Текст книги "Евгения, или Тайны французского двора. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 44 страниц)

IX. ЯДОВИТЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Все старания Филиппо, Клода де Монтолона и Валентино напасть на след Олимпио были напрасными. Рано утром, вернувшись домой, они узнали, что дон Агуадо еще не возвращался. Злая судьба, казалось, начала преследовать трех друзей и Валентино, после благополучного возвращения которого домой, как нарочно, исчез, пропал без вести любимый его господин.

Хоть причина долгого отсутствия Олимпио была неизвестна, но сообщение его слуги придало происходящему мрачный характер и неблагоприятно повлияло на настроение друзей. Всем стало ясно, что бедный Олимпио попал в западню, но, как они ни старались определить цель этой ловушки, – все их попытки и догадки были бесплодными.

Вернувшись обратно, они собрались вместе и принялись советоваться, каким образом помочь горю. Решено было прежде всего отыскать графиню. Клод де Монтолон взял на себя это щекотливое поручение, которое на следующий же день, если не вернется Олимпио, намеревался привести в исполнение. Филиппо же должен был, между тем, обратиться за помощью к полиции, хотя с этой стороны надежда на успех была небольшой, что доказывали недавние поиски Валентино. Лондонская полиция в высшей степени неповоротлива, когда дело касается иностранцев, она не сделает для них ни одного лишнего шага без приказа английского начальства. Вообще все англичане скрытны и недоверчивы к иностранцам, и этими же качествами, или недостатками, заражена и их полиция. Она деятельна и расторопна только в интересах государства, на все остальное смотрит равнодушно и с полнейшим пренебрежением.

Открытия, сделанные Филиппо Буонавита и подтвержденные Валентино в присутствии полицейского чиновника, вызвали только безмолвное пожатие плеча со стороны этого полицейского: не было свидетелей и письменных доказательств, а начинать расследование без этого он не брался. Видя полное нежелание чиновника оказать эту ничтожную услугу, Филиппо хотел удалиться, но рассвирепевший Валентино, не помня себя, закричал ему по-испански:

– Клянусь всеми святыми, дон Филиппо, что этот Лондон в миллион раз гаже Мадрида! Чиновники его как будто подавились и не могут произнести ни одного лишнего слова.

– Тише, Валентино, – строго проговорил итальянец, боясь, что кто-нибудь из присутствующих знаком с испанским языком, – вы еще больше навредите нам и испортите все дело. Теперь, стало быть, остается только одно – положиться на собственные силы. Но все еще не теряю надежды разыскать Олимпио, как несколько дней назад не терял надежды увидеться с вами, – прибавил Филиппо, выходя от чиновника в сопровождении Валентино.

Лишь только хотел он выйти на улицу, к подъезду подкатил роскошный экипаж, из которого вышла стройная дама с густой вуалью на лице. Несмотря на то, что был вечер и почти стемнело, леди пристально посмотрела на вышедших ей навстречу – итальянца и Валентино.

В ее экипаже сидел переводчик, которому она отдала на испанском языке приказ удалиться вместе с коляской, пообещав, что пришлет за ней завтра утром. Переводчик, казалось, очень удивился, но тем не менее тотчас же выполнил данный ему приказ, в то время как леди направилась к входу в окружное управление. В подъезде она остановилась и, проводив глазами экипаж, повернулась в сторону удалявшегося Филиппо.

– Это он, – прошептала незнакомка, и долго скрываемое волнение вылилось наружу и заставило ее затрепетать. – Злая судьба бросила его на эту дорогу. Благодарю тебя, Бог мести! Благодарю за то, что ты помог мне найти его! Горе тебе, Филиппо, близок час расплаты – дни твои сочтены! Именем нашего ребенка я поклялась отомстить тебе – и свято сдержу свою клятву. Без молитв, без покаяния ты погибнешь – умрешь от моей руки! Жуана обязана отомстить за отца и мать, должна удовлетворить свою ненависть и затем уже – умереть! Пока не достигнет она своей кровавой цели – не будет ей на земле ни счастья, ни покоя. Я давно уже искала тебя и одно время потеряла надежду найти, но теперь – о, легкое счастье! – сама судьба посылает тебя в мои руки.

