Текст книги "Вверх за тишиной (сборник рассказов)"

Автор книги: Георгий Балл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Однажды Туркин застал Тамару за столом. Она пила чай. Тамара оглянулась на Васю, и ему показалось, что у нее множество глаз, и все они виновато затуманились.

– Вася, ты пей, а я не буду. У меня от водки бок сильно болит. Я лучше чай сладкий. А ты пей, тебе ведь хочется.

Вася не помнил, как опустился на колени, взял в руки ее голые пяточки. Они были гораздо меньше ее ладоней.

– Щекотно, щекотно, – смеялась Тамара.

– Сегодня мы устроим праздник живота, – сказал Вася.

Он сбегал на Даниловский рынок, купил баранину.

Очистил от пленки заднюю ножку, влил в кастрюлю несколько стаканов воды.

– Теперь терпи. Варить будем час.

Потом Вася высыпал завернутую в марлю клюкву, добавил туда грибов и крупно нарезанный картофель. Пошли в дело и морковь, и лук, и перец. Через полчаса марлю с клюквой вынул, разложил мясо в глубокие тарелки и залил горячим бульоном. Поставил пол-литра водки и налил себе полный стакан. Он не предложил ей выпить, а чокнулся с Тамариным носом. Мясо дали и животным.

В их семействе прибавился еще один зверь – ежик. Его Туркину подарили две девочки на Птичьем рынке. Тамара, как увидела ежика, сразу назвала его Кириллом. Девочки вместе с ежиком дали Туркину сухие ветки с кленовыми листьями. Ежик залезал в ящик с песком, зарывался в кленовых листьях. Туркин купил для Тамары разукрашенную красными цветами дудочку.

Тамара дудела в дудочку, и Кирилл тотчас спешил к ней, послушно топал, волоча за собой лист. Тамара укладывала ежика себе на грудь. Он вытягивался, она гладила ему спину. Ежик ни разу не уколол ей руку.

Приближалась весна. Тамара открыла клетку с хомяками. Хомяки чувствовали весну. Их когтистые руки-лапы рвали воздух, чтобы поскорее увидеть туманный, но уже обжигающий глаз солнца. Некоторые прыгали и вцеплялись в голубую рубашку Тамары. Другие садились на задик и передними лапками гладили мордочку, разглаживали мех, умывались. И тут притоптывал ежик, вылезая из ящика с песком. На него с разных сторон набрасывались хомяки. Ежик тут же сворачивался в колючий шар и катался по полу. Хомяки пытались укусить ежика, даже задом подбивали шар, кололи себе спину и уморительно удивлялись. А шар крутился, подпрыгивал.

– Кирилл, – позвала Тамара.

Хомячки набрасывались на колючий шар и отскакивали.

– Ах Матрена, ах Матрена, не подвертывайся, – пела Тамара. – Меня милый побуждает, лебедей во мне купает.

В дверь со стороны больничного коридора сильно застучали.

– Убирайся, бомж, козел, нашел себе уголок, чтобы пить и блядей водить, – кричала женщина грубым, как желтый сурик по железу, голосом.

– Милицию приведем, – поддакивала другая. – Нам одеял некуда складать.

Вася и Тамара замолчали. И звери точно все сразу поняли. Ежик спрятался в ящик с песком, а хомяки сразу залезли в клетку. Подвал замер.

В этот вечер одеялово море было тихим. Вася быстро заснул. Перед его глазами замелькали разноцветные круги и треугольники. Круги вертелись. Треугольники ломались. А где-то за всем слышался грохот вздымающихся гор. Вася проснулся, прижался к Тамаре. Целовал ее лицо, груди.

Было воскресенье. И уже поздний час. Тамара тихо лежала. Голова становилась тяжелой, раскалывалась. Казалось, она падала в бездонную глубину. Ей безумно хотелось мочиться. Василий приближался. Голова перестала болеть. Торопливо, дрожащими руками она достала помаду и без всякого зеркала мазала губы. Она не слышала его шагов. Но знала: идет. Вася уже совсем близко, вот-вот.

