Текст книги "На грани отчаяния"

Автор книги: Генрих Сечкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

– Пацан, за что загребли? – спросил меня парень лет двадцати.

– За кражу! – гордо поднял я нос.

– Свой человек! – удовлетворительно произнес он. – Ну-ка, мужичок, переместись-ка на пол, – предложил он соседу. – Уступи место пацану!

– Ты откуда? – поинтересовался парень.

– С Трехпрудного, – ответил я.

– Как кличут-то?

– Сека.

– А меня – Михай! Слыхал когда-нибудь?

– Нет, не слыхал.

– Ну ничего, услышишь. А кого еще знаешь с Трехпрудного из взрослых?

– Маму, бабушку…

– Ха-ха-ха! – закатился Михай. – Ну ты и юморист, Сека! С мамой и бабушкой по делу пойдешь? Да?

Я обиженно надул губы. И чего он ко мне привязался? У меня такие проблемы. Может, в тюрьму посадят. Мама этого не переживет. А этот дурацкий Михай – хохочет.

– Не бойся, Сека, никто тебя не посадит, – словно прочитав мои мысли, сказал Михай. – Сейчас позвонят твоему участковому, чтобы зашел к родителям и сообщил, что ты паришься здесь. Придут твои мама с бабушкой и заберут тебя домой. Вот и все твои приключения. Ты чего украл-то?

– Ведра.

– Ха-ха-ха! – снова чуть не лопнул со смеху Михай. – Зачем они тебе понадобились? По воду ходить? Так ты ведро с водой не поднимешь!

– Продавать.

– А ты шустрый малый, – заметил Михай. – Слушай, у меня к тебе дело. Я тут прочно устроился. Наверно, скоро повезут в Таганку. А тебя сегодня наверняка шуганут отсюда. Ты Оружейный переулок знаешь? В Каретном ряду!

– Знаю, конечно.

– Найдешь там дом сорок один. Рядом с кинотеатром «Экран жизни». Зайдешь во двор. Угловой подъезд. На втором этаже только одна квартира. Спросишь Леву. Кликуха – Пассажир. Скажешь – нашего приятеля Лося взяли мусора. Он колется. Пусть Пассажир сваливает, пока не поздно. Все понял?

– Все.

– Ну и отлично! Таганка, все ночи полные огня, Таганка, зачем сгубила ты меня! – с удовольствием затянул в полную силу легких Михай.

– Заткнись! – раздался сердитый оклик из дежурки.

Вечером за мной приехала мама. Меня привели в детскую комнату, и женщина-инспектор долго распекала маму за ее неумение воспитывать детей. Мама плакала и обещала, что этого больше никогда не будет. На прощание инспекторша сказала, что теперь я состою на учете в милиции и в случае еще одного привода запросто могу загреметь в детский приемник и в колонию. Но я уже понимал: мама ничего со мной поделать больше не сможет. Слишком глубоко въехал я в эту пропасть, и выбраться из нее мне вряд ли удастся.

На следующий день, выполняя поручение Михая, я познакомился с Левой Пассажиром. Несмотря на то что он был вдвое старше меня, мы быстро сошлись. Мне очень импонировала его решительность, мгновенная реакция на любую неожиданность, отношение ко мне как к равному.

С Пассажиром я познакомил и Мороза. Мы рассказали о своих дилетантских потугах в воровском промысле. Пассажир объяснил, что ему необходимо на время исчезнуть, но по возвращению он обязательно займется нашим воспитанием и сделает из нас настоящих профессионалов. Обменявшись координатами, мы расстались.

Около месяца мы с Морозом продолжали заниматься самодеятельными кражами. Неистощимый на выдумки, он беспрестанно изобретал различные варианты добычи денег. Первоначально мы приловчились обрабатывать книжные магазины. Не составляло никакого труда пролезть под прилавком и, крутясь почти под ногами у продавца, вытянуть ящик с книгами в торговый зал. Никто не обращал внимания на маленьких пацанов, производящих какую-то работу. В то время тысячи голодных мальцов старались хоть как-то заработать немного денег и повсюду взгляд натыкался на маленьких оборванцев, которые что-то разгружали, таскали, продавали.