Стройная и закутанная в легкий плащ дама быстро последовала за итальянцем, который у моста Ватерлоо расстался с Валентино, так как спешил сообщить маркизу результат своего разговора с чиновником.

Было уже почти совсем темно, когда Филиппо дошел до низенького подъезда своего дома и нагнулся, чтобы войти в него. Вдруг легкие торопливые шаги остановили его, и в ту же секунду чья-то рука быстро дотронулась до его плеча. Филиппо поспешно обернулся и увидел даму, лицо которой, закрытую вуалью, как ему показалось, было совершенно незнакомым. С минуту молча стояли в растерянности эти два человека, некогда так горячо любившие друг друга.

Филиппо соображал, кто бы могла быть эта донна, пристально и страстно смотрящая на него; он даже не вспомнил о Жуане, да и кто бы мог предположить, что она станет разыскивать его по всему Лондону.

Жуана, казалось, онемела, неожиданно очутившись возле человека, некогда безраздельно ею любимого, ради которого пожертвовала она родиной, отцом и матерью и которого ненавидела теперь так глубоко и сильно, что пренебрегла всеми опасностями, связанными с его преследованием. Ей удалось наконец напасть на след итальянца, за которым она бросилась в Лондон, где поселилась в роскошном отеле, чтобы ей было удобней продолжать свои розыски. То, что другим казалось безумием, сделалось для Жуаны главной целью, для достижения которой она жертвовала всей своей жизнью. Обманутая женщина ничего не боялась, все испробовала, чтобы узнать о местопребывании Филиппо. Она была у всех окружных чиновников Лондона, справлялась у уличных полисменов – и все это оказалось бесполезным. В этот вечер она отправилась к последнему полицейскому чиновнику, и счастливое стечение обстоятельств столкнуло наконец ее с Филиппо, которому и в голову не приходило, что перед ним стоит Жуана, давно забытая им девушка из Алькалы.

– Что вам угодно, леди? – спросил он на ломаном английском языке, когда Жуана приблизилась к нему.

– Неужели не узнаешь меня, Филиппо? – проговорила она на родном его наречии, которое, видимо, произвело на него сильное впечатление. – Всмотрись в меня! Или, может, я до того подурнела и постарела, что ты не в состоянии узнать меня? Но нет, зеркало мне говорит, что все старания мои сохраниться к этому часу были далеко не бесплодны.

– Ты, Жуана! Здесь, в Лондоне! – вскрикнул от неожиданности Филиппо, страшно побледнев при этом открытии.

– Слова твои необыкновенно холодны, – произнесла молодая женщина, снова опуская вуаль, – северный климат сильно повлиял и изменил тебя. Но Жуана тебе напомнит южную негу и сладострастие, она приехала, чтобы еще раз быть твоей!

– И для этого ты ехала из Мадрида в Лондон?

– Тебе это кажется теперь удивительным! Ты, как видно, неприятно удивлен этой неожиданной встречей, я так рада, а ты между тем стоишь, как приговоренный к казни! А помнишь ли – прежде, мой Филиппо, когда я дорожила невинностью, когда моя добродетель сдерживала твою любовную страсть, как ясно и естественно все это казалось тебе! Да, после бесплодных поисков в Париже и во всей Франции я приехала в Лондон, чтобы отдаться тебе, еще раз быть твоей, а там уже – умереть без сожаления!

Жуана произнесла эти слова так убежденно и страстно, как будто вся ненависть ее разбилась о вновь проснувшуюся любовь, как будто ею овладела одна мысль, одно желание: еще раз увидеть своего Филиппо, услышать его пылкие речи, вволю насмотреться в прекрасные глаза и потом умереть с ним вместе, лишив себя и его жизни, чтобы хотя бы в последнюю минуту существования возлюбленный принадлежал ей одной безраздельно! Что должно было испытать это страстное, любящее создание, прежде чем пришло к этому ужасному решению! Как должна была страдать и мучиться Жуана, прежде чем она согласилась бросить ребенка, пожертвовать им ради преследования того, кто нагло надругался над ее невинностью, над ее юной любовью! Какие пытки должна была испытывать она теперь, когда наконец после долгих лет разлуки очутилась лицом к лицу с самым дорогим на свете человеком!

