Текст книги "Евгения, или Тайны французского двора. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 44 страниц)

– Возложите строгое взыскание на этого чужого монаха, – проговорил аббат, – он это заслужил.

– Вы не меньше его! Завтра вечером кавалеристы дона Карлоса прибудут на ту сторону гор у Валлоны близ Дуэро, чтобы получить от вас двадцать бочек лучшей мальвазии! Слышите, господин граф, самой лучшей, и поэтому не забудьте сегодня приказать вынести нужное число бочек из вашего погреба.

– Двадцать бочек, – воскликнул аббат, всплеснув руками, – не думаю, чтобы у меня нашлось такое огромное количество! Двадцать бочек! Милостивые государи, умерьте свои запросы! Каким же образом мы успеем доставить эти огромные тяжелые бочки до Валлоны в такое короткое время?

– Ну, это уже ваше дело, господин аббат! Завтра вечером кавалеристы дона Карлоса приедут за вином. Они доставят с собой телеги для перевозки бочек. Да, и притом учтите, что вино должно быть доставлено не кем иным, а вашими же монахами.

– Покоряюсь власти, – ответил аббат с явным выражением отчаяния на лице.

– Вы легко отделались, господин граф, но потрудитесь поторопиться, мы желаем видеть, как вы отправитесь с генералом, – проговорил Олимпио.

Обратившись к сопровождающим его монахам, аббат отдал несколько приказов и затем направился к своему роскошному дому. Некоторое время спустя из монастыря вышли двенадцать монахов, из которых четверо несли носилки для раненого генерала, чтобы спуститься с ним таким образом с гор. Нарваэс был бледен, как мертвец. Олимпио же уверял, что рана не смертельна.

Оба пленных солдата остались в монастыре. Филиппо приказал им отнести убитых на кладбище, находившееся позади аббатства, и похоронить их.

Отдав необходимые приказы насчет доставки вина в назначенное место, аббат подошел к толпе, собравшейся вокруг носилок его двоюродного брата, еще раз горячо помолился, а затем отправился вместе с раненым и монахами в далекий путь. Олимпио остался доволен тем, что богатому и знатному господину в наказание пришлось спуститься до подножия гор пешком.

– Когда вы будете при дворе, кланяйтесь от меня прекрасной графине Евгении Монтихо, – закричал он вслед аббату, – и скажите ей, что она увидит нас раньше, чем думает.

– Какой ты шутник! – смеясь, заметил маркиз.

– Нет, Клод, в этом случае я вовсе не шучу, так как я не имею никакого желания провести веселое время карнавала в Кастилии или Наварре, я думаю отправиться в Мадрид.

– Гм… а твоя Долорес, прекрасная дочь смотрителя замка? – тихо проговорил маркиз с некоторым укором.

Олимпио призадумался.

– Я увижу тогда и Долорес! С масками на лице мы совершенно безопасно можем разгуливать по Мадриду – ах, черт возьми, Клод, прекрасна наша военная жизнь.

XVIII. ХИЖИНА КОРТИНО

Олимпио и не подозревал, что Долорес из-за него была вынуждена оставить Мадрид и что ей предстояло еще много тяжелых ударов судьбы.

Убежище, которое отец и дочь нашли у герцога Медина, не замедлило предстать им в истинном свете. Какой радостной была встреча со старым товарищем, как заманчиво было предложение герцога – такое же грустное и ужасное время настало для отца и дочери некоторое время спустя после прибытия их на новое место.

Управляющий, которого смотритель замка Медина называл правой рукой герцога, не внушал к себе доверия, уже одна наружность его возбуждала что-то отталкивающее, неприятное. Его блестящие, проницательные глаза, рыжие волосы, жесткая рыжеватая борода и выходка его в первый же день их приезда у образа Богоматери возбудили в Долорес отвращение к Эндемо, хотя старый Мануил Кортино часто старался убедить дочь не судить о людях по первому впечатлению.

