Текст книги "Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 2"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

ИЗАБЕЛЛА В БУДУАРЕ

На следующий день после восстания в Мадриде было спокойно.

За неестественным возбуждением последовала глубокая тишина. Уже к утру все тела были убраны, кровь смыта, а мостовая починена.

Полки королевы, сражавшиеся на равнине, вернулись в казармы, против обыкновения, без музыки, а войска повстанцев отправились на свои старые квартиры.

Только генералы приехали по требованию Серано в столицу, чтобы выслушать приговор себе и армии. Узнав, что королева себя хорошо чувствует, Олоцага явился в ее покои, желая получить аудиенцию. Произошло столько новых событий после их последнего разговора, что он должен был ее непременно видеть.

Несмотря на горький опыт последних дней, лицо дона Салюстиана все еще носило любезное выражение придворного, никогда не терявшего присутствия духа. Хотя с получением известия из Парижа о свадьбе Евгении Монтихо с императором Франции скрытая грусть по временам появлялась на его лице, он так умел владеть собой, что только самый опытный наблюдатель мог подметить ее. Его друзья находили даже, что Олоцага с тех пор стал спокойнее. Дружба их еще больше укрепилась после того, как они узнали, что он и есть тот самый дон Рамиро, руководитель тайного общества «летучей петли».

Когда королеве доложили о приходе ее бывшего министра, она сидела с маркизой в роскошной гостиной, откуда вела дверь в будуар. Она только что получила очень любезное письмо от императрицы Франции. Ничего не зная о событиях, случившихся в испанской столице, императрица Евгения вспоминала дни, когда была подругой Изабеллы, и с большой любовью говорила о своем прекрасном отечестве. Изабелла только что успела положить письмо на мраморный стол, когда дон Олоцага показался в дверях. Лицо ее приняло строгое выражение. Воспоминание о тех событиях, которым он обязан своей свободой, было ей тягостно и неприятно.

– Ваше величество, – сказал Олоцага, с чрезвычайной любезностью склоняясь перед королевой и почтительно кланяясь маркизе, – я надолго оставляю Мадрид и перед отъездом явился просить прощения за все огорчения, которые причинил вашему величеству. Самые лучшие намерения часто бывают непонятыми и неоцененными!

– Непонятыми? Дон Олоцага, этим словом прикрываются только те, кто хотят затаить недоброе дело!

– В таком случае, ваше величество, простите мне и эти нехорошие дела, как вы их называете! Позвольте только сказать, что все мои дела были на благо престола.

– Куда хотите вы отправиться, дон Олоцага?

– В Лондон, потом в Германию. Эта страна всегда имела для меня особенную прелесть, и я думаю, что можно безошибочно предсказать ей великое будущее.

– Ваше решение очень удивляет меня, – многозначительно сказала Изабелла, – я думала, что целью вашего путешествия будет Париж.

– В Париже мне нечего делать, – ответил дипломат.

– Как следует понимать вас, дон Олоцага? – спросила Изабелла. Она очень хорошо понимала тайный смысл слов дона Салюстиана, но ей хотелось услышать его ответ.

– Париж называют современным Вавилоном, ваше величество, и, думаю, это верно. В распущенном опьянении там дотанцуются до пропасти!

– В таком случае я не могу послать туда более сдержанного человека, чем вы, господин министр. Вы, верно, знаете, что посланник Ронка не может там более оставаться вследствие его женитьбы на известной девице Шарлотте Оливье. Через несколько дней он вернется сюда, чтобы в своем имении отпраздновать медовый месяц. Когда вы заговорили о своей поездке, мне пришла мысль послать вас на этот важный пост. Мне известно ваше умение приводить в порядок все расстроенные дела, и ваша достойная уважения мягкость будет там как нельзя к месту, тем более, что, как мне помнится, вы не совсем чужды императрице французов.

