Текст книги "Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 2"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

ПОБЕДА ПРИ АЛЬКОЛЕЕ

После поданного Серано сигнала к восстанию маркиз Новаличес, находившийся во главе андалузских королевских войск, должен был снова собрать сведения о расположении главных сил противника. Двадцать восьмого сентября, дойдя до Сьерры Морены, он получил донесение, что они расположились близ Альколеи. Маркиз считал, что Серано не готов к отражению удара и не догадывается о приближении королевских войск. Потому он приказал своим полкам двигаться к Альколее. Армия герцога де ла Торре действительно стояла недалеко от Альколеи, когда маршалу донесли с форпостов о появлении нескольких неприятельских всадников по ту сторону моста.

Он тотчас же велел генералу Кабаллеро де Родасу с егерями занять этот мост и подвезти туда три артиллерийские батареи.

Новаличес же приказал своему авангарду во главе с генералом Ласи напасть на передовой отряд мятежников и двигаться к Кордове.

Когда известие о передвижении противника достигло лагеря Серано, дивизия генерала Искиердо оставила Кордову, за ним последовал генерал Рей и, наконец, герцог де ла Торре со штабом.

В таком положении находились оба войска, когда в три часа пополудни прозвучали первые выстрелы.

Сигнал к бою был подан – главные войска с обеих сторон шли форсированным маршем за своими авангардами.

Вскоре раздался гром орудий Новаличеса, расположенных против моста Альколеи. Повстанцы, по-видимому, не ожидали такого быстрого нападения артиллерии, и Новаличес не сомневался, что возьмет мост.

Орудия Кабаллеро отвечали еле слышно и после трехчасовой стрельбы прекратили огонь – это заставило королевских генералов предположить, что у противника мало зарядов.

Новаличес, не обладавший хладнокровием и предпочитавший решительный смертельный бой медленным маневрам, бросился со своим штабом и несколькими полками на мост, чтобы расчистить путь. В этот момент войска Серано открыли такой бешеный огонь по наступающим, скученным на небольшом участке, что королевские войска понесли очень большие потери. Герцог де ла Торре находился с адъютантами на близлежащем холме и руководил оттуда сражением.

Офицеры Кабаллеро принесли известие, что полки королевы редеют и не продержатся долго. Серано хотел уже приказать бригаде Салацаро, вступить в бой, как вдруг впереди, на холме, показался человек, бежавший в сторону Серано и махавший ему руками.

Серано ждал, пока запыхавшийся человек, которого он принял за сочувствующего им крестьянина, подойдет ближе.

Битва на мосту продолжалась, земля стонала от грома орудий, пороховой дым застилал всю окрестность.

– Да это цыган, – вскричал, наконец, один из адъютантов, бросившись навстречу бегущему, – не надо доверять подобному молодцу!

– Где маршал… я должен… говорить с маршалом Серано, – едва мог произнести цыган.

– Сообщите мне свое известие.

– Только маршалу… клянусь вам… скорее!..

– Пустите его ко мне! – крикнул герцог, подходя ближе. – Что это? Я, кажется, видел тебя, цыган!

– Я Аццо, вы, конечно, знаете меня. Генерал Ласи… идет там через долину… чтобы напасть на ваш фланг…

– Клянусь Мадонной, это сообщение как нельзя кстати, Аццо! Бригада Салацаро должна тотчас же идти навстречу войскам генерала Ласи, – приказал Серано, – но как ты пришел сюда, Аццо?

– Я находился на пути в Кадис, когда вон с тех скал стал наблюдать за вами и неприятелем. Один крестьянин рассказал мне вчера, что предстоит бой, и я решил стать вашим лазутчиком.

– Моя жена говорила правду, называя вас верным другом в беде. Благодарю, Аццо! Дайте этому цыгану оружие, возможно, он еще не раз окажется нам полезным.

Получив оружие, Аццо смешался с солдатами, охотно принявшими нового товарища, после того' как услышали, какую услугу он оказал маршалу.

Так как бой перекинулся и на холмы, Серано послал бригаду Аламиноса и полк Контабрика против левого крыла главного отряда Новаличеса, храбро державшегося до сих пор. Огонь был убийственным. Наконец, королевские войска дрогнули и оставили уже взятый плацдарм. Батареи Серано рассеяли кавалерийские полки Джирдженти и четыре неприятельских батальона.

