Текст книги "Человек, личность, духовность (СИ)"

Автор книги: Генрих Грузман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Хотя Фихте контурно отметил фундаментальную черту веры – индивидуальность, но индивидуализм веры выпадает из общей концепции человека, созданной Фихте, – и это суть самое главное. В этой связи пристального внимания к себе требует фихтевская фигура Я, которая прежде была преподнесена как философское тело в качестве предмета философии и как субъективная данность – носителя разума, что было достаточно на стадии изучения фихтевского метода человека. На этой стадии существенным было выявление органического единства веры и разума, давшего основание, на котором воздвиглось здание новой науки – антропософии, но этого оказалось недостаточно для понимания фихтевской философии человека, ибо основание последней положено немецким мыслителем в другом аспекте и когнитивная характеристика основоположения философии человека у Фихте отлична от такового в антропософии. Основополагание фихтевской философии начинается с априорного созерцания: «Разум присущ всем и у всех разумных существ совершенно один и тот же. Что заложено как способность в одном разумном существе, то заложено и в другом» и заканчивается категорическим императивом: «В наукоучении мы видим как раз обратное отношение; там единственно разум существует в себе, а индивидуальность – только акциденциально; разум – цель, а индивидуальность – средство; последняя – только особый способ выражать разум, способ, который должен всё более и более теряться во всеобщей форме разума. Только разум для него вечен; индивидуальность же должна непрерывно умирать» (1993, т.1, с.с. 534, 533).

Само собой разумеется, что разум, данный в облике тотального гегемона, не может мириться с верой, несущей в себе свойства сугубо индивидуального качества. В такой ситуации выведенное ранее органическое единство разума и веры ставшее опорной плитой антропософии, кажется побочным дискурсом, не отвечающим идейному направлению учения и не обладающее соответствующим философским наполнением. В этом пункте просвечивает вовсе не противоречие, имеющее себя как недостаток мыслительной конструкции, а сама сущность этого философского синтеза. Через нейтрализацию созерцаемого индивидуалистского множества, которое по своей природе не подвластно рациональному мышлению и не управляемо законами рациональной логики, Фихте подходит к расщеплению Я, мысля его только разумом: на Я, которое мыслит самого себя в процессе мышления, где мышление и мыслимое суть одно и то же, и Я, которое мыслит объект вне себя, где мышление и мыслимое несовмещаемы. Процесс мышления своего мышления Фихте назвал интеллектуальным созерцанием, а самому явлению дал название, приводящее в смущение не одно поколение философов, – материя яйности. Только в сфере философской культуры оно априорно понятно как область, где сознание определяет сознание, бытие подлинной религии.

Гораздо больший интерес вызывает другое Я, названное философом "идеей Я", в рамках которого размещены совместно метод человека и наука о человеке – антропософия, но к философской категории автор отнёс только Я-интеллектуальное созерцание (яйность). Фихте пишет: «Идея Я имеет лишь то общее с Я созерцанием, что и в том, и в другом Я мыслится не как индивидуум; в последнем потому, что яйность ещё не определена к индивидуальности, в первом, наоборот, потому, что вследствие образования по всеобщим законам индивидуальность исчезла. Но в том они противоположны друг другу, что в Я как созерцании содержится только форма Я и совсем не обращается внимания на собственно ему присущий материал, который мыслим только через его мышление о мире, тогда как в последнем, напротив, мыслится полностью материя яйности. Из первого вся философия исходит, и это её основное понятие; к последнему она и не направляется; только в практической части эта идея может быть выставлена как высшая цель для стремлений разума» (1993, т.1, с. 544-545). Таким образом, философия человека сосредоточена в особой духовной сфере – яйности со своим специфическим Я как философским телом, а антропософия охватывает Я в ином контексте – контексте совокупного мира (с органическими и механическими законами), дающего конечный разум. Сквозной и стержневой конструкцией обоих контекстов Я выступает разум в ореоле всех обращённых на себя форм действования, но разум плодоносен и деятелен только как идееносная сущность, а потому существенность разума выражается только через идеи и ratio разума с наибольшей полнотой имеет себя в идеях.

