Текст книги "Евгения, или Тайны французского двора. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 44 страниц)

– Совершенно справедливо, графиня, – отвечал герцог, который только издалека догадывался, какой смысл заключался в этой откровенной беседе.

– Вы для меня такой милый гость, и я чувствую к вам, герцог, такую же сильную привязанность, как и к контесам, моим дочерям.

Альба встал, чтобы в знак признательности поцеловать руку любезной графини.

– И потому позвольте мне быть откровенной, – возразила умная графиня, поднимаясь и грациозным движением отбрасывая шумящий шелк своего темно-красного платья. – Ваше постоянное внимание заставляет меня предполагать, что вы неравнодушны к моему семейству. Общественное мнение утверждает нечто большее.

– Это, право, удивляет меня.

– И поэтому мне кажется, что моим долгом будет спросить вас, герцог, сопровождается ли ваше сближение с нами серьезным намерением, одним словом, имеете ли вы в виду соединиться с одной из контес?

Графиня Теба опустила глаза, как будто эта сцена была для нее мучительной, она тихо вздохнула и ждала с нетерпением ответа молодого герцога. Он этим вопросом, о котором еще не думал, был, так сказать, прижат к стене. Графиня, казалось, хотела прекратить тяжелое молчание, которое наступило, и поэтому она предложила:

– Вы облегчили мой вопрос, герцог, ибо еще раньше дали мне понять ваш ответ. Все-таки я должна была сказать вам эти откровенные слова и прошу вас таким же образом откровенно и без обиняков сообщить мне ваше решение.

– Это не может быть для меня затруднительно, графиня, – возразил герцог Альба, – конечно, это было мое намерение – только до сих пор мне было невозможно…

– Сделать выбор? Ах, я понимаю, мой дорогой дон! С вами случилось то, что бывает со многими кавалерами, когда они должны выбирать между двумя сестрами. Вы сами еще не решили, которой из двух контес вы желали бы предложить руку, и меня это, право, волнует. Но не нужно быть опрометчивым. Честное слово, они одинаково прекрасны, одинаково любезны. И почти одинаково молоды, и поэтому молодость контес позволяет вам уделить больше времени на размышления.

– Я просил бы вас, любезная графиня, дать мне срок, на протяжении которого я сделаю свой выбор. Он, право, труден.

– Назначьте время, герцог, мои дочери до тех пор не должны знать ничего о дружественной беседе, которую я сейчас имела с вами.

– Вы в высшей степени благосклонны ко мне. На следующем придворном балу, на котором я буду иметь честь изъявить вам и контесам свое почтение, вы узнаете мое решение, графиня.

– Которая будет счастливицей – Мария или Евгения? Я должна признаться вам, что так же заинтересована в этом, как если бы решалась моя судьба.

– Будьте так добры, устройте, чтобы контеса Мария явилась на бал с розовой шалью, а контеса Евгения с голубой, тогда в кадрили приколю к моему плечу бант того цвета, в какой будет одета моя донна.

– Чудесно, герцог!

У графини еще было время закончить важный разговор, пока обе прекрасные контесы вошли в комнату.

III. В АРАНХУЭССКОМ ПАРКЕ

Прошло несколько недель после описанного разговора. Наступило военное, кровавое время для Испании!

Войска дона Карлоса, брата умершего короля Фердинанда VII, который все еще не отказался от своей претензии на испанский трон, дошли уже до Мадрида. И Мария-Христина, которая в сообществе с активно действующим Эспартеро управляла за молодую королеву Изабеллу, за несколько дней уже бежала с ней и со всем двором в Аранхуэс, ибо бомбы карлистов, несмотря на все отчаянные нападения христиносов, долетали до высоко расположенного мадридского королевского замка.

Аранхуэс был в любое время любимым пристанищем испанских государей и государынь, даже летом они искали здесь отдохновения, а потому и на сей раз местопребывание это играло роль не только убежища, но и приюта для наслаждений.