Олоцага был так поражен неожиданным предложением Изабеллы, что не нашел слов. Он уже приготовился отказаться и тем избавить свою душу от дальнейшей борьбы, но какой-то внутренний голос шепнул ему: ты должен научиться преодолевать себя и в этом! Ты должен перенести это испытание.

– Вы изволили приказать, ваше величество, я повинуюсь и благодарю.

– Каким вы, господин министр, стали вдруг покорным! В скором времени я пришлю вам ваши полномочия и мое собственноручное письмо!

– Тем благосклоннее и милостивее будет принят посол вашего величества, – сказал Олоцага, улыбаясь.

– Я надеюсь еще увидеть вас до отъезда, господин министр!

Когда Олоцага удалился, церемонно раскланявшись, как настоящий придворный, Изабелла сказала маркизе:

– Несмотря на амнистию, я хотела выразить ему свое недовольство, но вместо этого, поговорив полчаса, дала доказательства моей милости! Этот странный человек обладает какой-то таинственной силой!

– Дон Олоцага опасный дипломат! – ответила маркиза де Бевиль, как-то особенно посмеиваясь.

Когда начало смеркаться, королева отправилась в будуар.

Нам уже знакома эта прекрасная комната. Дуэнья отворила высокие окна, и из парка повеяло благоуханием цветов. Стенные лампы с бледно-красными абажурами бросали туманный свет на кресла и оттоманки, на мраморные столы и вазы, поддерживаемые золотыми амурами, на зеркала и мягкие ковры, разостланные на полу. Длинные тяжелые портьеры скрывали входы в будуар королевы. Она подошла к креслу и взглянула в высокое овальное зеркало, как будто хотела убедиться, что не утратила своей красоты. Она сняла накидку, скрывавшую ее восхитительные формы. Светло-голубое платье с кружевами так хорошо сидело на ней, что она сама с удовольствием посмотрела на свою фигуру, освещенную волшебным розовым светом. Изабелла отошла от зеркала, опустилась на мягкую оттоманку и выразила маркизе желание послушать музыку. Королева знала, что Паула с большим чувством играла на арфе. Мандолина в это время уже вышла из моды в высшем обществе.

Паула села на стул в глубине будуара и охотно исполнила желание королевы. Полились чудные звуки, извлекаемые нежными, мягкими пальцами маркизы. Эта проникающая в душу музыка пробудила в королеве дорогие воспоминания. Тот, о ком в эту минуту мечтала Изабелла со всей силой любви, был к ней ближе, чем она думала.

Франциско Серано стоял на пороге будуара, неслышно приподняв портьеру. Он один имел право в любое время входить в покои королевы без доклада.

Изабелла, повернув лицо к открытому окну, смотрела на залитые серебряными лучами ветви деревьев, прислушиваясь к прелестным звукам арфы. Накидка лежала около нее, открывая грудь и плечи. Из-за голубого, отделанного кружевом платья выглядывали хорошенькие ножки в атласных туфельках.

Франциско Серано, остановившись, с восторгом смотрел на нее.

Изабелла вспоминала те прекрасные дни, когда более десяти лет тому назад впервые увидела Франциско Серано, молодого дворянина из провинции, который при ее дворе скоро сделал блестящую карьеру. Она любила его со всей страстью своей пылкой души. И он тоже разделял ее любовь. Но эти счастливые дни быстро пролетели. Другим дарила она свое влечение, сначала, чтобы возбудить ревность Франциско, потом, чтобы развлечь себя. Он посвятил ей свой меч, он спас ей жизнь, но он больше не любил ее, и сознание этого делало все остальное ненужным и бессмысленным. Франциско больше не любил ее, потому что Энрика, которой еще раньше принадлежало его сердце, была жива. Легкий вздох вырвался из груди Изабеллы – она все еще любила Франциско Серано.

Маркиза де Бевиль, неожиданно увидев герцога де ла Торре, остановилась и закончила аккорд резким диссонансом.