Немецкий философ отмечал, что любое творчество человеческого духа не может обойтись без некоторых недоказанных, но интуитивно ощущаемых, положений, обычно закладываемых в основоположении науки. Подобная аксиома, исполняющая ведущую роль в основоположении философии человека Фихте, гласит – человеческие идеи генетически связаны с человеческим родом, или, по Фихте: "Жизнь же рода выражается в идеях". Отсюда следует первое звено концепции, дающей начало всей последующей когнитивной цепи философского сочинения: "Данная ранее формула: посвящать свою жизнь, – может быть поэтому выражена и так: посвящать свою жизнь идеям; ибо идеи объединяют род, как таковой, и его жизнь; и сообразно с этим разумная и, следовательно, справедливая, хорошая и истинная жизнь состоит в том, чтобы забывать себя в идеях и не искать и не знать иного наслаждения, кроме наслаждения идеями и принесения им в жертву всех остальных житейских наслаждений". Утверждаемый приоритет рода, как аналогично рассмотренный ранее верховенство биологической популяции, происходит не на особых специфических признаках общности, а на отрицании созерцательных форм единичности, и тотальное отношение общее – особенное рефлексируется в отрицание, имея всегда в основании общее, а не особенное. Глубина проникновения Фихте в индивидуальную форму сознания проходит, тем не менее, в недрах рациональной логики, которая изначально вышла из силлогистики обобщения, и потому привела к типично рациональному заключению: "Индивид не есть особое бытие, а только случайная форма" (1993, т.2, с.с. 394-395, 719).

Исключение индивидуальности как фактора действующего разума, как критериума идеи, стал общей и универсальной посылкой в философии человека, через которую проходит все многосложные пути гениального философа, исходящего и приходящего к одной истине: "Индивид мыслит не сам по себе и не посредством своей силы, но как Единое и не уничтожением своей индивидуальности. Поэтому, описывая содержания этого мышления, нам следует сразу становиться на точку зрения единства и не спрашивать, как мыслит индивид, но скорее, как мысли Единое и общее мышление". И антропософия как наука о человеке и философия абсолютного как философия человека в своих эмбриональных формах были смонтированы великим мастером по выверенным меркам главенства общности, признающего коллегиальный разум, корпоративную мысль, коллективную мудрость и, главнее, человека как Единого. Так возникла грандиозная парадигма человек Единый, определившая на века credo человекознания в европейской науке, и до настоящего времени актуальны слова Фихте: «величайшее заблуждение и истинное основание всех остальных заблуждений, завладевших нашей эпохой, состоит в том, что индивидуум мнит, будто он может сам по себе существовать и жить, мыслить и действовать, и думает, будто он сам, данная определённая личность, есть мыслящее в его мышлении, тогда как на самом деле он – лишь единичная мысль единого всеобщего и необходимого механизма». Отсюда вытекает резюме: «уже нет человека – есть только человечество, нет отдельного мышления, или любви, или ненависти, а только мышление, любовь и ненависть друг в друге и друг через друга» (1993, т.2, с.с. 688, 381, 221).