Хижина сельского старосты Медина, находившаяся в центре селения, казалась немного выше остальных хижин работников, и сад был намного обширнее.

Несмотря на то, что герцог был хозяином этого селения, Эндемо, его управляющий, распоряжался всем по своему усмотрению и успел внушить к себе страх и ненависть. Рассказывают, что он, выведенный из терпения постоянными ссорами, происходившими между прежним старостой и смотрителем замка Оливенко, убил старосту. Рассказывают, что это дело замяли и скрыли, так как герцог не мог жить без Эндемо. Говорят, однако, что после этого необдуманного поступка в замке произошла бурная сцена между герцогом и управляющим и будто Диего, камердинер герцога, слышал, как Эндемо в ответ на замечания герцога возразил тем, что он, как и сам герцог, из рода Медина.

Диего, находившийся в связи с молодой поселянкой, как-то открыл ей эту тайну, которую она свято обещала хранить, но вечером, сидя со своими подругами, она под большим секретом рассказала им эту интересную историю. Таким образом все стало известно поселению и переходило из хижины в хижину, разумеется, со всевозможными домыслами, пока наконец жители не сделали заключение, что Эндемо побочный брат герцога Родриго Медина.

Это заключение считали более вероятным, потому что, все долго искали причину, почему герцог предоставил всю власть своему управляющему, никогда с ним не спорил и не возражал ему и даже, как заметили некоторые, он его побаивался. Теперь положение дел казалось вполне ясным. Эндемо, воспользовавшись правом родства, взял власть в свои руки и прекословил даже воле герцога.

В замке и не подозревали о том, что эта тайна была известна всему селению; даже Оливенко, смотритель замка, по-видимому, не верил в правдивость слуха, называл его ложным и даже сердился, если о нем упоминали в его присутствии.

Кортино же вскоре заметил, что Оливенко были известны все обстоятельства прошлого и тайны герцогского замка. Но смотритель был верным и преданным слугой и свято хранил секреты своего повелителя.

После темной истории с прежним старостой Эндемо стал еще угрюмее и суровее; он еще больше притеснял работников, сделав их рабами своей воли; он не терпел возражений, хотя его приказания часто невозможно было выполнить.

Между тем как герцог мало заботился об управлении своими обширными владениями, а предавался веселью, ездил на охоту и наслаждался в обществе прекрасных донн, Эндемо усердно порабощал своей властью работников, их жен и дочерей. Поэтому на его жизнь часто делались покушения, хотя всем было известно, что управляющий никогда не выходил из дома без оружия. Еще незадолго до приезда Кортино в Эндемо кто-то выстрелил из-за куста, когда тот ехал по лесу, но пуля пролетела над головой.

Это еще больше ожесточило Эндемо. Он о случившемся никому не сказал, а стал жестоко притеснять двух работников, на которых пало его подозрение, заставив их день и ночь обкапывать пруд, при этом высчитывал часть из скудного вознаграждения за труд и беспощадно наказывал подозреваемых за малейший промах.

Жестокость Эндемо поразила честного, добродушного Мануила Кортино, не умевшего равнодушно выслушивать жалобы и вздохи притесненных работников, и он решился ревностно покровительствовать им. Но старый Кортино еще очень плохо знал управляющего.

– Полноте, друзья, – говорил он им, – не теряйте надежды! Будьте мужественными! Герцог благородный, добрый человек, я это испытал на себе! Он не допустит такого с вами обращения долго!

– Но слово управляющего значит здесь больше воли самого герцога, – возражали ему на это работники, – перестаньте об этом и думать, староста, если не желаете, чтобы вас постигла участь вашего предшественника!

– Успокойтесь, друзья! Ступайте мирно на работу и приходите ко мне, если с вами что-нибудь случится. Я обещаю просить за вас до тех пор, пока дело не дойдет до самого герцога!

Слова Кортино благоприятно подействовали на работников, и они вернулись к своим обязанностям.