Постепенно огонь распространялся по всей линии, густой пороховой дым не позволял различить ни людей, ни лошадей. С обеих сторон сражались с геройской храбростью, и победа долго переходила из рук в руки.

Наконец, королевская армия поколебалась – шесть егерских рот с офицерами и знаменами были взяты. Одновременно бригаде повстанцев во главе с Салацаро удалось отрезать неприятельский отряд Ласи, намеревавшийся напасть на фланг маршала Серано. Кабаллеро де Родас направил свою батарею против Ласи и пленил его.

Серано уже видел победу! С великодушием, свойственным его благородному характеру, он позвал к себе генерала Ласи, обнял и предоставил свободный выбор – присоединиться к его армии или остаться пленником.

Ласи объявил, что верен знамени, и потому остается вместе со своими солдатами. Тогда Серано, твердо уверенный, что его армия победит, с рыцарским великодушием объявил Ласи свободным. Прискакавшие адъютанты объявили маршалу, что вблизи моста произошла кровопролитная свалка.

– Господа, – обратился он к свите, – настало время и нам помогать! Следуйте за мной!

Громкими одобрениями встретили генералы и адъютанты слова полководца и поскакали рядом с ним с холма под градом ядер.

– Вперед! – крикнул Серано своим утомленным воинам. – Победа или смерть!

Слова маршала воодушевили солдат. Почувствовав новый прилив сил, они бросились на теснившие их полки Новаличеса.

Серано и генерал Искиердо стояли под градом пуль, лошади под обоими пали. Вид стоящего впереди маршала ободрял солдат больше, чем слова. Он был рядом с солдатами и дрался, как герой.

Генерал Новаличес заметил, что от этого участка зависел исход битвы, поэтому тоже стал во главе полков, подоспевших на помощь его войскам. Таким образом, прежние боевые товарищи оказались друг против друга. Ни один не желал отступать, оба хотели умереть или победить, как клялись раньше. Новаличес сорвал с головы шляпу и помахал ею герцогу Серано, тот ответил на приветствие своего врага. Странно было видеть этот обмен дружескими приветствиями двух неприятельских полководцев среди града ядер и пуль!

Отряд кирасиров Джирдженти яростно бросился на егерей, сражавшихся с отчаянной храбростью около Серано – винтовки их заряжались с удивительной скоростью, и огонь шел непрерывно.

Дорога между противоборствующими сторонами была устлана умирающими, по которым безжалостно проходили стоявшие сзади. Звуки орудий и грохот артиллерии Кабаллеро слились в ужасную какофонию. Егеря видели маршала Серано, сражавшегося в первом ряду – испанский герой оправдывал свою славу, являя собой образец мужества. Казалось, маршал ищет смерти. Никто не знал ужасной тайны, бросавшей его под самый град пуль и в самую гущу сабельных ударов.

Но известно, что тот, кто ищет смерти, никогда не находит ее. Егеря падали вокруг него, сраженные пулями и саблями, а маршал стоял, невредим, ободряя своих людей.

– Мужайтесь, воины Альколеи! Победа или смерть!

Вдруг осколок бомбы попал в маркиза Новаличеса. Серано, находившийся шагах в двадцати, видел, как раздробило ему шею и подбородок, как он упал и умер. Маршал позавидовал этой геройской смерти, сказав: «Прощай, товарищ! Ты сдержал свое слово. Твой старый товарищ последует за тобой».

Страшная резня произошла на месте, где только что пал маркиз Новаличес. Его солдаты хотели отомстить за смерть вождя, а повстанцы рвались вперед, уверенные в скорой победе.

На обоих флангах королёвских войск уже раздавался сигнал к отступлению, и только центр отчаянно бился на мосту.

Оба генерала, заменившие Новаличеса, погибли один за другим. Генерал Сарториус, раненный в ногу осколком, упал с лошади, а генерал Гарсиа де Варедес был контужен.