Единый, как коллективный человек, совершенно равнодушен к индивидуальным характеристикам индивидов, – он не может их отвергнуть как своё основание, но и признаёт их лишь в форме украшающих вензелей на общем гербе. "Что же создаёт и производит индивида?, – спрашивает Фихте и отвечает: "Очевидно, Единая жизнь путём самососредоточения". Потому человек является в двойственном облике, данном геометрически и материально как тело человека, и в рассредоточенном виде, взятом мысленно и не обладающей материальной данностью, но зато, как считает Фихте, несущей в себе особое состояние – "абсолютную свободу". Фихте заключает: "Следовательно, индивид не есть особое бытие жизни, а он только простая форма её, и именно форма её абсолютной свободы; эти формы взаимно исключают друг друга, и индивид не может быть в одном и том же нераздельном акте в той и другой; он может, оставаясь одним и тем же, с той же Единой свободой и благодаря этой свободе, переходить из одной формы в другую". Эта сентенция рождает умозаключение, которое Фихте репрезентует как своё высшее уложение: "Таков закон мира духов: все, что сознало своё существование, должно быть принесено в жертву бесконечно возвышающемуся бытию; и этот закон господствует непреодолимо, не ожидая чьего-либо согласия" (1993, т.2, с.с. 718, 719, 421). Это делается итогом великолепной мыслительной работы, потраченной на доказательство того, что сознало своё существование, поднялось над самим существованием, обняло в себе всё сущее, а наиболее всего, самого себя, став властелином наимогущественной силы – разума; это гордое, мудрое Я, оказывается, предназначено для жертвования, в угоду внешнего принуждения со стороны чего-то чужого, существующего вне Я и нечеловеческого, ибо оно не мыслит, поскольку не требует какого-либо согласия, а, следовательно, и не сомневается. Это совершенно явственное внутреннее противоречие великого идеалистического учения, в котором заключена коренная причина чудовищного разрыва между исторической реальностью и философским прогнозом Фихте, однако, не есть персональная особенность системы Фихте, а суть знамение всей идеологии величественной немецкой философии, с особой силой прозвучавшего в концепции человека. Данное противоречие даёт о себе знать как яркий признак несостоятельности материалистической картины мира.

О том, что человек одновременно владеет душой и телом, было известно издавна, давно было известно и то, что телесный человек не может существовать без духовного, но духовный человек способен обходиться без телесного. Противоположность между ними, приняв в соответствии с материалистическим методом позу непримиримого и глубочайшего расхождения, явилось в самой коренной своей основе первоисточником и прообразом всех исторических и житейских коллизий: вражда и насилие – родные дети этого противоборства Конфронтация души и тела было не только опытным макетом, но и побудительной философской причиной земной истории: за развалинами ярких цивилизаций, за грандиозными пожарищами цветущих городов, за горами трупов и морями крови зловеще маячат роковые весы с вечно колеблющимися чашами, сконструированными на принципе материалистического склонения "или-или" – материя и дух, добро и зло, любовь и ненависть, государство и человек, буржуазия и пролетариат. А тех гигантов, кто вознамеривался остановить это кошмарное колебание и привести весы в равновесие, ожидало неминуемое: Иисус Христос был распят, Ян Гус сожжён, Барух Спиноза проклят, граф Толстой опозорен. Иоганн Готлиб Фихте свёл воедино раскалённые от взаимной ненависти части и объявил: человек един. Единство есть святая идея Фихте и Единый пророк её. Идея Всемирного Единства человечества для Фихте вовсе не философема, а практическая судьба людей, уводящая их в лучезарное будущее, прочь от смрадного прошлого, – и великий мыслитель высказывает философское завещание: "Все индивиды заключаются в Едином великом Единстве чистого Духа, пусть будет это – то последнее слово, которым я вверяю себя вашей памяти; и пусть это будет именно та память обо мне, которой я себя вверяю" (1993, т.1, с. 441). Свою завещанную идею Единства Фихте «вверяет» как практическую судьбу человечества, выбрав коллективистский центр тяжести. Внутреннее противоречие Фихте поэтому касается не самой идеи Единства, а этой практической конкретики, явленной в рациональном законодательстве типичной формой запрета и принуждения.

Фихте велик как раз тем, что для величественной идеи Единства дал методику использования, безукоризненно точно пригнанную к условиям человеческого общежития, и если, как показала история, exsperimentum crukis (решающий опыт) потерпел крах, то вина ложится на условия существования человека, обусловленные приматом материи, а великий мудрец думал святыми семенами облагородить отравленную почву. Внутреннее противоречие Фихте таит в себе не только негативное, но и позитивное значение, ибо показывает, что само учение обладает потенцией поставить против грубого Единого его тонкую интимную натуру.