Королева удивленно оглянулась и встретилась глазами с тем, о ком только что грезила. Она некоторое время молча смотрела на него, точно хотела убедиться, что этот сосредоточенный и холодный сеньор с гордой осанкой – тот самый Франциско, который когда-то в страстном волнении стоял перед ней на коленях. Ей потребовалась минута, чтобы вернуться к действительности и сказать себе, что этот Франциско ей не принадлежит.

– Я пришел к вашему величеству переговорить о важных и спешных делах, – проговорил холодным тоном герцог де ла Торре и поклонился.

Маркиза де Бевиль удалилась. Изабелла стояла у оттоманки, не в силах отвечать на холодные слова маршала. Ее мечтательные глаза с нежностью смотрели на него. Они были совсем одни в будуаре. Изабелла забыла снова накинуть на себя накидку и стояла перед ним в той вызывающей красоте, которой он так поражался.

Он тоже был не в состоянии повторить тех ледяных слов, с которыми только что обратился.

– Франциско, – прошептала королева, – тот ли вы еще Франциско Серано, о котором я сейчас с восторгом мечтала. Тот ли это Франциско, который когда-то признался мне в любви, который ошеломил меня пылкими речами, целовал руки и стоял передо мной на коленях? О, скажите, неужели возможно, чтобы вы были тем Франциско, который подошел ко мне с холодными словами? Нет, это невозможно, вы другой, я не могу назвать вас Франциско Серано!

Королева закрыла лицо руками и зарыдала.

– Изабелла, королева моя, – произнес Серано дрожащим от волнения голосом, – будем тверды, есть воспоминания, которых не следует касаться.

– А если они лучшие сокровища нашей жизни, если с ними переживаешь счастливые часы, если для нашего сердца ничего не осталось, кроме этих воспоминаний, тогда что, Франциско? Что вы тогда скажете?

– Мы не должны забывать, что нас разлучает, королева!

– Что нас разлучает! Вы правы, Франциско, – что нас разлучает! Я позабыла в блаженных воспоминаниях, что у вас есть Энрика, а у меня муж!

Франциско Серано подвел королеву к креслу, стоявшему перед изящным столом розового дерева, прибавил света в лампах и встал подле красавицы-королевы.

– Тебе, Франциско, все подобает: высшая власть, высшие почести! Ты должен управлять, ты должен мне советовать, ты должен стать для меня тем, чем не может быть мой муж! – шептала Изабелла.

Франциско Серано улыбнулся, держа в своей руке нежную руку Изабеллы.

– Это невозможно, королева, – мягко ответил он.

– Кто же более тебя имеет на это право? Кто был бы желаннее мне и народу? Ты должен быть подле меня королем, хотя и без титула. О, я заранее знаю, что тогда не только наше чудное государство, но и его королева всегда жили бы в вечном счастье. Я трепещу от восторга при одной мысли об этом!

Серано невольно вспомнил о предсказаниях, сделанных ему в колыбели, что он будет носить корону. Скажи он одно слово в решительную минуту – и предсказание сбылось бы. Но он этого не хотел. Мягким, проникающим в душу голосом отвечал он королеве:

– Простите меня, Изабелла, если я не приму вашего милостивого предложения! Есть важные, святые причины, которые меня от этого удерживают. Я вам раскрою их, чтобы доказать, что я истинно служу только вам и нашему святому отечеству! Призовите герцога Лухану на то место, которое предлагаете мне. Пусть Эспартеро вместе с О'Доннелем разделят заботы правления, и позвольте мне вместе с моими друзьями только тогда помогать вам, когда вы будете в нас нуждаться.

– Эспартеро и О'Доннель! – повторила королева в нерешительности.

– Не сомневайтесь. Эспартеро всегда был храбр и окажется более полезен, чем министры, которые давали вам такие негодные советы. О'Доннеля любят в армии, он опасный соперник – обезоружьте его, сделав военным министром. Нынешней ночью вам необходимо подписать это приказание, чтобы покончить с неопределенностью последних дней.