Эндемо, как-то раз проезжая мимо пруда, у которого работали те два ненавистных ему поселенца, остановил лошадь и, осмотрев произведенную ими за последние дни работу, приказал засыпать с трудом вырытый ими ров, оказавшийся будто бы ненужным, причем упрекнул их в лени, пригрозил наказать по своему усмотрению. На беду, в это время тут появился Кортино.

– Позвольте, сеньор Эндемо, – вмешался он в разговор, – вы своими вечными порицаниями ставите работников в неловкое положение. Я слышал сам, как вы три дня тому назад приказали им копать именно в этом месте. Они в точности выполнили ваш приказ, а теперь вы же их за это ругаете.

– Как, это новый староста! – воскликнул Эндемо, презрительно посмотрев на старого Кортино. – Как ты смеешь поднимать голос против меня, негодяй! Что я приказываю, то должно беспрекословно выполняться!

– Прекрасно, сеньор, в этом никто не сомневается! Но вы не должны каждый день отдавать новые приказы! Вы приказали копать именно в этих местах!

– Ты лжешь, старый негодяй. Вот еще выскочка! Не думаешь ли ты, что имеешь здесь большое влияние, потому что у тебя дочь красавица?

– Извините, сеньор Эндемо, дочь моя вовсе не имеет отношения к этому делу, – коротко и серьезно ответил Кортино.

Рыжий Эндемо побледнел от злости.

– Погоди же, я проучу тебя вместе с дочерью! Ты не первый, кого мне удалось подчинить себе беспрекословно.

– Вам не удастся меня переделать, сеньор Эндемо, и я всегда буду стоять за правду, хоть вам это и не нравится! Я абсолютно вас не боюсь! Вы точно так же, как и я, служите герцогу Медина!

– Ого, негодяй! Этим ты хочешь отделаться от меня! Ну подожди, ты еще меня узнаешь! – воскликнул управляющий, понизив голос. – Я отомщу и тебе, и твоей гордой дочери, которая осмелилась указать мне сегодня на дверь.

– Вероятно, Долорес имела на то полное право, сеньор Эндемо! Она всегда ласкова, добра и любезна с каждым человеком!

– Ну, об это еще поговорим когда-нибудь, староста, – проговорил управляющий. – Итак, знай же, что только мое слово имеет здесь значение! Если же я еще раз услышу от вас жалобу на мои распоряжения, то вам несдобровать! С этими словами он пришпорил лошадь и ускакал в поле.

Старый Кортино с грустью покачал головой.

– Ну вот, вы и убедились сами, староста, – заметили ему на это бедные работники.

Но Кортино еще утешал их надеждой положить конец жестокости и несправедливости Эндемо.

– Управляющий меня сегодня озадачил, друзья, – спокойно сказал он, – кто знает, может быть, какое-нибудь обстоятельство вывело его из равновесия! Он до того занят делами по управлению владениями герцога, что не следует обращать внимание на каждое слово, сказанное им в сердцах! Ступайте же и выполняйте в точности его распоряжения. Но чтобы вы при вашей бедности не терпели нужды из-за вычетов из вашего жалования, я поделюсь с вами скудным вознаграждением, получаемым мною еженедельно, и дело будет улажено!

– Клянусь именем Пресвятой Девы, вы добрый человек, староста, – в один голос воскликнули работники, – но от ваших денег мы отказываемся!

– Ты, Лоренсо, имеешь восьмерых детей, а у тебя, Фернандо, больная жена – вам деньги нужнее, чем мне.

– Да благословит Господь вашу дочь Долорес, – воскликнул Фернандо, – она каждый день приносит моей жене часть своего обеда.

– Это хороший поступок с ее стороны, я об этом и не знал! Так послушайтесь моего совета и выполняйте вашу работу.

– Мы охотно выполним ее ради вас и вашей Долорес, – заверил Лоренсо, с лица которого все еще не исчезло мрачное, суровое выражение, – да сохранит вас Господь, староста!