Королева-мать не упустила случая взять с собой в Аранхуэс страстно любимого ею после смерти своего мужа и заметно предпочитаемого лейб-гвардейца Мунноца, красивого и прекрасно сложенного мужчину. Она сделала его, несмотря на то, что он был сыном мелочного торговца в Тарануне, герцогом Риансаресским и не пустила его в армию, к которой он, без сомнения, принадлежал, в такое опасное время под предлогом, что она должна была иметь в непосредственной близости смелого и отважного защитника.

Мария-Христина, мать молодой королевы Изабеллы, отлично умела придать своим наклонностям блеск правды, и оттого она была очень опасным и безнравственным примером для своей дочери и для придворных дам.

Аранхуэс был прекрасным оазисом на дикой плоской возвышенности Новой Кастилии. После дороги, почти лишенной растительности, после голой степи этот замок удовольствия возносился со своим искусно насаженным и орошаемым парком и представлял восхитительное зрелище.

Темная зелень роскошных каштанов перемешивалась позади старинной и мохом обросшей стены со светлыми лимонными и миндальными деревьями, а над ними распускали свои величественные, слегка качающиеся верхушки, как бы для защиты от жарких лучей солнца, гигантские пальмы. Глубокая тень и влажная прохлада встречали приезжего, как скоро он проезжал искусно оттененное озеро и серый с колоннами, богато украшенный замок.

По левую сторону тянулись душистые цветники с цветами всевозможных стран и с гигантскими тропическими растениями, а позади тянулись в пышной красоте могучие деревья, обязанные своим цветущим видом искусственному старинному водопроводу. Далее был разбит обширный, удивительный парк, аллеи которого, гроты и павильоны во французском вкусе прошлого столетия, напоминали немного версальские сады.

Мы находим здесь много искусно высеченных утесов, чудной формы кустарники и клумбы. Нептун и дриады из белого мрамора, наполовину закрытые листьями, выглядывали отовсюду из-за кустов.

Возле вееролистных пальм, кипарисов и померанцевых деревьев мы видим многолетние дубы и каштаны, а между ними – киоски, красивые, полуоткрытые беседки в турецком вкусе, богато украшенные золотыми полумесяцами, с выпуклыми шатрообразными крышами, под которыми висели тысячи колокольчиков. Между тем внизу на ярких коврах стояли пуховые оттоманки, кресла и красивые садовые стулья. В самом большом из киосков поместилась Мария-Христина со своей свитой.

Напротив, Изабелла, молодая королева, с удовольствием препоручила управление своей матери и испытанному Эспартеро и предпочитала бегать, резвясь и шутя, с придворными дамами, своими ровесницами, по тенистым благоухающим дорожкам большого прекрасного парка.

Прежде чем мы подслушаем болтовню прелестной молодой королевы с Евгенией де Монтихо и с маркизой де Бельвиль, должны бросить взгляд в киоск, где рассуждали о положении страны.

Возле Марии-Христины, все еще прекрасной, в искусном туалете (на ней было одето красно-малиновое атласное платье и поверх его белая, богато вышитая мантилья), стоял в великолепном мундире широкоплечий, высокий Мунноц. Этот недавно произведенный герцог, неуклюжий в манерах и высокомерный из-за интимных отношений с королевой-матерью, держал свою большую руку, одетую в белую перчатку, на позолоченной спинке стула, на котором сидела дама, что с удовольствием покоила свои маленькие, сверкающие глазки на его фигуре.

Мунноц знал и замечал это, и мы можем предположить, насколько данное обстоятельство было способно питать и усиливать высокомерие этого необразованного выскочки.

С другой стороны стула, позади которого были сгруппированы придворные дамы, стоял Эспартеро в полном генеральском мундире. Видно было по печальной мине и по туче, которая лежала у него на челе, что, кроме забот, причиненных ему сражениями, у него были еще другие печали.

