Текст книги "Голова"

Автор книги: Генрих Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

– Ты пристыдил меня, – сказал Терра. – Я не владел собой. Больше это не повторится. – Он принял торжественный вид. – Продолжай! Невеста достойна своего счастья?

– Вот это я и хочу выяснить с твоей помощью, – мрачно произнес Мангольф и достал какую-то бумагу. – Невестой будет госпожа Беллона фон Толлебен-Кнак – в том случае, если нынче вечером мы придем к положительным выводам.

– Идет! – сказал Терра, ему стало жаль этого подвижника честолюбия. Сам он никого не утруждал вопросом своей женитьбы. – У меня есть один второстепенный вопрос: решение зависит от тебя одного? Твоя избранница возражать не будет? И ее отец тоже?

– Беллона любит меня, – сказал Мангольф, сдвинув брови. – Она была принесена в жертву господину фон Толлебену. Подобного опыта старик не повторит. К тому же он поклялся отомстить всему юнкерскому сословию. Я, при моем влиянии на Ланна, прямо-таки послан ему судьбой в качестве зятя. Прими во внимание, что Ланна не сегодня-завтра рейхсканцлер.

– Чистая работа! – заметил Терра, словно дивясь механизму машины.

– Даже слишком, – сказал Мангольф, бросив взгляд в свою бумагу. – На меня оказывают давление. Я могу попасться помимо моей воли. Всем заправляет графиня Альтгот.

– Со своим политическим салоном.

– Она в переписке с Беллой Кнак. Она принадлежит к тем немногим дальновидным людям, которые заранее принимали в расчет возвращение Кнаков.

– Что Альтгот на высоте, я не сомневаюсь, – подтвердил Терра.

– Она устроила у себя филиал ланновского салона, – пояснил Мангольф. – Ланна, таким образом, приобрел неофициальную базу, где действуют в его интересах.

– Да и она не в накладе, ей больше не будут приписывать любовников. Политика – лучшее алиби. Догадливая дама – Альтгот!

Мангольф неодобрительно покачал головой.

– С ней надо считаться всерьез.

– Тогда слушайся ее!

– Нет, я только спрашиваю: чего она добивается для себя? Может быть, Кнак подкупил ее? Тогда я окажусь в дураках.

Несмотря на озабоченный вид Мангольфа, Терра едва удержался, чтобы не расхохотаться. Перед ним встало видение былых времен, дверь в родительский дом Мангольфа с дощечкой: «Мангольф, комиссионер». Шаткая скрипучая лестница ведет на вышку, а там маленькая комнатка, клетушка, пространство в один шаг, – и кто же там оборачивается, сумрачно хмуря чело? – Тот самый, кто и сейчас склонил к нему чело и хмурится в сомнении, не обсчитывают ли его, предлагая богатейшую невесту Германии.

Терра не засмеялся.

– Здорово! – заметил он.

Мангольф словно не понял его.

– Я верю только в свою зоркость, – продолжал он, – ну, еще, пожалуй, в твою.

– Так пустим ее в ход, – решил Терра. – Выкладывай, какие у тебя подозрения.

– Подозрений нет, есть только баланс. – Он протянул свою бумагу и, видя, что Терра растерянно вглядывается в нее: – Посмотри, прибыль и убытки сходятся без остатка.

Терра в самом деле увидел два проставленных друг против друга столбца статей расхода и прихода; с точки зрения считавшего, они, очевидно, сходились без остатка, ибо в конце каждой строки стоял нуль.

– Сейчас объясню тебе мой баланс, – заметил Мангольф и, в ответ на жест Терра, подвинувшего к нему бумагу: – Не надо! Я знаю его наизусть.

Он знал свой баланс наизусть, как Терра свой договор; и теперь, вычисляя снова, копаясь в нем и болея им, он горел на том внутреннем огне, который был знаком и Терра.

– Она богата, но скомпрометирована. – Он провел в воздухе черту: – Я беден, но безупречен.

– Тут, правда, трудно решить, на чьей стороне выгода, – пробормотал Терра.

– Она меня любит, я ее не люблю, – продолжал Мангольф.

– Преимущество явно на твоей стороне! – вскричал Терра.

– Постой! Правый столбец: я пасую перед богатством. Она же не только знает это, но и считает естественным.