Войска королевы начали отступать. Серано был вовлечен в жаркую схватку с двумя неприятельскими офицерами, сильно теснившими его. Он не хотел дешево продавать свою жизнь, хотя теперь, когда судьба сражения и восстания была решена и победа упрочена, он мог умереть спокойно. После этой победы ворота Мадрида открылись восставшим. Такая успокоительная мысль облегчала герцогу де ла Торре смерть.

Опытной рукой вонзил он шпагу в грудь одному из наступавших офицеров, но в эту минуту к ним приблизился кирасир с высоко поднятой саблей. Смерть висела над Франциско Серано – убийственное оружие уже рассекало воздух над его головой.

Это было в тот самый час, когда в Мадриде Энрика узнала свой смертный приговор! Еще минута – и герцог де ла Торре, победитель при Альколее, упал бы замертво.

Кругом отступали королевские войска, егеря Серано были так заняты противниками, что никто не заметил опасности, грозившей полководцу.

Вдруг между ним и кирасиром, замахнувшимся саблей, появился странный воин. Он не носил мундира, как мятежники, но сражался в их рядах.

Голова его была непокрыта, спутанные черные волосы падали на лоб, блестящие глаза обратились на врага Серано. Судорожно сжимая левую руку, он ухватил правой ствол ружья и, с удивительным проворством и ловкостью взмахнув прикладом, ударил им поперек опускавшейся на Серано сабли. Удар этот дал сабле другое направление, но, отклонившись, она все-таки скользнула по голове, герцога, и он упал. С диким криком Аццо еще раз взмахнул ружьем и одновременно схватил свободной левой рукой узду лошади – ни один егерь не пришел на помощь сражавшемуся цыгану.

Кирасир, правая рука которого опустилась от удара Аццо, выдернул из седла пистолет и прицелился в него. Раздался выстрел и вслед за ним крик. Рука Аццо выронила ружье – он схватился за грудь, откуда струей хлынула кровь. Раненый зашатался и упал возле Серано, которого хотел спасти, жертвуя собой, спасти для Энрики, этой светлой звезды его жизни!

Предсмертный крик Аццо достиг слуха некоторых из его товарищей: они увидели неприятельского кирасира, и три винтовки разом прицелились в него. Выстрелы слились в один, и кирасир упал с лошади, пронзенный тремя пулями.

Рога затрубили победу, королевские войска в беспорядке отступали. Коса смерти хорошо поработала на поле сражения, представлявшем жуткое зрелище, когда адъютанты нашли безжизненного герцога де ла Торре. Быстро созванные врачи объявили испуганным офицерам, что герцог только оглушен и рана в голове не опасна.

Через некоторое время Серано открыл глаза и быстро пришел в себя, когда доктор перевязал рану.

– Где Аццо, где мой спаситель, цыган, – были его первые слова.

Никто не знал этого, Серано нашел его в нескольких шагах от себя среди мертвых.

– Аццо, мой избавитель, Аццо, ты не хочешь принять моей благодарности! – вскричал взволнованный Серано.

Смертельно раненный цыган открыл глаза, в которых уже стояла смерть; было заметно, что минуты его сочтены.

Герцог де ла Торре подошел и стал перед умирающим на колени, из глаз герцога катились слезы. Этот цыган, язычник, обладал таким благородным сердцем, какое редко можно найти. Аццо сделал знак Серано, чтобы тот нагнулся к нему: он хотел что-то сказать.

– Благородная душа! Горе мне, что я убиваю тебя, – сказал Серано и близко наклонился к губам цыгана.

– Прощайте, – прошептал он, – прощайте и скажите вашей супруге, что я с радостью умираю за ваше счастье. Жизнь бедного цыгана прожита не зря.

Он должен был остановиться – кровь хлынула изо рта.

– Будьте счастливы, – с трудом продолжал он после паузы, – вам нечего больше страшиться… вам брат Жозе умер…

– Умер! – вскрикнул Серано, до сих пор мучившийся мыслью об этом ужасном человеке.

– Умер от моей руки… молитесь за меня, я не мог иначе спасти Энрику.

Герцог поднял глаза к небу, вознося молитву.

– Еще одно, – выдавил Аццо умирающим голосом, – скорее, а то будет поздно. Наклонитесь. Недалеко от Мадрида, под скалой Орой найдете золото и драгоценные камни… они принадлежат мне… выройте их и возьмите как мое приношение Испании… я завещаю все вашему великому делу… прощайте, поклонитесь Энрике…

Струя крови, брызнувшая изо рта цыгана, прервала его речь, из груди вырвался последний вздох.

