Текст книги "Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы"

Автор книги: Генрих Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 54 страниц)

– Вот запечатанный конверт, в нем – моя идея. Вы получите право прочесть содержимое, как только подпишете этот договор. Договор предусматривает назначение меня на должность моего начальника.

– Что? – просвистел Кобес. – Ведь вы всего-навсего – технический сотрудник отдела пропаганды?

– В силу договора я стану генеральным представителем мифа о Кобесе. Не заблуждайтесь: и вы сами, и все ваше дело оказываетесь целиком в моих руках. Я создаю бога, и я же могу повергнуть его наземь. А повергнутый бог – это банкрот.

– И вы имеете наглость, – свистел Кобес, – будучи моим служащим, предлагать мне сделку! Дайте сюда письмо и убирайтесь вон!

На это маленький человечек, сунув руку в карман брюк, ответствовал:

– То, что я вытащу сейчас из кармана, если вы не станете вести себя прилично, вам неверняка придется не по вкусу.

Богач, стуча зубами, отпрянул.

– Если вы выстрелите через карман, – заикаясь, забормотал он, – выстрел услышат. Передатчик-то вы не заметили! Осторожно! Вы падаете в шахту! – крикнул он.

Но это оказалось уловкой. Стоило маленькому человечку оглянуться, как Кобес тут же бросился на него, но тот вовремя увернулся. Теперь договаривающиеся стороны стояли лицом к лицу и орали друг на друга.

Первым утихомирился Кобес. Ему пришло на ум, что иногда ему случалось бывать побежденным, но не надолго. Месть его приходила сама собою, ибо он умел собрать в кулак всю свою силу, когда у врага уже не оставалось ничего. Он мог проглатывать поражения и ждать своего часа.

– Что ж, приступим, – сказал Кобес. – Где хотите обсудить это дело? Решайте сами!

– В приемной. Но сперва – вашу подпись!

И оба они – один, обладая своей подписью, а другой – своим предложением в запечатанном конверте, – вошли в вызванную наверх приемную.

– Будем ездить вверх-вниз, пока не договоримся, – сказал маленький человечек. – Вы схватите конверт, а я – договор.

– Деловой сметки у вас больше, чем можно было ожидать, – произнес Кобес, быстро отведя глаза в сторону и выдавив из себя притворно-простодушную улыбочку.

Так и ездили они – вверх-вниз. Крайне заинтересованные в сделке – вверх-вниз. Дыша друг другу в лицо – вверх-вниз. Вцепившись друг в друга зубами не на жизнь, а на смерть – вверх-вниз, все в той же шахте лифта.

VIII

Народный дом. Сегодня вечером должно состояться представление, но что дадут, никто не знает, одни слухи. Бесчисленное множество рабочих вместе со своими отпрысками. Наконец-то оценили они как следует счастье быть развлекаемыми, наставляемыми, умиляемыми и ублажаемыми своим заводом. Счастье воспринимать весь мир и завод как единое целое, а не просто быть на заводе людьми. Человеческая гармония между предпринимателями и массой, сама собою возникавшая при былом патриархальном состоянии, теперь вновь обретена на самом высоком уровне. Душа рабочего уловлена в сети. Время мелкотравчатого материализма миновало. Пропаганда – это, по-существу, признание запросов души, ее уловление с целью извлечь из человека большую прибыль.

Бросалось в глаза лишь отсутствие начальника отдела пропаганды. А его подчиненного с чересчур большой головой философа основательно взял в оборот прелестный юноша с акульей пастью.

– Вы, кажется, заменяете здесь генерала. Никто из нас, начальников отделов, вот уже целых три дня не знает, что с ним. Возникают всякие тревожные версии…

В ответ маленький человечек напустил тумана. Ему известно только об отпуске шефа и больше ничего.

– Что это за таинственное представление?