– Пусть будет так – я последую твоему совету. Прости меня, что я тебе не доверяла, что на минуту усомнилась в твоей верности. Прости мне мою несправедливость по отношению к тебе! Презренных же, которые были мной возвеличены и бросили в минуту опасности, судьба еще найдет.

– Забудьте их, Изабелла, и да будет вам утешением, что вас всегда и везде защищают те четверо, которым суждено и в этот раз доказать свою привязанность. Где бы вы ни были, и какая бы опасность вам ни грозила, мы всегда при вас и отдадим за вас нашу жизнь, пока вы нас не оставите, от чего сохрани нас Святая Богородица!

– О мой милый Франциско, мысль, что ты при мне, дает мне спокойствие, которого я прежде не могла бы купить ни за какие сокровища. Дон Олоцага поедет в Париж, так как нам нужен там корректный и преданный человек. Ты же, граф Рейс и Топете останетесь возле меня.

– В таком случае извольте подписать, ваше величество, это назначение и уладить все, что вызвало вчерашний кровавый день.

– А ты, Франциско, разве я не увижу тебя около себя? – спросила Изабелла.

– Мне будет лучше оставаться вдали! Здесь, ослепленный блеском, взгляд мой может потерять ту ясность, которая необходима, чтобы я мог всегда быть вашим защитником!

– Ты хочешь уйти от меня, Франциско, не обманывай меня, ты намерен отдалиться от меня.

– Если это и так, королева, то только из добрых чувств. Герцог де ла Торре сложил бумагу.

– Когда я понадоблюсь, королева, я буду около вас.

– Франциско!

Маршал Серано поклонился, поцеловал маленькую дрожащую руку Изабеллы и скрылся за портьерой.

Он еще раз услышал свое имя в будуаре королевы, прозвучавшее страстным призывом:

– Франциско!

Маршал Серано махнул рукой, как человек, который хочет и должен что-то отстранить от себя, как бы трудно это ни было.

Через несколько дней вместо прежних ненавистных министров королева назначила Бальдомеро Эспартеро – герцога Лухану, и О'Доннеля – любимого генерала всей армии и народа. Первым их совместным указом была та общая амнистия, которую объявил маршал Серано еще накануне. После его издания Эспартеро и О'Доннель были возведены Изабеллой в звание маршалов Испании.

ПОЖАР В ЛЕСУ

Мы оставили Энрику в ту ночь, когда она, привлеченная шумом, вышла из хижины и увидела возбужденного Аццо и лежавшего у дерева безжизненного Жозе. Она остановила бешеного цыгана, когда он схватил нож, чтобы заколоть Жозе. После неудачной погони Аццо вскоре вернулся, он хромал и с трудом сдерживал боль. Энрика заметила его нетвердую походку и сжатые от боли губы.

– Не беспокойтесь, Энрика, – отвечал он, – это я от злости, что негодяю удалось бежать! Он уже почти был в моих руках. Теперь он дошел до равнины, и наше убежище может послужить нам еще разве что один день.

Энрика должна была признать, что Аццо прав. Мария с беспокойством смотрела на мать, а старая Непардо рыдала.

– Пресвятая Дева и впредь защитит нас, будем только вместе и осторожны, – сказала Энрика, – ведь вы с нами, милый Аццо!

– Эту и следующую ночи нам еще нечего бояться. Идите спать, закройте двери и дайте мне подумать до завтра, что нам делать.

– Жозе ранен, – заметила Энрика. – Он не в состоянии дойти до монастыря.

– У негодяя кошачья натура, – возразил Аццо, – пока его не четвертуют, он все будет оживать! Другой, может быть, и не встал бы после такого удара о дерево, а Жозе доберется до монастыря, если не в эту ночь, то завтра, и первое, что постарается сделать, когда выздоровеет, это отыскать и арестовать нас с помощью фамильяров!

– Пресвятая Дева! – испуганно воскликнула Мария, прижимаясь к матери.