Она затрепетала при мысли о том бесконечном счастье, какое ждало бы ее, если бы Филиппо остался верен ей и продолжал искренне ее любить. Но холодное выражение его лица заставило бедняжку опомниться, вернуться к действительности.

– Странно, – пробормотал он, – все это так неожиданно! Родители твои тоже приехали с тобой?

– Мои родители, – повторила Жуана, и невыносимая боль и ирония зазвучали в ее голосе. – Мои родители… Да, да, ты их увидишь, и они простят тебя!

Филиппо молча и пристально посмотрел на Жуану, чтобы по выражению ее лица узнать, что с ней творилось. Только для одного его, Филиппо, пренебрегла она всеми опасностями, отважилась на это длительное путешествие, чтобы еще раз с ним увидеться; но все, что говорила она, как-то странно его тронуло.

– Я до сих пор не могу еще опомниться и объяснить себе всего этого, – проговорил он, наконец, после долгого молчания.

– Пойдем, проводи меня! Мы живем очень близко; дома ты узнаешь все подробнее. Но ты колеблешься? Я понимаю, ты не любишь меня больше, ты в этом уже не раз сознавался! Но проводи меня только сегодня; пожертвуй ради меня несколькими часами, слышишь ли, ради меня и наших воспоминаний! Помнишь, как клялся ты в вечной и пламенной любви? Прошло много лет после того. Как часто возобновлял ты эти клятвы?.. Но не сердись, я говорю это, сознавая, что ты меня не любишь, и все же неужели ты не можешь принести мне эту небольшую жертву во имя воспоминаний прошлого! Пойдем. Я прошу, умоляю тебя… Выполни хоть раз в жизни мою просьбу, дай мне хоть один приятный миг после такой долгой разлуки, я прошу тебя…

– Да, я пойду, так как мне необходимо переговорить с тобой, – сказал Филиппе, на которого эта неожиданная встреча и с мольбой смотрящая Жуана произвели глубокое впечатление. Давно уже он забыл о существовании бывшей возлюбленной, другие имена и женщины уже давно вытеснили ее образ из его памяти. И вдруг появилась она, да так неожиданно, осыпала его нежными, пламенными словами, предстала во всем блеске своей красоты, которая – Филиппе должен был сознаться в этом – стала еще полнее и роскошнее. Она возбудила в нем жалость и воскресила жажду наслаждений.

Люди легкомысленные и страстные бывают необыкновенно великодушны, хотя это качество как-то не согласуется с их в высшей степени эгоистичными натурами.

Филиппе принадлежал к числу людей пылких, у которых чувственность стоит на первом плане и заглушает все остальные душевные качества. Пусть натуры эти считаются пустыми и ничтожными; мы не разделяем этого мнения, хотя также и не соглашаемся с изречением Спинозы, говорящим что «ни один человек не может отвечать за свои поступки». Мы требуем только, чтобы к нравственным недостаткам относились так же снисходительно, как и к физическим, чтобы над слабостью, бесхарактерностью произносили такой же приговор, как над слепотой, глухотой и другими аномалиями.

Филиппе же чересчур отдавался чувственности; будь у него побольше твердой воли, он не замедлил бы ограничить или даже искоренить свою пылкость; но изменить характер, уничтожить природные качества так же немыслимо, как излечиться от физических недостатков. Если только существует зародыш чахотки или другой болезни, если есть природные душевные недостатки, то все внутренние и наружные средства их искоренить будут бесполезны.

Как следствием неизлечимой болезни бывает гибель, так и нравственные пороки неизбежно наказываются смертью; только в первом случае гибель является следствием, в последнем же случае – искуплением, наказанием за душевные слабости и грехи.