– Вася! – и тише. – Вася!

Туркина, еще раньше, чем он вошел, ослепила горечь: где-то горели леса. В глаза наплывал едкий дым. Внятно услышал Тамарин голос:

– Васятка, у меня что-то сердце прижало – вздохнуть не могу.

Туркин испугался. Никогда она с ним так не говорила, не называла его так. Он поставил чайник на плиту и нетерпеливо ждал, когда вскипит. Налил заварку и кипяток в чашку, насыпал шесть ложек сахара.

– Ты вот что… Выпей… На вот, – и он поднес чашку ей ко рту.

Захлебываясь, она сделала несколько глотков, закашлялась. Струйки крутого чая пролились по толстой шее.

– Не могу, – опять услышал он. Туркин убрал чашку. В горле у нее пересохло. Со стола схватил бутылку водки, торопливо глотал, запрокинув голову. Ему привычно. А чтобы покончить быстрее, несколько раз крутанул бутылку оставалось совсем немного. Жарко. Очень жарко. Тамаре жарко. Она под одеялом. И то, что раньше бурлило, было неподвижно. Туркин сбросил с Тамары одеяло. Рубашки не было. Совсем голая лежала перед ним. Круглое ее лицо, перемазанное помадой, с разводами вылившегося чая. Спокойные толстые руки. Круглые груди, фиолетовые соски. Крутое пастбище живота внизу кончалось вожделенным рыжим островком, и на стороны расходились кривые детские худенькие ножки. Ляжки ее ног были измазаны говном.

Схватил кастрюлю. Налил горячей воды, потом холодной. Попробовал рукой. Со стены сорвал полотенце. И кинулся опять к Тамаре. Сначала торопливо, потом аккуратно стирал говно. Сполоснул полотенце, вылил воду в сортир.

Тамара лежала неподвижно, но крепко сжимала дудочку. Глаза у нее были закрыты.

Вася без шапки выбежал на улицу. Сыпал легкий белый снежок. Привычно бежал к себе. В квартире из нижнего ящика комода достал новую простыню. Он все это делал, еще не понимая зачем.

Он сел на стул и стал смотреть на неподвижно лежащую Тамару. Вокруг вертелись треугольники и круги. Туркин поднял Тамару. Посадил вместо себя на стул. Там она сидела, так и не открывая глаз. А, вот что, догадался Туркин, еще не проснулась. Взял мыло, мочалку и начал ее мыть. Потом вытер полотенцем.

– Пускай спит, – говорил себе Туркин. – Море закрыто на ремонт.

И стал с ожесточением сбрасывать в угол матрасы, одеяло. На последний матрас, почти у самого пола, постелил новую снежную простынь. Перенес туда Тамару, стараясь не разбудить. Подбежал к клеткам, открыл их, выпустил хомяков и тараканов. Хомяки быстро кинулись к брошенным матрасам. Прогрызали ходы, задними ногами выбрасывали вату. Все это время Тамара неподвижно лежала на белой простыне. Вася положил рядом с ней дудочку. Ему хотелось спать. И хотя он ни на секунду не закрывал глаз, не заметил, как она встала. Кивнула ему головой. Он понял, что ему тоже можно стать на простыню. Он снял ботинки, носки, и ноги его сразу смертельно захолодели, когда он вступил на снежную простыню. Туда же притопал ежик.

И они пошли. Впереди – Тамара с дудочкой, за ней, слегка подпрыгивая, ежик, а сзади – Вася. Тамара шла гораздо быстрее их, а на снежной простыне оставались следы от ее маленьких ножек. Вася поднял голову и вместо розового абажура увидел пылающий глаз солнца. Тамары уже не было видно. Только на розово-белой простыне оставались следы. Вася наклонялся и целовал их.

