Текст книги "Голова"

Автор книги: Генрих Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

– Браво! – воскликнул обер-адмирал фон Фишер. – Старый приятель Пейцтер не обрадуется.

– Просто до гениальности! – воскликнул Пильниц. Слова «гений» и «личность» носились в воздухе; только Тассе держался строго и скептически. Он требовал немедленных действий:

– А то плохо вам придется, ваше величество, коварная сволочь опередит нас!

Ланна, несколько поодаль от императорского углового дивана, охранял подступы.

– Ах, если бы вы знали, что только мне не приходится предотвращать! – ответил он депутату.

– И вам это удается? – спросил Терра.

Но тут вслед за Тассе послышался новый голос:

– Один французский депутат заявил, что он считает дипломатическим идеалом союз между Францией, Англией и Россией. Человек этот удивительно провидит будущее, – уверенно прозвучал голос, старательно выговаривающий каждое слово. Император взглянул на говорившего.

– И вы, видимо, тоже, господин помощник статс-секретаря Мангольф? – спросил он с изумлением, без обычной агрессивности в тоне. Мангольф слегка поклонился.

– Я прошу всемилостивейшего разрешения почтительно напомнить о том, что один из английских министров уже хлопочет о сближении с Россией… Это вполне понятно с его точки зрения, – прибавил он, в то время как император встал.

– В следующий раз я за это чокнусь с Пейцтером, – пообещал обер-адмирал. – Тогда у нас обоих окажется больше судов, чем требуется.

Остальные, по-видимому, тоже способны были только радоваться предполагаемым козням против Германии. Серьезным оставался один император. Ему явно было не по себе, он хотел уже выйти из круга, но остановился в нерешительности и сказал:

– Но ведь это может привести к войне. Я не согласен. Не имею ни малейшего желания. «Хорошенькая история», как говорит Бербериц, – он явно пытался превратить все дело в шутку.

– Слово за мной, – прошептал Терра, дрожа от возбуждения. – Ваше сиятельство, сейчас мой черед, я не имею права упустить случай. Представьте меня! – Но на лице рейхсканцлера он не прочел согласия: – Я понял вас, вы со свойственной вам заботливостью подвергли меня испытаниям, чтобы с помощью уроков света подготовить к этой последней борьбе. Дайте же мне теперь возможность выдержать ее! Пусть в моем ничтожном лице перед вами предстанет человечество, борющееся с жестокостью судьбы. Рейхсканцлер граф Ланна, предоставьте мне эту возможность!

Император сразу же отказался от своей попытки обратить все в шутку, в мрачном синклите генералов, пангерманской братии и штатских никто даже не улыбнулся, никто не выразил ни малейшей склонности к веселью. Нет, они настроены вполне серьезно. Император надул губы, повел плечами – и сам прервал томительное молчание:

– Чего же вы от меня хотите? Чего можно добиться, кроме каких-то дурацких побед, а на что они мне нужны? Я и без них обойдусь! – Молчание. Тогда он перешел на торжественный и строгий тон. – Кроме того, я несу ответственность перед моим создателем.

На это возразить было трудно. Всем оставалось только вздохнуть.

Рейхсканцлер решил, что его повелителю будет по душе некоторое разнообразие; он схватил Терра за плечи и выдвинул его вперед.

– Ваше величество встречает глубокое понимание и особо пламенное почитание у молодежи, – сказал он назидательно и вместе с тем дипломатично. – Вашему величеству это вряд ли будет неприятно. В «Фаусте», у нашего Гете, сказано: «Всего милее мне румянец свежий щек, Для трупа хладного в душе моей нет места», – язвительно бросил Ланна в сторону беспокойных стариков. Ему нечего было бояться, что кто-нибудь из них бросит ему в лицо: Мефистофель!

Император облегченно засмеялся и даже спокойно отнесся к назойливому субъекту, который, как совесть, докучал ему весь вечер. Прежде чем Терра, не отнимая рук от груди, выпрямился после глубокого поклона, Ланна успел сообщить императору, что депутат и помощник статс-секретаря – школьные товарищи.