Волоком вытащив ящик из дверей, мы тянули его в следующий книжный магазин, где успешно сдавали книги за деньги. Чтобы не делать порожняковых рейсов, там же прихватывали следующую порцию книг и сдавали ее в предыдущий магазин. Самым излюбленным местом была улица Сретенка, на которой книжные лавки попадались на каждом шагу.

Украсть кусок хлеба было почти невозможно, так как со всех сторон за каждым довеском следили десятки голодных, настороженных глаз из стоящей очереди, зато к интеллектуальной пище относились несколько расслабленно. Это обстоятельство вполне устраивало нас и долгое время позволяло безнаказанно, на виду у всех осуществлять свои коварные замыслы. Но такое беспечное отношение к своим новым обязанностям нас здорово подвело.

Через месяц мы с Морозом уже находились в знакомом мне помещении за деревянным барьером, а инспекторша детской комнаты заполняла соответствующие документы. Снова мама, на этот раз в паре с Морозовой, униженно стояла перед дежурным девятого отделения милиции. Снова вела меня за руку домой. Снова плакала и брала с меня слово, что я больше не буду всем этим заниматься. А я, каждый раз давая слово искренне полагал, что наверняка его сдержу. Но начинался новый день, и все повторялось вновь…

Прошел еще год, в течение которого я и Мороз неоднократно гостили в отделении. Нас уже знали там как облупленных. Да и мы могли чуть ли не каждого сотрудника назвать по имени-отчеству.

Убедившись, что наш самодеятельный промысел ни к чему хорошему не приводит, мы с Морозом решили обратиться к Леве Пассажиру за помощью. Предполагая, что получение какой-либо профессии посредством учебы в школе, а потом еще и в институте дело такого далекого будущего, которое неизвестно, придет ли когда-нибудь, решено было воспользоваться предложением Пассажира. У него можно было быстро получить конкретную квалификацию и моментально перейти к практике.

Несколько раз наведываясь в знакомую квартиру в Оружейном, наконец застали ее хозяина дома.

– Здорово, Пассажир! – обратился я к нему.

– А, это вы, пацаны! Ну как же вы меня прихватили? Я только на минуту заскочил за вещичками, – торопливо верещал Пассажир, собирая в рюкзак различные вещи. – Легавые на хвосте. Ну ладно. Я сейчас должен к одному братану заскочить. Ему как раз такие пацаны для работы нужны. Он вас и натаскает.

Выйдя из квартиры, мы засеменили за Левой, который быстро зашагал по направлению к Косому переулку. В небольшой комнатушке коммунальной квартиры старого деревянного домика на ободранном диване лежал худощавый мужчина. Вместо ног у него были культи. Одна нога была отрезана выше колена, другая – ниже. При виде нас физиономия его расплылась в дружелюбной улыбке, обнажив два ряда стальных зубов. Возле дивана стояли протезы, обутые в ботинки.

– Знакомьтесь! Это Пашка по кличке Маляр, знаменитый щипач. Ноги свои потерял во время героического прыжка с трамвая, отваливая от ментовской облавы, – представил своего приятеля Пассажир. – А это Сека и Мороз. Карабчат сами по себе. Нужен идейный вдохновитель и педагог! Берешься, Маляр?

– Натаскаем! Только я, Пассажир, квалификацию сменил. Углы теперь верчу[38]. Но, все равно, пацаны сгодятся, – свалился с дивана Маляр и подполз к шкафу. – Пока пусть смотаются в магазин, – сказал он, доставая из шкафа и протягивая нам талоны на водку и деньги. – Две бутылки и на остальное в коммерческом что-нибудь закусить. Надо же за знакомство! А я, пока сбегаете, Лолу кликну. Пусть горяченького приготовит!