Маленький человечек только пожал плечами. Он был не в курсе дела, но, возможно, из-за кулис действовал его начальник. С другой стороны, нити могли тянуться и гораздо выше и, по-видимому, терялись в неведомой дали.

– А что, если сегодня к ним снизойдет бог? – произнес маленький человечек и претенциозно улыбнулся.

Но для прелестного юноши с акульей пастью это, после явления божества в картотеке, было уж слишком.

– Опять темните, – холодно произнес он и прошел дальше.

Младенцев было положено сдать в гардероб. Кормящие матери сновали туда-сюда. Мужчины необозримой толпой сгрудились у столиков, отдавая дань потреблению. Детей было видно мало, они предпочитали ползать под полом, по небольшой игрушечно-учебной шахте, тянувшейся внизу. Иногда они вылезали на свет черные и потные, считая, что повидали чудо, – они и не чуяли, что их детская игра имеет такое важное значение для будущности германской экономики во всемирном масштабе.

И вдруг наступила тишина. Она пришла незаметно. За одними столами уже смолкли, за другими еще шумели. Никто не объяснял соседу, почему замолчал сам. Островки молчания бесшумно приветствовали друг друга, словно пальмовыми ветвями. А между ними – все еще шумели, но и шумевшие наконец догадались замолчать, так и оставшись с открытыми ртами. И вот уже весь зал – во власти той тишины, что без сопротивления, капля за каплей падает в вечность. Молчащая масса устремила взоры на сцену.

Люди поглядывали туда не без уловок, почти никто не решался делать это в открытую. Бросали взгляды искоса, моргали, скашивали глаза, повернув голову в сторону. Да возможно ли! Наяву ли! Ничто не предвещало этого. Внезапно сцена открылась, на ней кто-то стоял. Онстоял там и вместе с тем не мог стоять там. Это было бы сверхъестественно. Безмолвный закон природы не допускал доступных органам чувств доказательств его существования. Ему надлежало царить над всем, быть недосягаемо далеким и великим, этому незримому фюреру, ради которого – все труды наши. И вот теперь он стоит там? Собирается произнести речь перед народом?

Сенсация, в которой разочарованию уже заранее сопутствовало недовольство. Но сенсация огромная: уши у всех раскрылись боязливо и жадно. А тот, наверху, сказал:

– Встаньте! – И они встали. – Сядьте! – Все сели. – Еще раз! Еще!

И они повторяли столько раз, сколько он хотел. У него был вибрирующий, просто-таки идущий из груди голос, словно он способен был петь; но он не пел, а приказывал. Облик – черное с желтым, сутул, руки чересчур длинны, взгляд пуст и почти неподвижен. Серьезен и печален – гораздо больше, чем положено людям. И, стоя там, наверху, черный и желтый, на черном фоне, он вполне мог сойти за возникшее из прошлого видение давно исчезнувших миров. Вот он поднял руку, и все замерли в ожидании, что сейчас он, подобно обезьяне, начнет карабкаться по карнизу сцены.

Наконец он заговорил снова:

– Хватит вам загаживать мой дом. Блевать надо в сортире! – А голос был подобен виолончели. Чувствительные женщины прослезились. – Раз в неделю, – приказал он, – вы обязаны давать выкачивать свои желудки. Все без исключения. Всё, что жрете ныне. Когда терпит нужду все общество, должен приносить жертвы каждый.

Тут-то, по этим словам, они и признали его.

– Вы обязаны посылать своих жен на проверку, – повелел он. Насмешники, видно, только того и ждали, они восприняли это иронически, но прирожденные люди порядка тут же расколошматили им головы заодно со скамейкой. – Вы обязаны посылать своих жен на проверку, – повторил он. – Только выданное руководством фирмы свидетельство по форме 1-а дает право иметь потомство. Нести расходы на туберкулезных детей я отказываюсь раз навсегда.

Тут и дети тоже повыползли из своей угольной шахты; протиснувшись к сцене, они впитывали в себя каждое слово.