– Ваше величество, вот вам живое доказательство того, что при таком мудром правлении, как ваше, и при нашей совершенной системе каждому таланту открыт свободный путь. Из предшественников вашего величества, пожалуй, один только Людовик Четырнадцатый умел так же по-королевски беспристрастно выбирать себе слуг.

Как монарх, так и государственный муж, по-видимому, придавали моменту важность исторического события. Каждому хотелось быть его свидетелем. Те, кого Ланна удалил, снова придвинулись. На всех лицах была написана напряженная торжественность. Даже приближенные, те, что смеялись над еврейскими анекдотами, застыли один за другим, словно фигуры на официальных картинах.

Рейхсканцлер произносил слова для потомства, а монарх с каждым словом становился благосклоннее. Когда отзвучало последнее, он устремил взгляд на склоненного в выжидательной позе депутата.

– О вас я кое-что знаю, – резко, но снисходительно.

– Ваше величество, соблаговолите милостиво выслушать меня, – заговорил Терра, не отнимая рук от груди. – Бог свидетель, что я никогда не позволил себе ни одного поступка или мысли, которые не имели бы единственной и твердой цели – содействовать, в меру моих ничтожных сил, славе и могуществу вашего императорского величества. – Голос то нарастал, словно неудержимо вырываясь из сердца, то замирал в глубочайшем смирении. Император был, видимо, заинтересован как техникой речи, так и ее содержанием. Он ожидал продолжения.

– В полном сознании своей вины, я каюсь перед вашим величеством, что однажды необдуманно взял на себя защиту бастующих рабочих. Помыслами я был чист. Увлекли меня молодость и духовная гордыня, которая часто выступает на сцену там, где знаниям не соответствует ни имущественное, ни общественное положение. Ваше величество видите во мне одного из самых недостойных своих адептов. Ни один бастующий рабочий не может отныне ни в какой мере надеяться на мою защиту.

За этим последовал одобрительный императорский кивок. Путь был расчищен, Терра ринулся в бой:

– Благодаря твердой и дальновидной политике вашего величества Германия занимает в настоящее время независимое положение, ибо никакой союз с Англией не может воспрепятствовать ей строить флот.

– Вотируйте мне кредиты, господин депутат!

– Только во имя этого я живу и дышу. Но вашему величеству требуются не только денежные средства. Для создания флота вашему величеству нужна и высокая нравственная поддержка.

Император выпрямился и посмотрел в зеркало. Позади него и его красного мундира стоял бог. «Гений! Личность!» – бормотали вокруг. Столпившиеся зрители употребляли сверхчеловеческие усилия, чтобы быть замеченными его величеством. В этот миг подоспел Кнак. Лысый племянник оторвал его от чрезвычайно важных дел с депутатами, он задыхался, потому что очень быстро бежал и еще потому, что здесь дело было поважнее. Неслышно ступая, сильно покраснев от сдерживаемой одышки, Кнак протискивался вперед до тех пор, пока оба – император несколько сбоку, а депутат Терра прямо – не очутились непосредственно перед ним.

Депутат решил пустить в ход все средства, чтобы сосредоточить на себе высочайшее внимание; это видно было по его лицу, выражавшему железную волю.

– Ваше величество! – воскликнул он. – Германский император призван одержать победу над темными силами как того, так и этого мира, и притом без борьбы!

– Как так? – спросил император. Стремительный поворот, и он взглянул депутату прямо в глаза. – Что вы под этим подразумеваете? Объясните поскорей, в чем дело.

– Отмените смертную казнь!

– Как?

– Это ново, это действенно и современно, это обеспечивает успех. Пусть тогда кто-нибудь посмеет утверждать, будто ваше величество лелеет агрессивные планы. Даже самому отъявленному лжецу не удастся убедить мир в том, что вы желаете братоубийственной войны народов, вы, отменивший казнь даже для преступников!