Высшими достижениями Фихте являются фигуры Я – яйность и Я – есмь: первая выводит внутреннюю деятельность сознания над собой и в себе, вторая – действование сознания во вне себя. Абсолютным основанием для обеих выступает разум и его динамика и, естественно, разум должен дать соответствующие посылки для признаков, разделяющих оба Я. А точнее говоря, сам разум должен обнаружить себя в качестве такого разделяющего определения, поскольку в каждом секторе он несёт в себе различные основания: в Я-яйность мышление, мыслимое и мыслящее, совмещены в одной интеллигенции, тогда как в Я-есмь эти моменты разобщены; в яйности сознание само себя определяет т объясняет, не испытывая никакой нужды в постороннем существовании, тогда как Я-есмь, направляемый на нечто внешнее, находит своё определение во вне Я и этот элемент полагается только для Я-есмь, становясь его диалектическим партнёром; Я-есмь суть исход разума из сферы яйности. Но если Я обладает не одним, а двумя разумами и если все сущностные характеристики разума получены из зоны Я-есмь, сочленённым с не-Я, то можно ли разум яйности, обусловленным иным, чем в Я-есмь, условиями, называть разумом? В этом коренной смысл всех тех потенций, которые таит в себе фихтевская мудрость. (Фихтевское разделение разума нельзя отождествлять с понятиями разума и рассудка, к которому пришёл Кант и которое анализировал Гегель; оно проходит по более глубинному срезу и может относиться к рассудку и разуму, по Гегелю)

Помимо фихтевского чертежа Я, закодировавшего данную апорию, к тому же вопросу, а точнее, утверждению о наличии двух типов разума можно прийти, применяя иную систему аргументации. Я-есмь открыто в бесконечность: разум поглощает всё и всему даёт своё полагание, он снимает всё, но ничто не может снять его; он ставит все границы в мире, но его граница только мыслится (распад Я на ограниченное и не ограниченное, происходящий в отношениях Я-есмь – не-Я, имеет динамический характер и обладает иной природой). Я-яйность также неограниченно и бесконечно, но единственно в силу того, что оно замкнуто на самоё себя, его замыкание не ставится, а является в форме индивидуальной особи как особи и дано так, как дано, ибо выход яйности на самоё себя определён фактом своего появления. Различные виды криволинейной симметрии делают, таким образом, Я-яйность и Я-есмь разными структурными фигурами, что влечёт за собой и различие в динамической деятельности сознания или в разных способах действования интеллигенции. Я-есмь есть не что иное, как исход разума Я-яйности за пределы своей симметрии и в этом плане разум Я-есмь ещё не самостоятельный и своё объяснение черпает ещё в чреве материнской материи яйности. Это обстоятельство усугубляется избирательным характером действования Я-есмь, источник которого расположен в яйности и суть которого обусловлена потребностями конкретной индивидуальности. Я-есмь приобретает свою всеобщую и самозначимую форму только через полагание в не-Я. Итак, разум в своей самоопределяющей данности не является однородным и постоянным, и в самом себе несёт отличительные тенденции разума для себя и разума вне себя.

Итак, специфика сферы Я-яйность обусловлена единственно самобытными индивидуальными качествами, данными изначально в подсознательном виде, и впоследствии трансформированными в комплекс своеобразного разума, самопроизвольно, неповторимо и необратимо одухотворяющего каждый индивид, Признаки подобной индивидуальности были обнаружены Фихте в вере, и в итоге этот духовный атрибут показался, как особая стать материи яйности, исполняющий функции, неисполнимые в разуме. Вера есть разум яйности. Этот загрубленный по основаниям выведения силлогизм имеет здесь значение лишь как знак отличия между разумом яйности и разумом Я-есмь, дающий повод к различению веры и разума. Философию человека у Фихте вернее называть философией разума, а вера в этом гнозисе исполняет далеко не солирующую партию, поскольку вера, как каталог индивидуальных признаков, не пригодна в своём полном объёме для Единого. Но как раз Фихте зафиксировал в основоположении веры качество, которое обычно находится на обочине вероутверждающих истин и которые непременно зиждутся на аксиоме о том, что вера не есть познание. А само понятие познания при этом выводится через предикат разума. Из этой аксиомы исходит враждебное противостояние веры и разума, как в крайнем материализме, где гегемоном ставится разум, так и в крайнем богословии, где вера исключает разум.