Небо над ними быстро зеленело. Ежик фыркал, показывая Туркину следы. Потом следы пропали. Ежик обежал кругом и упал. Вася тоже лег и заплакал. Ежик фыркнул и вытянулся. А человек Вася Туркин был жив.

Неизвестно, сколько он так лежал. Потом по зеленому небу с розовым подсветом полетели птицы с черными маховыми крыльями. Крылья были заострены на концах. Шеи с маленькими головками и острыми длинными клювами. Клювы раскрыты. Они что-то кричали, но Вася Туркин не слышал.

А то, что розовое, – это долгий свет замерзшего солнца, подумал он. Розовый свет может доходить до земли миллиарды лет. В предельной тишине. Так же, как этот абсолютно бесшумный, призрачный полет черных птиц.

ГЛЯДЯ В ОКНО

Человек из дипломата

Человек жил в дипломате. Приспособился. Подбородок упер в колени, сплющился, ужался, и что еще? Да больше, пожалуй, ничего.

Но его мысль расширяла пространство.

В какой-то момент, нет, моментов не было, как просто и времени, – часы, календари для него не существовали. Он мог говорить, что жил там вечно. Может быть, со дня сотворения мира. Но сотворил ли Господь сначала дипломат, а только потом поместил туда человека? Человек из дипломата не задавал себе столь сложных, не разрешимых для него вопросов. Для него существовало не время, а три сферы – розовая, голубая и красная. Розовая – детство, учеба, футбол и прочее. Голубая – семья, жена, двое детей. Красная – бесконечная внутренность дипломата.

Сам дипломат хранился на Казанском вокзале, в одной из ячеек камеры хранения. Сюда доходил шум вокзального помещения. В дипломате рядом с человеком хранились денежные купюры с изображением президента США, а также бумаги, напечатанные на компьютере.

Чаще всего он думал о себе в третьем лице. И растворялся в красной сфере. Но вот его сферу ломало поворотом кода на железной дверце камеры хранения.

Кто-то крутил ручки кода, и дверца распахивалась. Чья-то рука брала чемодан с сидящим там человеком.

По качанию и невокзальному шуму человек из дипломата понимал, что его несут по улице. Его сажают в машину. Красная сфера сжимается, а его сфера хрустит, как сочное яблоко. Качание прекращается. Движение машины. Остановка машины. Еще качание – и дипломат опускают.

Щелчок замка. Человек из дипломата выходил наружу. Человек из дипломата выпрямлялся, приобретая необходимую широту и высоту. Защелкивал дипломат. Он брал в руки дипломат. Теперь он ничем не отличался от проходящих людей.

Он видел, как кто-то садился в машину, но был ли это тот человек, что привез его сюда, он не мог точно сказать. От долгого сидения в дипломате плечи ломило. Как бы это не кончилось радикулитом, думал он на ходу. Тогда я не смогу выпрямиться. Интересно, учли ли они это? Кто они? Об этом он не думал.

Иногда он присаживался на скамейку сквера. Ставил на землю дипломат. Свободно дышал, отдыхал. Смотрел на небо, на деревья.

Пролетали птицы. Чаще всего это были вороны, но бывало, что по дорожке пробегала трясогузка, покачивая длинным хвостом.

Вставал и шел. В правой руке он крепко держал все – и свой дом, и свое прошлое, и свое настоящее, и свое будущее. Миновав несколько кварталов, оказывался у большого здания. Нажимал три кнопки Ж – 5–8. Слышал голос в домофоне:

– Открыто.

Входил и мимо охранника поднимался по лестнице, поворачивал направо в коридор. Пятая дверь, без какой-либо надписи.

Человек с дипломатом входил в комнату. Там, за столами с компьютерами, сидели трое – двое мужчин и женщина.

– Hi!

– Hi!

Он опускал дипломат рядом со столом. Подходил к сейфу. Набирал код. Открывал сейф. Доставал бумаги. Включал компьютер. Человек из дипломата входил в нужную ему систему.