– Будьте спокойны, Аццо найдет средство спасти вас.

– Мой хороший, милый Аццо, – приговаривала Мария, прыгая вокруг цыгана, – без тебя нам плохо пришлось бы! Бабушка Непардо, – крикнула она, возвращаясь в хижину, – спите спокойно, Аццо караулит нас!

– Вы так добры к нам, – произнесла ласково Энрика, протягивая цыгану руку, – так самоотверженно добры, что мы ничем не сможем отплатить вам!

– Когда я вижу вас, все мне кажется милым и прекрасным! – отвечал Аццо, забыв о своей боли. – Вы знаете, что жизнь моя тогда полна, когда я могу заботиться о вас. Позвольте стеречь вашу дверь, когда спите, позвольте служить вам и вознаграждайте за это иногда такими словами, какие только что сказали бедному цыгану! Большего я не требую! У меня есть еще одно дело, я выполню его, когда пойму, что вы и ваша дочь в безопасности. Знаете ли, какого оно рода?

– Вы говорите это с таким мрачным видом, что мне становится страшно!

– Вам нечего пугаться, на вас призываю я все благословения неба! – сказал цыган и с обожанием прижал руку Энрики к своей груди. – На свете есть двое, которые должны пасть от моей руки. Эта месть – высшая цель моей горемычной жизни.

– Предоставьте месть другому, Аццо, – увещевала Энрика цыгана, – сам Бог накажет их!

– Нет! Я дал себе клятву уничтожить Аю и Жозе! Уже в эту ночь я мог исполнить ее – возмездие только отложено! Раз так случилось, что мы оказались наедине, то слушайте, Энрика, что я хочу сказать вам. Если я погибну, если месть потребует моей жизни, то вашей дочери, милой, чистой Марии, принадлежит все, что я имею! Примите это, пожалуйста, за нее, Энрика. Пусть меня радует мысль, что я могу сделать добро вашей дочери. Вы знаете скалу Ору, по ту сторону Мадрида, на которой вы уже однажды были со мной, – под ней зарыты мои драгоценности, которые отныне принадлежат вашей дочери.

– Даст Бог, придет время, Аццо, когда вы сами воспользуетесь ими, – возразила Энрика.

– Вы знаете, – продолжал Аццо, – что составляет единственную цель моей жизни. Когда я буду уверен, что вы с Марией в безопасности, я исполню свое заветное желание. Дайте слово, Энрика, что примете для нее все мое состояние – на нем нет ни проклятия, ни крови. Вашей дочери оно, может быть, принесет больше пользы, чем мне.

Энрика вошла в хижину и закрыла дверь на задвижку.

Аццо не мог уже стоять, так болела у него нога. Он сжал кулаки, вспомнив, что упустил своего смертельного врага, который, возможно, строит планы, как с помощью Сайта Мадре схватить Энрику, ее дочь и его самого. Аццо перебрал в уме все способы, как можно защитить Энрику и себя, наконец, лицо его просияло.

«Вот так будет хорошо, – сказал он себе. – В любом другом месте им грозит опасность, потому что он обыщет все уголки».

Когда стало светать, цыган, прихрамывая, побрел к ручью, чтобы промыть рану холодной водой.

Пробудившись после непродолжительного беспокойного сна, Энрика тревожно взглянула на безмятежно спавшую Марию и подошла к распятию, чтобы помолиться Пресвятой Деве и попросить ее о заступничестве.

– Не предавай меня и моего ребенка в руки того злодея, – говорила она, – сохрани моего Франциско, который теперь далеко отсюда, и, может, быть, о нас больше не думает. Во мне нет никакой злобы против него, я давно простила его и покорилась своей участи. Да и могла ли я думать, что когда-нибудь исполнятся все надежды и обещания прошлых лет? Мне было всего шестнадцать, когда Франциско поклялся мне в любви и верности. Я сдержала все, в чем клялась, я люблю его так же горячо и искренне, однако мои надежды не сбылись. Но ты помогла мне найти моего ребенка, ты была милостива ко мне, Матерь Божья, и сжалилась над бедной матерью. Сохрани мне его, сохрани меня для него и сохрани моего Франциско!