– Просчет, – сказал Терра.

– Я не дворянин, и у меня совсем нет родни. Именно потому я и не наглец вроде Толлебена. У нее нет матери, зато есть пренеприятный отец.

– В итоге нуль, – сказал Терра.

– Я не офицер и не корпорант, зато я элегантней, чем обычно бывают эти господа, у меня тип иностранца, и я при случае не откажусь драться.

– Ты не откажешься драться? – поспешно подхватил Терра.

– Поверь мне, я слишком ловок, чтобы когда-нибудь довести дело до этого. – Черта и следующий столбец: – Она с виду современная дама, а по существу напыщенная гусыня.

– Опять ничего, – сказал Терра. – Последняя статья.

– Мое будущее неопределенно. Правда, мне покровительствует Ланна. Другой столбец: она, при своих средствах, вправе рассчитывать на успех в жизни, – правда, этот успех может быть и двусмысленным.

– В итоге, – заключил Терра, – ты вышел из низов, она тоже, ты можешь пригодиться ей, как и она тебе.

– Но из всего этого ровно ничего не следует, – простонал Мангольф. – Все та же мучительная неопределенность, круглый счет обывателя. – Он вскипел. – Как бы я швырнул ей эти деньги, если бы на ее стороне был минус. А будь у нее плюс, я бы ей показал себя и свои способности.

– Да, твои способности ты не учел, – заметил Терра.

– Потому что они естественны, как само бытие, а кроме того, зависят от обстоятельств. Каким бездарным окажусь я со своей пушечной принцессой, если в день моей свадьбы вся Европа заключит вечный мир!

– Твое дело воспрепятствовать этому, – сказал Терра и добавил резко: – Мое же, наоборот, – этому способствовать.

– Вот оно где – решение! – Мангольф возбужденно вскочил. – Каждый будет добиваться своего. Пусть девица проведет еще года два в посте и молитве, тогда выяснится, кто из нас сильнее, ты или я. От этого зависит ее счастье.

– Ты ведь сидишь в самом осином гнезде, тебе бы уже сейчас следовало знать, какое взято направление.

– Нашей политики? Понятия не имею. Ее курс кажется все бессистемнее, чем ближе к ней стоишь. Весь секрет в том, что у нее попросту нет цели. Кто до этого додумается, того мое начальство отличает! – И Мангольф захохотал как бес.

– А твои пангерманцы? – Теперь встал и Терра.

Мангольф бросился к нему через всю комнату и схватил его за руку.

– Скажи мне только одно, но с полной искренностью, какая возможна только между нами: то, что я с ними якшаюсь, очень меня компрометирует? – И так как Терра сжал губы: – Говори, нового ты мне ничего не скажешь. Ведь они во всем: и в публичных выступлениях и в программе до такой степени зарываются, что никакая мало-мальски жизнеспособная нация не позволит им втравить себя в войну. Даже круглому дураку это должно бить в нос.

– Бить в нос? – повторил Терра. – Да в этом же половина успеха. Смешное у нас способны оценить немногие, зато кричащее импонирует всем. «Жизнь – это плакат», – говорит монарх своему народу, и тот с каждым днем все лучше понимает своего монарха.

Мангольф шагал по комнате.

– Знать бы, достаточно ли мы нагнали страху на наше начальство, и даже самое высшее, чтобы оно холодно приняло попытку Англии к сближению!

– Как? Разве таковая предвидится? – Терра вышел на середину комнаты.

– С тобой мне не следовало говорить об этом, – отозвался Мангольф из темного угла.

– Успокойся, – сказал Терра. – Я не выступлю в газетах в пользу союза с Англией. Союз с Англией произвел бы дурное впечатление на многие другие европейские страны и у нас самих увеличил бы соблазн легкой победы. Нет, я противопоставлю твоему пангерманскому союзу другую лигу.

– Какую?

– Лигу противников смерти.

– Прощай! – сказал Мангольф. Он спрятал свой баланс. – Я опираюсь на действительные факты. Таким образом, наш вопрос относительно моей женитьбы на бывшей Кнак почти разрешен. – Беглое рукопожатие, но уже в дверях Мангольф обернулся. – Еще новость: Толлебен сватается к Алисе Ланна.