На экране монитора вспыхивали цифры. Цифры сменялись волнами моря. Он видел гостиницы на берегу. Загорелые люди в шортах: юноши и девушки сидели в креслах. Рядом с ними на столиках – бокалы и кружки. Молодые люди смеялись. Потом все это превращалось в цифры.

И появлялся текст: «Отвечая на ваше последнее письмо, сообщаем», далее цифры, цифры и «С уважением». Неразборчивая, но витиеватая подпись.

Цифры на мониторе сменялись картиной лесопарка, где свободно разгуливали слоны, жирафы. В голубизне неба летали птицы. На экране вспыхивало: «Можете уходить».

Первой уходила женщина, потом сосед справа, и наконец другой, слева. Человек из дипломата медлил. Ставил дипломат на стол, рядом с компьютером. Подходил к сейфу, набирал код, денежные купюры и бумаги прятал в сейф. Дипломат оказывался в красной сфере.

Он быстро складывался, и в ту же минуту над ним щелкал замок.

Чья-то рука брала дипломат, дипломат покачивался. Перед его глазами вспыхивали три сферы – розовая, голубая, красная.

Иногда он крепко засыпал. Часто ему снился один и тот же сон: футбольное поле. Он стоит в воротах. Мальчишки гонят мяч. Мяч летит прямо на него. Он хватает твердую покрышку, но мяч вырывается из рук.

И голос матери:

– Такая твоя судьба, Женя.

Ага, значит его зовут Женя.

– Мама, – шептал Женя, – спаси меня.

– Терпи, сынок, – слышал он в ответ.

Однажды вместо купюр и бумаг ему чья-то рука сунула маленький плоский ящичек. Из ящичка слышалось негромкое тикание часов.

Самих часов не было видно.

Без приключений добрался до работы.

– Hi!

– Hi!

Все было как всегда. Но когда вошел в виртуальное пространство, то почувствовал, что в руке у него дипломат.

Он прошел несколько улиц незнакомого города и остановился около голубого особняка. Рядом с дверью на медной дощечке надпись:

«Silvestro».

В ушах – четкая команда: 21–37 – Н – У – 15.

Дверь открылась. Он уверенно поднялся по высокой лестнице.

Второй этаж. Стеклянная дверь. А там, внутри, еще три двери. За столом – секретарша.

– Вам кого? – секретарша с удивлением подняла на него глаза.

– Мне сюда, – уверенно ткнул пальцем человек с дипломатом. Наклонился к секретарше. – Меня зовут Женя. Так мама меня назвала.

Человек с дипломатом решительно оттолкнул секретаршу, прикрывавшую собой дверь в кабинет. Вошел. За большим столом сидел полный лысый человек в черных очках.

– Что вам нужно?

– Сейчас поймешь, – твердо сказал человек с дипломатом в руке. Оттуда все громче слышалось тиканье. Раздался взрыв.

На мгновение все исчезло. Потом возникло пенное море, в котором барахтались человек в черных очках, секретарша, загорелые парни и девушки.

Человек из дипломата не выпускал ручки. Собственно от дипломата осталась только ручка. Он плыл к песчаному берегу. Захлебывался в пене. Голова его кружилась. Выбрался. И, весь мокрый, побрел, не разбирая дороги.

Он подошел к дому, где когда-то жил. На лифте поднялся на третий этаж. Дверь ему сразу открыла жена. Он оказался в голубой сфере.

– Женя! – вскрикнула жена и заплакала.

– Ты знаешь обо мне?

– Конечно. Теперь все это знают.

Она поставила видеокассету. Прокрутила… Человек из дипломата увидел себя, барахтающегося в пене моря. По экрану телевизора побежали буквы:

«То бурное море из лучшего пива „Silvestro“.

Оно действует сильнее, чем взрывчатка. От него кружится голова.