Минутная растерянность – потом император сообразил. Он оглянулся: общее смятение. Он сообразил раньше других; мысль понравилась ему.

– Мысль не плохая, – сказал император. – Но попробуйте-ка разъяснить ее людям!

– Она на устах у всех. Правда, ее глубочайший смысл доступен только избранным… – Поклон, рука прижата к груди. – Вернее, только одному избраннику.

– Ах да, там было написано, что вы подкуплены англичанами, – сразу припомнил император. – Чепуха, я этому не верю.

Терра, содрогаясь с головы до ног, в последнем волевом усилии в виду цели:

– Я жду воздаяния только от бога. Я хочу иметь право почитать вас, ваше величество, как высшее, совершеннейшее орудие божие во всей истории человечества. Что такое Хаммураби, Моисей и даже… – Последнее имя не было произнесено. Новый волевой порыв, рука поднята вверх. – Ваше величество в мгновение ока становитесь гуманнейшим из монархов. При соответствующей пропаганде вас будут чтить как спасителя. Это ново, это действенно и современно, и это обеспечивает успех.

Его величество насупил брови:

– Что значит гуманнейшим?

– Истинная гуманность, политически рентабельная.

– А я было подумал – ложная.

Император оглянулся, нет ли у кого возражений.

– Вопрос проходит удивительно гладко, – произнес он сквозь зубы. – Никто не протестует. Ну, мы еще с вами потолкуем.

Но у обер-адмирала Фишера все же зародилось сомнение:

– Народ искренне привязан к виселице.

– А мы его отвяжем, – решил император. – Я человек современного склада… Что вы смотрите на меня, Ланна? Разве я не смею быть человеком? Да, я человек, значит и со мной может что-нибудь случиться… Ах, позвольте!

Он испугался – чего? Заглянул еще раз всем в глаза, движения стали как у автомата, затем резко повернулся к Терра:

– Скажите, пожалуйста, значит, казнить никого нельзя, даже убийц? Безразлично, кого бы ни убили? Меня, например?.. Ага! Вот вы и попались. – С угрозой: – Хотели меня провести.

Но Терра отпрянул, словно перед ним разверзлась пышущая пламенем бездна. На лице ужас, нескладные руки умоляюще стиснуты.

– Я был поражен слепотой. Я богом отринутое чудовище! – с невыразимой мукой выдавил он.

– Верно, – сказал император. – Ну, успокойтесь. Хорошо, что я вовремя спохватился. – Обращаясь к окружающим: – Мне сразу показалось странным, как это дело легко налаживается. – Опять к Терра, уже со смехом: – Вот выкинул штуку! – Стоявшие в непосредственной близости засмеялись тоже. – Хотел отменить смертную казнь! Ловкий малый, только глуповат. – Удар по ляжкам, знак, что и стоящие поодаль могут смеяться, а затем сквозь смех: – Отменить смертную казнь! Террористы подумали бы, что я спятил. А если ты мне когда-нибудь дашь пощечину, Флеше? И тогда увильнешь от харакикирики?

Генерал-адъютант успокоил его величество на этот счет, и они вместе продолжали смеяться.

Терра, прикованному к полу, казалось, что он бежит и хохот, как внезапный морской прилив, настигает, опрокидывает его.

Громче всех звучал чей-то визгливый голосок: Толлебен. Он отбросил осторожность и смеялся. Что теперь может значить для него такой противник! Алисы не было видно. «Она даже посмеяться не захотела. Значит, всему конец». Вдруг его взгляд в борьбе за последние остатки человеческого достоинства наткнулся на лицо, серьезное как смерть и потому такое же желанное, как она. Лицо принадлежало Кнаку. Промышленник безмолвно кивнул ему, оба выбрались из толпы. Никто не препятствовал уходу Терра; ему стало ясно: смех царедворцев относился не к нему. Он относился к императору. Императору надлежало видеть их смех, как надлежало слышать из их уст слово: «Гений»! Они смеялись в поте лица своего.