Эспартеро, герцог Витториа, человек, выигравший многочисленные сражения и обладавший таким полным доверием страны, что был избран в соправители королевы-матери, был явным противником того расположения, какое Мария-Христина оказывала бывшему лейб-гвардейцу Мунноцу, которому она намеревалась предложить свою руку и вступить с ним в брак, и окружавшим ее иезуитам. А те с целью достигнуть влияния готовы уже были содействовать таким отношениям.

Эспартеро был честный человек и верный предводитель своего отечества. Он предвидел, что оба эти сложившиеся обстоятельства были худшими врагами и опаснейшими пропастями, чем карлисты, которые рано или поздно, во всяком случае, должны будут смириться.

Кроме этих лиц и некоторых приближенных адъютантов и прелатов, в киоске находился еще генерал Нарваэс, только что прибывший в Аранхуэс с новейшими известиями. Он с некоторого времени с большой храбростью и решимостью предводительствовал несколькими конными полками, доставлявшими дону Карлосу вред, а ему благосклонность королевы-матери.

Кроме того, поскольку при испанском дворе большую роль играли различного рода интриги, была, конечно, еще и другая причина, почему удостаивала его вниманием Мария-Христина. Нарваэс, человек с серьезным, почти четырехугольным лицом, около тридцати восьми лет от роду, смелый в бою и рыцарски обходительный с дамами, был тайным врагом и завистником маршала Эспартеро; он стремился, как это подметила и королева-мать, к высшему могуществу, и был именно таким человеком, который мог бы свергнуть и уничтожить маршала, если бы тот сделался обременительным для Марии-Христины, женщины хитрой и руководствующейся только своим рассудком.

– Надеюсь, что вы, наконец, принесли такие хорошие известия, генерал, – сказала королева-мать, – которые избавят нас от постоянно озабоченного вида доблестного маршала и от его речей, тоже полных забот.

– К сожалению, я не настолько счастлив, ваше величество, я не принес вам добрых вестей, – возразил Нарваэс, кланяясь, – войска Кабрера и его предводителей окружили Мадрид, и хотя мне и на этот раз удалось оттеснить их от Толедо снова к горам, все-таки я должен сознаться, что карлисты имеют несколько таких полководцев, за которыми я не могу не признать храбрости и воинской доблести.

– Гм… назовите мне их, генерал, нам бы хотелось знать не только смелых мужей наших войск, но и таковых из наших врагов, – сказала королева-мать.

– Особенной известностью пользуются трое молодых искателей приключений, которых Кабрера больше других отличил в одном из последних сражений и назначил предводителями. Это, во-первых, испанец Олимпио Агуадо.

– Потомок древнего дворянского рода, если не ошибаюсь, – прервала Мария-Христина.

– Затем маркиз де Монтолон и итальянец Филиппо Буонавита.

– Надо будет завладеть ими и постараться переманить на сторону наших войск. Пусть маршал укажет нам путь к достижению этой цели.

– Это дело второстепенное, генерал, – сказал соправитель привычным тоном, – сообщите нам что-нибудь о наших неприятелях.

– Карлисты владеют целым полукружием Сьерры-де-Гвадарамо до реки Тахо – их аванпосты заняли городок Алькалу, и их пушки все еще грозят нашей столице. В скором времени многочисленные войска направятся к Толедо – вот и все, что я знаю, ваше величество, – сообщил Нарваэс, не обращаясь при этом к Эспартеро, – я поспешил сюда затем, чтобы узнать, получу ли я себе подкрепление.

– Генерал Конх уже находится почти на пути к Толедо, он на днях присоединится к вам и примет командование, и поэтому вам нечего бояться, – сказал маршал Испании с важностью и достоинством, а Нарваэс побледнел от злости при известии, что он будет стоять ниже Конха.

– Бояться, маршал! – повторил генерал таким раздраженным тоном, что королева-мать сочла необходимым прервать его, потому что минута, в которую она хотела воспользоваться Нарваэсом, еще не наступила.

– Мы приглашаем вас отдохнуть в парке до наступления ночи, пусть принесут вина, мы выпьем с генералом Нарваэсом за скорое усмирение восстания, которое настолько же незаконно, насколько и кроваво.