Маляру на вид было лет сорок пять. Худощавый, аскетического телосложения, небольшого роста, он был необычайно подвижен. Впалые щеки, полный рот стальных зубов, мощные, постоянно двигающиеся желваки и жесткий взгляд выдавали в нем человека, прошедшего суровую школу жизни. Маляр был совершенно непредсказуем. Иногда он был деловит и расчетлив. Изредка на него нападала хандра, и тогда он становился задумчивым и печальным. Но чаще всего бесшабашное, удалое веселье фонтаном било из него. За столом Пашка всегда брал инициативу в свои руки. Более остроумного собеседника представить себе было трудно. А когда он напивался, то брал гитару и своим сиплым, но необычайно симпатичным голосом с жиганским надрывом пел блатные песни. Перебрав через край, он непременно начинал плясать. Да так, что легендарный летчик Маресьев, тоже потерявший две ноги и ухитрившийся управлять самолетом с помощью протезов, наверняка позавидовал бы ему. Только лишь одно увлечение Маляра никак не гармонировало с его образом жизни. Он страстно любил оперу и был завсегдатаем Большого театра.

Однажды во время антракта Пашка увидел в театральном буфете экзотическую пару. Пожилой генерал нежно оказывал знаки внимания своей спутнице – молоденькой красивой девушке с ярко выраженной испанской внешностью. Пораженный необычной красотой девушки, Маляр ринулся в атаку. Завязав разговор, он выяснил, что Лолита ребенком была вывезена в Советский Союз из Испании вместе с большой партией испанских детей. В Москве она вместе со своими земляками жила в общежитии, училась, посещала испанский клуб и стала довольно сносно говорить по-русски. Одинокий генерал, семья которого погибла в самом начале войны, познакомился с Лолитой на вечере в испанском клубе, где читал лекцию, и страстно влюбился в нее. Девушка ответила генералу взаимностью, поселилась в его квартире, и через неделю у них должна была состояться свадьба.

Неизвестно, чем сумел очаровать темпераментную испанку безногий, не отмеченный особым интеллектом, грубоватый, небрежно одетый инвалид. То ли своим диким норовом, то ли необузданным напором, то ли неукротимой страстью. А может быть, врожденное материнское чувство жалости к обделенному судьбой человеку сыграло роль первой искры в сердце Лолиты Родригес.

Оставив роскошную квартиру генерала в престижном доме на улице Горького, Лолита перебралась в крохотную, вечно грязную комнатушку деревянного домика в Косом переулке. С учебой и испанским клубом пришлось расстаться. Будучи вором в законе, Маляр не имел права жениться. Да и не нужно ему это было совсем. После медовой недели, проведенной в хмельном угаре, Пашка заметно охладел к своей возлюбленной. Да и она была в шоке от его неожиданных выходок. В связи со своей ночной работой Маляр обычно вставал поздно. Частенько к этому времени его комнатушка наполнялась заходившими на огонек друзьями. Любимой забавой Маляра было накрыть лежащую с ним Лолиту одеялом с головой и с грохотом выпускать газы из своего пропитанного водкой и чесноком желудка.

– Паса! Паса! – вырываясь, кричала из под одеяла задыхающаяся Лолита. – Мне дусно! Мне осень нехольёсо!

– Терпи, краля! – заливаясь хохотом и подмигивая друзьям, покрепче закутывал одеялом ее голову Маляр. – Бог терпел и нам велел!

Одно время Лолита устроилась работать страховым агентом. Теперь всех Пашиных друзей она постоянно уговаривала застраховать свою жизнь и имущество. Урки настороженно выслушивали ее, а потом принимались весело хохотать. Но некоторые, все-таки жалея Лолиту, шли ей навстречу и выкупали страховой полис, после чего тут же выкидывали его в помойное ведро. Постоянно выпивая со своим возлюбленным, Лолита быстро пристрастилась к водке и превратилась в опустившуюся, потрепанную алкоголичку. Тогда Маляр поселил ее в соседнюю комнату к дряхлому старику, за которым она должна была теперь ухаживать. Изредка он продолжал пользовался ее услугами, в том числе и сексуального плана, наливая ей рюмочку-другую водки…

Мы с Морозом шустро бросились выполнять столь ответственное поручение, и через пол часа две бутылки водки и нехитрая закуска уже стояли на столе.

– Ну рассаживайся, пацанва! – приглашал Маляр, придвигая к нам деревянные табуретки и расставляя на столе принесенные бутылки, огурцы, колбасу. – Сейчас отметим знакомство.