Но вот среди теснившихся впереди детей началось попятное движение, ибо теперь голос уже стал угрожающим, распалился, загремел раскатами:

– Вы обязаны думать обо мне ежевечерне. Начиная с десяти лет обязаны стоять в мою честь десять минут на голове. С двадцати до тридцати – совокупляться со своими женщинами, вися между спинками стульев и опираясь на них затылком и голеностопными суставами. До сорока – вешаться на крюк и в последний миг обрезать веревку. Больше от человека потребовать нечего, разве что кричать «ура» в поддувало.

– Послушайте, у вас какой-то странный вид! – сказал прелестный юноша с акульей пастью, незаметно снова оказавшийся рядом с маленьким человечком. – Не глаза, а фонари прямо. Отправляйтесь-ка домой.

– В такой момент – домой? – пробормотал маленький человечек. – Когда все идет распрекраснейшим образом?

– Что – всё? Вы знаете, что будет дальше?

Маленький человечек почувствовал, что юноша хочет подловить его, и сразу притушил блеск своих глаз.

– Ничего я не знаю! Но что за чудный голос! Даже его радиоголос не столь неотразим, как настоящий.

– Настоящий? А разве он не звучит совсем по-другому? Изобразите-ка! Ведь вы это можете.

Теперь у юноши и глаза стали акульи. Маленькому человечку поневоле пришлось взглянуть в них, и это его взвинтило. Чрезмерное напряжение вызвало в нем желание пойти на риск навлечь на себя беду шутовской выходкой. Он настроился на маленький высокий голосок и просвистел:

– Кричать «ура» в поддувало!

И оба понимающе поглядели друг на друга. А голос на сцене все гремел раскатами.

– Кобес не обжирается, Кобес не напивается, Кобес не пляшет, Кобес не блудит. Кобес двадцать часов в сутки трудится. Поступайте так же, как я, и вы станете такими же, как я. А я, ежели захочу, могу изнасиловать собственную сестру; любому работяге путь к этому открыт. Для меня нет ничего запретного, я – по ту сторону добра и зла ^{215} . Будьте же такими, как я!

То было задушевнейшее совращение, у всех по спине озноб прошел.

– Хотите, дети мои? А ведь вы можете! Только для этого вы должны быть готовы прыгнуть даже в доменную печь. Вот тогда и добьетесь своего. Кто способен прыгнуть в доменную печь, тому все нипочем, он может все, что захочет.

И в этот миг занавес позади него поднялся и на сцене выросла доменная печь. Она была небольшой, но восхищенным взорам представилась гигантской. Раскаленное дыхание раздувало в ней настоящее пламя. Домна накалилась докрасна, но шипение, потрескивание и фырчание, доносившиеся из нее, производили они сами.

Черный силуэт на фоне доменного зарева заманивал: «Ну же, детки, идите!»

И они пошли – дети, уже давно нетерпеливо наваливавшиеся на авансцену. Первым – смелый мальчуган, он горделиво оглядывался вокруг, словно борец на ринге удостоил его высокой чести подняться на помост. Черный силуэт – никто и глазом не успел моргнуть – отправил его прямо в топку. Вопль ужаса внизу. И тут же у всех снова перехватило дыхание: следующий. А за ним еще и еще.

Увидев, что это продолжается и никто не решается помешать молоху, все примирились с происходящим, как с реальным фактом. Тех матерей, что пытались сопротивляться, быстро поставили на место. Взрывы возмущения и попытки воспрепятствовать тут же пресекла сразу объявившаяся добровольная полиция; непокорных оттеснили назад. А впереди теснилась та часть человечества, которой происходящее открывало негаданные перспективы. Самозабвенно причмокивали, бледнели, глаза повылезали на лоб. Им бы самим так! Да притомись истопник, они бы тут же помогли ему.