Кнак и Терра, лавируя, протиснулись назад, где было пусто. Ища прикрытия на пустынном паркете, Терра отошел к колоннам у входа в последнюю гостиную. Он уже миновал их, как вдруг что-то заставило его обернуться. Его взгляд встретился с глазами, полными муки прощания, полными тоскующего неутолимого зова. Женщина судорожно сведенными пальцами искала опоры на гладкой стене. Опоры не было; тот, кто прошел мимо, мог ее взять и увести с собой, в эту минуту она убежала бы с ним! Именно в минуту его поражения! Когда он прошел, она зарыдала. Он видел, что она безоружна, далека от всех честолюбивых заблуждений и готова к бегству, что она его собственность – на то время, пока длятся рыдания. Он поспешил дальше.

Тут к нему присоединился Кнак. Кругом ни души, но и это не удовлетворило Кнака, он открыл потайную дверь. Когда они вошли, он оставил ее полуоткрытой, из боязни быть застигнутым врасплох. Выяснилось, что они в будуаре хозяйки дома. Подавляло обилие подушек и ковров.

– Расчет был неверен, – сказал Терра, глядя в землю.

– Тссс… я не стану вас утешать. Высказывайтесь, только потише, – предостерег Кнак.

– Когда-то человеческое общество выбросило меня из своих рядов за непригодностью. Я не погиб, выплыл вновь и предложил ему свои услуги. И предлагал не раз, – сказал Терра, поднимая взгляд, полный отчаяния.

– На сей раз не напрасно. Сейчас вы в этом убедитесь. – С этими словами промышленник протянул ему стакан воды. – Выпейте и садитесь! Вы сделали свое дело!

Терра, опускаясь на подушки:

– Мне совершенно ясно, что со мной покончено, что отныне я всего-навсего побежденная опасность. Если бы меня не убил смех, мне все равно пришлось бы околеть от сознания собственной беспредельной глупости. Я высказал императору то, что думал. Я пал жертвой кощунственной фантазии, будто можно иногда в качестве крайней меры пустить в ход правду. Жизнь мне этого не простит.

– Для вашей ошибки есть оправдание. Даже допустив неправильность расчета, нельзя отрицать, что самое выступление проведено мастерски. – Промышленник жестом отверг всякие возражения. – Я не преувеличиваю – мастерски. У его величества возникают подозрения, но вы отводите удар и вызываете смех. Кто еще способен на это? Подозрение императора могло просто погубить вас. А что делаете вы? Вы добровольно становитесь мишенью для насмешек, вы развлекаете, а ведь это день изо дня наша единственная цель. Блестящий маневр! Теперь отдыхайте!

Терра вместо этого подскочил:

– Вы продолжаете издеваться надо мной, господин тайный советник! Я еще не так низко пал в собственных глазах, чтобы стерпеть позор и поругание именно от того, кому я в своей непростительной наивности помог устроить дела.

– Вот потому-то я и предлагаю вам место юрисконсульта и члена правления моей компании. – Тайный советник сел.

Терра снова опустился на подушки, на этот раз непроизвольно, – у него подкосились ноги. Вот она, настоящая катастрофа! Она была настолько безусловна и непоправима, что он сразу пришел в себя. Преодолев физическую слабость, он выпрямился и сказал хладнокровно:

– Не откажите изложить ваши мотивы.

– Они видны как на ладони. В способностях ваших я имел случай убедиться. Вы сами признали, что содействовали моему успеху. Но кто из нас может сказать, как все сложится в следующий раз. Вы отнюдь не конченный человек. Всякий раз, как общество выбрасывало вас из своей среды за непригодностью, вы считали себя конченным, но выплывали вновь. У меня есть основание бояться, что в один прекрасный день вы снова вынырнете и будете мне угрожать. Вполне вероятно, что вы и тогда невольно только посодействуете моим делам. Но все же я хочу учесть опасность, которую вы собой представляете, и снова предлагаю вам войти в мою Оружейную компанию. Ваши пацифистские взгляды мне не мешают, да и вас они не должны смущать.