Терра разразился хохотом.

– А она составляет свой баланс, – попытался Мангольф перекричать его хохот и затем исчез.

Все это отняло немало времени; Терра сел за стол, собираясь проработать всю ночь. Мысль жениться на женщине с той стороны оказалась удачнее, чем он предполагал, раз Алиса одновременно обдумывала кандидатуру Толлебена. «Моя Алиса» – чувствовал он, но тем усерднее старался работать. Княгине Лили пора бы вернуться. Где она застряла? О ней ничего не слышно. «Дочери нового рейхсканцлера прядется напрасно дожидаться моей скромной персоны. Ей ничего не останется, как пойти на уступки, да и мне тоже», – думал он, склонившись над бумагами и гримасами выражая недовольство собственными мыслями. Вдруг он отбросил документ, он ощутил, как бледнеет и разглаживается его искаженное лицо. «Я люблю Алису, а она меня – вот сейчас, в эту самую минуту. Мне довольно одного сознания. А счастья, большего, чем дает повседневность, мы не станем себе желать. Кто порхает, пахать не может. Я из тех, кто медленно, но верно движется вперед».

Глаза выразили сомнение. «Кто я?» – с этим вопросом он подошел к окну. Снизу долетали, то нарастая, то замирая, уличные шумы, неустанный прилив и отлив ночной жизни. «Я такой же, как сотни тысяч. Какой обыватель не припомнит в своем прошлом хоть одной юношеской глупости вроде преобразования мира или любви к принцессе? Незаметно для себя я избрал вернейший путь стать обывателем».

Но другой, более смелый голос возмутился в нем: «Нет! Ты будешь жить во имя многих. В этом твое отличие». Он отворил окно навстречу шуму стихий, и сразу его внутренняя тишь замутилась и заволновалась. Все мышцы его коренастого тела напряглись, он расставил ноги и уперся руками в обе стороны оконной ниши, словно силой удерживая распахнутые ворота, в которые должна хлынуть улица, в которые должны хлынуть все улицы.

– Аминь, – сказал Терра, снова усаживаясь за стол. – У меня своя определенная задача, скажем между нами: призвание свыше, миссия вождя. Обстоятельства требуют, чтобы она осуществлялась в будничной обстановке, как обыденное дело. А потому лукавить неизбежно. Моя миссия гласит: «Да не будет у вас нужды убивать друг друга». Аминь. А теперь за работу, чтобы выбиться из неизвестности! – И он придвинул отброшенный документ.

Так как о невесте не было ни слуху ни духу, он пошел к ней. Она оказалась дома. «Недавно?»

– Нет, порядочно, – сказала она. – Но с нашим объяснением нечего было спешить.

– Ты помолодела, если только возможно было стать еще моложе. Как ты этого добилась?

– Так я тебе снова нравлюсь?

– Когда мы поженимся?

– Ты еще не раздумал? Тогда лучше поговорим начистоту. Ты не можешь требовать, чтобы я ради тебя разорилась. Своя рубашка к телу ближе.

И тут Терра узнал, что в истории с Каппусом он сглупил непростительнейшим образом. Всякий другой не стал бы выносить дело в суд, а столковался бы с самим Каппусом. Пусть бы изобретатель обрел, что ему причиталось, а Терра, естественно, должен был потребовать у Каппуса свою долю, – иначе к чему вся затея? Он не понял, как ему следует действовать, невесту его это ужасно поразило. Счастье, что она вовремя уберегла себя от такой ненадежной опоры.

– Выйти за тебя, дружок, равноценно самоубийству.

Терра, не без сожаления, согласился с ней.

– Такая достойная женщина, – я говорю, а сердце у меня кровью обливается, – имеет бесспорное право на нормального мужа из самого нормального буржуазного круга. За всю твою благословенную жизнь ты не сделала для своего преуспеяния ничего такого, что буржуазное общество не вменяло бы в обязанность своим сочленам. Ты только придавала элегантность своим подлостям, но и это оно тебе со временем простит.

Она не выдержала и рассмеялась:

– Какой ты чудак! Приходи почаще! Только предупреждаю – мои дела в полном расцвете. Спальня остается у меня, я продаю лишь мавританский кабинет. В полумраке я больше не нуждаюсь.