Сочтя, что жертв у его печи уже достаточно, он вышел вперед, воздел к небу длинные руки и возгласил:

– Освобождаю вас от всех запретов! Насилуйте своих сестер! Хватайте любого за глотку! Тому, кто не убоялся моей доменной печи, не властен приказывать никто – ни люди ни бог. Один только я! Но я дарую вам свободу!

И тут и его самого, и его доменную печь скрыл упавший черный занавес. Толпе не хватало только этого. Она пришла в буйство, тщетны были попытки благоразумных сдержать ее. Поначалу разгромили буфет, а под конец пол усеялся клубками полуобнаженных людей, которые в одно и то же время свивались в любовных объятьях и убивали друг друга. И все это тонуло в облаке чудовищного зловония разнузданной плоти.

Пробившись через эту пелену, маленький человечек и прелестный юноша с акульей пастью, полуослепшие, натолкнулись друг на друга. Юноша просто потерял голову.

– Дозволено ли это? Или следует вмешаться полиции? Знать бы, кто был этот человек на сцене! Знать, что задумано наверху!

Маленький человечек крикнул ему в ответ сквозь гам и шум:

– Наверху задумана новая религия. Новая религия, которую в муках и страшных конвульсиях рождает наш континент. Разве вы не знали? Вот так она выглядит. Кобес уже давно шел к тому, чтобы стать богом. Теперь он им стал.

– Бред! – заорал юноша. – Тот, кто не спятил, как вы, а сохраняет трезвость ума, никогда не доходит до логического конца. Это во вред любому делу. Хорошие дела делают, только держась золотой середины. Всегда оставаться трезвым! – И в этот момент из облака зловония на него повалилась до бесчувствия пьяная баба и увлекла с собой на пол. Маленький человечек, лишь в мыслях своих не знающий препон, с отвращением отвернулся.

– Трезвым! – воскликнул он и поднялся на возвышение над входом. – Будто вы творите это потому, что сильны. Ваша слабая плоть свидетельствует о бесплодном духе. Народ, народ мой! – провозгласил он сверху, простерши руки. – Вот таким я люблю тебя. Будь свободен и велик! Тобою самим же избранные фюреры указали тебе путь, а я забочусь только о том, чтобы снять с тебя последние путы. Твой бог, народ, желает, чтобы ты принес ему свою конечную жертву: твой рассудок! А ну, подай его сюда! – И он закашлялся от поднимающейся кверху вони. Но тем сильнее кричал он, перекрывая гул: – А когда он отнимет у тебя последнее, – пойми, народ, – когда бог этот получит от тебя все без остатка, – тут ему конец. Больше пожирать он уже не сможет, ибо будет сыт по горло. А стоит ему умерить свою алчность, как он станет беззащитен. И тогда он будет уложен наповал, прикончен, прихлопнут. – И маленький человечек бросил в неистовствующую толпу: – Помни, о народ! Это свершу я! И это будет деянием одной лишь мысли!

Тут из облака вони и дыма к подножию возвышения придвинулось чье-то лицо. То был юноша, и он сказал, разевая свою акулью пасть:

– Вот теперь-то вы себя и выдали!

IX

На следующий день начальник социального отдела принимал посетителя.

– Герр Далькони, я о вас знаю. Это я ангажировал вас.

«Так, Далькони, блондин, слегка рыжеватый и вроде бы не Кон», – думал про себя начальник отдела.

Далькони сказал:

– Но тот мужчина был мал ростом, а вы такой высокий. – Сказал тихо, деловито, не отводя глаз, кстати посаженных глубоко и близко друг к другу.

– Вы, верно, шутите, – ответил начальник социального отдела, – мужчина маленького роста, о котором вы говорите, это наш лифтер.

– Я не шучу никогда, – возразил Далькони. – Я всегда пунктуально выполняю свои обязательства и жду того же от других.