Видя, что работники снова вернулись к прерванной работе, Кортино направился к своему дому. Он считал своей обязанностью утешать всех угнетенных – но тайком тяжело вздыхал.

– Поселяне правы, Эндемо злой человек, – пробормотал старик про себя, – как проницательно он смотрит человеку в лицо! Спаси, Господи, чтобы и я когда-нибудь не вышел из себя! Но мне кажется, что я могу совершенно равнодушно вынести его вспышки. – И, занятый этой мыслью, добродушный староста дошел до своей хижины.

Долорес уже успела украсить цветами маленькие окна и всеми силами заботилась о том, чтобы отец полюбил свой новый дом. Некогда запущенный садик ожил, дорожки были тщательно подметены, и небольшие скамейки могли служить местом отдыха в тени пышных деревьев.

Старый Мануил Кортино от души радовался, увидев такой сердечный уход за ним горячо любимой им дочери, и, когда невдалеке показался дом, лицо его просияло улыбкой от удовольствия, а сцена с управляющим совсем исчезла из его памяти; он весело переступил через порог своей хижины, которая внутри поражала аккуратностью и чистотой, несмотря на весьма бедную обстановку.

Долорес стояла в передней за плитой и готовила для себя и отца простой обед, часть которого она отдавала бедным поселянам. На ней было одето темное короткое платье, из-под которого виднелись прекрасные маленькие ножки, обутые в простенькие башмачки; белый передник обрисовывал ее чудный стан; с головы спускалась кокетливо приколотая шаль – эта необходимая принадлежность туалета каждой испанки. Девушка была погружена в такое глубокое раздумье, что не обратила внимания на вошедшего в хижину отца.

Старый Кортино с первого взгляда заметил, что лицо ее было бледнее обычного и что какая-то забота тревожила сердце любимой дочери, но он приписывал эту грусть ее горячей любви к Олимпио, о котором она давно не получала известий. Мануил Кортино никогда не упоминал о нем в присутствии дочери, так как опытный старик предчувствовал, что непостоянный Олимпио совершенно забыл о Долорес, тогда как она любила его так же горячо, как в то время, когда расставалась с ним. Поэтому добродушный старик никогда не спрашивал дочь о причине ее тайной грусти – он не находил для нее утешения, ибо не в состоянии был с ней говорить против своих убеждений.

– Фернандо просил передать тебе искреннюю благодарность, Долорес, – проговорил он наконец, – ты сделала доброе дело!

– О, об этом не стоит и упоминать, я выполнила только свой долг, – краснея, ответила девушка, подходя к отцу и протягивая ему руку. – Бедная Жанна! Если бы только можно было пригласить доктора! Здоровье ее совсем не улучшается!

Мануил Кортино с Долорес вошли через маленькую, низкую дверь в комнату. Простые плетеные стулья, большой старый стол, образ, висевший в углу – все это ласкало взор входящего в хижину старосты.

По полкам была расставлена посуда, над столом висело деревянное распятие, а окно украшал густой, вьющийся плющ. У стены притулилась бедная, но опрятная постель старого Кортино. Долорес отгородила себе маленький уголок, где помещалась ее постель и старый, полуразвалившийся стул. Вот вся мебель, которая находилась в хижине и которая даже не считалась собственностью старосты, а за которую он должен был платить понемногу из своего скудного жалованья.

И тем не менее старик привык к своему новому жилищу. Долорес не думала, что он так быстро забудет замок и свою удобную, богатую квартиру и свыкнется со своим новым убогим домиком.

Долорес не хотела огорчать своего бедного отца и поэтому не сказала ему ни слова о том, что произошло в его отсутствие и что вызвало бледность на ее прекрасном лице – дочь знала его слишком хорошо. Стоило ей только заикнуться о том, что произошло, чтобы старый Кортино сразу же разлюбил свою новую родину.