– В том бог свидетель, – сказал он торжественно. Он смотрел, как она на полном свету высоко вытянула руки над копной своих огненных волос и поднялась на носки. Формам вернулась прежняя мягкая пластичность и мускулистая упругость, а краскам – свежесть, как от притока обновленной крови: неувядаемая стояла она, сдвинув носки, словно балансируя на шаре, и медленно вращалась вокруг самой себя.

– Чудо из чудес, – сказал он. – Как ты этого добилась?

В ответ она загадочно усмехнулась и звонким, равнодушным голосом позвала кормилицу.

Кормилица? Ну, разумеется. В этом и было все дело. Отсюда ее тогдашнее состояние, ее уныние и затея выйти за него замуж… Кормилица явилась с новорожденным на руках. Старший мальчуган держался за ее подол.

– Это девочка, – сказала мать.

– Я вел себя как форменный осел, – признал Терра.

Она лишь пожала плечами. Она не ставила глупость в укор мужчинам, их глупость подразумевалась сама собой.

– Отца ты знаешь, – сказала она на случай, если бы ему потребовалось и это разъяснение. Действительно, ему только сейчас пришло в голову имя отца; он вспыхнул.

– Мой сын и дочь господина фон Толлебена – брат и сестра? Этого в условии не было.

Тут явно удивилась она.

– Что ж теперь поделаешь! – пробормотала она с запинкой.

– Я не желаю, чтобы они воспитывались вместе. Идем со мной, сын мой, – решительно заявил он и протянул руку.

Мать забеспокоилась.

– Перестань, пожалуйста! Кстати, ребенок вовсе не от Толлебена, а от Мангольфа. – И так как он уставился на нее, словно собираясь наброситься: – Ну да, от твоего друга. Но ты навел меня на хорошую мысль. Я уверю Толлебена, что ребенок от него. Ему это польстит, он обеспечит дочь, а твой друг окажется в стороне. Все участники будут удовлетворены. – Она отошла, напевая, чтобы скрыть остаток беспокойства; вид у него по-прежнему был грозный. Но вдруг он резко повернулся.

– Идем, мой сын! – повторил он.

Пауза. Мать сразу успокоилась и обменялась взглядом с кормилицей.

– Ну что? Идет он? – спросила она даже без насмешки.

Тщетно нагибался Терра, протягивая руку, – под его жгуче-суровым взглядом мальчик обошел, от складки к складке, всю юбку кормилицы. Выглядывая из-за нее, шестилетний мальчуган сжимал рот точь-в-точь, как сам Терра.

– Папа хочет взять тебя с собой, – повторил Терра.

– А может, ты лучше останешься у мамы? – Она раскрыла объятия. – К кому ты пойдешь? – И мальчик бросился к ней. – Он слишком похож на тебя, – сказала мать торжествующе и примирительно. – Потому он так привязан ко мне.

– Впечатления, которые ждут его в твоем доме, бесконечно ценны для многих, но только, пожалуй, не для подрастающего мальчика, – учтиво заметил Терра.

– Ты находишь, что в почтенном доме твоих родителей тебя столь блестяще подготовили к жизни? – возразила она. И так как он молчал, открыв рот: – Ведь ты же до сих пор не уразумел, что такое жизнь!

Она сочла вопрос исчерпанным и занялась прерванными делами. Терра сказал сыну: «Давай мириться», и предложил поиграть с ним.

Мысленно он решил: «Сегодняшний урок я себе зарублю на носу. Пора образумиться. Я повсюду умудрился наглупить и всем стал в тягость».

Итак, он продолжал успешно работать, не падал духом, запросы высшего порядка оставлял втуне и, проверяя в конце недели свой моральный инвентарь, радовался, что ему удалось избегнуть унижений и, не слишком срамясь, приспособиться к окружающему миру. Принцип его был таков: «Лишь трезвый житейский опыт позволит мне с успехом привить окружающему миру свои взгляды, не свойственные ему».

После двухгодичной страды однажды утром к нему в контору явился Каппус.

