: «Постой, постой еще минуту. Сейчас он подойдет». Демидов, умница, понимает. Автобус мелко дрожит, ждет. С неба просеивается белесая сырость, садится на лицо, на плечи, на окна автобуса. Вдруг щетка снегоочистителя делает широкий взмах, оставляя за собой влажный стеклянный полукруг. В нем – озабоченное лицо Демидова. Тихонов пожимает плечами, и автобус трогается – у него расписание. Форсаж, голубоватая струя выхлопа у поворота. Уехал.

Дальше торчать тут глупо. Отложим до завтра. Голова как утюг тяжелая…

Пятница

На сей раз замок открылся сразу, и это обрадовало Тихонова: замерзли руки, и проделывать фокусы с ключом ужасно не хотелось. «За это я сейчас вызову, наконец, слесаря», – злорадно подумал Стас. Дуя на пальцы, он набрал номер комендантского отдела, но там никто не снимал трубку. Стас посмотрел на часы – обед. Замок в этот день починить было не суждено.

Стас набрал номер, подождал.

– Алло! Савельев? Ты чего не звонишь? А-а. Ты Демидову фото Ставицкого показывал? Не опознает? Значит, правильно. А чего мне не радоваться? У меня, мой друг, свои тайные услады. Да, да. Значит, ты сейчас едешь в театр насчет Панковой. Прелестно. В шесть звони, жду…

Потом достал из сейфа расчерченный на квадраты лист и стал аккуратно, с явным удовольствием густо заштриховывать клетку, в которой было написано «К. М. Ставицкий». Закончив, долго рассматривал лист, любуясь своей работой. Сложил его, спрятал в сейф, щелкнул замком, надолго задумался…

Савельев примчался в пять. Захлебываясь от возбуждения, он с порога выкрикнул:

– Панкова-то из Москвы скрылась! В понедельник, поздно вечером!

– Чего-чего-о? – Стас вскочил с места.

– А вот чего. Приезжаю я в театр, беру ее личное дело. Посмотрел заявление, автобиографию – почерк знакомый. «Мне бы, – говорю, – с Зинаидой Федоровной побеседовать». – «А она уехала», – говорят. Как, куда, почему?! Помощник режиссера объясняет: позвонила, мол, Панкова в понедельник, часов в десять вечера, очень взволнованная, говорит, что мать ее в Ленинграде тяжело заболела и она срочно к ней уезжает. И все. Я к Панковой на квартиру. Соседи подтверждают: в понедельник Зинаида Федоровна вернулась домой поздно, быстро собралась и уехала, а куда – не сказала… В общем, бегу на телеграф!..

«В ЛЕНИНГРАДСКИЙ УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК. Т Е Л Е Г Р А М М А

1 8 ф е в р а л я 17 час. 25 мин. Исх. № 171-ф.

…По указанному адресу срочно проверьте факт болезни гражданки Панковой Екатерины Сергеевны и пребывания у нее дочери – Панковой Зинаиды Федоровны. О результатах сообщите немедленно по телефону 99–84 Т и х о н о в у.

В девять часов вечера пришел Савельев, дежуривший на остановке около «Байкала».

– Ничего, – флегматично сказал он. – Я – на остановку, тут как раз и автобус демидовский подъехал. Переглянулись мы с шофером – и гуд бай!

Савельев моргал рыжими ресницами.

– Посмотрел еще несколько автобусов – и сюда. Ошибся шофер, наверное.

– Это почему же?

– Потому что, уж если б тот парень здесь ездил, так ездил бы. А то появился и исчез. Так не бывает.

– Логика железная, – засмеялся Стас. – Ну ладно. Я буду домой собираться, да и ты иди отдохни. Завтра к десяти приезжай ко мне…

Его перебил звонок телефона. Савельев поглядел на телефон с опаской: какие еще новости в десятом часу?

По отдельным репликам Тихонова и его уничтожающему взгляду Савельев понял, что новости имеют к нему самое непосредственное отношение.

– Кто звонил-то? – спросил Савельев, когда Стас положил трубку.

– А то ты не понял! – зло рявкнул Стас. Презрительно протянул: – «Так не быва-а-ет»… Я тебе сейчас объясню, как «бывает», теоретик несчастный!..

Савельев виновато съежился:

– Так что там, Станислав Палыч, а?

– А то, что подъезжает Демидов к Самотеке, видит – впереди Гавриленки автобус около строящейся эстакады задержался…

– Ну и?..

– Ну и выскочил наш парень из этого автобуса около цирка, сел на один рейс раньше, наверное. Демидов его сразу узнал, а что поделаешь?..

Вошел Шарапов, молча протянул листок бумаги Тихонову. Стас взял листок, прочитал.