Серано почтил горячей слезой тело верного друга и велел отнести его в свою палатку. Тем временем генералы Искиердо и Кабаллеро де Родас отправились на рекогносцировку поля битвы, имевшего более мили в окружности. Королевская армия была так блистательно обращена в бегство, что они только изредка наталкивались на солдат Новаличеса, подбиравших тела убитых. Повстанцы предложили им помочь отправить раненых в Кордову.

Победа при Альколее была блестящая и полная, остатки королевских войск рассеяны, и дорога в Мадрид открыта. Когда Серано возвратился в палатку, чтобы отдать приказание двигаться к столице, страшная угроза снова обрушилась своей тяжестью на его сердце. Он избежал смерти, чтобы пережить самую трудную минуту своей жизни. Он спасся, чтобы найти тело Энрики. Несмотря на это маршал приказал пикету улан отправиться скорее в Мадрид, объявить там победу и ждать дальнейших приказаний. Сам он со штабом и частью войска хотел следовать за ними.

Эти-то уланы и прискакали на взмыленных лошадях в Мадрид вечером двадцать девятого сентября, в ту минуту, когда герцогиня де ла Торре и граф Теба должны были стать последними жертвами недостойного правительства. С эшафота офицеры объявили конец тирании и победу Серано.

Этого было достаточно, чтобы окончательно взволновать людей, кипевших ненавистью и яростью. Герцогиню де ла Торре и графа Теба торжественно проводили от эшафота во дворец Серано на Пуэрте дель Соль.

Неумолкаемое «Виват!» раздавалось перед балконом, где стояла герцогиня, кланяясь во все стороны. Весь этот мгновенный переворот обошелся без кровопролития. Всю ночь солдаты братались с гражданами Мадрида. Министр-президент предоставил свободу войскам, и судьба Испании была решена.

Ночью Энрика вместе с Рамиро поспешила навстречу победителям при Альколее – она хотела первой увенчать их лаврами.

Вблизи Аранхуеса, на дороге, оглашаемой народными приветствиями, Серано встретил Энрику, свою прекрасную жену, цветущую жизнью и счастьем, и только тогда почувствовал сладость победы.

Он крепко обнял графа Теба и, чтобы сделать всех участниками своей радости, велел раздать войскам золотые монеты из собственной шкатулки.

Энрика узнала от Франциско, что Аццо умер, спасая его, и глаза ее наполнились слезами.

– Добрая душа, – сказала она Серано, – он должен хотя бы после смерти обрести покой у нас в Дельмонте.

Серано исполнил желание Энрики.

Из Аранхуеса герцог де ла Торре послал Приму известие, что идет с победой в Мадрид и что двадцать восьмого сентября при Альколее судьба Испании была решена.

История увековечит этот день торжества свободы, записав его золотыми буквами на своих страницах.

БЕГСТВО КОРОЛЕВЫ

На следующий день после освобождения Энрики некоторые из разбитых генералов с остатками королевской армии вернулись в Мадрид. Гнев народа, еще ночью выражавшийся только в криках «Долой Бурбонов!», «Да здравствует власть народа!», «Да здравствует свобода веры!», «Долой иезуитов!», вылился в неприкрытое ожесточение. Гербы Бурбонов срывали с домов и разбивали, бюсты королевы валялись на улицах; было объявлено о падении династии и провозглашено всеобщее избирательное право. При всем этом в Мадриде царствовал величайший порядок, как будто ничего не случилось; народ радостно братался с войсками и ни одна капля крови не пролилась.

Пришло известие, что королевские войска других провинций с радостью переходят к Приму и что он без боя тоже приближается к столице. Раздались тысячи голосов: «Виват, победители при Альколее!», «Виват, Серано», «Виват, Прим!»

Все замки были объявлены народной собственностью и скоро над ними стали развеваться красные и черные знамена с надписью: «Национальное достояние».

Ни один монах не показывался на улицах. Они хотели переждать опасные дни, чтобы потом, все равно при каком правительстве, восстановить свое прежнее могущество.

