Текст книги "Евгения, или Тайны французского двора. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 44 страниц)

Матовая лампа распространяла таинственный полусвет, делающий покоящуюся андалузку еще прелестнее и очаровательнее. Точно в полузабытьи наклонился над ней Филиппо, он ничего не видел, кроме роскошной фигуры, и горячими поцелуями покрыл маленькие ноги и все тело Жуаны – она не сопротивлялась и только смеялась, полностью отдаваясь чувственности. Но вот ядовитые капли, попавшие на язык, начали быстро действовать, тело ее, покоящееся перед Филиппо, содрогнулось, она протянула руки и быстро привлекла его на подушки.

– Тебе, только одной тебе, дорогая моя, буду я принадлежать, – шептал Филиппо трепещущим голосом…

Его слова замерли, заглушённые долгим, горячим поцелуем, который запечатлела Жуана, страстно обняв своего возлюбленного; он наслаждался прикосновением ее отравленных губ, она стонала от страстности и агонии!

– Вечно будешь ты моим, – лепетала она слабым голосом. Дико и нежно обняв его, привлекла она на свою грудь изменника, в котором слились ее любовь и ненависть.

Она безвольно отдалась ему. Вдруг пульс Филиппо начал лихорадочно биться, странная дрожь пробежала по всему телу, и все равно он не догадывался, что никогда уже не освободится из этих горячих объятий.

Его поразил вид Жуаны; глаза ее потускнели, пальцы сильно и судорожно сжали его руку; он хотел поцеловать ее, но вдруг почувствовал страшную, невыносимую боль во всем теле; мысли его начали путаться, в глазах потемнело; он крепко сжал в своих объятиях умирающую, имя которой произнес еще раз. И, уже находящаяся в руках смерти, Жуана медленно открыла глаза.

– Мы умираем вместе, – лепетали ее губы, – ядовитый поцелуй соединил нас.

Филиппо понял эти слова.

– Ничто не может быть лучше этой смерти, – произнес он уже беззвучным голосом, но Жуана слышала его.

Употребив последние усилия, притянула она к себе того, кого с такой твердостью отравила.

– Да простит нас Бог, – шептал Филиппо, – и да защитит он нашего ребенка.

Руки его безжизненно раскрылись, он упал на мягкий ковер возле кровати. Ледяная рука смерти остановила биение двух сердец, предсмертные судороги кончились. Они достигли своей цели! Смерть соединила их навеки, и уже ничто на свете не могло их разлучить, они перешли в другой мир. Счастье, которое отворачивалось от них на земле, осуществилось, союз их будет вечным. Лица любовников спокойны, какие-то радостные улыбки играют на застывших устах, словно отражая грезы о полном, бесконечном счастье…

X. ПРАЗДНИК В ДОМЕ ГРАФИНИ МОНТИХО

Лондон в то время был главным сборным пунктом не только политических беглецов и государственных преступников, но также всевозможных обманщиков и искателей приключений. Всем этим личностям Англия давала верное и свободное убежище, а столица ее, Лондон, представляла громадное поле для деятельности людей, любящих разнообразие.

Следствием всего этого стало то, что Англия скоро лишилась прежде оказываемого ей уважения и до того переполнилась всяким сбродом, что число преступлений в Лондоне начало неуклонно увеличиваться. Тогда, чтобы не быть окончательно оккупированной непрошенными гостями, правительство решило ограничить свое гостеприимство и оказывать его только одним политическим эмигрантам.

К числу последних принадлежал принц Людовик Наполеон Бонапарт, сын прелестной Гортензии Богарне, которую император Наполеон соединил со своим братом Людовиком Бонапартом, голландским королем. Говорят, будто император любил падчерицу гораздо больше, чем свою супругу Жозефину; но так как у нас нет доказательств, то мы и не будем распространяться об этом.

У Гортензии было двое детей, из которых один умер еще ребенком, между тем как другой, Людовик Наполеон, о котором мы будем говорить ниже, предался бурной и веселой жизни после смерти своей матери, скончавшейся в 1837 году. В голове его начала созревать мысль свергнуть с французского престола Людовика Филиппа и предъявить свои права на корону в качестве единственного наследника Наполеона I.

Должно сознаться, что мысль эта была необыкновенно смелой и отважной; тем более, что принц промотал все свое состояние и жил в крайней бедности. Уже в 1836 году, поддерживаемый приближенными своего дяди, задумал он поднять восстание в Страсбурге и сделал первую попытку лишить короны добродушного Людовика Филиппа и снова водворить свое бонапартовское знамя на французском престоле.