Страстность Филиппо, доходящая до безумия, должна была когда-нибудь погубить его! Его часы теперь были сочтены, недаром же Жуана так долго искала его, недаром она горела жаждой мщения. Судьба Жуаны, вобравшая в себя падение, любовь, превратившуюся в ненависть, принесенные ею страшные жертвы – все это он должен был искупить своей смертью. Несчастная это хорошо сознавала и осудила как себя, так и обольстителя своего на неизбежную смерть. Жуана чувствовала нестерпимую муку, сердце ее болезненно сжалось, когда Филиппо согласился следовать за ней. Он и не подозревал, что шел на смерть, шел искупить свои грехи. Брачная постель должна была стать их могилой, смертельный яд – заменить им шампанское!

Жуана манила и влекла некогда любимого ею человека на гибель. Мысль разделить его судьбу воодушевляла и утешала ее в высшей степени. Она уже сделала все необходимые для этого приготовления.

Сердце осмеянной и оскорбленной женщины наполнилось сатанинской радостью. Она уже была у цели. Ее поиски увенчались успехом после долгих и тяжелых странствий. Филиппо в ее руках и теперь уже не уйдет от нее. Задумчивый, он шел рядом с ней по мрачным улицам Лондона, она повела его к себе, чтобы опьянить его негой и сладострастием и вместе с ним умереть в этом чудном упоении. Неутомимо, без отдыха преследовала она эту цель и теперь уже была так близка к ней! Жуана улыбалась при одной мысли о своем могуществе и возможности растопить, разнежить сурового, ледяного Филиппо.

– Куда ты меня ведешь? – спросил он тихо.

– Ко мне, домой. Иди, я уверена, что ты не будешь раскаиваться, – таинственно ответила она.

– Все это кажется мне сном, – прошептал Филиппо.

– Мне тоже. Еще раз воскреснет золотое прошлое, снова буду я твоей, а затем ты свободен, свободен от данной мне клятвы!

– Отчаянная, страстная Жуана!

– Такая же, как и в первый день, когда ты погубил меня. О, чудная ночь под миндальными деревьями, никогда я ее не забуду! Знаешь ли, Филиппо? Мне тогда казалось, что я вечно буду счастлива, вечно буду твоей, но я была молодой, восторженной и неопытной! Я не сомневалась и полностью тебе доверилась! Мне хотелось быть твоей, принадлежать только одному тебе! Видишь ли, Жуана не клялась – и осталась верной, Филиппо клялся – и изменил ей! Тише! Ни одного упрека больше не сорвется с моих губ. Ты не должен раскаиваться в том, что сейчас последовал за мной. Я искала и нашла тебя, чтобы еще раз с наслаждением тебе принадлежать. Это будет последняя, чудно-божественная и вместе с тем дьявольская ночь!

Филиппо бросил взгляд на шедшую рядом с ним девушку, невольная дрожь пробежала по его телу. Отчего же это? Или, может, он предчувствовал ее злые намерения? Жуана была хороша; со своей странной таинственностью она казалась очаровательной; и Филиппо невольно следовал за ней. Они шли по темным улицам, где взад и вперед сновали купцы и работники; Жуана прижалась к своему спутнику, как будто желая полностью насладиться его близостью.

– Скажи мне, – прошептал Филиппо, – прежде чем мы войдем в дом родителей, где сейчас находится ребенок?

– О каком ребенке ты говоришь? – спросила Жуана, насторожившись.

– О нашем, – сказал он тихо, как будто новая, затертая волнениями жизни забота, снова воскресла в его уме.

– Он в хороших руках, а может, и умер, откуда мне это знать! Разве я, неутомимо разыскивающая тебя день и ночь, могла таскать за собой это нежное, маленькое существо? Он бы не вынес этих мучительных странствований. Я буду благодарить Пресвятую Деву, чтобы она взяла его к себе, только самой мне не хотелось бы присутствовать при его кончине! Представь сам, что станет с несчастным созданием, у которого нет никого на свете, нет даже родителей?