Протезы были уже надеты, и передвигался Маляр на них довольно шустро. Не заставляя себя долго уговаривать, мы с Морозом уселись за стол. Пассажир разлил водку по стаканам.

После нескольких глотков комната поплыла у меня перед глазами. Маляр открыл патефон, поставил пластинку, покрутил ручку, и пространство заполнилось чарующими звуками.

– «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» – изо всей силы орал Маляр под патефонное сопровождение.

– «В этот час ты призналась, что нет любви!» – вторил ему Пассажир. – Еще по чарке, братва!

Потом Маляр сменил иголку, вновь завел патефон и, поставив цыганочку, принялся отплясывать на своих протезах так, что весь деревянный домик заходил ходуном. Перепуганные соседи разбежались и попрятались по своим комнатам. Было совершенно очевидно, что это их четко отработанная и привычная реакция. Так как мы с Морозом были уже не в состоянии двигаться, за следующими бутылками в магазин направился Пассажир.

Наступило опухшее, ноющее, ослепшее, оглохшее утро. Мороз, свернувшись калачиком, валялся около открытой двери. Маляр, уткнувшись рожей в тарелку, спал на табуретке. Лева Пассажир отсутствовал. Я же, обложившись подушками, занимал самое фешенебельное место в комнате – диван. Отвратительная каша во рту требовала немедленной промывки. На столе оставался рассол от огурцов. Жадно припав к банке, я выхлебал все до дна.

– Ну что, пацаны, может, похмелимся слегка? – вынул физиономию из тарелки Маляр и взялся за бутылку. – Надо хмарь согнать.

Я изо всех сил отрицательно замотал головой. Проснувшийся Мороз тоже отказался.

– Как хотите! А я долбану стопарь для настроения. Лола! – заорал он. В дверь заглянула перепуганная испанка.

– Ну-ка сваргань пацанам яичницу! Скоро поедем на практику, а голодное брюхо к учению глухо! – загоготал Маляр. – Примешь стакашку?

– Налей глоток! – застеснялась Лолита.

Через несколько минут на столе появилась сковородка с шипящей яичницей. Пока мы с Морозом расправлялись с ней и другими остатками вчерашнего пиршества, Маляр снял протезы и озабоченно разглядывал свои культи.

– Натер вчера. Я, братцы, протезы разбиваю за два-три месяца. Люблю погудеть! – говорил он, смазывая воспаленные места какой-то мазью. – Предки-то у вас имеются?

– Да, – протянул Мороз. – Матери. А у него еще и бабка! – кивнул он в мою сторону.

– Годков-то по сколько вам?

– Мне двенадцать, а ему – десять, – ответил Мороз.

– В самый раз! – обрадовался Маляр. – А вот про родителей временно придется забыть. Разбогатеете, тогда вернетесь. Тут в соседнем доме подвальчик имеется. Урки там собираются. У них и поживете, потому как ко мне участковый, сука, стал наведываться. Деньги-то есть у вас? – поинтересовался он.

Мы смущенно промолчали.

– Держите! – протянул Морозу Маляр пачку новеньких красных тридцаток. – Идите погуляйте. Самодеятельностью не заниматься! В десять вечера ко мне. Поедем на стажировку.

Проболтавшись целый день по городу, к вечеру мы возвратились в Косой переулок. Сытно поужинав, все втроем отправились на Казанский вокзал.

– Значит, так, Сека, – поучал Маляр. – Входишь в вагон и не торопясь идешь в другой конец, в туалет. Не бойся. Ночью почти все спят. Проходишь по вагону и смотришь, не поворачивая головы, направо и налево внимательно. На рюкзаки и сумки не обращаешь внимания. Только на чемоданы. И чтобы хозяин был прилично одет. Выбираешь самый удачный вариант. Окружающие должны спать. Обязательно считаешь проходы между скамейками. Возвращаешься обратно в тамбур. Рассказываешь Морозу расположение клиента. Теперь пошел он, но быстрым шагом. Не останавливаясь, на ходу цепляет чемодан, топает дальше в тамбур и переходит в другой вагон. Не забудь закрыть за собой дверь ключом! – повернулся к Морозу Маляр и протянул ему кривую железяку.