Известно, что эта попытка не имела успеха и Людовик Филипп, считая ее глупым вольнодумством и ребячеством, ограничился тем, что отослал молодого человека в Америку. Скоро, впрочем, он раскаялся в своем добродушии, когда, вернувшись из Америки, принц очутился в Булоне и сделал новую попытку свергнуть июльский трон Людовика Филиппа. Но и на этот раз он потерпел фиаско и поплатился за свое отважное намерение долголетним заключением в замке Гама, откуда удалось ему наконец сбежать. Людовик Филипп не принимал никаких решительных мер, чтобы избавиться от своего соперника; его уверенность в прочности французского престола была так велика, что – он отважился перевезти с острова Святой Елены останки Наполеона I и поместить их в соборе инвалидов.

Понятно, что поступок этот, совершенный от излишней доброжелательности и стремления польстить национальному самолюбию, был более чем нерасчетливым и необдуманным. Уверенность же в прочности престола доказывает только крайнюю неосведомленность в истории французского народа, у которого не может быть ничего прочного. Вскоре последовала расплата за такой необдуманный поступок.

Принц Людовик Наполеон удалился в Англию, где во время долгого своего пребывания собрал все необходимые ему сведения и, скрывая недостаточность своих средств, втерся в знатные дома, вступил в сношения с сильными и богатыми людьми Лондона. Все-таки он был принцем, хотя и без всякого состояния, а в Англии нашлось бы множество купцов – миллионеров и лордов, желающих иметь своим зятем принца.

Но Людовик Наполеон, казалось, вовсе не намерен был жениться на какой-нибудь английской леди; мысли его заняты были другим – он изучал теорию выжидания! Мы дальше увидим, что он рассчитывал совершенно верно, предполагая, что июльский трон рано или поздно непременно рухнет. Принц был необыкновенно умен, отличался большой сообразительностью и, еще будучи ребенком, удивлял окружающих своей хитростью и лукавством. Хотя мы и не намерены развлекать читателя анекдотами, но все же не можем удержаться от небольшого примера хитрости Наполеона III.

В городе Эльбинге еще и по настоящее время живет кузнец Вейер, которому и обязаны мы этим рассказом. Достойный этот кузнец, имевший прежде мастерскую поблизости от Арененберга, пришел однажды в странное, комическое столкновение с принцем Людовиком, бывшим тогда еще ребенком. Часто прогуливаясь мимо кузницы, принц заметил, что Вейер, беспрестанно занятый работой, закуривал трубку свою от раскаленного железа.

Раз утром, выждав минуту, когда кузнец положил трубку и снова взялся за молот, он прокрался в мастерскую и повернул железный прут, употребляемый Вейером вместо спичек. Он сделал это с той целью, чтобы кузнец обжег себе руку, схватив впопыхах за раскаленный его конец.

Шутка эта вполне удалась принцу! Вейер страшно обезобразил руку, между тем как ребенок, издали наблюдавший эту сцену, от души забавлялся его мучениями до тех пор, пока взбешенный кузнец не отыскал его и изо всей силы не поколотил кулаками.

Вместе с принцем росла его хитрость, планы и намерения. Он постоянно находился в тайных сношениях с приближенными своего дяди; у него были друзья даже при парижском дворе, которые сообщали ему все самые мельчайшие придворные новости.

Кроме Наполеона, в Лондоне находилось множество эмигрантов и искателей приключений с громкими известными именами, большинство из которых мы встретим в гостиной госпожи Монтихо; но прежде чем ввести туда читателя, необходимо сделать небольшие объяснения, связанные с дальнейшим ходом нашего рассказа.

Дуэль в Гайд-парке между герцогом Оссуно и маркизом де Монтолоном не имела для последнего особенно важных последствий, так как рана его затянулась очень быстро. Полиция, узнав о смертельной ране герцога, немедленно составила протокол; а так как имя противника было неизвестно, то рядом с фамилией графини Монтихо поставили маленький крестик.

Событие это было неизвестно дамам. Беневенто отправил тело умершего Оссуно в Испанию, а в доме графини все шло своим порядком, как будто ничего особенного не случилось. По-прежнему там собирались гости, давались балы, назначались картежные вечера; в Лондоне, как и в Мадриде, дом графини сделался притягательным для всевозможных гуляк, искателей приключений, ловких кавалеров и даже чиновников, разыгрывавших роль богачей и обкрадывающих для этой цели вверенные им кассы.