– Панкова действительно была в Ленинграде, – с удивлением сказал он Савельеву. – Из Ленинградского уголовного розыска сообщают, что мать ее тяжело больна. Только что Панкова выехала московским поездом…

Шарапов подумал. Сказал:

– Встретите ее на вокзале. Привезете прямо сюда. – Помолчал, потом, растягивая слова, добавил: – Я думаю, она много чего может рассказать. Но «в лоб» не начинай: о том, о сем сначала побеседуй. А парня завтра найди…

– Но…

– Без «но». Найди – и точка.

Тихонов внимательно перечитал ленинградскую телеграмму, посмотрел в темное, заиндевелое окно, повернулся к Сашке:

– У нас с тобой, Савельев, есть еще около девяти часов – надо успеть.

– Чего успеть?

– Найти парня.

– Ты что, шутишь?

– Самое время. У тебя дома телефон есть?

– Нет, а что?

– Тогда звони к себе в отделение милиции, пусть пошлют кого-нибудь к жене – предупредить. Дома только завтра будешь, – сказал Стас, достал из стола чистую бумагу и стал писать что-то в столбик.

Савельев зябко поежился:

– Стас! А, Стас… Жрать очень хочется!

– Сочувствую. Мне тоже.

– Сходим вниз, в буфет. Работать потом будет легче.

Тихонов взглянул на часы:

– Двадцать минут одиннадцатого. Опоздали. Теперь буфет по ночам не работает.

– Чего так? – спросил недовольно Савельев.

– Наверное, в связи с сокращением преступности, – пожал плечами Стас. – А жрать, и верно, убийственно хочется. Сейчас бы шашлычок по-карски, а? И бутылочку «Телиани» – представляешь?

– Ой, не мучь!

Тихонов пошарил в карманах, нашел рубль, пригоршню мелочи.

– Давай, Савельев, шапку в руки – и чеши в «Гастроном» на улицу Горького. Там до одиннадцати. Колбаски любительской возьми, булок. За полчаса обернешься. А я пока чай нам смастерю и подготовлю фронт работы.

Савельеву не очень-то хотелось выходить сейчас на мороз, но перспектива просидеть голодным всю ночь тоже не слишком грела.

Тихонов допил чай, стряхнул крошки и колбасные шкурки в пустой пакет, ловко бросил его через всю комнату прямо в корзину.

– В баскетбол играешь? – благодушно спросил Савельев. Он блаженствовал, даже его чуб потерял обычный возмущенный медный блеск.

– Хватит, тунеядец, тешить плоть! – сказал Тихонов. – Ты еще свой ужин не отработал. Не хлебом единым жив сыщик!

– Конечно, не хлебом. – буркнул Савельев. – За работу в твоей бригаде молоко надо получать – вредное производство.

– Садись, старик, рядом и, как говорят в Одессе, слушай сюда. Здесь список лиц и учреждений. Я разделил его поровну. Бери телефон и начинай…

Заканчивался пятый день поиска.

Суббота

Тусклый зимний рассвет вползал в окно неслышно, мягко, как кошка. Тихонов нажал кнопку, настольная лампа погасла, и знакомые очертания предметов, потеряв свою четкость, расплылись в голубом сумраке кабинета. Веки были тяжелые, будто налитые ртутью, а голова – огромная и звенящая, как туго надутый аэростат.

Тихо посапывал Савельев. Он устроился на четырех стульях у стены, подложив шинель Тихонова и накрывшись своим стареньким пальто какого-то невероятного розового цвета.

Стас встал, потянулся, потер кулаками глаза и медленно, спокойно, как о чем-то постороннем, подумал, что сегодня, наверное, все кончится и тогда можно будет спать, спать, спать. Он подошел к Савельеву, легко потряс его за плечо…

– Вставай, вставай, старик! Уже четверть девятого…

Савельев резко дернулся, не открывая глаз, сунул руку под голову, под шинель, наткнулся на спинку стула и проснулся. Он сел, улыбаясь, все еще с закрытыми глазами, сказал:

– Сон хороший снился…

На его бледном лице затекли от сна складки, набрякли глаза.

Приглаживая руками шевелюру, спросил:

– Стас, у тебя зеркала нет? Видок, наверное, тот еще!

– Ты ангорского кролика видел? Сходство сейчас замечательное.

– Он же белый, по-моему, – недоверчиво протянул Савельев.

– Цвет и выражение глаз одинаковые.

– У тебя, между прочим, сходство с киноактером Тихоновым сейчас тоже минимальное, – ехидно заметил Савельев. – Слушай, Стас, а сколько я проспал?

– Часа полтора верных. Ну все, старик, поехали. Поезд приходит в 9.10. Значит, в полдесятого я здесь, а ты бери его и прямо сюда…

Панкова сказала:

– Учтите, что в двенадцать у меня репетиция.

– Собственно, длительность нашего разговора зависит от вас. Мне-то всего пару вопросов надо задать.

«Красивая женщина, – подумал Стас. – Хотя времечко уже и начало точить эту красоту. Хорошо держится».