– Господин адвокат, – начал знаменитый ростовщик, – вы человек по мне, ибо вы на редкость честный человек. – Не слушая возражений, он продолжал: – Но вы и трудолюбивый человек, вы рано встаете и приходите в контору задолго до ваших служащих. Это тоже хорошо, господин адвокат, таким образом нас никто не потревожит или, чего доброго, не подслушает. Иначе нам не поздоровилось бы, господин адвокат. – Он говорил настойчиво и горячо, таков был, очевидно, его характер. Сюртук у него был наглухо застегнут, кожа на лице очень белая и нежная. Когда он наклонил голову и описал цилиндром плавный полукруг, у него появилось сходство с благостным духовным пастырем. – Давайте присядем! – сказал он, поставил цилиндр под стул и вместо него надел ермолку.

Он был уже старик, но волосы красил. Мягкие голубые глаза блестели из-под крашеных бровей. Ростовщик – и вдруг дородный!

Вид его говорил наблюдателю: «И ты обманывался на мой счет!» Внезапно он всем своим существом изобразил горестное сожаление.

– Могли бы вы подумать, что граф Ланна проведет старика Каппуса?

Терра недоумевающе посмотрел на него, потом встал и запер обитую войлоком дверь.

– А сейчас выкладывайте все и говорите так, как будто имеете дело с адвокатом вашего противника! – вернувшись, потребовал он.

– Да и с самим собою я говорю не иначе как от имени противника, – наставительно ответил Каппус.

И тотчас, вновь изобразив горестное сожаление и смягчив голос до кроткого шепота, он посвятил Терра в суть дела. Молодой граф Эрвин оставил ему в залог брильянтовое колье, но впоследствии оказалось, что брильянты фальшивые.

– Почему вы раньше не выяснили, какие они?

– В первый раз за всю мою жизнь не выяснил. Что вы думаете, конечно же, из уважения к новому рейхсканцлеру, из доверия к нему и потому еще, что считал: сыну первого после императора человека это ни к чему.

– Вы лучше, чем кто-либо, знали, что у графа Эрвина много долгов, – ведь должен-то он главным образом вам.

Каппус понял: его подозревают, будто он сразу увидел, что камни поддельные, и на этом построил всю махинацию. Тем настойчивее и горячее уверял он, что никогда бы и не помыслил запутать одного из графов Ланна в грязную историю.

– Стоит влипнуть одному из членов семьи, так уж влипнут и остальные, и тогда это будет стоить нам рейхсканцлера. Но кому это будет стоить рейхсканцлера? Нашей возлюбленной Германии. Нет, господин адвокат, на это я не способен! Скорее я махну рукой на деньги.

– Сколько там всего? – спросил Терра. Но определенного ответа не добился.

– Сумма значительная, не будем пока говорить о цифрах, – сказал Каппус и продолжал разглагольствовать о морально-политических последствиях. Терра оборвал его. Он поговорит с противной стороной. Он возьмет на себя это дело лишь в том случае, если его вмешательство будет желательным и противной стороне.

– Не беспокойтесь, даже очень желательным, – сказал Каппус задушевно. – Ведь вы, господин адвокат, в семье у Ланна совсем как родное дитя, вы имеете влияние на старика. Почему бы я иначе обратился именно к вам?

С этим заключительным доводом он исчез за обитой войлоком дверью.

Терра только собрался написать Эрвину Ланна, как тот сам явился к нему.

– Произошло неприятное недоразумение, – сказал он, поеживаясь, как от озноба. – Особенно неприятное для моей сестры.

Терра почувствовал, как сердце его бешено заколотилось у самого горла. Он ничего подобного не ожидал и теперь не мог выговорить ни слова.

– Ведь она таким образом узнала, что колье фальшивое, – пояснил Эрвин. – А это единственная крупная вещь, которую она унаследовала от матери!

– Раньше вам это не было известно? Ну, понятно, нет. Но Каппус не верит – или делает вид, будто не верит, что не менее скверно. Расскажите мне все подробно и разрешите покорнейше просить вас…

Терра говорил, лишь бы говорить и таким образом совладать со своим волнением. Как мало изменился молодой Ланна! И сейчас еще трудно понять, куда направлен его взгляд – взгляд двух полудрагоценных камней. Губы красные, как у совсем юного мальчика, а лицо гладкое и бледное, ничуть не тронутое временем.