Слуги поспешили выполнить приказание регентши, и вскоре в дорогих граненых хрустальных стаканах, заискрился сок испанских виноградников. Мунноц, герцог Риансарес, храбро при этом заговорил:

– Говорят, – начал он, – что, кроме приверженцев дона Карлоса, составляются еще и другие шайки в Наварре и ходят странные слухи о каком-то инфанте Франциско, который будто бы тоже желает предъявить претензии на престол. Его называют, как я слышал, Черной Звездой.

Будь это кто-либо другой, а не Мунноц, за такое замечание, затронувшее темное дело, касающееся двора, он непременно бы впал в немилость.

– Нас бы нисколько не удивило, если бы даже эту незавидную роль и принял на себя какой-нибудь бродяга, – сказала королева-мать, – мы были бы тогда приготовлены к ежедневному появлению нового любителя трона, который по праву и по закону принадлежит единственной нашей дочери. Можно подумать, что вы хотите потешить нас сказками, милый герцог.

За этими словами последовала неловкая пауза. Эспартеро подошел к адъютанту, Нарваэс вышел из киоска, поняв, что Мария-Христина желает быть наедине с герцогом Риансаресом, вероятно, для того, чтобы дать ему понять в интимном разговоре, что она никогда больше не потерпит такого напоминания. Притом Нарваэс знал так же хорошо, как и маршал, тайну, заключавшуюся в этих словах. Мы узнаем ее в следующей главе, так как нам прежде всего необходимо подслушать разговор молодой королевы Изабеллы и ее прекрасной придворной дамы, к которым направился и Нарваэс.

Прелестная дочь Марии-Христины была одета в белое, кокетливо приподнятое транатами атласное платье, легкая голубая мантилья спускалась так низко с ее плеч, что давала возможность любоваться ее уже теперь хорошо развитыми формами. На юге почки распускаются быстрее, а поэтому и молодая королева, едва достигнув четырнадцатилетнего возраста, обладала уже всеми прелестями, которые делают хорошенькую девушку привлекательной.

Тем же обладала и донна Евгения, которая была немного постарше. Она сопровождала королеву в Аранхуэс, а сестра ее Мария осталась в Мадриде. Бал, приличествующий обстоятельствам, еще не был дан по причине страшных смут.

Стройная, красивая, среднего роста молодая графиня была одета в голубое шелковое со шлейфом платье, это как нельзя больше шло к ее нежному лицу и к ее белокурым, отливающим рыжеватым оттенком волосам. Прекрасная Евгения знала это очень хорошо. Своей маленькой беленькой ручкой она кокетливо играла веером, идя рядом с Изабеллой, которая только что украдкой поцеловала увядшую розу. Молодая королева поцеловала увядшую розу, а Евгения тонко и скрытно улыбнулась. Ей, конечно, была известна нежная тайна, связанная с этим цветком, точно так же, как и маленькой хорошенькой француженке Пауле де Бельвиль, которая, резвясь, побежала за двумя бабочками и показала при этом Нарваэсу – тот в это время медленно следовал за молодыми дамами – свою прелестную ножку, так как одежда ее была коротко приподнята по последней парижской моде.

– Я знаю, о чем вы теперь думаете, ваше величество, – шепнула Евгения, – я умею отгадывать ваши мысли: вы теперь представляете себе генерала Серрано в ту минуту, как он сорвал эту розу и подал ее вам.

– Где-то он теперь, Евгения?

– Наша судьба одинакова, ваше величество. Тот, кого я люблю, сражается против ваших врагов!

– Мы не таимся друг от друга, Евгения, и поэтому скажи мне, кому даришь ты свою любовь – Нарваэсу или герцогу Альба?

– Первому из них, ваше величество, я люблю его страстно.

– Будем надеяться на то, что мы снова увидимся с ними. О, они оба благородны и величественны, – сказала королева, – они, жертвуя своей жизнью, направляют меч…

В эту минуту маркиза де Бельвиль внезапно обернулась, увидя генерала Нарваэса, тихо вскрикнула, а Изабелла поспешила спрятать увядший цветок на своей прелестной груди.