Энрика обернулась и взглянула на дверь, которую оставила открытой – на пороге стоял Аццо, глубоко тронутый только что услышанной молитвой.

– Мы немедленно должны приняться за работу, – сказал он, – чтобы устроить надежное убежище. Я все передумал и решил, что нам не следует бежать, лучше вырыть здесь большую яму, чтобы в случае опасности вы могли в ней укрыться.

– Но подумайте, Аццо, сколько потребуется труда и как мало времени нам остается, ведь через несколько дней сюда могут явиться сыщики Жозе.

– Предоставьте это мне, Энрика. Если хотите помочь мне, я буду вам очень благодарен. Но мы сейчас же должны взяться за дело. Ваша хижина останется нетронутой. Я вырою под ней яму, которая будет так ловко скрыта, что вас никто не найдет. Вы забыли, что мы, цыгане, знаем толк в подобных земляных работах.

– Вы добрая душа, Аццо, – сказала Энрика, – и настоящий друг, с каждым годом я начинаю все больше любить и ценить вас. Если бы не вы, мне опять пришлось бы бежать без цели с дочерью и старухой Непардо. О Боже, когда найду я в жизни покой?

Превозмогая боль в раненой ноге, Аццо начал копать землю, Энрика помогала ему, насколько позволяли силы. До наступления ночи они уже вырыли достаточно глубокую яму, но Аццо хотел сделать ее еще больше. Отдохнув немного, он продолжал рыть, пока не выкопал яму, в которой свободно могли спрятаться три человека. Потом вынес из хижины землю и сделал крышу из молодых стволов, закрыв ее сверху землей и сухими листьями.

На третий день работа была готова. Аццо сделал еще вход в яму, который был так удачен и так хорошо замаскирован, что никто не догадался бы, что в хижине существует подземелье. Аццо попробовал спуститься в погреб, за ним последовала Энрика с дочерью, и цыган убедился, что ничто не выдавало их присутствия. Чувство собственной безопасности придало им уверенности. Предчувствуя, что Жозе не заставит себя долго ждать, Аццо каждую ночь караулил вход в хижину.

Прошло несколько дней, как вдруг в одну темную ночь он услышал шаги и тихие голоса. Он насторожился – шаги приближались, уже можно было различить голоса и грубые шутки сыщиков инквизиции. Аццо тихо проскользнул в хижину.

Внезапно ему пришла мысль завлечь Жозе в болото, где мерцали блуждающие огоньки, которые легко можно принять за свет в окне хижины. Пригнувшись, он побежал к краю вязкого болота, поросшего высокой травой, увлекая за собой сыщиков. Когда Аццо заметил, что фамильяры попались в поставленную им ловушку, он уже был у хижины и тихо стучался в дверь.

– Скорее в яму! – крикнул он. – Спускайтесь все, скорее! Энрика хотела запереть дверь на замок, но Аццо остановил ее.

– Оставьте дверь отворенной, – сказал он, – тогда они подумают, что мы бежали. Но скорее – они идут!

Энрика с дочерью и старухой Непардо спустились в погреб. Аццо последовал за ними. Не успел он захлопнуть за собой дверь, как раздались шаги. Замирая от страха, они услышали, как отворилась дверь хижины и как их начали искать. Они задрожали, когда Жозе встал на крышу их подземелья. Что, если ему вздумается прорыть землю кинжалом или осветить факелом вход в погреб? Энрика почувствовала, как у нее выступает холодный пот на лбу. Они сидели неподвижно, боясь шелохнуться. Место, которое прежде казалось таким надежным и незаметным, стало опасным и доступным врагам.