– Нет родителей! – закричал Филиппе – Но ведь мы живы, и я взял бы его к себе!

Жуана громко, неестественно расхохоталась.

– Ты! – вскричала она. – Ты бы его любил?

– Неужели ты в этом сомневаешься?

– Ты, может быть, и любил бы его так же, как меня, потом он стал бы тебе в тягость. Несчастное, невинное создание могло называть тебя отцом, в то время как прелестные сирены ухаживали бы за тобой, и это поставило бы тебя в неловкое положение. Тебя бы подняли на смех. Я не хочу этого; я не могу доверить тебе, а тем более им, своего ребенка и поэтому оставила его на родине в очень надежных руках!

– Скоро мы придем? – спросил Филиппо, которого Жуана мучила и оскорбляла своими словами. Ему стало тяжело, предчувствие беды томило его.

– Скоро, очень скоро, – произнесла она с ударением.

Они дошли до улицы Сити. Многочисленные кареты сновали взад и вперед, так что продолжать разговор было невозможно. Да и о чем им было говорить? Филиппо чувствовал какое-то необъяснимое, ранее не испытанное им волнение. Может, это было предчувствие ожидающей его участи? Жуана своими словами пробудила в нем прежнюю страсть, которая казалась ему теперь глубокой и сильной любовью. В это время в его голове возникло и окрепло предположение: он решил, что Жуана помешалась! Некоторые таинственные слова, произнесенные ею странным голосом и с особым ударением, заставили содрогнуться его и серьезно взглянуть на молодую женщину. Она любила, но ему казалось, что любовь эта обратилась в безумие. Или, может, говорила она это вследствие предстоящего, давно не испытанного ею наслаждения?

Жуана остановилась на улице Сити перед роскошным домом, занимаемым ею на протяжении нескольких месяцев вместе со своей горничной. Комнаты, казалось, были освещены, нежный свет проходил сквозь опущенные гардины. Вместе со спутницей дошел Филиппе до запертой двери дома; она позвонила, и до ее слуха донеслись чьи-то легкие, торопливые шаги.

Жуана крепко сжала руку Филиппо, как бы боясь, чтобы он ее не покинул. Служанка, та самая девушка, что искала защиты в хижине Кортино от управляющего, быстро отворила дверь и с удивлением взглянула на свою госпожу и ее спутника.

– Все ли, Лусита, приготовлено в моем будуаре? – спросила Жуана.

– Каждый вечер он убирается согласно вашему желанию, и в настоящую минуту там расставлено все по вашему приказанию, мадонна!

– Хорошо, можешь идти к себе, Лусита, и не мешай нам! – проговорила Жуана повелительным тоном и собственноручно тщательно заперла дверь дома.

Служанка тотчас же выполнила данное ей приказание.

– Я чувствовала, дорогой, что скоро тебя встречу и потому уже на протяжении нескольких дней каждую ночь мой будуар готов, чтобы принять дорогого гостя, – сказала, засмеявшись, Жуана, – раздевайся и следуй за мной! Ты у своей невесты, будь весел и непринужден, как дома!

Широкий коридор, уставленный мебелью, скорее мог назваться комнатой. Аромат, приятная теплота и нежный свет наполняли комнату, в глубине которой находилась широкая лестница. Быстро перебросила Жуана мантилью через перила боковой галереи; Филиппо машинально последовал ее примеру, бросая удивленный взгляд на молодую женщину, стоявшую перед ним в шелковом роскошном платье. Она была ослепительной и, казалось, приготовилась к какому-то необыкновенному торжеству. Вуаль, так долго скрывавшая ее шею и волосы, упала на пол, и теперь только Жуана явилась во всем блеске, во всем обаянии царственной своей красоты. Высокий рост, роскошные черные волосы, томные, страстные глаза – все это поразило Филиппо, который должен был сознаться, что никогда еще Жуана не была так ослепительно хороша, как в эту минуту. Дорогое шелковое платье так ловко сидело и так искусно обрисовывало роскошные формы молодой женщины, что не только мужчина, но даже женщина была бы поражена ее прелестью.