Промышленник нерешительно запнулся, но Терра всем своим видом требовал, чтобы он закончил начатую мысль.

– Тем более что вашей основной целью, собственно, и было поступить ко мне на руководящую должность. У человека такого выдающегося ума должно же быть хоть настолько здравого смысла. – Сказав это, Кнак откинулся на подушки. Но ужаснее всего было то, что он совсем не казался победителем; он относился к сделке просто, не переоценивая ее. Плата, которую он предлагал за соучастие, была вполне приличной, для себя же он рассчитывал лишь на скромную выгоду. «Я оказался большим мошенником, чем он, – подумал Терра. – Вот к чему привела моя идейная борьба».

– Вы ничего не слышите? – прошептал он. – Нас подслушивают.

– Это нежелательно. – Кнак отодвинул портьеру в следующий из личных апартаментов Альтгот. – Я знаю, как выйти. Оставайтесь здесь, договор вам будет доставлен. – И он исчез.

Терра остался у той двери, через которую скрылся Кнак; он взял в руки шнур от портьеры и спросил вслух:

– Выдержит? Как сделать, чтобы изящно на нем повиснуть? – Его интересовала теперь только техническая сторона вопроса… В этот миг кто-то схватил его за плечо: Мангольф.

– Ты, как всегда, вовремя. Словно по заказу.

В ответ на вызывающий тон Мангольф сказал глухо и с непобедимой дрожью в голосе:

– Только не это, Клаус.

– Лучше стать юрисконсультом у твоего тестя?

Насмешку Мангольф тоже оставил без ответа:

– Я этим удовлетворяюсь.

– А я не могу!

В ответ на его возрастающее раздражение Мангольф проявил еще более кроткую настойчивость.

– Что, собственно, случилось? Ничего, что могло бы тебя сразить внутренне. Неудача! – Он пожал плечами. Мангольф – и пожимает плечами при слове «неудача»! Терра прислушался внимательнее к словам друга. – Ты ведь останешься тем же, чем был, – сказал друг, – вечной досадой для тех, кто тебя любит… Но с этим они примирятся, лишь бы ты жил.

– А нужно ли мне жить? – спросил Терра с сомнением.

– Это непременное условие и для моего существования. – Какой новый, незнакомый звук голоса! Голос шел из глубины души, такой настойчивый и вместе с тем нежный. Терра был тронут. Охваченный жестоким раскаянием, он сознался:

– Ты скомпрометирован по моей милости. Ланна неразрывно связал нас с тобой в сознании императора.

– А разве мы не связаны неразрывно в нашем собственном сознании?

– Это говорит твоя благородная душа, дорогой Вольф. Я же, в своем слепом эгоизме, не понимал, что Ланна готов погубить меня, лишь бы избавиться от тебя!

– Ты начинаешь прозревать. Но поверь мне, Клаус, я больше страдаю за тебя, чем за себя самого.

– Вижу, – сказал Терра, – и я, подлец, только потому не ухожу из жизни.

– Мы не подлецы, Клаус. Я бывал несчастнейшим человеком, когда ты преуспевал. Но в те минуты, которые мы только что пережили, я был куда несчастнее. – Он сжал обе руки друга. – Дай мне взглянуть тебе в глаза, не смеешься ли ты, чего доброго, надо мной? В часы сомнений я считаю тебя каким-то выродком, для которого важнее всего удовлетворить свое тщеславие. Разуверь меня, и я буду счастлив.

Терра, не выпуская его рук:

– Откровенность за откровенность, Вольф. Я в минуты слабости готов поверить в твою так называемую вторую наивность, с помощью которой ты хотел бы сравняться в глупости с современным обществом. Короче говоря, я готов считать тебя таким же глупцом, как твоих собратьев. Разубеди меня в этом!