„Silvestro“ сшибает с ног. Но если у вас есть такое же терпение, как у Жени, вы всегда достигнете берега.

Семья Жени получает новую квартиру и сто тысяч долларов.

Передача организована совместной российско-американской компанией „Silvestro“ при участии Партии любителей пива».

Спасибо, Женя. Sorry!

Перед его глазами вспыхнули две сферы – розовая и голубая.

– Мы разбогатели, – смеялась жена. – Понимаешь, Женя? Ты герой.

– Ерунда. Мама мне сказала: «Терпи». Прощай, я ухожу в розовое, к маме.

– Женя, опомнись! Твоя мама давно умерла.

– Может быть, но я ухожу туда, – и он неопределенно махнул рукой.

– Ты не хочешь посмотреть на детей?

– Прости, мне трудно говорить.

Голубая сфера исчезла.

Не оглядываясь, он подошел к двери, хлопнул. Щелкнул замок.

И он понял, что щелкнул замок на дипломате. Чья-то рука подняла его и понесла.

В красной сфере он быстро растворился, исчезнув в бесконечности.

Диссертация

Бугайкин женился поздно. И лет ему было поздновато, за пятьдесят. Правда, он осилил кандидатскую и работал научным сотрудником во ВНИИ Потустороннего Излучения Счастья.

У самого Бугайкина счастье вытеснялось стыдливостью. Он стыдливо глядел на всякое движение в нашей стране, и даже на президента и уборщицу в институте.

При такой стыдливости ему было трудно присоединить себя к иным, не мужским формам существования. Стыдливая улыбка на его лице отпугивала женщин, и они сворачивали с его жизненного пути в сторону.

И вдруг Нина Шульженко из Ближнего Зарубежья напихнулась на него в метро силой давления толпы. Была она в теле. И это тело у нее было все впереди. Она несколько придавила Бугайкина и спросила:

– Я вас не придавила?

Бугайкин хотел засуетиться, стыдливо отодвинуться, но давление толпы усиливалось. И Нина сходу поняла, что тут как раз проходит граница между Ближним Зарубежьем и квартирой в Москве.

– Ой, как хочется в кино, – будто случайно вырвалось у нее.

А Бугайкин стыдливо подумал: «Ведь мне придется на ней жениться». Этих слов он не произнес, да Нине и ни к чему. Через два дня она устроилась подавальщицей в кафе «Махаон». А через три – уже привела в однокомнатную квартиру Бугайкина чиловика, как она называла и самого Бугайкина.

– Он хоть и в годах, а ученый, – говорила Нина пришельцу о своем даже еще не расписанном муже.

Потом Нина с Бугайкиным расписались.

Звали Бугайкина несуразно – Семен Иннокентьевич. Для простоты Нина называла его – дядя Витя, или просто дедуля. Бугайкину она стелила раскладушку в кухне. А какие стыдливые мучения терпел он ночью: ему казалось, что он попал в сферу притяжения луны и она сильно скрипит, его будили птичьи стоны и звериные шепоты.

Потом – утро. Чего делать? Нужно выйти из кухни, помыться, привести себя в порядок. А вдруг он столкнется с гостем? Стыдно. Мало ли что гость подумает… И Бугайкин терпел до института. В портфеле он носил бритву, мыло, зубную щетку, пасту и газету.

Когда вечером гость врубал телевизор, Бугайкин горел стыдом и стеснялся своего стыда.

Как-то утром он сказал Нине:

– Мне неудобно жить. И я хочу умереть.

– Умри, дядя Витя, – охотно согласилась Нина… и просчиталась.

Получив справку о смерти мужа, Бугайкина Семена Иннокентьевича, Нина успокоилась. Она не пожалела денег на хорошие похороны с поминками, блинами, кутьей… Поминки кончились веселой пьянкой.

Попав в иную сферу, Бугайкин сразу принялся писать докторскую. Отказавшись от рая, он поместился опять в своей прежней квартире. Теперь уже совершенно невидимым для других.