Но народ Мадрида решил иначе. Служители инквизиции слишком много зла принесли людям, и час расплаты наступил.

Не существовало испанской семьи, не пострадавшей от Санта Мадре. Был ли это дед, принявший смерть на костре в Квемадеро де ла Крус, или мать, которую подкупленные монахи в угоду королю Фердинанду заманили в монастырский сад, или брат, томившийся под сводами подземелий Санта Мадре, – все это пробудилось теперь, требуя отомщения. Народ знал, где искать своих злейших врагов: этот ненавистный дворец, свидетель стольких кровавых драм, должен был стерт с лица земли.

С наступлением вечера толпы народа устремились к улице Фобурго. Одна мысль вдохновляла всех – погибель Санта Мадре! Народ, объявивший дворцы королевы и ее убежавших родственников своей собственностью, желал поступить совершенно иначе с дворцом Санта Мадре. Он видел в нем змеиное гнездо, которое должно быть разрушено.

Вскоре красные языки пламени, показавшиеся на деревьях проклятого монастырского сада, охватили весь дворец, возвестив, что ненавистная сила, господствовавшая целые столетия, наконец, уничтожена!

Народ ликовал, ему приятно было видеть, как рушатся эти стены. Толпа стояла до тех пор, пока не убедилась, что Санта Мадре с монастырем сгорели дотла.

Великие инквизиторы, патеры и монахи – все обитатели этого ужасного места, вероятно, предчувствуя нечто подобное, убежали еще до наступления ночи, предоставив огню пожирать пустые стены.

На следующий день только дымящиеся груды развалин указывали место, которое целые столетия служило предметом народных проклятий, но даже и эти руины были разнесены толпой.

Оставив ненадежный монастырь на улице Фобурго, великие инквизиторы и патеры поспешили в церковь святого Антиоха, чтобы оттуда бежать дальше, подобно королеве и Гонсалесу Браво. Однако выбранная и утвержденная народом хунта, предвидя это, задержала почтенных отцов с награбленными сокровищами и, отобрав их, отпустила на все четыре стороны. Но бриллианты испанской короны, представлявшие огромную ценность, исчезли.

Изабелла или ее придворные предусмотрительно упаковали все это в ящики и отправили в Сан-Себастьян, откуда их уже легко было переправить за границу. Бывшего министр-президента ее величества, Гонсалеса Браво, обвинили в похищении дорогих картин, тайно увезенных за пределы Испании.

Когда королеве принесли известие в ла Гранью, что Новаличес побежден при Альколее и авангард Серано прибыл в Мадрид, она, трепеща от страха, поспешила со своим двором к экстренному поезду, уже несколько дней стоявшему наготове. Сопровождаемая Марфори, Кларетом и супругом, Изабелла отправилась к французской границе. В Сан-Себастьяне она несколько успокоилась.

Первого октября королевский поезд, миновав границу, достиг маленького французского городка ла Негресса, где испанская королева надеялась встретить императора Наполеона.

Изабелла была в сильном волнении: когда поезд подошел к станции, она едва могла сдержать слезы – это были не слезы раскаяния, а доказательство бессилия, ярости и унижения. Горечь этой минуты увеличилась еще более, когда мимо королевского поезда промчался пассажирский, из вагонов которого неслись насмешки и восклицания: «Да здравствует Испания!», «Долой королеву!»

В вагоне, где сидела Изабелла с принцем де Ассизи, доном Марфори и принцем Астурийским, виднелась фиолетовая сутана патера Кларета. Сестра Патрочинио сопровождала королеву в следующем вагоне.

Изабеллу встретили император, императрица и наследный принц.

Испанская властительница залилась слезами, обнимая Евгению, старавшуюся ободрить свергнутую «государыню». Сцена, разыгравшаяся на станции железной дороги, была очень тяжелой.

Император казался в очень дурном расположении духа, он даже не протянул руки супругу королевы. С деланным поклоном он обратился к Изабелле.

– Мой дорогой друг, – произнес он, вынужденный что-то сказать, – дайте этому процессу окончиться естественным образом: наши народы еще недостаточно зрелы, чтобы управлять страной.

Потом он поклонился принцу Астурийскому и не удостоил даже взглядом Марфори.