– Вы нам подходите, – поощрительно сказал начальник социального отдела. – Но как могло случиться, дорогой Далькони, что до сих пор мы никогда не слышали о вас? Мы бы вас давно купили и тем самым обезвредили. Больше вам выступать не придется.

– То есть как не придется? – Глубокий ужас.

– Да так, не выйдет, Далькони. Ведь вы подготовили не какой-нибудь обычный номер, а номер иллюзионный. Прямо скажем, первоклассный. – При этих словах Далькони засиял. – Кстати, кто его придумал? Нам нужна фамилия этого человека. И тем не менее номер ваш, – заключил начальник отдела, – для нас неприемлем.

Далькони задумался. Потом спросил:

– А если, несмотря на это, я буду разъезжать с ним?

– Попробуйте! – Начальник социального отдела распахнул и снова захлопнул свою пасть.

Далькони, с еще большим испугом в голосе:

– Не троньте меня! Я знаю, если вы надумали меня разорить… Вы уже разорили других… – И, увидя перед собой акулью пасть, добавил: – Не оплатите ли вы тогда мой контракт на четырнадцать дней? Такой жалкий неудачник, как я, сразу подумал об этом.

Тут прелестный юноша с акульей пастью проявил глубокую человечность. Положив на плечи посетителю свою длинную руку, он мило произнес:

– Садитесь, Далькони! – Движения его теперь опять были не без претензии на благородство. Он даже сумел придать сладость своему голосу. Все было рассчитано на человека, способного ценить искусство. – Что, собственно, вы теряете, Далькони? Ведь мы вас компенсируем!

– А вы можете?

«Интонация усталая, с оттенком сомнения, нет, все-таки, верно, Кон», – подумал начальник социального отдела.

– Я начинающий артист, – сказал Далькони. – Что поделаешь, приходится работать на пригородных сценах или в провинции. И имени никакого. Что ж поделаешь. Но все-таки кое-какие виды есть. И не только в смысле заработать побольше денег.

– Ведь и Кобес работает не только ради денег, – произнес начальник социального отдела. – Разве художник рисует картины, композитор сочиняет музыку ради денег? Стремление творческой личности к созиданию… – Он словно проснулся.

– Вот именно, – сказал Далькони, не проявив никакого удивления. – Труд артиста для меня сам по себе вознаграждение. Как думаете, успех это для меня или нет, что ваш лифтер велел мне так срочно явиться сюда? На машине доставил – это ли не успех? И сразу – большую сцену, огромный зал, полный народу. Для таких иллюзионных номеров это необходимо – иначе публику за живое не возьмешь. А разве вас лично не захватило?

– Отрицать нельзя, Далькони. Да и для вас самого это было наслаждение.

– Тут уж не до наслаждения, когда семь потов сойдет!

Начальник отдела оборвал его:

– Итак, вы останетесь у нас. Наш долг – не спускать с вас глаз.

Далькони огляделся по сторонам, ища дверь.

– Ради бога, лишение свободы?

– За кого вы нас принимаете? Вы будете здесь служить. Постоянно, с отличным, твердым окладом. Получите в отделе пропаганды сектор варьете. Ваше прежнее амплуа.

– Заботиться о своих коллегах? А самому больше никогда не выступать?

Мучения артиста тронули даже начальника отдела.

– Никогда? Кто вам сказал? Случай всегда представится. У нас ведь есть дом умалишенных для наших рабочих и служащих. Да не один, а целых семь – и места в них берут с бою.

– Выступать перед сумасшедшими?..

– Как вам угодно, но людям в здравом уме ваших представлений не видать.

– Перед сумасшедшими! – Он надломился, словно уже сам стал одним из них. Но постепенно стал находить в этом утешение. – В конце концов, – бормотал артист, – сумасшедшие, пожалуй, поверят охотнее.