Черные волосы густыми локонами падали на плечи и полную шею Жуаны; грудь ее вздымалась; темные глаза, обрамленные длинными ресницами, со страстным демонским блеском остановились на Филиппо. Медленно подняла она белую руку, прикрытую прозрачным рукавом, и сделала знак Филиппо следовать за собой, в эту минуту она была похожа на Лорелею, влекущую на смерть свою жертву. Кто мог спастись, устоять от ее обаятельной красоты и прелести? Счастливая улыбка светилась на ее лице, казалось, что жажда мщения сделала ее еще очаровательнее и прелестнее.

И неужели Филиппо, этот страстный итальянец, мог противиться просьбе Жуаны – следовать за ней? Он не сводил с нее глаз, опьяненный чувственностью, она же, между тем приготовила другое средство. Поднимаясь по лестнице, она бросала нежные, чарующие взгляды, влекла, манила его; и, подобно Тангейзеру, невольно шедшему за Венерой на свою погибель, Филиппо следовал за обольстительницей, впиваясь глазами в роскошную, стройную ее фигуру. Жуана улыбалась от радости и счастья, видя, как Филиппо невольно следует за ней, как приковывает она его взор и как бодро, весело идет он на смерть. Час неги и наслаждения не мог ее смягчить, она была тверже, решительнее и намеревалась сдержать свою клятву. Дикая, демоническая радость овладела ею при мысли о возможности умереть в его объятиях, ведь этим удовлетворяла она свою любовь и ненависть.

Глаза Филиппо блестели и искрились; он видел, как маленькие, красивые ножки Жуаны быстро побежали по лестнице, потому что, делая левой рукой знак следовать за ней, правой она приподнимала тяжелое шелковое платье. Таким образом неслась она перед ним, в то время как он все больше и больше пьянел от чувственности при мысли об ожидающих его наслаждениях в будуаре. Казалось, он совершенно забыл обо всем на свете и только отдался желанию насладиться минутой сладострастия.

– Жуана, – лепетал он, – я стал сам себе врагом, не сдержав данной тебе клятвы; нигде, никогда не встречал я женщину лучше, очаровательней тебя!

Она громко, неестественно смеялась, но по-прежнему была тверда в своем намерении, ничто не могло поколебать ее решения и вычеркнуть из ее памяти долгих, бесконечных лет, проведенных в одиночестве.

Она ступила на ковер, постеленный на верху лестницы; Филиппо следовал за ней, протягивая руки; быстро раскрыв дверь, она проскользнула в пышные, роскошно меблированные комнаты, где не видно было ни одного живого существа; повсюду царила тишина, разливался нежный, таинственный полусвет и опьяняющий запах амбры. Все дышало здесь негой, довольством и роскошью. Но Филиппо не видел обстановки и следил только за каждым движением Жуаны. Она дошла до портьеры, закрывающей дверь в будуар, где все уже давно было приготовлено для этой ночи, подняла ее, пропустив вперед Филиппо в комнату, убранную в восточном вкусе и с роскошью. Она пропустила его вперед, чтобы видеть, какое впечатление произведет пышное убранство на чувственную натуру Филиппо, потом вошла сама; тяжелая портьера опустилась; и жертва Лорелеи оказалась в ее полной власти.

Будуар Жуаны мог действительно поразить воображение. Четыре лампы разливали таинственный розовый полусвет; роскошные ковры покрывали пол и стены; тропические растения декорировали углы, где помещались мраморные, украшенные зеленью статуи; мягкие, удобные диваны стояли возле стен, перед ними – мраморные столики; повсюду – благоухающие цветы и фрукты, на столах – хрустальные бокалы и кубки; громадное зеркало висело на стене, перед ним были расставлены кресло и с золотой резьбой стулья; тяжелая шелковая драпировка отделяла будуар от спальни прелестной женщины; группа амуров, державших раковины, наполненные вьющимися, ползучими растениями, приподнимала роскошные золотые часы, стрелки которых показывали полночь; по бокам циферблат украшала пара тяжелых подсвечников.