Наполеон с императрицей и король с королевой прошли через галерею в зал станции, а сановники обеих держав остались у дверей.

Это свидание, которого Наполеон не мог избежать, длилось двадцать минут. Расставание было коротким и безрадостным.

Император оставался холоден и спокоен. Императрица с трудом сдерживала слезы, вызванные воспоминаниями о лучших минутах ее молодости, проведенных при дворе Изабеллы. Королева пробовала смеяться, так как это свидание все же вселяло надежду. Маленький болезненный принц бегал взад и вперед, пока, наконец патер Фульдженчио не остановил его, строго прошептав выговор.

Королева снова отправилась в вагон, за ней последовали король и принц Астурийский, которого император решился поцеловать: не обязывая ни к чему, это все-таки говорило о сочувствии.

Когда Изабелла, уже стоявшая с графом Честе в вагоне, увидела эту сцену, она воскликнула:

– Я не поцеловала императрицу! – и сделала движение, чтобы выйти.

Но императрица сама поспешила навстречу и подставила королеве щеку для поцелуя. Таким же быстрым движением она отступила назад, так что королева, желавшая запечатлеть поцелуй на губах Евгении, встретила пустоту.

Император стоял на платформе станции с обнаженной головой, императрица по правую сторону, а принц, удивленный и взволнованный увиденным зрелищем, рядом. В королевском вагоне на переднем плане находилась королева, около нее дон Марфори и удрученный горем граф Честе.

Королевские вагоны заперли. Несколько минут прошло в глубоком молчании. Все казались печальными и смущенными, как будто при погребении – да это и были похороны двухсотлетней монархии, испускавшей последний вздох у ног французской империи в Биаррице.

Наполеон, всегда владевший собой настолько, чтобы не дать заметить происходившего в нем, был в глубине души потрясен и испуган этой погребальной процессией Бурбонов. Он отдавал себе отчет, что удачный пример мог легко заразить его народ.

Но Евгения, его супруга, до сих пор с любовью высказывавшаяся в пользу испанского трона, Евгения, на которую Изабелла так твердо рассчитывала, почему она не уговорила своего супруга спасти испанскую королеву и сохранить ей трон? Почему довольствовалась слезами и поцелуями, вместо того, чтобы побудить императора к активному вмешательству?

Только ли потому, что Евгения, как ее супруг, боялась, защищая Изабеллу, восстановить всю Испанию против французских войск?

Нет, тут была другая причина.

Император через Мерсье де Лостанда предложил Изабелле для жительства замок По, эту колыбель Бурбонов. Стараясь по возможности облегчить королеве, лишенной престола, первые тяжелые дни и доставить какое-нибудь утешение, он велел приготовить для нее прекрасный замок и окружить всевозможной роскошью.

Гонсалес Браво встретил ее с большими почестями; по его распоряжению жители городка Рея украсили свои дома гирляндами. Несмотря на все это, встреча, скорее, походила на насмешку, хотя, по официальным известиям, в Биаррице и Париже королеву принимали восторженными приветствиями.

Замок По находился в таком живописном месте, что его неприветливый серый цвет и угрюмая архитектура не портили общего жизнерадостного вида. Из окон замка открывался прекрасный вид на зеленеющие поля и цветники. Комнаты его были хотя невелики, но роскошно отделаны. Вообще внутреннее убранство замка производило приятное впечатление, хотя все скульптурные украшения лестницы тоже были выкрашены в какой-то странный серый цвет, нарушающий общую гармонию этого прелестного жилища. Считают, что замок основан в XIV столетии, по крайней мере, доказано, что пять башен его построены в 1363 году графом Фуа.

В 1553 году в замке По родился Генрих IV, висячая колыбель которого в форме раковины еще и теперь хранилась в одной из комнат. Здесь Людовик XIII объявил о ликвидации независимости маленького княжества Беарна, а в новейшие времена, в 1848 году, в нем жил эмир Абд эль-Кадер.

Хотя Изабелле не очень нравился замок По, она решила, следуя указаниям из Рима, пробыть здесь первое время. Так как часть ее свиты не поместилась в замке, Изабелла наняла квартиры в городке.