– Нам нужны деньги, – начал он. – Алисе деньги всегда нужны для полезных дел, мне – для самых бесполезных. Так уж повелось. Мы хотели дождаться наследства. Знаете, того большого наследства, которое отец должен получить от своей богатой родни. К несчастью, мы в безвыходном положении. Алиса, понятно, хорошо взвесила этот шаг. Раз она со мной о чем-то заговорила, значит у нее все обдумано. «Мы продадим колье», – сказала она.

– Говорите прямо, без утайки! – сурово потребовал Терра.

– Она оценила его у Бервальда на Унтерденлинден.

– О! – бессознательно вырвалось у Терра.

– Тогда она мне ничего не сказала. Она говорит мне только то, что ей угодно. Она думала, что я продам фальшивое колье за ту цену, какую оно стоит. Платина там настоящая.

– Ну да, так она и думала, – подтвердил, сам того не сознавая, Терра.

– И все из-за моей глупости. Я в свою очередь решил оценить колье и тоже пошел к Бервальду. Он был очень удивлен. Вероятно, он подумал, что я в курсе дела, и ничего мне не сказал. Он только отсоветовал продавать, время якобы неблагоприятное. Я его не понял и, к несчастью, пошел к Каппусу. Тот, как всегда, дал мне немного. Но… – И Эрвин протянул Терра какую-то бумагу. – Тут ясно сказано, что он дал взаймы под залог настоящего колье.

– Это и есть ловушка, – догадался Терра. – Теперь он, несомненно, потребует огромную сумму с наследства вашего отца.

Эрвин подтвердил это.

– Потому-то я и пришел к вам, – так закончил он рассказ о своих рассеянных блужданиях и повел плечами, как в ознобе.

– Я постараюсь добиться соглашения, благоприятного для вас и для ваших близких, – без всяких колебаний заявил Терра. – Мне многое известно о Каппусе. Он меня боится. Он уже побывал здесь.

– Будет он молчать?

– Только пока он молчит, у него есть надежда что-нибудь выудить у вас.

– Он должен молчать ради моей сестры, – сказал брат живее, чем обычно; и словно испугавшись, что предал ее: – Никто не знает, как ей приходится бороться за свое положение. Она честолюбива. Нам не хватало денег, а папе мы не могли сказать. Что ей было делать?

– Я твердо убежден, что графиню Алису ждет высокий удел, – с пафосом заявил Терра. – Для начала – самый блистательный брак, какой можно придумать.

– Так рассуждаете вы, – возразил Эрвин, – но, по-видимому, мы для этого еще недостаточно прочно сидим в седле. Подумайте, мы даже не смеем пока порвать с Толлебеном. Он хочет жениться на Алисе. Сами понимаете, как ей это по душе. Но просто отказать – нельзя. Она тянет с ним. Она чего-то ждет, но чего – понять не могу.

У Терра снова заколотилось сердце, он не ответил. Они молчали, пока молодой Ланна не поднялся.

– Вот еще к вашему сведению, – добавил он, – перед отцом я всю вину беру на себя. Я будто бы стащил у сестры колье и обманул ростовщика. Спасет это Алису, если дело дойдет до крайности?

– Конечно. А вы сами?

– Ну, я могу уйти из жизни, – сказал заблудившийся мечтатель и, округлив большой и указательный пальцы в форме дула, поднес их к виску.

Терра поторопился разъяснить ему, что это было бы крайне неблагоразумно. Сейчас самое важное так разделаться с Каппусом, чтобы граф Ланна ничего не узнал об истории с ожерельем.

В соответствии с этим он и стал действовать. Ланна выкупил колье, как настоящее, за гораздо меньшую сумму, чем хотелось Каппусу, но добавил к ней орден. Все участники были удовлетворены, и всех больше Каппус. У старика слезы стояли на глазах.

– Я не из-за ордена плачу, – всхлипывал он, – а оттого, что наша возлюбленная Германия спасена от ужасающего скандала.

Ланна, как всегда, беспечно и в счастливом неведении миновавший бездну, удостоил Терра нескольких дружеских строк. Терра был приглашен явиться запросто, но не пошел.