На середине этой чудной комнаты находился накрытый стол, на котором расставлены самые дорогие и изысканные яства и напитки; возле стола – два кресла, приготовленные для Жуаны и Филиппо; окна завешаны плотными гардинами; никто не должен мешать и наблюдать за ними. Вообще будуар этот напоминал убранством султанский гарем или апартаменты одалиски, получающей от него громадное содержание.

Жуана подошла к камину; ее белая, красивая рука остановила стрелку часов: «Счастливые не должны следить за временем!» – ответил ее нежный, смеющийся взгляд на вопросительное выражение лица Филиппо. И вдруг в это самое мгновение чудные и чарующие звуки зазвучали в комнате. Жуана пригласила гостя занять кресло напротив нее возле накрытого стола.

– Мы сами будем прислуживать себе, чтобы никто не мешал и не наблюдал за нами, – проговорила она. – Чокнемся и выпьем шампанского! Станем пировать ночью, как пируют обыкновенно после свадьбы перед отходом на брачное ложе. Ты удивляешься, Филиппо, тебя изумляют мои странные, непонятные речи? Забудем все, все прошлое, – будем жить настоящим.

И прелестная Геба, наполнив кубки шипучим вином, быстро чокнулась со своим возлюбленным.

– Уже близка наша цель, – шептали ее губы, – выпьем за нашу будущую вечность!

– Согласен! – ответил Филиппо. – Минуты нашего свидания должны быть вечны, как вечно наше будущее счастье!

– Ты трогаешь, очаровываешь меня этими словами, – проговорила Жуана, допивая бокал шампанского, – ты радуешься, наслаждаешься нашей встречей и свиданием! Да, Жуана сумеет осчастливить тебя, и союз наш будет бесконечен!

Она угощала его дорогими кушаньями; но, взволнованный ее красотой и обаянием этого часа, Филиппо ни до чего не дотрагивался, только пил вино и ел остающиеся от нее половинки плодов и сладостей Востока. Аромат цветов, нежные волшебные звуки музыки, близость молодой женщины, ее блестящие глаза и высоко поднимающаяся грудь – вйе это не замедлило произвести свое действие.

Жуана видела, как лихорадочно горели его глаза, как трепетал он от желания привлечь ее к своему сердцу, как побелели его губы от неудовлетворенной страсти, и она наслаждалась этим зрелищем. Давно ожидаемый час приближался, брачная ночь их настала! Они должны были отдаться друг другу, чтобы никогда уже потом не расставаться!

Снова она наполнила по его просьбе оба кубка, которые они разом осушили; в глазах ее потемнело; минута неги и страсти охватила ее; но даже в эту чудесную минуту Жуана не забыла своего намерения. Она медленно поднялась; Филиппо тоже поднялся из-за стола и приблизился к ней; Жуана не сопротивлялась, позволила привлечь себя к его груди; итальянец чувствовал сильное биение ее сердца и прикоснулся к ее губам – они были холодные, как лед; он обнял Жуану и все крепче и сильнее прижимал ее к себе.

– Ты сопротивляешься, – проговорил он тихо, – и не отвечаешь на мои поцелуи!

– Я буду отвечать на них без конца, – шептала она со сверкающими глазами. – Подожди секунду – я отведу тебя туда, в мою спальню, и замучаю своими поцелуями!

– Ты терзаешь меня этими словами, – прошептал Филиппе – Скажи, на что ты решилась, что замышляешь?

– Скоро ты узнаешь все, решительно все! Скоро я буду принадлежать тебе вечно, и наслаждение наше продлится без конца!

Жуана высвободилась из объятий Филиппо и приблизилась к зеркалу, перед которым на мраморном столике лежали миртовые цветы и ветки, она быстро начала убирать ими свои черные волосы. Воскликнув, что она еще очаровательнее в этом украшении, Филиппо подошел к ней и стал прикалывать цветы и ветки к ее волосам, роскошно спадавшим на затылок, грудь и плечи. Он не предчувствовал, что последний раз созерцает перед собой женщину и что завтра уже его померкшие глаза не увидят мира и земных наслаждений.