Двор зажил прежней жизнью, хотя роскошные праздники не давали уже на такую широкую ногу, как прежде. Изабелла выезжала на прогулки, Франциско де Ассизи гулял с детьми пешком, а Марфори старался придумывать развлечения для своей повелительницы. Корыстолюбивые обедневшие гранды являлись все чаще, принося клятвы верности своей изгнанной королеве, чтобы приобрести ее милость и снова зажить на ее счет, как бывало в Мадриде.

Королева иногда на целые часы запиралась в свои комнаты или гуляла по уединенным крытым аллеям парка с маркизой де Бевиль. В такие часы Марфори не смел беспокоить королеву, а Кларет, внимательно посматривая на эти аллеи, искал глазами колясочку сестры Патрочинио, которую всегда катали по парку слуги.

Графиня Генуэзская уже не могла самостоятельно передвигаться и превратилась в высохшую и страдающую от незаживающих ран женщину. Она подолгу и охотно разговаривала с Кларетом о различных местах из Библии и духовных песнях, как будто действительно хотела замолить прошлые грехи.

Маркиза де Бевиль часто замечала в эти часы слезы на глазах королевы. Она покинула Изабеллу уже несколько лет тому назад и хотела навсегда остаться во Франции, но королева неотступными просьбами заставила ее возвратиться, и теперь Паула не могла решиться оставить ее, хотя и считала, что Изабелла сама во всем виновата.

В один чудный осенний день, после обедни, ежедневно совершавшейся патером Кларетом в часовне замка, королева в сопровождении маркизы сошла в парк. Она казалась взволнованной. Схватив за руку свою поверенную, Изабелла дала волю долго сдерживаемым чувствам.

– Паула, – прошептала она, – до чего я дошла! Тебе известно все… ты одна знаешь былое. Помнишь ли дни, когда мое юношеское сердце стремилось к тому молодому прекрасному офицеру, который сражался за меня, жертвуя своей жизнью? О Паула, все было бы иначе, стань я женой Франциско Серано! Но я оттолкнула свое счастье, отдав руку моему теперешнему супругу. Я отвернулась от этих гвардейцев, спасших мне жизнь в церкви святого Антиоха, спасших мне трон, когда все, все меня оставили. Они клялись в вечной верности и преданности, если я не оттолкну их, не отвернусь от них… Паула, я оттолкнула их от себя. Сначала из гордости, затем желая доказать, что не нуждаюсь в них более, а потом из страха перед ними… окружив себя другими людьми, желая доказать, что нашла им замену. Это была ложная гордость, Паула, я теперь понимаю, хотя до сих пор старалась подавить в себе эту мысль.

– Эти гвардейцы были храбрые и смелые защитники.

– Они достаточно доказали мне это. Но, чтобы они подняли на меня оружие, чтобы решились сражаться против меня, клянусь всеми святыми, я не считала такое возможным, и это потрясло меня глубже всех последних событий. На твоем лице я вижу, что ты хочешь сказать мне, но молчи, я все знаю сама!

– Часто я навлекала на себя ваш гнев, осмеливаясь обращать ваше внимание на лиц, занявших место тех гвардейцев. О, государыня, – сказала Паула и опустилась на колени, – теперь есть еще время, если не воротить, то хотя бы исправить прошедшее. Исполните требования этих людей, откажитесь в пользу инфанта.

– Какие же условия предлагают мне?

– Удаление Марфори и патера Кларета.

– И ты тоже, Паула? Но это требование неисполнимо. Если бы я и решилась отпустить почтенного Кларета, то Марфори – никогда!

– Ваше величество…

– Разве ты не понимаешь, что я обвиню этим сама себя и признаю справедливыми все упреки, удалив этого человека. Ни слова! Это невозможно. Я лучше перенесу изгнание, чем сделаю ложный шаг. Я еще не отказалась от надежды вернуть трон.

Маркиза поднялась, она с горечью чувствовала, что эта последняя попытка поправить дело оказалась напрасной.

Изабелла принадлежала к числу тех слабых характеров, которые всегда находят оправдание своим слабостям и причину не отказываться от них; она скорее решилась потерять трон и уважение целого света, чем разлучиться с этим недостойным любимцем; такие характеры не созданы для трона; они способны на все пороки, вих слабостях коренится все зло.