Но Жозе, не найдя ничего, вернулся в другую часть хижины и повалился на сено, осыпая бежавших проклятиями и угрозами. Аццо надеялся, что Жозе пустится в погоню, и Энрика уже считала себя спасенной, как вдруг раздался страшный треск. В первую минуту они не поняли, что произошло. В их яму проник удушливый дым. Случилось самое ужасное, чего они не могли предположить – Жозе поджег хижину.

Маленькая Мария в страхе прижалась к матери, одноглазая Непардо, которая была слаба и нездорова, стонала и охала. Аццо в отчаянии не мог найти выхода – они сами заточили себя и, возможно, приговорили к смерти. Пламя с треском распространялось по деревянным стенам и крыше. Несчастные с трудом дышали. Непреодолимый страх овладел ими.

Они были погребены в подземелье, окруженном пламенем. Если бы Аццо поднял крышку входа, чтобы пропустить воздух, дым с еще большей силой проник бы в узкое пространство и они задохнулись бы за несколько минут. Если бы ему удалось вынести Энрику и Марию наверх, они могли бы погибнуть в огне.

– Мы погибли! Мы погибли! – плакала Энрика.

Аццо чувствовал, что мысли его путаются. Раздался звук, похожий на падение тела, и в тесном подземном пространстве, наполненном дымом, водворилась мертвая тишина. Это обвалилась крыша хижины и обрушились обгоревшие стены. Одно из горевших бревен, проткнув крышу, свалилось к ним в яму и ранило бедную Непардо, в темноте раздался ее жуткий крик.

Постепенно пламя, не находя себе пищи, начало утихать. Жозе и его сообщники пустились в лес догонять беглецов.

Кругом все было тихо. Не слышалось ни одного звука, ни одного крика о спасении. Взошедшее солнце осветило голое, безжизненное пространство. Прохладный утренний ветерок разогнал последние клубы дыма, и свежий воздух проник в темную могилу.

Если бы Жозе вернулся, он остался бы доволен делом своих рук. Но он, слава Богу, находился далеко отсюда.

Тихие стоны опять раздались из погреба. Аццо открыл глаза. Падавшие в яму лучи света привели его в сознание и осветили темное подземелье. Напрягая все силы, кое-как дотащился он до выхода, чтобы глотнуть свежего воздуха. Все тело его было черно, он едва мог разомкнуть веки, покрытые сажей. Аццо с трудом приподнялся и еще яснее услышал стоны. Тут только он заметил, что бедная Непардо ранена и попытался помочь ей.

Энрика и Мария, несмотря на свежий воздух, все еще лежали как мертвые.

Аццо оттолкнул тлевшее бревно, изо всей силы рванул крышку – на них посыпалась целая гора мусора, угля и сажи. Дрожа от радости, он заметил, что Энрика сделала слабое движение рукой.

– О Энрика, живы ли вы? – говорил он умоляющим голосом. – Мария, открой глаза, чтобы я мог спокойнее помочь раненой старухе.

– Что случилось? – прошептала Энрика, как бы пробуждаясь от тяжкого сна. Горло ее было так забито копотью, что она едва могла дышать. Несчастная мать в страхе бросилась к дочери.

– Моя дочь умирает! – вскрикнула она в отчаянии.

Мария с трудом открыла глаза – она была слабее всех. Аццо, схватив ее на руки, вскарабкался наверх и оказался среди развалин. Вместо крыши над ним было голубое небо, вместо стен шумели деревья. На том месте, где находилась хижина, он увидел груду обгоревших бревен и пепла. Но лес шумел так же таинственно, как и прежде, птицы так же пели, словно говоря, что, кроме их домика, есть еще много прекрасных мест на свете. «Да, для вас и для меня, но куда деваться Энрике с ребенком, который теперь у меня на руках?» – сказал себе цыган и положил девочку на мягкий мох, под тень деревьев. Принеся холодной воды, он промыл ей глаза и лоб и, заметив, что она возвращается к жизни, побежал к Энрике с радостным известием.