Общество графини оказывало магическое влияние на всех и привлекало каждого, кому хотя бы однажды удалось попасть в него. Было ли это следствием пикантного тона, царившего в гостиной, или следствием поразительной красоты Евгении – неизвестно; только праздники эти были настоящими магнитами для всех и каждого.

Тем не менее лорд Кларендон не принимал уже больше в них никакого участия. После многократных и бесполезных попыток водворить порядок в доме, где царствовали женщины, он убедился, что госпожа Монтихо неспособна к спокойной жизни, что ей нужны вечные удовольствия, быстро меняющиеся наслаждения. Графиню можно сравнить с Марией-Христиной испанской, на которую она была похожа не только своей хорошо сохранившейся наружностью, но также многими душевными качествами и недостатками. Мать прелестной Евгении не чувствовала ни малейшей склонности к тихой семейной жизни, напротив, соперничая с дочерью, она всегда хотела слушать нежные речи поклонников: сегодня герцога, завтра графа, потом принца, а на четвертый день, или скорее на четвертую ночь, клятвы щедрого гражданина, будь он даже низким чиновником. Вообще это была очень страстная натура, любившая прежде всего разнообразие в жизни. Ей не хотелось сегодня жить, как вчера и завтра, как сегодня. Она желала, чтобы один день не был похож на другой.

Все эти наблюдения оттолкнули лорда Кларендона от графини. Он изредка еще помогал ей, присылая преимущественно Евгении богатые наряды и драгоценности, но старательно избегал общества дочери и матери. Жертвы его можно было сравнить с каплями воды, падающими на горячий камень.

Жизнь и обстановка госпожи Монтихо стоила громадных денег и могла разорить миллионера. Но где десять миллионеров или, по крайней мере, кажущихся таковыми приносят бесчисленные жертвы, там дела могут идти еще довольно сносно. Только поощрение и принятие этих жертв бросает далеко неблагоприятный свет на принимающего.

К числу постоянных посетителей графини и ее дочери принадлежал один чиновник, служивший в банке, по имени Генрих. Он был кассиром – одно это слово объясняет нам источник громадных сумм, которыми снабжал он госпожу Монтихо; а она, принимая деньги и подарки, даже не осведомлялась, откуда он их брал; да и какое было ей до этого дело? Она только и видела, что он один из щедрых друзей ее дома, поэтому охотно и радушно его принимала.

У Генриха была старая мать, жившая с ним вместе и терпевшая нужду, лишь бы только сын ее не прикасался к деньгам вверенной ему кассы. Но с некоторого времени он начал одеваться очень роскошно и проводил ночи напролет вне дома; мать даже не догадывалась, что творил ее – Генрих. Это продолжалось, впрочем, недолго, и страшное объяснение в скором времени последовало. Несчастная вдова сделалась жертвой того круга, в котором вращался ее сын, круга госпожи Монтихо.

Генрих страстно, до безумия полюбил Евгению, и, не отдавая себе отчета в том, что она никогда не будет принадлежать ему, он был счастлив одной улыбкой, которой отвечала красавица на подносимые им подарки, покупаемые за счет разворованной кассы. Маленького жалования его едва хватало на содержание старухи-матери; что касается дорогих подарков да ужинов, каждый из которых превышал его полугодовое жалованье, на это, конечно, недостаточно было его собственных честно заработанных денег. Но у бедняги была только одна цель: добиться расположения Евгении, а там, с помощью какой-нибудь выгодной спекуляции, снова тайно пополнить опустошенную им кассу. Он кончил тем же, чем заканчивают все несчастные, сделавшие шаг к падению и хватающиеся за надежду, как утопающий за соломинку. Безумная любовь Генриха к Евгении заставила его все забыть, пожертвовать честью, матерью, покоем, будущим и привела к бездонной пропасти, в которой погибли многие, ему подобные.

В тихие часы, проводимые чиновником с матерью, его сердце часто сжималось от страха и ужаса, начинали мучить угрызения совести, но на следующую ночь при взгляде на поражающую красоту Евгении он избавлялся от всех забот и сомнений. Для него была успокоительной мысль, что он лишит себя жизни, если разрушатся его сладостные мечты и надежды.