– Вот видите, – заключил начальник социального отдела. Но когда Далькони поднялся, доверительно попридержал его. – И еще одно, мой дорогой. Сугубо конфиденциально. На днях мы ожидаем одну даму. Деловой визит, если так можно выразиться. – Легкий смешок кавалера. – Мы намерены поручить это дело вам. Но вы должны сыграть в точности ту самую личность, что и в вашем иллюзионном номере.

– Я должен в его маске эту даму?.. – Далькони нисколько не удивился. – Но это будет стоить дороже, – не задумываясь заявил он.

– Дама недурна. Крупная, а это лестно. Я бы тоже не сплоховал. Но это обязательно должна быть маска вашего персонажа. Мы на вас полагаемся, считаем, что не подкачаете.

– И именно в том положении? – меланхолично спросил Далькони. Он продолжал настаивать, что это будет стоить дороже.

– Немыслимо, мне грозит крах! – восклицал начальник отдела. Но на сей раз сила была на стороне Далькони, и он знал, что добьется своего.

Наконец сошлись в цене. Далькони направился к выходу,

– Находясь с дамой, говорите тонким голосом! Свистите! – крикнул вдогонку ему начальник социального отдела,

X

В дверях Далькони столкнулся с маленьким человечком, но не уступил ему дорогу, а сунул руку в карман:

– Вот тебе, малыш!

Маленькому человечку пришлось глянуть на купюру с презрением, а на Далькони – с крайней строгостью, и только тогда он смог войти, сохраняя свое человеческое достоинство. Скрестив руки на груди, он шагнул навстречу начальнику отдела.

– Что это значит? – спросил он требовательным тоном. Поскольку противник притворился непонимающим, он протянул ручонку к двери: – Чем вы тут с ним занимаетесь?

Далькони, дабы остаться вне игры, бесшумно исчез.

– Не потрудитесь ли вы прежде всего вести себя с начальником подобающим образом? – потребовал прелестный стройный юноша с акульей пастью.

Услышав такие слова, маленький человечек забыл о всякой сдержанности.

– Это вы-то – мой начальник? Обманчивая видимость – вот что вы такое! Я позабочусь о вашем отстранении. – Он прямо-таки трясся от распиравшей его жажды власти. Юноша рассмеялся, разинув пасть до отказа, – и весь ответ.

– Не смейтесь! – крикнул маленький человечек, топая ногами. – Держите ответ! Что у вас за дела с моим Далькони?

– Только что я привлек его к постоянной работе в наших целях. – Юноша сразу стал просто покладистым. – Вы только подумайте, он сможет демонстрировать свой иллюзионный номер в нашем доме умалишенных столько, сколько нам понадобится.

– Где? В… – У маленького человечка сперло дыхание, и, лишь снова обретя дар речи, он крикнул: – Вы не просто крадете у меня мою идею, вы ее и обесцениваете! Ни на что иное вы со своей акульей пастью не способны! Никогда в жизни вам не родить идеи, вы можете лишь украсть ее и обесценить.

Юноша по-прежнему оставался предупредительным.

– При всем моем почтении к вам лично, – что стоит идея, если она у того, у кого нет власти!

– У меня есть власть. – Маленький человечек сунул руку в вырез своего жилета.

– Ну, тогда все в порядке, – еще вежливее проговорил начальник отдела. – Охотно признаю, что никто не поднимается вверх так гладко, как лифт.

– Вы забыли про клопа, ползущего по стене, – ехидно возразил маленький человечек.

Теперь юноша уже просто угодничал, так он был сговорчив:

– Клоп водится в комнате. А лифтера ждет свежий воздух на улице. Только не терять мужества, герр доктор! – сказал он, жестом приглашая его сесть.

Маленький человечек насторожился.

– Вы явно зарвались, юноша, – сказал он все еще решительно. – Я – начальник отдела пропаганды. Вот мое свидетельство! – И он вытащил свой договор с верховным божеством.

Юноша прочел его, преисполненный уважения.