Каждый из них старался увлечь другого из полумрака комнаты к выходу и яркому свету. Только раскаяние, только доверие видел один у другого, видел сквозь слезы, застилавшие свои глаза и глаза друга…

Но тут к ним донесся громкий повелительный голос.

– Все сюда! – командовал знакомый голос. – Внимание! Радостное известие!

Они прислушались. Голос императора оповещал об обручении!

– Я взял это на себя, чтобы все видели, насколько мне близки торжественные события в семье моего рейхсканцлера.

Вырвав решение из рук отца, он к тому же еще кичится этим.

– Он свое дело понимает! – заметил Мангольф и тут же вскрикнул: – Что ты! Бог с тобой!

Ибо Терра рванулся от него и попятился назад, как раненный насмерть. И опять то же лицо, какое было, когда они встретились.

– Знаю, – сказал Мангольф. – Но радуйся: хорошо хоть, что все свалилось сразу.

Он подошел вплотную к другу и безмолвно ждал, пока пройдет спазм, стеснивший ему грудь, и смотрел только на его руки. Они то шарили по телу, то сжимались в кулак – и, наконец, беспомощно опустились.

Друзья стояли в полумраке за дверью, пышное торжество происходило незримо для них. Но в нарастающей сумятице голосов угадывалось многое; подобострастие перед успехом, преклонение перед властью, настоящей и будущей; каждый завидовал тому, кто раньше успел привлечь внимание императора; каждый боялся, что его подобострастно согнувшаяся фигура не попадет в поле зрения того, кому дано миловать, жаловать и благодетельствовать. Какой вид был у Ланна… когда он пожимал руки? И снова голос повелителя:

– Девственная прелесть невесты! Богатырский рост моего гальберштадтца! – Возбужденный нескончаемыми выражениями восторга голос добавил: – Запомните его хорошенько, на случай если увидите в мировой истории среди моих паладинов!

Ура! Браво! Бисмарковская маска!

«Но какой же вид у Ланна? Даже в ладоши захлопали. Неужели и Ланна?»

«Этот человек способен броситься на шею поддельному Бисмарку, – бормотал Терра про себя. – Слышит свой приговор, а на лице ямочка. Мы сражены одновременно. Но что думает он на тему „быть или не быть?“ – Шепотом: – А дочь – наш общий возлюбленный палач? Перед нами раскрываются бездны, ваше сиятельство! – Терра в темноте видел ее. Вызванная его тоской и безумным отчаянием, она явилась ему, мертвенно бледный призрак, далекий от всех честолюбивых заблуждений, с глазами, полными тоскующего неутолимого зова. Прочь все сомнения! Скорее к ней! Он бросился вперед, призрак исчез…

Кто-то схватил его за руку: Мангольф. Друзья были одни.

Кряхтенье и спотыкающиеся шаги со стороны личных апартаментов Альтгот. Терра вопросительно взглянул на Мангольфа: опять обман воображения? Но Мангольф кивком подтвердил, что теперь это действительность. Тот, кого оба узнали, доплелся до роковой портьеры и схватился за нее. Он закряхтел сильнее, но раздвинуть портьеру ему не удалось. Вдруг он рухнул на нее, рухнул, как подкошенный, послышался шум падения. Он лежал, подмяв под себя жирную руку, запонка на манишке отлетела, дряблые щеки обвисли.

– Ваше сиятельство! – забормотали испуганные друзья, но глаза его не открывались.

Терра приложил палец к губам.

– Обморок свой он честно заслужил. Не успел он выстрадать Тассе, как его любимая дочь верным чутьем сердца уловила подходящую минуту, чтобы доконать его.

– Но он ведь жив? – спрашивал Мангольф, напряженно всматриваясь. – Он не смеет умереть, он мне нужен, и он и Толлебен, который гонится за ним по пятам; они должны сразу уничтожить друг друга. Тогда я отделаюсь от обоих.