По почте прибыло извещение о помолвке Мангольфа. В приписке он просил своего старейшего, чтобы не сказать – единственного, друга быть свидетелем при бракосочетании. Вторым свидетелем будет господин рейхсканцлер. Краткие и горделивые слова; чувствовалось, сколько сознательного, подчеркнутого самоутверждения в том, что в самый торжественный день своей жизни Мангольф решается показаться рядом с каким-то адвокатом Терра. Под влиянием гордыни он, очевидно, позабыл, что этот свидетель – брат его покинутой любовницы.

Словно громом пораженный, Терра отправился к Лее. Он давно знал о надвигающемся на нее горе, но теперь оно представилось ему безысходным и непоправимым бедствием.

Он не застал ее дома. Ему открыла прислуга, которая кончила дела и собиралась уходить. Он решил подождать сестру в той комнате, где даже без нее все жило ее трудами и мечтаниями. Что она делает сейчас? Где, среди каких грозных химер и жестоких соблазнов блуждает она? «Держать тебя в объятиях, сестра! Ты поплакала бы в этом прибежище, как оно ни утло. Мы бы и на сей раз справились с бедой». Увы! Вместо этого она была у другого, он знал – у кого: у того, единственного, и он не смел последовать туда за ней. Когда он очутился у телефона и держал себя за руку, чтобы не позвонить, раздался звонок.

Говорила она:

– Я у него, а его все нет. Подожди меня!

Он крикнул в трубку:

– Иди сюда, ко мне! – Но она уже дала отбой.

Итак, они оба – она там, он здесь – бегали по комнате, где нависла тучей их тревога, бежали навстречу року и все же отпрянули бы перед его появлением. Вдруг крик! Сквозь даль и шум города брат услышал, как она вскрикнула. Ее возлюбленный стоял позади нее, она взметнулась.

– Я испугал тебя? – сказал возлюбленный спокойным тоном.

– Я хочу думать, что все это пустая болтовня! – гневно выкрикнула она.

– Ты этого не можешь думать. Ты знаешь факты, – пожимая плечами, ответил он.

С заученной красивостью жеста она презрительно бросила через плечо:

– Все это с нами уже бывало. Помнишь, милый, во Франкфурте, когда я собиралась замуж? Ты примчался туда и ни за что не хотел отстать.

– Радуйся: теперь я от тебя отстану.

– А другие разы? А история с Толлебеном? Ты все мне прощал, как и я тебе. Могли бы мы столько долгих лет быть вместе, если бы это не было суждено? О, сколько унижений! Все от тебя, так было суждено. И вдруг конец? Это невозможно, милый! Ты сам знаешь, милый, что невозможно. Я не желаю тебе несчастья, но если ты покинешь меня, тебе его не миновать. Другую ты любить не можешь. Это твои собственные слова, ты сказал их не мне. У нас все общее, даже слова. Помнишь, что ты сказал? «У нас с тобой это до конца жизни!»

Куда девались презрение и гнев! Она то вкладывала всю свою волю в эти бессильные слова, то смиренно обнажала перед ним душу. Лицо ее и все тело попеременно выражали то борьбу, то покорность, прекрасные гибкие руки дополняли то, что она говорила, заклинали, тянулись, дрожа от желания схватить и удержать. Но он уклонился от них.

Тогда она поникла без сил.

– Что я сделала тебе?

Он стал позади ее кресла. Он гладил светлые волосы, рука его чаровала по-прежнему.

– Я люблю тебя одну, Леа. У меня не было мужества откровенно поговорить с тобой. Ты придаешь мне его. Я зависим и честолюбив, потому я и решаюсь на такой мучительный шаг. Только потому. Я и сам бы хотел отказаться.

Они увидели друг друга в зеркале, ее лицо просияло.

– Так откажись! – надрывно-ликующе выкрикнула она и уже откинулась в ожидании поцелуя. Он поцеловал ее и сказал:

– Ведь ничто не изменится. Все будет по-прежнему.

Тогда она вырвалась от него и вскочила.

– Чего ты хочешь? Жениться и сохранить меня? – спросила она, глядя на него невидящими глазами.

Он понял, что надвигается гроза, и протянул руку. Но она успела отбежать в дальний угол и, вынув из сумочки какой-то предмет, поднесла его к губам. Любовник едва успел схватить ее за руку.