– А если схватят? – с опаской взглянул на него Мороз.

– Волков бояться – в лес не ходить! Да и ничего вам, пацаны, не будет. Судить – еще рановато. В худшем варианте пару затрещин получите, и все. Слушай дальше! Открываешь первую дверь следующего вагона. Первую! Запомнил? С крыши будет висеть на веревке крючок. Вешаешь на него чемодан и возвращаешься к Секе. Все. На первой же остановке выходим. Я еду на крыше. Но больше одного чемодана не бери. И вторых заходов не делай.

С этой ночи у нас началась новая, энергичная, озорная жизнь. Маляр внушал нам мысли о том, что владельцы этих чемоданов – жулики, обкрадывающие простых тружеников, представляя нас этакими Робин Гудами, народными мстителями, помогающими бороться со спекулянтами и разной нечистью. И действительно, в красивых чемоданах, как правило, находились вещи, мало похожие на багаж обычного пассажира. В основном предметы, предназначавшиеся для продажи.

Постепенно круг наших взрослых знакомых расширялся. Жили мы теперь в подвале, в котором базировалась воровская «малина». По вечерам там собиралась веселая кампания. Пели блатные песни под гитару. Пили водку. Потом вповалку спали. Были там и щипачи, и домушники, и майданники… Туда притаскивали всю добычу, которой бескорыстно делились с теми, кто в этот день потерпел неудачу.

С нами обращались как с равными, и это необычайно льстило нашему самолюбию. Многие предлагали работать с ними. Для домушников мы были интересны тем, что при своих скромных габаритах без особого труда могли проникать в открытые форточки, впоследствии открывая им двери или окна. Щипачи предлагали потренировать нас в карманном промысле, так как, получив пропаль[39], мы, разбежавшись в разные стороны, могли мгновенно раствориться почти под ногами толпы. Но Маляр ревностно огораживал нас от притязаний остальных желающих. Нам он был очень симпатичен, так как при своем увечье оставался жизнерадостным, общительным и остроумным собеседником. А уж насчет шустрости и говорить не приходится. На своих протезах с ловкостью обезьяны он буквально взлетал на крышу вагона и спрыгивал с нее так, как не смог бы этого сделать абсолютно полноценный человек.

Шла война. Сводки с фронтов с каждым днем были все радостнее. Мы с Морозом в свободное от «работы» время развлекались, как могли. Правда, основательно волновали мысли о маме. Как она, бедная, переживает! Но мир приключений настолько затянул меня, что вырваться из него не было сил.

Постепенно взрослея, мы начали осознавать всю тяжесть груза, который принесла с собой война. Немалую роль в этом сыграли художественные фильмы. Посещение кинотеатров играло главенствующую роль в нашем досуге. В начале войны – бомбежки, трупы, голод, всеобщее горе казалось естественными и неизбежными. В этом даже был какой-то элемент увлекательной игры.

Теперь же все выглядело иначе. Сравнивая свою коротенькую довоенную жизнь с сегодняшней, мы убедились, что взрослые люди абсолютно четко знают, за что именно они, обвязавшись гранатами, бросаются под вражеские танки, за что с криками "За Родину!" закрывают своим телом амбразуру пулемета, за что направляют свой горящий самолет на немецкую колонну.

Решение зрело медленно, но неуклонно.

– А что, Сека! Не податься ли нам на фронт? Мужики-то все уже там! Кроме безногого Маляра. Покажем фрицам, где раки зимуют!

– Кто же нас возьмет? Мне одиннадцать, тебе тринадцать! – огорчился я.

– Мы и спрашивать ни у кого не будем. Приедем – и все, – парировал Мороз. – Там им уже ничего не останется, кроме как сделать из нас сынов полка! А нет, так в партизаны уйдем.

– А куда поедем?

– Ну ясно куда! Самое сложное – Белорусское направление. С Белорусского вокзала и поедем. Сколько поезд пройдет. Дальше пешком. Вон товарняки с танками все время прут на запад. Только вот оружием надо подразжиться.