Жуана надела брачный венок, Филиппо при этом ей помогал, нисколько не подозревая об ее ужасном намерении. Окончена взаимная работа. Жуана сияла царственным величием. Расстегнув платье, она очутилась в объятиях стоявшего позади возлюбленного, которого она ненавидела!

На одно мгновение, казалось, любовь и страсть поработили ее, как будто она забыла свою месть и планы, покоясь на груди у Филиппо, которому она вполне отдалась и который расстегивал последние крючки ее платья.

Но вдруг ненависть и жажда мести воскресли в ней с новой силой и отрезвили ее от сладостного опьянения. Ей представились тела родителей, погибших из-за ее падения и измены Филиппо, ей вспомнились несколько лет назад произнесенные им слова, которые повсюду постоянно раздавались в ее ушах: «Я не могу осчастливить тебя, я должен ехать, должен удалиться!» Теперь ему это не удастся, теперь, прижимая ее к своему сердцу, он должен будет умереть, и обаяние этой минуты будет вечно, она хотела продлить его до бесконечности!

– Только тебя, Жуана, одну тебя люблю я, – лепетал Филиппо, опьяненный сладострастием и прикосновением к молодому телу.

Эти давно забытые им слова повторял он несколько лет тому назад; она сатанински, неестественно смеялась, так как очень хорошо помнила их. И воспоминание это, укрепившее ее в намерении, имело громадное на нее влияние в эту минуту. Жажда мести заглушила страсть и радость от встречи и близости Филиппо, выражение ее лица сделалось ужасным, в глазах блеснула трезвость и решительность.

Филиппо не понял значения ее взгляда, не понял причины ледяного выражения ее лица; полностью отдавшись чувственности, он не почувствовал опасности; но если бы даже и почувствовал, то не испугался бы ее, так как принадлежал к числу натур, которые безбоязненно идут на гибель, и за минуту неги и сладострастия охотно жертвуют своей жизнью; а ему предстояла смерть в объятиях своей возлюбленной, лучшего конца страстная его душа, вероятно, и не желала.

Жуана вырвалась из его объятий и поспешила в спальню, Филиппо последовал за ней. На маленьком мраморном столике, возле шелковых подушек, стояла склянка с острым, быстродействующим ядом, одной капли которого достаточно было для умерщвления того, кому яд этот попадал на язык. Жуана приберегла его для этой ночи и поставила возле постели; он мог мгновенно умертвить ее и Филиппо и мог минуту наслаждения продлить до бесконечности. Филиппо не должен был знать о существовании яда, она хотела отравить его своим поцелуем. В то время как губы их сольются и он произнесет слова раскаяния – он встретит смерть и наказание за свою измену.

Мысль, что поцелуй и объятия их будут бесконечными, доставляла ей неизъяснимое наслаждение. Филиппо был ослеплен негой и страстью; расстегнув платье прелестной женщины, он любовался ее божественными формами; обняв ее, последовал он за нею в спальню, чтобы вместе с собой привлечь ее на шелковые подушки, на брачную постель.

Быстро подошла Жуана к мраморному столику, открыла склянку и поднесла ее к губам, потом дико и страстно обняла итальянца. Казалось, в эту минуту она прощалась со всем миром, и только жажда мести всецело овладела ею.

Красивый, шлифованный пузырек выскользнул из ее пальцев и упал на ковер – Филиппо не обратил на это внимания; он не заметил взгляда прелестной женщины – взгляда, полного ненависти и жажды мести. Взяв Жуану на руки, он понес ее на шелковые подушки, она снова обняла его и была похожа в эту минуту на Медузу, влекущую на смерть того, на кого она смотрит, кого ласкает и обнимает.

– Ну, целуй же меня, – лепетала она сладостно, опускаясь на мягкую постель, – целуй меня, Филиппо, теперь отдаюсь я тебе навеки!

Пышные ее губы пылали любовью, манили возлюбленного прикоснуться к ним губами, отравиться этим прикосновением и слиться в бесконечном поцелуе.