Фихте же связывает веру и разум крепкими генетическими цепями (по Фихте, вера суть оправдание человека), хотя ближе постулирования в своей мысли он не идёт, но и в этом он находится дальше Гегеля, считающим, что "...вера определяется как непосредственное знание и, значит, тут же признаётся некоторого рода знанием", а это последнее поглощается безусловным: "Принцип независимости разума, его абсолютной самостоятельности в себе должен отныне рассматриваться как всеобщий принцип философии и как одно из основных убеждений нашего времени" (1975, с.с. 187, 183). В вере человек живёт, через веру существует, ради веры действует, – эти тривиальные житейские опыты при ближайшем философском освещении дают нетривиальную максиму: в вере человек обогащается, тобто познаёт. Как вера отлична от разума, так познание веры должно быть отлично от познания разума. Вера познаёт в откровении, – откровение суть разум веры. Этот силлогизм возможно вывести из фихтевских постижений, а, возможно, будущие достижения смогут обогатиться и последующей мыслью – познание суть вера разума. Но подобные рассуждения отсутствуют в сочинении Фихте и являют собой не более, чем вольную вариацию на темы Фихте, а у немецкого философа имеется свой аналог веры, – есть обитель непознанной им веры – яйность.

И этот адекват позволяет суждениям Фихте предугадывать в себе глубокие мысли. Вера как форма познания доминирует в пространстве, где особь замкнута на самоё себя, где Я определяет всё и всем определена, и где, следовательно, нет места рациональной логике, а рациональная вера и рациональный разум даны как ситуационные формы. Это, в свою очередь, означает, что яйность одновременно есть и вместилище подлинной религии, но не как мировоззрения, а как явления чистого духа, а также местом обитания свободного радикала каждого отдельного человека. Итак, Я в состоянии яйности положено Фихте в качестве предмета философии, а человек в состоянии Я-яйности взят как философское тело, но выявилось, что философия человека не исчерпывается фихтевским предикатом и формула человек Единый охватывает лишь одну философскую сторону предмета, тогда как человек обладает ещё одним аспектом, – а именно религиозным порядком. Дав решение человека как философского тела, Фихте вплотную подошёл к проблеме человека как религиозного тела, но тут же отворачивает корабль своей концепции от этого маяка. Фихте выказывает глубокое понимание сути религиозного состояния: «С начала мира и до сего дня религия, в какой бы она не являлась форме, была метафизикой», но эта метафизика, то есть духовное обозрение мира, не признаётся им реально продуктивным способом проникновения объективной действительности: «Поэтому религиозное воззрение не может быть результатом простого наблюдения над миром, но состоит, скорее, в следующей властно заявляющей нам о себе максиме: отнюдь не признавать мира и жизни в мире истинным и подлинным бытие, но полагать ещё иное, высшее бытие по ту сторону мира»(1993, т.2, с. 604).

В соответствии с установленным им принципом современной эпохи, – "считать существующим и обязательным только то, что понятно и ясно усматривается" (философский адекват основополающего тезиса материалистической методологии – принципа наблюдаемости), – Фихте выводит религию, а точнее, то, что он называет истинной религией, из числа динамически значимых рычагов человеческого духа, и оставляет ей роль надчувственного эфира, поскольку "высшее бытие по ту сторону мира" не может быть "ясно усматриваемым". Истинная религия Фихте принимает вид покойного и уверенного в себе архивариуса: "... религия отнюдь не проявляется во внешних результатах и не побуждает человека к таким действиям, которых он не совершал бы и помимо её, но только внутренне завершает его для его истинного бытия и существования. Она есть не деятельность и не что-нибудь деятельное, но воззрение". В противовес истинной "недеятельной" религии, реальная религия понимается не как особое духовное состояние, а как система специальных логосов, требующих ритуального представления, и называемых Фихте религиозным гностицизмом. Содержательная особенность данного гностицизма содержится в том, что вера, как вторичное, выводится из религии-логоса, то есть первоначально создаётся некий логический портрет или объект веры, а затем определяется вера как ритуал, признанный поддерживать существование выведенного на стороне и внедрённого в Я, божества. В этом контексте самым важным вопросом реальной религии является тот, что образует основоположение рационального мышления, – существует или не существует: наличествует ли Бог, происходило ли чудо, действовал ли пророк. В случае объективной данности предмет неизбежно приобретает все права внешнего верховенства, а вера обращается в свой формальный статус – верование или суеверие. Фихте точно раскрывает суть такого макета, в котором вера поставлена как средство внешнего существования: «Бог существует здесь только для того, чтобы заботиться о нашем благополучии, и лишь наша нужда вызвала его к существованию и привела его к решению существовать» (1993, т.2, с.с. 611, 389).