Они молча вошли в комнату. Долорес, быстро накрыв стол, подала отцу обед. Тот, проголодавшись после ходьбы, ел с довольно хорошим аппетитом, Долорес же рассеянно смотрела вдаль.

– Ого, – смеясь, заметил старик, – ты, вероятно, так много пробовала, когда готовила, что уже и наелась досыта!

– Я потом, может быть, поем, не сердись на меня, – успокоила Долорес, опустив глаза.

– Или ты думаешь о детях Лоренсо? Ты совершаешь поистине доброе дело, честь и слава тебе за все, но, друг мой, не следует совершенно забывать о себе.

– Не слышал ли ты каких-нибудь новостей в замке? – спросила девушка.

– Да, я совсем забыл тебе рассказать. Оливенко заглянул в газеты, прежде чем отнес их к герцогу, – он поджидал меня уже у ворот, чтобы сообщить радостную весть. Карлисты опять потерпели поражение и оттеснены до Пиренеи. Говорят, битва была жестокая, кровопролитная.

– О Матерь Божия! Олимпио принимал в ней участие, о нем нет никаких известий!

– Оливенко полагает, что скоро войне будет конец! Однако она была продолжительной и опустошила уже множество провинций!

– А сколько несчастных ранено и убито! – прибавила Долорес со слезами на глазах.

– Лучше бы скорее заключить мир, так как дону Карлосу не поможет война! Я уже наперед знал, что победа будет за королевскими войсками, хотя среди карлистов и найдется множество храбрых воинов! Если бы дон Олимпио и друзья его перешли в королевское войско, они бы быстро дослужились до генеральского чина!

– Ах, да, это было бы хорошо, – согласилась Долорес, но после небольшого раздумья прибавила, понизив голос: – Если он будет таким важным господином, то совсем забудет меня, – но нет! Олимпио такой добрый и верный, внутренний голос говорит мне, что он любит меня по-прежнему!

Старый Кортино с сожалением посмотрел на дочь, лицо которой сияло счастьем при воспоминании о горячо любимом ею человеке, но не возражал ей.

– Ты никогда не вспоминаешь о нам, отец, – прошептала Долорес с легким упреком в голосе.

– Уповай на Бога, и все решится в твою пользу, – ответил старик, подойдя к окну, так как на дворе послышался какой-то шум.

– Но что это? – вдруг воскликнул он. – Сюда бежит дочь бедной поселянки.

– Лусита? – с удивлением спросила Долорес, бросаясь к окну.

– Ее босые ноги едва касаются земли, волосы растрепались, она протягивает руки, как будто ищет защиты от преследователей.

– О Боже, бедная девушка, лицо ее выражает отчаяние, глаза полны слез. Что с ней случилось? – воскликнула Долорес, бросаясь из комнаты в переднюю.

– Что с ней? Она утомлена, крупные капли пота блестят на лице, – пробормотал старик с невыразимой тревогой, идя вслед за дочерью.

– Лусита, что с тобой случилось? – воскликнула Долорес. – Не умерла ли твоя бедная мать?

– Нет, нет, но спрячьте меня, ради Бога, спрячьте, он преследует меня по пятам! – еле слышно произнесла пятнадцатилетняя девушка, едва держась на ногах от усталости.

– Пресвятая Матерь Божья, кто же преследует тебя? – спросила Долорес с глубоким участием, так как всегда чувствовала искреннюю привязанность к дочери слепой вдовы.

– Эндемо, управляющий, – с трудом выговорила Лусита, – скорее, спрячьте меня, он называет меня воровкой и говорит, что я украла золотой обруч, украшавший голову его лошади, который та скорее всего потеряла дорогой. Клянусь честью, у меня нет его обруча!

– О Боже, я верю тебе, бедная Лусита, – воскликнула Долорес, тронутая горем бедной девушки.

– Он мне не верит, несмотря на все клятвы, этот Эндемо ничему не верит! Он преследует меня, еще минута – и он прискачет сюда.