Графиня очень часто нуждалась в деньгах и, не стесняясь, сообщала это одному Генриху, который, дорожа этим доверием и не подозревая хитрости, немедленно выручал ее. В награду за это госпожа Монтихо сулила ему блестящую будущность, манила новыми надеждами.

Евгении, конечно, были неизвестны подобные источники ее матери – по крайней мере, согласимся с этим из уважения к ее личности. Мы думаем, что если бы она знала, что мать ловко и нагло опустошает чужие карманы, то, наверно, сочла бы своей обязанностью разубедить Генриха, сказав ему, чтобы он ни за какие блага в мире не надеялся на ее руку. Евгения была настолько правдива и тщеславна, что сделала бы это при всем обществе.

Бедный Генрих! Бедная мать старуха, столько вытерпевшая, пока воспитала своего сына! Но что за дело тем, жертвами которых вы делаетесь, до ваших мучений, до вашей смерти! Не замечая вас, вертятся они в вихре наслаждений. Вас заменят другие ослепленные; погибнут и они, а вихрь наслаждений будет все яростнее и никогда не прекратится! Что за дело до безумных жертв тем, цель которых – наслаждение! Для них не существует людей, личностей. Исчезнете вы – найдутся другие – новые. Они только будут смеяться над глупцами, жертвующими ради них своей честью, будущим и счастьем всей жизни. Чтобы удовлетворить их, недостаточно разворованной кассы, недостаточно графства, недостаточно титула баронессы. Им нужна корона, королевская корона, которую предсказали прелестной Евгении. Как приятно мечтать о такой блестящей будущности! Да, королевская корона! А этот Генрих, этот Беневенто, этот лорд Сунфловер, этот Карл Мальбору, этот министр Вулков и прочие поклонники Евгении – разве они могли рассчитывать на что-нибудь подобное?

Она выслушивала их комплименты, принимала подарки, награждая их улыбкой, позволяя целовать свою руку и, только в крайнем случае, награждая игрой в шахматы с глазу на глаз в маленькой ротонде.

Хитрая мать, завлекая к себе богатых, знатных посетителей, одобряла упорство дочери, называя его причудами молодости, и намекала, что причуды эти со временем улягутся и Евгения будет принадлежать тому, кто сумеет заслужить ее расположение.

Однажды вечером, когда был назначен один из праздников в доме госпожи Монтихо, ей доложили о приходе маркиза де Монтолона, давно уже не посещавшего ее. Дамам было известно, что он принадлежал к числу трех друзей дона Карлоса, игравших видную роль при испанском дворе; кроме того, графиня вспомнила, что он был не только изящным кавалером, но и обладал также большими средствами; и поэтому она приказала немедленно принять его, думая, что снова великодушная судьба посылает ей нового обожателя для ее дочери. Так как маркиз желал видеть Евгению, то графиня немедленно удалилась, ссылаясь на хлопоты по подготовке предстоящего праздника.

Евгения отчасти была поражена этим приходом и подумала, что Монтолон явился к ней по поручению Олимпио, который один только мог заслужить ее внимание и отчасти любовь. Ради него одного пожертвовала бы она всеми этими господами и согласилась бы назвать своим мужем – так велика была ее симпатия к нему! Он представлялся ее воображению как воспоминание счастливого прошлого, как замена несчастной любви ее к Нарваэсу.

Маркиз вошел в комнату и вежливо поклонился прелестной графине, которая жестом руки попросила его присесть. Клод де Монтолон был бледен и очень расстроен, он поднял свои карие глаза и пристально посмотрел на Евгению.

– Очень рада видеть вас, маркиз, – проговорила графиня мягким, приятным голосом, – но чем я обязана вашему визиту, он живо напоминает мне мою далекую родину.

– Извините, мадонна, – неожиданно перебил ее маркиз, – но я думаю, что из нас троих, не я первый напомнил вам Испанию. Позвольте мне задать вам один вопрос: не встречали ли вы несколько дней назад дона Олимпио Агуадо?

Этот внезапный вопрос сильно взволновал Евгению; но увидев, что маркиз в напряжении ждет ответа на свой вопрос, она быстро переломила себя.

– Действительно, несколько дней назад мне показалось, что я встретила дона Олимпио на одном мосту; впрочем, может быть, это был и не он – в этом громадном городе так легко ошибиться, такая масса людей, – я думаю, что ошибка возможна, маркиз!