– Оставь! – сурово сказал он.

– Это повредило бы тебе! – Она пронзительно захохотала. – Но это всего лишь губная помада, милый.

Тогда он отстранился, и она опустилась на пол, чтобы наплакаться вволю. А он шагал взад и вперед, хмуря лоб, в глубоком волнении. Вдруг он услышал, что она говорит и голос у нее, как у ребенка.

– Я не желаю тебе несчастья, – говорила она так смиренно, не вставая с пола. – Но что, если твое несчастье во мне? Тогда я отпущу тебя. Только зачем именно под конец ты мне дал столько счастья! – Покинутое дитя плакало там, на полу.

«Надо быть настороже! – про себя решил мужчина. – Сцена со слезами в третьем акте. Кто поймается на удочку, тому несдобровать». Он скрестил руки.

Не слыша от него ни звука, она кротко поднялась и, поправляя прическу, заговорила:

– Я просто зло подшутила над тобой. Поверь мне. – Тон был какой-то уж очень многозначительный, он насторожился. – Будь у меня настоящий яд, я все равно ни за что не позволила бы себе принять его здесь. Знакомая актриса найдена мертвой у тебя на ковре: это могло бы всерьез повредить тебе. Прости! – Ирония в голосе, а взгляд, манящий исподтишка. Он еще больше нахмурился. Она собралась уходить.

– Это нигде бы не доставило мне удовольствия, дорогая моя. Ни на моем ковре, ни в любом другом месте, – успел он сказать, когда она была уже в дверях.

– Охотно верю, – проговорила она, совсем уже не скрывая иронии, иронии высокодраматической. – Но все-таки я не знаю, удастся ли тебе избежать полицейского протокола.

И она исчезла, а он остался один с ее угрозой, связанный по рукам и ногам, во власти ее угрозы.

Когда она пришла домой, уже стемнело, но она различила сидящего на диване брата, который ждал ее. Он сидел, сгорбившись, склонясь лбом на руки, и ничего не слышал, совсем как в те времена, когда он сосредоточенно вникал в тот пресловутый договор. Вдруг он поднялся и произнес: – Отдай мне яд!

– У меня нет никакого яда, – ответила сестра.

– Ты хотела только запугать его? Говори правду!

Сестра, ничуть не удивившись:

– Тебе я могу сказать. Мне хотелось бы иметь яд, но и мужество в придачу к нему.

Он усадил ее на диван.

– Дитя мое, бойся согрешить перед господом. На основании непреложных данных могу тебя уверить, что любовь к богу абсолютно равнозначна любви к самому себе. Глупо было бы нам кончать с собой: бог и жизнь с готовностью берут на себя всю ответственность в этом вопросе.

Но он чувствовал, что рука ее безучастно лежит у него в руке. Он весь затрясся; она повернулась к нему, стараясь в темноте встретиться с ним взглядом. Крупные слезы тяжело выкатились у него из глаз. Голос был придушен, речь бессвязна:

– Кто же мы такие? Избитые истины ничему не помогут! Мы не настолько молоды, чтобы дурачить себя отжившими бреднями. Послушай: я буду рассказывать тебе сказки, как, помнишь, когда-то о красных туфельках.

Ее рука перестала быть безучастной. Она с дрожью прильнула к его руке.

– Ты будешь счастлива по-прежнему, – горячо прошептал брат.

– Я больше ничего не хочу. Верь мне, я рада, что все кончилось, – тоже шепотом ответила сестра и после паузы: – А кто она, эта женщина?

Он облегченно вздохнул; жизнь снова завладела ею!

Повернувшись к освещенному окну, вперив глаза в пустоту, слушала она его описание Беллоны Кнак.

И с надменной улыбкой:

– Пожалуй, мне в самом деле нечего волноваться.

Брат с готовностью:

– Брак по расчету, в полном смысле слова. Ручаюсь тебе, он будет глубоко несчастен. – А про себя: «Не вполне. Ты примешь его и в роли чужого супруга».

– Он тебе не написал? Не послал извещения? – спросила она, как будто совсем равнодушно; но едва у нее в руках очутилось письмо, как она бросилась зажигать свет, склонилась у стола над листком бумаги, фиксируя его застывшим взглядом, впитывая всем существом.