Энрика сидела над одноглазой старухой.

– Помогите, Аццо, – сказала она. – Посмотрите, какие у нее ожоги.

Аццо осторожно взял раненую на руки и поднялся наверх. За ним вышла Энрика.

Мария скоро оправилась, однако старуха не могла двинуться с места. Энрика и цыган заботливо ухаживали за ней. Несмотря на всевозможные примочки и отвары из целебных трав, у больной началась лихорадка.

Энрика сильно опасалась за нее, но с еще большим беспокойством прислушивалась к малейшему шороху в кустах, боясь возвращения Жозе.

– Если Жозе застанет нас здесь, мы погибли, – говорила она, – отправимся к Жуане.

– Если вы этого желаете, Энрика, пусть будет по-вашему.

С наступлением вечера они двинулись в путь. Цыган нес Марию Непардо на руках. Ночная прохлада облегчала им путь, а днем, в жару, Аццо, у которого еще не зажила больная нога, не осилил бы тяжелую ношу.

Наконец, сквозь сумеречный свет, предшествующий восходу солнца, они увидели знакомые развалины. Несмотря на усталость, маленькая Мария радостно побежала вперед, чтобы известить старушку Жуану о их приходе. Аццо насилу дотащился с больной на руках и с облегчением положил ее на землю. Мария постучалась в дверь. Старики, услышав стук, осторожно отворили дверь – и их радости и удивлению не было конца, когда они увидели перед собой Энрику, Марию и Аццо.

Уложив больную в постель, Жуана стала советоваться с Фрацко, какое место лучше всего отвести дорогим гостям. Энрика, не желая утруждать своих друзей, настояла на том, чтобы их поместили в той части развалин, где находился огромный зал, в котором прежде происходили собрания «летучей петли».

Аццо решил остаться на свободе. Лес, окружавший развалины, привлекал его не только своим мягким мхом, но и возможностью постоянно стеречь развалины.

Добрая Жуана согласилась, наконец, на просьбу Энрики. Она приготовила место для больной старухи, потом для Энрики и маленькой Марии и украсила унылый неприветливый зал всем, чем могла.

– Я так счастлива, что вы теперь у меня! – сказала она, целуя Энрику и Марию. – Благодарю всех святых! Я знаю, Энрика, что ты никогда не полюбишь свой новый дом так, как лесную хижину моего брата. В одном могу уверить тебя: здесь твои верные друзья. Когда наступит зима, я велю Фрацко соорудить хорошую крышу, чтобы вам было тепло. Я постараюсь, чтобы после стольких лет горя и нужды вы, наконец, почувствовали себя счастливыми.

Энрика обняла добрую Жуану.

Мария Непардо, несмотря на заботливый уход, слабела день ото дня. Энрика и Мария по очереди сидели у ее изголовья и смачивали ее лоб холодной водой, но конец ее быстро приближался. Она молилась вместе с Энрикой, просила Пресвятую Деву об отпущении грехов, говоря, что все прощает брату, который сделал ей столько зла, благодарила Энрику и Марию, беспрестанно повторяя, что годы, проведенные вместе с ними, несмотря на все лишения и опасности, самые лучшие в ее жизни. Вскоре мысли ее стали путаться, и в следующую ночь она не узнавала больше ни Энрику, ни Марию, плакавших у ее постели. Мария Непардо умерла на руках Энрики, искупив все преступления прежних лет тем, что полюбила этих двух страдалиц и разделила с ними их тяготы. Одноглазая старуха с безобразным лицом и страшным прошлым, от которой бежали все, спасла свою душу, найдя два сердца, которые ее оплакивали и за нее молились.

Осиротевшие женщины положили тело усопшей в вырытую возле развалин могилу, а вместо надгробного памятника поставили обломок гранита, чтобы никто не нарушал покоя сестры палача.

В развалинах замка Теба стали теперь жить Жуана, Фрацко, Энрика и Мария. Аццо все еще не покидал их.