Королева и Евгения обернулись, следя за взглядом маркизы.

– Простите, ваше величество, будьте снисходительны, графиня Евгения, – сказал генерал, подходя к ним с глубоким почтением, – я прервал ваш интимный разговор.

– Вы здесь, генерал, – воскликнула молодая королева, многозначительно взглянув на Евгению, которая слегка покраснела, – вот неожиданность!

– Ночью я буду перед врагами вашего величества, а сейчас несколько часов проведу с вами, – сказал Нарваэс, идя с дамами мимо зеленой решетки парка. – Все зависит от искусства всадника. Я буду собственным курьером и через несколько часов опять вернусь в Толедо.

– Благодарю вас за то, что, несмотря на занятость, вы не забыли нас.

– Я всегда вижу вас перед собой, ваше величество.

– А, так вы можете быть не только воинственным, но и любезным, генерал. Наша графиня Евгения была права.

– Это очень мило с вашей стороны, что вы замолвили за меня словечко, – сказал Нарваэс, – такой милости я не ожидал.

– Вы только уж не очень превозносите эту милость, генерал, – сказала Евгения Монтихо, очаровательно улыбаясь.

– Вы хотите сказать, что там, где улыбается солнце, могут находить и тучки, но я говорю, что нужно радоваться солнышку, пока оно светит.

– Какие же известия привезли вы нам, – прервала его Изабелла, – есть ли какие-нибудь вести о генерале Убеда, о графе Тортоза, о доне Серрано и о Приме?

– Они стараются обойти неприятельские войска, окружить их и разбить. Еще вчера был разговор между офицерами Толедо, что молодой генерал Серрано несколько дней тому назад имел дело при Сеговиа, в котором он…

– Он ранен? – спросила с испугом Изабелла.

– Он получил легкое ранение в плечо, но зато имел счастье отбросить противников, – сообщил Нарваэс.

– Храбрый человек, ему предназначается богатая награда, – воскликнула с энтузиазмом молодая королева.

Пока генерал прогуливался с дамами по парку мимо благоухающей розовой рощи, заходящее солнце уже успело живописно позолотить верхушки деревьев и распространило тот приятный таинственный полусвет, который еще больше увеличивается от разрастающихся теней.

Вдруг из боковой аллеи стал быстро приближаться к разговаривающим какой-то монах, плотно завернувшийся в свою рясу и капюшон. Он как-то недоверчиво оглянулся и сделал знак увидевшему его генералу подойти к нему.

Появление монаха в парке Аранхуэса и в непосредственной близости от королевских особ не имело в себе ничего поразительного, потому что в свите Марии-Христины было очень много духовников и набожных лиц. Изабелла и ее придворные дамы не удивились тому, что монах шел так поспешно, но молодую королеву поразило только то, что он таким странным образом подозвал к себе генерала.

Нарваэс был сам немного удивлен, но так как жесты монаха выражали большую важность и поспешность его дела и к тому же приближалась пора возвращения генерала в Толедо, то он и попросил у молодой королевы разрешения проститься. Изабелла и сопровождавшие ее дамы простились с ним, и когда Нарваэс подошел к странному монаху, молодая королева послала маркизу в замок и велела ей узнать, кто такой был этот монах.

Он только тогда откинул немного назад свой капюшон, когда тот, с кем он так нетерпеливо желал поговорить, остановился рядом с ним. Нарваэс из-за быстро сгущающейся темноты немногое мог рассмотреть в лице духовного брата, он только заметил, что тот был еще очень молод и бледен…

– Что вы желаете от меня? – коротко спросил Нарваэс.

– Я спешил сюда из Алькалы для того, чтобы переговорить с вами.

– Вы задыхаетесь, покрыты пылью – как удалось вам пройти через посты карлистов?

– Поэтому я и выбрал эту одежду. Как монаха меня пропустили, что в другом случае было бы невозможно.

– Так вы только переодеты, кто же вы такой?