– Не бойся, Лусита, он не тронет тебя, – твердым голосом произнес старый Кортино, обращаясь к плачущей девушке, – я возьму тебя под свою защиту.

– Не делайте этого, умоляю вас, он так взбешен, таким я его еще никогда не видела, спрячьте меня лучше, но скорее, а то мы все погибли.

– Ну, до этого дело не дойдет, – спокойно произнес Кортино, – я тут староста, и моя хижина станет убежищем для тебя! Пусть Эндемо только придет сюда… Лусита, ты поклялась, что невиновна в этом деле, твоя совесть чиста, стало быть, нам нечего бояться.

– Сжальтесь, почтенный Кортино, вы не знаете его, спрячьте меня, умоляю вас!

– Пойдем, Лусита, – проговорила Долорес и повела бедную, дрожавшую от волнения девушку мимо хижины в маленький тенистый сад, – вот тут за домом, в кустах, ты можешь находиться в безопасности. Все остальное предоставь нам, управляющий не причинит тебе никакого зла! Но как ты дрожишь, бедная Лусита! Я боюсь за твою мать. Она, вероятно, очень беспокоится о тебе! Заберись в кусты и сиди спокойно!

Как только обе девушки успели скрыться за хижиной, на дороге, ведшей прямо к хижине Кортино, показался Эндемо, скакавший на лошади во весь опор. Глаза его сверкали неестественным огнем, и он с яростью погонял взмыленную лошадь.

– Святой Бенито, – воскликнул староста, стоявший в дверях своей хижины, – он мчится, как будто спасается от преследования злого демона! Из-за золотого украшения он готов загнать лошадь!

– Эй, – крикнул Эндемо, подскакав к хижине старосты, – где эта змея? Сюда бежала воровка! Где Лусита, дочь слепой поселянки, эта негодная тварь?

– Успокойтесь сперва, сеньор Эндемо, зачем вам нужна эта девушка?

Управляющий соскочил с лошади, между тем как Долорес, выйдя из сада, подошла к дверям своей хижины.

– Где воровка? Она украла золотой обруч моей лошади.

– Извините, сеньор Эндемо, дочь слепой даже не видела вашего обруча, – твердо и спокойно возразил старый Кортино.

– Почему же вы говорите с такой уверенностью? Я говорю вам, что обруч у нее!

– Лусита невиновна в краже, сеньор, она свято клялась, что не находила обруча и даже никогда его не видела.

– Вы же сами выдаете себя! Вы, значит, видели ее, вы прячете ее у себя! Но, клянусь честью, я не допущу, чтобы вы так безнаказанно покровительствовали проклятым поселенцам, – закричал управляющий.

– Вы очень взволнованы, сеньор Эндемо, если бы я действительно укрывал у себя бедную Луситу, я ни в коем случае не решился бы ее выдать!

– Как, вы смеете мне возражать, негодный человек? Ваш предшественник поплатился за подобную дерзость жизнью, вас же я проучу кнутом, если вы посмеете еще раз мне противоречить! Выдайте мне воровку или вы узнаете меня!

– Лусита не воровка, сеньор, – произнесла Долорес, став между управляющим и отцом, – я же подозреваю вас в том, что вы преследуете бедную девушку, как осмелились преследовать и меня!

– Что ты говоришь, Долорес? – с удивлением спросил старый Кортино.

– Я хотела скрыть этот случай, отец, но теперь должна рассказать тебе, что этот сеньор Эндемо в твое отсутствие был здесь в хижине! Я подозреваю, что он желает выместить на Лусите потерю золотого обруча своей лошади именно потому, что бедная Лусита скорее пожертвует своей жизнью, чем отдастся этому негодяю!

Управляющий побледнел от злости, губы его дрожали, руки сжались в кулаки.

– Негодная, – закричал он, – как ты смеешь говорить такое! Но я в настоящую минуту имею дело не с тобой, а с этим старым злодеем, который осмеливается мне возражать! Ты укрываешь воровку в своем доме! Выдай ее или ты пожалеешь!