– Вы встретили его в субботу около десяти часов вечера?

– Совершенно верно, – сказала удивленная Евгения.

– На Цельзийском мосту?

– Не помню точно! Я проезжала в экипаже!

– И вышли из него в Баттерзеаском парке, мадонна?

– Нет, не останавливаясь ни на минуту, я поехала домой.

– Это очень нескромный вопрос, мадонна, но вы извините меня, узнав причину моего посещения, – проговорил маркиз по-испански. – И вы ни одним словом не обменялись с Олимпио на мосту или в парке?

– Слова ваши меня в высшей степени удивляют. Я видела дона Олимпио только мельком, ни о каком разговоре не могло быть и речи!

– Ну, значит, дон Олимпио Агуадо погиб, потому что, приглашенный на свидание запиской, написанной вашей рукой, он до сих пор еще не вернулся!

– Свидание, записка? – повторила Евгения, делая шаг назад. – Тут произошло, господин маркиз, какое-то недоразумение! И дон Олимпио до сих пор не вернулся? Вы меня удивляете и лишаете всякой сообразительности!

Теперь удивиться настала очередь маркиза. «Неужели, – подумал он, – она притворяется?» И, поборов себя, снова обратился к ней.

– Не скрывайте, графиня, будьте откровенной – разговор идет о жизни человека! – проговорил маркиз, приближаясь к Евгении. – Я человек чести и умею уважать и хранить любую тайну! Скажите, вы писали это письмо Олимпио?

Клод достал из кармана маленькую надушенную записку, полученную Олимпио незадолго до свидания, после которого он бесследно исчез. Эту записку он передал удивленной Евгении.

– Клянусь всеми святыми, господин маркиз, что я не писала ни одного слова дону Олимпио!

– Даже этих строк, начертанных женской рукой? Евгения схватила записку и посмотрела на почерк.

– К счастью, я могу вам доказать, что это вовсе не мой почерк! Пожалуйста, господин маркиз, подойдите к этому столику и раскроите альбом, куда я записываю любимые стихи, – вот мой почерк, потрудитесь сравнить его с вашей запиской!

– Тогда я совершенно ничего не понимаю, что же случилось, мне приходится решать довольно трудную задачу.

– А мне и тем более, – проговорила Евгения, желая скрыть слова ворожеи, по совету которой она отправилась на Цельзийский мост.

– Без сомнения, это чья-нибудь мистификация, – сказал Клод. – Непонятнее всего то, что дон Олимпио с того самого вечера исчез без всякого следа.

– Значит, с ним случилось несчастье! – проговорила Евгения с живым участием. – Боже мой, ведь это ужасно!

Маркиз видел, что графиня, несмотря на все свое желание, не в силах была скрыть душевного волнения.

– Я пришел к вам, мадонна, с целью получить какие-нибудь объяснения происходящему. Теперь же я почти убежден, что несчастный мой друг стал жертвой чьей-то ненависти. Но что больше всего меня удивляет, так это странная встреча Олимпио с вами, кого он, после получения записки, надеялся увидеть на мосту.

– В самом деле, маркиз! – вскричала Евгения, сияя от радости

– Я принес вам доказательство, без которого не осмелился бы явиться к вам.

– Но я уверена, что дон Олимпио вернется; он настолько храбрый и сильный, что отразит любое нападение, – проговорила Евгения. – Какая это, однако, странная, случайная встреча. Она думала, что письмо, полученное доном, передано было ему ворожеей, но только как могла знать колдунья, что они были знакомы с Олимпио?

– Предположения мои оправдывает то обстоятельство, что слуга Олимпио был тоже жертвой ненависти одной особы, преследующей его за то, что тот открыл убежище дочери смотрителя дворца.

– Разве Долорес тоже в Лондоне?

– Да, и, вероятно, недалеко от вас.

– Ну так советую вам, господин маркиз, – проговорила Евгения с плохо скрытой насмешкой. – Советую вам там и разыскивать дона Олимпио. Без сомнения, он находится у молодой сеньориты, которая однажды хвасталась мне его любовью.

– Не может быть, мадонна, так как до получения этой записки Олимпио не было известно, где именно скрывается Долорес.

– О, не беспокойтесь! Он без вашего ведома и совершенно другими путями напал на ее след и теперь вместе с ней наслаждается! Говорят, что любовь слепа, на деле же часто выходит иначе! Дон Олимпио, встретившись со мной на Цельзийском мосту, вероятно, отправлялся к молодой сеньорите! Но это нисколько не удивляет меня – в жизни случаются и не такие вещи!