– Леопольд! – послышался голос повелителя.

Тут только они заметили, что все общество во главе с императором входит в последнюю гостиную и приближается к полуоткрытой потайной двери; император даже как будто собрался войти вместе со своим генерал-адъютантом; он отдавал приказания, которым тот отказывался повиноваться.

– Где Леопольд? Пусть Леопольд мне поможет.

– Ваше величество, не гневайтесь. – Генерал-адъютант был в крайнем смущении. – Воля вашего величества для меня единственный закон.

– Надеюсь! – проворчал его величество.

– Однако госпожа Швертмейер? Не гневайтесь, ваше величество, только это уже слишком.

– Флеше, ты не жалеешь своей плеши!

– Я не могу взять на себя такую ответственность! Покорнейше прошу возложить ее на рейхсканцлера. Можно ли оставить в интимном кругу, когда все разойдутся, даму с такой репутацией, как у Швертмейер? Как верный слуга моего повелителя я должен считаться с обстоятельствами.

– Твои обстоятельства мне известны, Флеше. От тебя я не избавлюсь никогда. Не тронь меня, и я тебя оставлю в покое.

Господин протянул руку. Слуга, согнувшись под прямым углом, облобызал ее.

Они отошли от двери. Мангольфу и Терра было ясно, что тем, кто слышал этот разговор, лучше всего поскорее исчезнуть. Они обошли вокруг лежащего на полу Ланна и скрылись за портьерой. Из гостиной в это время уже входила Альтгот. От испуга у нее захватило дыхание. Сохраняя, несмотря ни на что, присутствие духа, она поспешила закрыть дверь, но старуха Иерихов все же успела проскользнуть в комнату.

– Дорогая, этого никто не должен видеть! – сказала она и стала разглядывать лежащего. – Особенно его величество! Его величество любит здоровых. К обморокам он относится неблагосклонно… Но что же это такое?

Альтгот опустилась на колени подле больного.

– Он опять слишком много ел, – сказала она. – Госпожа Иерихов, пожалуйста, не кричите и придержите дверь, чтобы не влезла Фишер! Она ведь, конечно, подслушивает. Помогите, его необходимо перенести ко мне в спальню.

Но старуха Иерихов только подавала советы.

– Знаете что, дорогая! Есть только одно верное средство, это – чтобы помолилась Кипке. Правда, она живет далеко, на Папештрассе, но за ней можно послать. Помогает и корень мандрагоры. Купите у Тица, пятьдесят пфеннигов, с притертой пробкой.

Не находя помощи извне, Альтгот обрела всю силу в любви. Как Эдит Лебединая Шея на поле сражения при Гастингсе[36]36
  Как Эдит Лебединая Шея на поле сражения при Гастингсе… – Эдит Лебединая Шея – возлюбленная англосаксонского короля Гарольда II, смертельно раненного в битве при Гастингсе (1066).


[Закрыть], она подняла возлюбленного с ковра и, не пошатнувшись, унесла его за портьеру. Терра и Мангольф при ее приближении проскользнули в следующую комнату, затем дальше еще через несколько комнат, до выхода на лестницу.

Многие из гостей все еще не решались удалиться, боясь что-нибудь упустить. Его величество остается в интимном кружке приближенных, тут уж ничего не поделаешь! Да, но Швертмейер? Измученные лица, безумное напряжение последних часов в истомленных, но все же ищущих чего-то взглядах.

– Господин Шеллен! – Граф Гаунфест звал его снимать собравшихся. – Можно и мне тоже сняться? Его величество изволил меня сегодня отметить. Как? Только его величество с женихом и невестой? И с членами семьи? А госпожа Швертмейер тоже член семьи?

Сквозь толпу взбунтовавшихся рабов друзья прорвались разными путями. Скорей накинуть шубы, и прочь, каждый сам по себе, даже не подав вида, что их связывают чужие тайны.