Вопрос был решен. Все последующие дни прошли в тщательной подготовке к защите Родины. На выставке трофейного вооружения из под стеклянной витрины мы позаимствовали два парабеллума. Правда, не было патронов. Это обстоятельство нисколько не обескураживало, так как не было сомнений, что в первой же вылазке, захватив в плен двух Фрицев или Гансов, мы полностью компенсируем это недоразумение. Тем более уже имеющееся у нас оружие, изготовленное кустарным методом из куска дерева, охотничьей гильзы, гвоздя и резинки, действовало нисколько не хуже прославленного немецкого пистолета. Вылетающий оттуда в результате выстрела капсюль при желании вполне мог выбить глаз противнику либо как минимум устроить ему знатный кровоподтек на лбу.

В другом зале нам удалось похитить два великолепных плоских немецких штыка. Еще день был потрачен для отоваривания продовольствием. Набив полные рюкзаки банками свиной тушенки, концентратами гречневой, рисовой и гороховой каш, а также другими различными дефицитными продуктами, реквизируемыми у зазевавшихся торговок с рынка, мы почувствовали себя полностью готовыми к боевым действиям. Отдельно набрали махорки, чтобы угощать солдат (во всех фильмах солдаты курили только самокрутки). Для себя, конечно, запаслись папиросами. Все это стаскивалось в известный только нам двоим тайник. Ситуация подстегнула нас к действию.

Однажды ночью я, Мороз и Маляр, сидя на крыше вагона, возвращались в Москву с удачного промысла. Три чемодана, временно привязанные к вентиляционным отдушинам, слегка вздрагивали в такт движению поезда. Стояла ясная зимняя ночь. Небо было трогательно спокойным. Со всех сторон ласково мерцали звезды. Впереди состава бежал паровозик, время от времени издававший протяжные гудки, а из его трубы в ночное небо струились снопики искр. Настроение было превосходное.

– «…Темная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…» – мечтательно пел Мороз песню из недавно вышедшего на экраны фильма «Два бойца».

А поезд, постукивая колесами, мчался в загадочную даль, длинной змеей извиваясь на поворотах железнодорожного полотна, и белый дым из трубы то взмывал вверх, то начинал стелиться над крышей, напоминая прижатые уши скаковой лошади, приближающейся к финишу.

– Закурим, братки? – перекрыл своим приятным баритоном шум состава Маляр и полез в карман брюк за портсигаром. Чтобы попасть под полу зимнего пальто, он приподнялся, держась за вентиляционную трубу, торчащую из крыши вагона. В это мгновение раздался сочный звук резкого удара. Над головой прогромыхал и скрылся вдали мост. Маляра рядом с нами больше не было.

Через три дня небольшая часть московской шпаны, собравшись на Ваганьковском кладбище, отдавала последнюю дань памяти своему безногому собрату. Недалеко от могилки возле кладбищенской ограды горько рыдала Лолита.

Отгуляв поминки и распрощавшись с удивленными нашими патриотическими поползновениями обитателями «малины», мы с Морозом тронулись в путь, который неожиданно закончился в просторных апартаментах Белорусского вокзала. Подошедший милиционер поинтересовался, куда направляются два сопливых шпингалета с такими огромными рюкзаками на плечах.

– На фронт! – гордо ответил Мороз

– По призыву? – захихикал страж порядка. – А ну заворачивай оглобли за мной.

Наше путешествие закончилось в вокзальном отделении милиции. Во время обследования рюкзаков у присутствующих время от времени вылезали глаза из орбит.

– Да, отоварились! – удивлялся дежурный. – А чего же винтовки с собой не прихватили? – издевался он.

Мы затравлено и угрюмо помалкивали. Снова родители!!!

Моя бедная, измученная, родная мамочка! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за то страшное горе, которым я пытал тебя беспрестанно в самые тяжелые дни твоей жизни? В ответ на свое рождение! В ответ на ту безмерную ласку, которой ты окутывала меня! В ответ на трепет твоей нежной души, когда ты, проливая ручьи слез, гладила горячим утюгом мою постель в страшный январский мороз сорок второго! Не существует на свете меры, которой можно было бы определить степень моей вины перед тобой!

Все кончено. Снова школа, снова голод, снова нищета. Война подходила к концу…