Фихте чётко уловил сугубо материалистический дух и поставил верный философский диагноз всей религиозной, превратившейся в церковную, парадигмы, и. говоря о разумности её гностической базы, писал: "...под разумностью здесь, конечно, имелась в виду мера разумности самих этих гностиков; последние же были ровно настолько разумны, насколько была разумной самая плохая философская система, система Локка"(1993, т.2, с. 461). В силу сенсуалистской природы религиозная христианская система оказывается неотъемлемой частью материалистической парадигмы человечества, а потому немецкий философ невольно и явно вне своего желания вынужден включить эту систему, как единственно существующую, в концепцию человек Единый, косвенным образом демонстрируя неудовлетворенность и незавершённость философского решения проблемы человека. Церковная парадигма или христианская система, верная своей сути безоговорочного подчинения Высшему Существу, удалённому от человека в бесконечность, а, точнее, олицетворяя материалистический постулат о верховенстве внешнего начала в духовной сфере, не в состоянии предоставить первичные приоритеты собственно вере как императиву личного свойства, и в этом она сливается с Единым по Фихте. Но, отстраняясь от первичности веры, церковная парадигма разрушает весь стиль внутренней структуры Я-яйность и Я-есмь, а в целом подрывает динамический режим конструкта Я, лишая его основополагающего качества – независимости и самообусловленности. Именно эта причина делает существующую христианскую систему непримемлимой для Фихте. Но вместе с тем, видно, что внутри собственно философского подхода не существует выхода из коллизии, на фоне которой явственно очерчивается претензия человека как религиозного тела. И здесь на арену выступил ещё один титан немецкой философской мысли – Людвиг Фейербах.

Фихте доказал, что вся религиозная идея без остатка растворяется во внешненасильственной церковной парадигме, и, отвергая всё, что хоть как-то ограничивает или ущемляет Я человека, не признавал пригодность существующего религиозного уклада для философии человека, он тем самым оставил человека без религии в концепции человека. И сразу попадает в глубокую оппозицию к Г. Гегелю, который утверждает, "...что религия, правда, может существовать без философии, но философия не может существовать без религии, а содержит её внутри себя"(1975,с.66). И то, что религия есть форма сознания, а не взгляд слепого доверия, отражает самое уязвимое место в наукоучении Фихте, способное превратить философскую систему в обычную философему. Свою роль сыграли здесь и исторические обстоятельства: на тот исторический момент, когда немецкий ум низвергал все приобретённые духом ценности мышления, только религия осталась не затронутой могучими новаторскими потоками, и создаётся впечатление, что такие колоссы-ноумены, как Кант, Фихте, Гегель как бы застыли перед этим феноменом. А сама религия со стороны человека всё более погружалась в туман вековых традиций, ритуального консерватизма и бесцеремонного наступления светского нигилизма, а на фоне ослепительных свершений немецкого философского гения грозила выпасть из обоймы умственных объектов. Так что религиозный провал в стройном монтаже Фихте отражает не столько конструкторский просчёт, сколько истинное положение предмета. Пробил час Людвига Фейербаха.

Из многих шаблонных положений, какими пестрит любая богословская ветвь в религии, наиболее избитым кажется центральный пункт: главным объектом религии есть Бог. Фейербах решительно рокирует Бога, убирая его с передней линии, а на его место ставит человека, и в итоге получает, как он говорит, «...на особом предмете, но предмете всеобщего значения, а именно религии, доказанный, развитый и разработанный принцип новой философии, такой философии, которая существенно отличается от прежней философии и вполне отвечает истинной, действительной, целостной сущности человека». И продолжает: "Эта философия отрешилась от субстанции Спинозы, от "Я" Канта и Фихте, от абсолютного тождества Шеллинга, от абсолютного духа Гегеля и тому подобных отвлечённых, только мыслимых или воображаемых вещей и сделала своим принципом действительную, вернее, самую действительную сущность, истинное ens realissimum (реальная сущность – Г.Г.) человека, т.е. самое положительное, реальное начало" (1995, с.с. 14, 14-15). Само собой понятно, что в этих словах Фейербаха нет мысли об отказе от умозрительного опыта ведущей философской школы, но есть утверждение о внедрении во все ноуменальные лабиринты философской науки человека как реального начала, который провозглашается единственно как религиозное тело, для которого только религиозное содержание соответствует его человеческому достоинству, и, наконец, в отношении к которому берётся Бог как Бог, тобто религиозная сущность с человеческим смыслом.