– Я не боюсь вас, сеньор Эндемо, – с невозмутимым спокойствием возразил старый Кортино, входя в переднюю комнату своей хижины, вокруг которой уже собрались поселяне, вдруг сбежавшиеся со всех сторон.

– Я требую от тебя выдачи воровки, проклятый старик, – закричал Эндемо, войдя в хижину вслед за старостой, – или, клянусь честью, ты и твоя гордая дочь дорого поплатитесь за это!

– Придите в себя, сеньор, и освободите мою хижину. Я бы ни за что не осмелился обойтись с вами так резко, но так как дочь сказала, что вы пользуетесь моим отсутствием для нежелательных посещений, то я должен попросить вас никогда не переступать больше через порог моего дома. Долорес добрая, честная девушка, а Лусита не брала обруча вашей лошади! Этого достаточно! Опомнитесь, сеньор Эндемо, вам здесь искать нечего!

– Как, негодяй, ты осмеливаешься указывать мне на дверь! Вот тебе ответ на твои дерзкие слова! Ты такой же раб, как и все другие, и горе тебе, если ты вздумаешь делать мне замечания!

При этих словах управляющий поднял хлыст и замахнулся им на Мануила Кортино; исполненный негодования и бешенства, Эндемо ударил им по лицу сельского старосту, который в ужасе закричал и закрыл глаза руками. Долорес громко вскрикнула и бросилась к отцу, а дьявольски улыбающийся Эндемо, не теряя ни минуты, поспешил в другую комнату, чтобы найти Луситу.

В эту минуту при виде бедного, оскорбленного старика добродушной, кроткой Долорес овладела непреодолимая жажда мести. Гордо выпрямившись, поспешила она к комнате, где находился Эндемо, и прежде чем тот успел выйти из нее, быстро закрыла дверь на задвижку. Управляющий был заключен в темной комнате, в которую воздух и свет проходили только через маленькое отверстие в двери.

– Идите сюда, добрые люди, – позвала взволнованная Долорес, – сюда, сюда, вы, бедные, преследуемые труженики, взгляните на животное в клетке! Посмотрите через это отверстие! Это проклятие герцогства Медина! Соблазнитель ваших жен и детей, убийца старосты, обидчик моего отца, который, вон посмотрите, корчится от боли!

Долорес была ужасно возбуждена, она не прогнозировала последствий происходящего, а следовала в эту минуту только влечению своего возмущенного сердца. Поселяне, презрительно улыбаясь и выкрикивая ругательства, заглядывали через отверстие двери в комнату, где был заключен Эндемо, бледный от негодования и бессилия. Он, дрожа всем телом, клялся страшно отомстить Долорес, которая сделала его предметом насмешек и презрения народа.

Лусита тоже вошла в хижину. Старик Кортино тем временем настолько собрался с силами, что удержал поселян от нападения, которое стоило бы управляющему жизни. Но напрасно старый Кортино помешал толпе исполнить приговор над жалким Эндемо, это обернулось против него и Долорес!

Взбешенный управляющий, употребивший все усилия, чтобы выломать дверь и выйти из заточения, вероятно, не думал при этом о каких-либо предосторожностях и намерениях относительно Луситы, так как вдруг из его кармана выпал золотой обруч, из-за которого он преследовал дочь бедной слепой поселянки.

– Вон, – закричали поселяне, – он сам вор! Вон золотой обруч! Смерть обманщику! Долой злодея!

Долорес и Кортино не могли больше удерживать раздраженной толпы, которая выломала дверь и бросилась на свирепо защищавшегося управляющего; долго сдерживаемая ненависть поселян достигла высшей степени. И только благодаря своему влиянию удалось старосте вырвать обессиленного управляющего из рук взбешенных поселян и при помощи дочери отвести его в замок.

– Горе вам! – шептал по дороге избитый Эндемо.