– Вы назначены преемником генерала. Тут ничего не скажешь и ничего не попишешь. Однако начальником отдела пропаганды это вас отнюдь еще не делает. Пока, наряду с социальным отделом, отдел пропаганды возглавляю я. В настоящее время у него нет начальника.

– У него есть я, – произнес маленький человечек с начинающимся сердцебиением.

– К сожалению, этого сказать нельзя, сколь ни рад был бы я поздравить пропаганду с таким шефом. – Голос его стал мелодичен от дружелюбия. – Вы – всего лифтер. Ибо генерал, преемником которого вы назначены, накануне подписания вашего договора был разжалован в лифтеры. Вот свидетельство.

– Оно датировано задним числом! – крикнул маленький человечек в состоянии душевного отчаяния. – Неслыханный, дьявольский обман!

– Хотите разоблачить его? – участливо спросил юноша. – Жаловаться? Жаловаться – но на кого? На незримый, вероятно и не существующий идол той религии, которую вы сами предназначали тяжко страждущему континенту?

– Он существует! Вот его подпись! – Маленький человечек боролся.

Юноша мягко поднял плечи.

– Кто признает ее действительной? Суды, вы знаете, глубоко религиозны. Общественное мнение – тоже. Они будут полны решимости не допустить ни малейшего влияния бога на дела земные – из страха, что это может лишить его святости. Ваша жалоба будет отклонена. Вы так и останетесь лифтером. Да…

Юноша перевел дыхание, а может, это был вздох сострадания.

– Да, кстати, если вам дадут дурной совет воспроизвести эту историю со звездой варьете Далькони и генералом-лифтером в тех немногих газетах, что еще не контролируются нами… Ах, вот тогда только и начнется ваше хождение по мукам. Придется нам тогда ответить, что Далькони, как легко можно доказать, выступает исключительно в сумасшедшем доме. А потому и ваша история могла произойти только там. И, следовательно, вы сами, в чьи сети попались эти несколько газет, тоже оттуда. А чтобы это было правдой, придется вас туда посадить.

Здесь силы покинули маленького человечка, и он рухнул. Начальник социального отдела обильно побрызгал его водой. Когда побежденный очнулся, он не стал унижать его физической помощью, а дал посидеть на полу, пока тот не смог подняться сам. Склонился над ним, как над ожесточившимся ребенком, который должен наконец заплакать и попросить прощения, и убеждающе зашептал:

– Сознайтесь же! Вы – против Кобеса. Вы хотели поднять на Кобеса руку. Вы хотели его… Ну да, свергнуть… Ваша религия должна была раздеть его, показать без прикрас, к чему в конечном счете приведет его система, нанести миру такой удар в самую грудь, чтобы он содрогнулся от ужаса. Дитя!

И, весьма озабоченный, юноша уронил слезу, между тем как из акульей пасти его стекала слюна, источаемая проповедью.

– Дитя не от мира сего! Да разве можно опровергнуть существование доменной печи, прыгнув в нее? Разве стал Кобес мертв от ваших глупых фокусов с ним? Поскольку он никогда и не был человеком, он продолжает жить. А никакого фокуса, чтобы убить эту систему, вы не знаете. Система – в еще меньшей степени человек, чем вы вообразили.

Ну и разошелся же юноша!

– Организация, национальный характер, ориентация, деловые интересы – где во всем этом человек и откуда ему здесь взяться? Что делать здесь человеку? Люди исчезают, деловые интересы остаются. Вы не постигли этого. Не понимаете системы, которую понимает самый примитивный индивидуум, раз он приносит себя ей в жертву!

Тут к маленькому человечку вновь вернулись силы, и он вскочил.

– Это я-то не понимаю! Я, философ, ум которого выше подлости! Ты еще будешь свидетелем, юноша! Ты еще увидишь, как я приволоку его сюда собственной персоной. Того, кого ты зовешь незримым, того, кого ты осмеливаешься называть несуществующим! Я, да будет тебе известно, юноша, видел его! И я, знай, юноша, доставлю его сюда!