Выслушав речь экзальтированной графини, Клод де Монтолон слегка усмехнулся, он почувствовал, что здесь замешана зависть и ревность – графиня до сих пор любила Олимпио.

– Зачем, не имея доказательств, вы допускаете скорее худшее, чем лучшее, мадонна? Я бы на вашем месте предполагал обратное.

– Извините, господин маркиз, но если придерживаться вашей теории относительно мужчин, то уж очень часто приходится разочаровываться, – смеясь, проговорила Евгения.

– Очень сожалею о тех, над кем вы производили эти опыты.

– И я тоже сожалею! Но докажите мне, что я не права и ошибаюсь!

– Это не совсем легко будет сделать, мадонна, так как у меня под рукой нет примера!

– Стало быть, вы предполагаете, что ваш задушевный друг скорее послужит доказательством моей теории, чем вашей?

– Олимпио честный человек. И если в его сердце постоянная борьба, то он нисколько не виноват в этом. Он любит Долорес и будет принадлежать ей, хотя в то же самое время он готов пожертвовать своей жизнью ради вас – если только вы пожелаете. Что делать, сознаюсь, но это правда!

– Время докажет это! Ну а вы, господин маркиз?

– Про себя скажу то же самое. Доверьте мне какое-нибудь дело, и вы убедитесь в моей преданности.

– Слова ваши меня удивляют и трогают, хотя в настоящее время я не могу дать вам возможности доказать мне их на деле.

– Будущее докажет это, мадонна! Но прежде всего мне необходимо разыскать Олимпио.

– Едва ли удастся это вам сегодня вечером! От имени моей матери, графини, приглашаю вас на сегодняшний праздник, – проговорила Евгения, на которую обещания маркиза произвели очень приятное впечатление; внутренний голос подсказал ей, что, может быть, помощь и дружба этих друзей будут ей впоследствии необходимы. – Прежде всего, – продолжала она, – ловлю вас на слове – пожертвовать ради меня кровью и имуществом, если я этого потребую! Это очень смелое требование, но обещание еще смелее!

– Я обещаю вам это, мадонна!

– И принимаете мое приглашение, господин маркиз?

– Да, пусть это будет первым доказательством моей преданности. От души сожалею, что Филиппо и Олимпио не могут разделить его со мной.

– Итак, отправимся в зал! Там уже собрались, вероятно, некоторые из приглашенных гостей, так как этот разговор, для меня чрезвычайно важный, задержал нас довольно долго! Вашу руку, господин маркиз!

Клод де Монтолон тотчас выполнил требование Евгении, которая, проходя мимо зеркала, должна была сознаться, что он очень стройный и красивый кавалер и что они вместе составляют превосходную пару.

Графиня была несколько удивлена, увидев свою дочь, царицу бала, под руку с маркизом, но, благодаря умению маскировать свои чувства, она ничем не показала своего удивления, любезно раскланялась с представленным ей Клодом де Монтолоном и поздравила его с приездом в Англию.

Роскошный зал госпожи Монтихо разделялся на три части: сначала входили в приемную, затем в столовую и, наконец, в гостиную, где стоял роскошный рояль, игрой на котором Евгения изредка забавляла слушателей. Кроме того, в комнате было множество игорных столов, за которыми обычно после ужина восседали мужчины. Была еще одна маленькая, круглая комната, отделенная тяжелой портьерой от столовой и известная под названием «шахматной комнаты». На мягком диване, стоявшем под висевшей на стене роскошной картиной, могли поместиться только двое. Стол с шахматной доской, мраморный камин и два стула – больше ничего в этой уютной комнате не было; да ничего больше и не нужно было! Ковер, красивая лампа с матовым абажуром, бросавшим таинственный полусвет на окружающие предметы – все это влекло сюда тех, кто желал отдохнуть от шума и провести несколько часов наедине. Шахматная игра служила только предлогом, чтобы скрывать интимные сцены, разыгрывавшиеся за этой портьерой.