Характер Бугайкина изменился. Потеряв стеснительность, он невзлюбил молодых людей, приходящих к Нине. И стал сбрасывать с полок посуду. Тарелки, чашки, рюмки летали по всей квартире и шумно разбивались. Теперь ему нравилось включать телевизор на полную мощность. Соседи негодовали.

Нина не понимала, что происходит. Пригласить кого-нибудь приличного из кафе стало невозможно.

Между тем докторская диссертация Бугайкина двигалась нелегко, но не безуспешно. Он особенно пристрастился бить редких теперь пришельцев сковородкой.

Входит молодой человек, а его сковородкой по башке – блям!

– Дядя Витя! – кричала Нина в темные пустоты бесконечности. – Прекрати! Раз умер, то веди себя тихо.

Однажды она взяла справку о смерти Бугайкина и подняла над головой. В ту же секунду справка вырвалась из рук, превратилась в комок бумаги, вылетела в форточку.

Нина села на пол и от безнадежности зарыдала. Кто-то мягко стал гладить ей голову, вытирать слезы.

– Семен Иннокентьевич, прости меня.

Но кругом была мертвая тишина.

В этой тишине было удобно работать.

«Через несчастье к счастью в потусторонних сферах» – это была тема диссертации Бугайкина.

К весне Семен надеялся защититься. Где? И как? Он не знал. Но верил, что с первыми, еще стеснительными листочками тополя он представит выстраданный труд всей своей прежней и будущей жизни.

Списанный

Витя Кошелев поглядел в небо. Увидел себя в ползущем облаке. Упал на землю. Упал среди бурелома в Жилинском лесу. Рядом – осина с вывернутыми корнями и ольха. А там, внизу – речка. Сыро. Осень. Сыро. Осень в крови. Уже осень.

И вспомнил комнату номер семь. Его вызвали в компьютерный центр. В комнате девушка с летними голубыми глазами. Там он подумал про небо, очищенное от облаков. Девушка разговаривала по телефону. Обрывки разговора…

В Париж… когда… в Эмираты…

– Одну минутку, – сказала она в трубку. И к Вите. – Вы ко мне? Как фамилия?

– Тихонов.

– Имя-отчество?

– Виктор Сергеевич. Меня вызывали, – сказал Виктор.

– Виктор Сергеевич Тихонов, Сиреневый бульвар 23, год рождения 1971.

– Совершенно верно, – Виктор улыбнулся. Он еще подумал, что неплохо бы ее куда-нибудь пригласить.

– Вы списаны, – услышал Кошелев.

– Как это понять?

– Сняты с компьютерного учета, – и еще раз повторила. – Списаны.

– Ну я же вот, вы же видите.

– Конечно. Так что из этого?

– Слушай, а ты слышала каскад в стиле ретро? – это она уже говорила по телефону.

– Я же вот, живой, – перебил Виктор.

– Прости, тут списанный пришел, – опять по телефону. И к нему. – Чего вам непонятно, я же русским языком. Могу и по-английски. О вас уже передали по Интернету. Будете всюду в одном качестве, в любой стране. Для таких, как вы, создан фонд помощи списанным.

– Я не понимаю.

Она включила компьютер. Виктор увидел: Виктор Сергеевич Тихонов, 1971 года рождения, Россия, Москва, Сиреневый бульвар 23. Списан. Убедились?

– Но я же вот.

– Раз вас нет в компьютере, то вами будет заниматься только фонд помощи. Получите там пособие, талоны на пропитание и другие услуги. Компьютерный центр закрыт для вас навсегда.

– Девушка, но ведь это…

– Извините, вы мешаете мне работать.

– Но я же не болен, не умер. Посмотрите на меня.

Виктор услышал механический голос в комнате:

– Уходите, не мешайте работать. Уходите, списанный.

Голос выбил Кошелева из комнаты.

Осенний дождик смыл остатки раздраженной памяти Кошелева.