– Меня привело сюда желание сообщить вам, – шепнул монах, избегая ответа, и таким голосом, который возбудил в Нарваэсе какое-то странное недоверие, – что карлисты замышляют недоброе на сегодняшнюю или на следующую ночь.

– Вы хотите меня предостеречь. Делаете ли вы это только из преданности к приверженцам Христины?

– Вы все узнаете, генерал, только свято обещайте мне, что вы меня не выдадите и не задержите здесь.

– Я могу вам это обещать.

– Если так, смотрите, – прошептал монах каким-то страдальческим голосом и, оглядевшись вокруг себя своими черными блестящими глазами, откинул назад свой капюшон.

– Так вы девушка? Я это подозревал, – улыбнулся Нарваэс, но улыбка замерла на его устах, когда он увидел ее изможденное, бледное, покрытое потом лицо. Было ли страшное волнение отражено на лице испанки вследствие трудной далекой дороги, пройденной ею в такой толстой одежде, или это было по какой-нибудь другой причине?

– Берегитесь, генерал. Один из предводителей – страшный, смелый полководец карлистов – вместе со своими знатными товарищами покинул вчера рано утром свои аванпосты. Они должны быть сейчас где-то поблизости от Аранхуэса. Вам и всему двору грозит большая опасность.

– Как, дитя мое, от трех-то карлистов?

– Вы их не знаете – вы не знаете Филиппо!

– Ты говоришь об итальянце Филиппо Буонавита?

– Да, о нем, бойтесь его, так как я его проклинаю!

– Понимаю, дитя мое, он обманул тебя, и ты мстишь ему тем, что выдаешь его. Это сильное доказательство твоей ненависти! На твоих ногах содрана кожа – я велю дать тебе в замке что-нибудь заживляющее.

– Ничего мне не надо! – воскликнула девушка подавленным тоном. – Жуана сейчас же отправится в Алькалу.

– Но как же ты пойдешь ночью?

– Я буду подсматривать за ними! Какие у них замыслы, мне не удалось узнать, хотя, победив ненависть, я и старалась, прикидываясь влюбленной, выведать их у Филиппо! О, Жуана была кошкой, змеей. Сердце мое дрожало и билось от ненависти, а я улыбалась – но он не выдал ничего из своих планов.

– И ты думаешь, что трое безумно смелых всадников находятся поблизости?

– Клянусь именем Пресвятой Девы – я видела их по дороге.

– Как зовут двух знатных товарищей твоего коварного Филиппе? – спросил Нарваэс, полный ожидания.

– Дон Олимпио Агуадо и маркиз Клод де Монтолон.

– Это они! Я только что слышал про них!

– Следовательно, вы знаете, что вам угрожает.

– Ты думаешь, что они направились к Толедо?

– Я уверена, что они хотят прибыть сюда ночью и застигнуть врасплох ваши аванпосты.

– Ведут ли они за собой войско?

– Нет, они сами по себе составляют войско, вы должны их бояться так, как будто бы это был целый полк.

– Ты преувеличиваешь, дитя мое. Но спасибо тебе – вот возьми себе кошелек в награду.

– Золото – даруйте бедным. Жуана отомстила за себя. Она будет и еще служить вам во вред Филиппо Буонавита, – шепнула девушка, и в ее словах послышалась страшная, неукротимая ненависть.

– Нужно спешить, раз так! Может быть, я встречу в дороге этих известных предводителей войска карлистов.

– В таком случае вы погибли, генерал, берегитесь.

– Прощай, спасибо тебе, дитя мое!

Жуана снова спрятала в капюшон свои черные, влажные и спутанные от дальней дороги волосы, а затем поспешно и неслышно скрылась в боковой аллее. Между тем Нарваэс, которому такое известие доставило некоторого рода удовольствие, не сказал никому о случившемся, поспешно простился и отправился в Толедо. Он мог смело полагаться на своего превосходного коня, на острую шпагу, которой он умел владеть, и на два пистолета в седле. Уже стемнело, когда генерал покинул замок.