Когда Евгения и маркиз вошли в зал, там уже находились Карл Мальбору, Генрих и министр Вулков; через несколько минут все комнаты наполнились важными и изящно одетыми гостями. Позже всех и, не обратив на себя внимания присутствующих, приехал лорд Сунфловер с принцем Наполеоном, которого он ввел и представил. Оглушенные шумом и занятые разговорами, гости, казалось, не особенно интересовались принцем, который, со своей стороны, преимущественно разговаривал с графиней и министром Вулковым. Многие важные сановники Англии приезжали сюда, чтобы отдохнуть и насладиться красотой, которой обладала графиня Евгения.

Удалившись в угол, Клод де Монтолон издали внимательно стал наблюдать за всем обществом. Не вмешиваясь в разговоры, он решил посвятить этот вечер наблюдениям, чтобы составить себе представление о круге, в котором вращалась Евгения. Ему это удалось как Нельзя лучше. После роскошного ужина он случайно подслушал разговор между дочерью и матерью; разговор этот был немногословен, но произвел на него тягостное впечатление.

– Любезная Евгения, – прошептала графиня, когда все гости занялись посторонними разговорами, – у меня к тебе есть небольшая просьба.

Остальные гости, занятые болтовней, не обратили внимания на это краткое обращение, один только Клод услышал его.

– Что желает дорогая моя мать? – тихо спросила Евгения, приближаясь к графине.

– Добрый сеньор Генрих, – проговорила хитрая госпожа Монтихо по-испански, чтобы никто не понял ее, так как немногие были знакомы с этим языком, – только что оказал мне новую услугу! Он необыкновенно любезный кавалер, несмотря на то, что мещанского происхождения.

– Я знаю, что ты предпочитаешь его всем другим! Но скажи, пожалуйста, что случилось с этим Генрихом? – спросила Евгения.

– Он жалуется на твою холодность!

– Это очень странно, дорогая моя! Не могу же я оказывать ему больше внимания, чем другим гостям. Мне кажется, что я со всеми одинакова!

– Совершенно верно, любезная Евгения, ты умна и искусна! Но мне бы очень хотелось, чтобы сегодня вечером ты сыграла с Генрихом партию в шахматы. Он убедительно меня просил об этом. Не знаю, что он именно желает сообщить тебе, но, во всяком случае, вероятно, что-нибудь очень важное, и мне бы не хотелось отказывать ему в этой ничтожной просьбе.

– Ты же знаешь, что я свято выполняю все твои пожелания, – успокоила Евгения мать, – и согласна сыграть с Генрихом партию в шахматы.

Графиня быстро пожала руку дочери и, поговорив недолго с Вулковым, сделала многозначительный знак рукой Генриху, который с напряженным вниманием издалека следил за разговором дочери с матерью. Поболтав немного с лордом Сунфловер, Евгения в сопровождении всего общества двинулась в столовую, В то время как она разыгрывала на рояле какое-то сочинение Карла Мольбору, слуги расставляли столы. Графиня руководила всеми с достойной удивления предусмотрительностью.

Звуки музыки смолкли; Генрих повел Евгению в столовую, откуда, не замеченные гостями, они пробрались в шахматную комнату.

Клод де Монтолон наблюдал за всем; он увидел, что большинство знатных гостей, не довольствуясь вистом и преферансом, яростно принялись за азартные игры. Громадные суммы денег вынимались из бумажников и тут же проигрывались; некоторые искатели приключений, конечно, игроки по профессии, держали банк; и маркиз издали заметил, что они играли фальшиво. Сначала он не поверил своим глазам, но при более пристальном наблюдении ему стало страшно, и мороз побежал по коже: было очевидно, что не только красота Евгении, как магнит, притягивала сюда посетителей, но что хитрые сети, расставленные графиней, ловили богачей Лондона. Под этими балами и вечерами скрывался вертеп азартной и фальшивой игры.

Со всех сторон стекались к столам многочисленные гости; лакеи разносили вина, золото переходило из рук в руки, целые состояния здесь проигрывались.

– Ужасно, – бормотал Клод, намереваясь незаметно ускользнуть из зала, – какое странное и разнородное общество собирается в этом зале! Необходимо спасти Евгению от этой публики! Я дал слово, и во что бы то ни стало вырву ее из этого круга! Олимпио и Филиппо не откажутся, конечно, помочь мне в этом.

Никем не замеченный, он оставил дом графини и отправился на свою квартиру, которая находилась на улице Ватерлоо. Он ничего не узнал об Олимпио и не ведал о страшной судьбе Филиппо, погибшего так бесславно на груди своей коварной любовницы, отомстившей ему за поруганную честь.