XI

И он выбежал. Мчится так, что разлетаются фалды пиджака. Мчится мимо дверей, захлопывающихся при его появлении, через коридоры, отзывающиеся гулким эхом, через пустынные залы, словно ведущие в никуда. Так мчался и тот, усопший, из среднего сословия со своей последней вестью. О тайных западнях думать некогда, но ему удается не угодить в них.

Вот уже маленький человечек увидел круглый зал, куда сходились все коридоры, и оказался перед столом вахмистра. Тот как раз собрал свой разобранный револьвер, зарядил его, поставил на боевой взвод и, готовый принять маленького человечка, стоял теперь навытяжку, но вовсе не враждебно.

– А, это вы! – сказал он и энергично перехватил бегущего, ибо иначе маленький человечек расплющился бы об стенку.

– Наверх! – задыхаясь, крикнул тот. – Мне надо наверх!

– Знаем! – ухмыльнулся грубый вахмистр. – Мы ведь вас знаем, герр доктор! – И он уже поворачивает бронированную дверь. – Всего только и войти-то сюда! – Маленький человечек уже в лифте.

Он переводит дыхание, он не хочет пока ничего, – только бы отдышаться. И тут замечает, что все еще ждет. Ждет подъема, но лифт ни с места.

Дверь? Заперта. Крепко. Очень крепко. Окно? Тоже. Прижимает его еще крепче. Наконец-то! Он ощущает толчок, лифт двинулся вверх. Кружится голова, ведь он поднимается навстречу непостижимо высоким свершениям. Еще раз глубоко вдохнуть перед прибытием.

Он вдыхает, но не прибывает. Даже не чувствует больше скольжения лифта. Лифт остановился, застрял. Маленький человечек вскрикивает от ужаса. Ему сразу становится ясно, что лифт и не двигался. Подъем был всего лишь игрой его нервов. Не терять присутствия духа! Еще не все потеряно. Стучит. Ни малейшего отклика.

Он ждет в своей приемной. У него есть время. Время работает на него. Он еще насладится триумфом.

Вдруг он бросается на дверь, кричит, бьет по ней кулаками. Ничего. Трясет. Ничего. Орет до хрипоты. Ничего, ничего навеки. Вскакивает, вслушивается, и тут осознает: он навсегда отрезан от всех человеческих звуков. Чтобы это не стало действительностью, одевает наушники, и в них сразу же звучит радиоголос: «Только грядущие поколения, возможно, узнают однажды всю правду о возникновении и расширении этого могущества, уже превзошедшего все мыслимое и теперь уже явно принимающего мифические размеры. Миф о Кобесе! Новая религия, которую в муках и страшных конвульсиях рождает наш континент, обретена!»

Дрожа всем телом, маленький человечек снял наушники. Эта вера людская не была его верой, и он, прегрешивший против нее, был отвергнут. А лифт, видит бог, выглядит его могилой. Маленький человечек заклинал этот лифт, простирая руки: «Поднимись!» Но тщетно. И он сдался.

Да и к чему подниматься? Поднимись он, вопреки закону, схвати он своей рукой того, кто наверху, он притащил бы вниз и бросил к ногам мира всего лишь неопрятный куль печали и алчности. А мир тысячекратно прошагал бы мимо, убрал бы этот куль с лица земли и потом отрицал, что вообще видел его. Такова человеческая натура. «А разве сам я и впрямь видел этот куль?» – подумал маленький человечек с уже могильным спокойствием. И он улыбнулся – последней улыбкой.

Тут он заметил нечто новое – револьвер вахмистра. Револьвер лежал в глубоком кожаном кресле рядом с крепко запертой дверью. Вахмистр, не без деликатности, наполовину засунул его под спинку. Сохраняя самообладание, маленький человечек шагнул к револьверу.