Фейербах не просто рокирует и устраняет Бога из религии, как это обычно проповедуется в связи с придуманным для Фейербаха атеизмом, а он делает из Бога человеческую сущность и погружает его в человека. Бог не исчез, – он покинул свою нечеловеческую обитель и поселился в каждой отдельной душе и тем многократно возвеличился в глазах всякого человеческого индивида, – ибо каждая индивидуальность приобрела свою персональную собственность, а внешнее принуждение обернулось внутренним убеждением. Фейербах утверждает: "Бог человека таков, каковы его мысли и намерения. Ценность Бога не превышает ценности человека. Сознание Бога есть самосознание человека, познание Бога – самопознание человека. О человеке можно судить по Богу и о Боге – по человеку; они тождественны", и, утверждая, вопрошает: «Откуда мне знать, есть ли Бог по себе или для себя нечто иное, чем для меня; в том виде, каков он для меня, он для меня – всё. По-моему, те свойства, которые я ему приписываю, и составляют его сущность; он для меня такой, каким он только и может быть для меня» (1995, т.2, с.с 33,36).

Никто из гениальных философов того времени не выставлял идеи такой взрывной силы: выступление Фейербаха угрожало целостности богоцентрического устройства мира. Хотя сочинение Фейербаха вызвало бурный отклик у современников, но, пожалуй, только К. Маркс уловил в нём дух преобразительной потенции, отметив в своих "Тезисах о Фейербахе": "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его". Фейербаховское отрицание касается и непосредственно направлено против существующего религиозного церковного миропорядка, но по своей глубинной сути оно сигнализирует о неблагополучии всей материалистической парадигмы человека, структурным компонентом которой является христианский мистицизм, и в этом плане оно суть первый отблеск приближающего кризиса, увиденный гениальным мыслителем в момент наивысшего торжества материалистического духа.. Показательно, что интуитивное чувствование Фейербаха во времени слилось с более откровенным пророчеством, пришедшим из биологической науки от Жана-Батиста Ламарка. Подобно тому, как первоначальные эскизы классической научной картины мира оказались закодированы в недрах богословской системы знаний, так симптомы злокачественной опухоли этой картины великие диагносты определяют в той же системе, а Фейербах замахнулся на sanctum sanctorum (святая святых) богоцентрического космоса – на Бога: "Поэтому то, что теологией и философией признавалось Богом, абсолютом, сущностью, не есть Бог. Бог – это именно то, что они не считали Богом, т.е. свойство, качество, определённость, действительность вообще". В соответствии с чем Фейербах заново и кардинально переписывает конституцию религии материалистической парадигмы: "Не я, а религия поклоняется человеку, хотя она, или, вернее, теология, отрицает это. Не только моя скромная персона, но и сама религия говорит: Бог есть человек, человек есть Бог. Не я, а сама религия отвергает и отрицает такого Бога, который не есть человек, а только ens rationis (рациональная сущность – Г.Г.); она заставляет Бога сделаться человеком, и только этот ставший человеком, по человечески чувствующий и мыслящий Бог становится предметом её поклонения и почитания" и ещё: "Упрёк в том, что по смыслу моей книги религия является бессмыслицей, ничем, чистой иллюзией, имел бы основание только в том случае, если бы для меня бессмыслицей, ничем, чистой иллюзией было то, к чему я свожу религию, и что я считаю её подлинным предметом и содержанием, т.е. человека, антропологию" (1995, т.2, с.с. 40, 15, 17).