Текст книги "Пролог (часть 1)"
Автор книги: Генрих Боровик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Мидлоу.Не знаю.
Корреспондент.Вам когда-нибудь потом снилось то, что произошло в Пинквилле?
Мидлоу.Да, снилось… и до сих пор снится.
Корреспондент.Что же вам снится?
Мидлоу.Я вижу женщин и детей. Иногда ночью я даже не могу уснуть. Я просто лежу и думаю об этом…
* * *
Интервью закончилось. Взволнованный корреспондент и довольно спокойный Пол Мидлоу исчезли с экрана. Через мгновение – каждая секунда паузы стоит денег, и немалых, – кто-то улыбчивый и бодрый уже настоятельно рекомендовал покупать что-то (я не мог запомнить, что именно), что принесет счастье обладателю. Потом были ещё разные новости. Милый, весёлый человек предсказывал с экрана погоду, делая это с обаятельной шуткой, и утверждал, что после полетов на Луну прогнозы погоды будут куда точнее, чем раньше.
И казалось, прослушанное несколько минут назад интервью с убийцей было вымыслом или снято – кто знает, теперь все возможно! – на другой планете. Но нет, к несчастью – на нашей планете и не три десятка лет назад, во времена гитлеровского фашизма, а сейчас. И рассказывал человек в очках не о Лидице, не об Орадуре, не о том, как нацисты расстреливали людей под Минеральными Водами или в Белоруссии. И время другое. И страна другая. Но короткое и страшное слово – ров – то же самое.
Есть снимки того, что произошло под деревней Сонг Ми (это правильное название Пинквилла). Один из участников преступления имел при себе фотоаппарат. Он продал снимки кливлендской газете. На одном на снимков впереди, прямо перед камерой и, следовательно, перед дулами автоматов, девочка лёт десяти. Она в ужасе пытается спрятаться за спину сжавшейся от страха женщины.
Я невольно вижу под этим фото вместо подписи цитаты из разных выступлений разных весьма высоких американских политических государственных и военных деятелей. «Наша высокая миссия – освободить Южный Вьетнам от коммунизма!» «Цель демократической Америки – отстоять демократические свободы для вьетнамцев». «Мы не можем уйти из Вьетнама просто так и бросить народ на произвол судьбы. Мы должны думать о вьетнамском народе и о нашем престиже как защитнике демократии во всём мире!»
Какое страшное звучание приобретает каждая из этих высокопарных фраз рядом со снимком!
Через секунду после того, как щелкнул затвор фотоаппарата, щёлкнул другой затвор, и девочка была навсегда «освобождена» от коммунизма, от демократии, от всего на свете, от жизни. Потом ее бросили в ров. И потом еще добивали то ли автоматными очередями, то ли, в целях экономии боеприпасов, одиночными выстрелами.
О том, что произошло возле деревни Сонг Ми, в Америке узнали две недели назад. Нет, не лейтенант Кзлли, не страдающий от бессонницы и маленького инвалидного пособия Пол Мидлоу, не фотограф-любитель из Кливленда, нет, не они рассказали о преступлении. Не их замучила совесть.
Об убийстве под Сонг Ми впервые в Америке рассказал студент из Калифорнии – Райденаур. Служа в армии в 1968 году, он случайно услышал о том, что произошло под Сонг Ми, от солдат во Вьетнаме. Райденаур постарался узнать об этом как можно больше и разослал письма со сведениями, которые ему удалось собрать, в Белый дом, в министерство обороны, в государственный департамент, сенаторам. Он сделал это на свой страх и риск, хотя, как ему было известно, военные власти некоторое время назад «вели следствие» по поводу событий в Сонг Ми, но прекратили его «за неимением доказательств». Сразу нашлись заинтересованные лица, которые захотели проверить «мотивы» Райденаура. Но им не удалось обвинить его ни в принадлежности к компартии, ни даже к движению против войны во Вьетнаме, в котором он никогда не участвовал. Местность под Сонг Ми посетили агенты криминально-следственного управления армии. Они нашли там несколько рвов, заполненных телами людей – в основном женщин, стариков и детей. По сообщению одного официального лица, их насчитали там около 500.
Вот только тогда в кливлендской газете появились фотографии самого преступления. Только тогда начали отыскиваться свидетели. Нет, это не муки совести. Это похоже на деловое решение – использовать последнюю возможность, чтобы продать выгодно собственность, которой ты владеешь и которую можешь потерять со дня на день.
Я думаю, читатели не очень будут шокированы, если узнают, что за интервью, данное корреспонденту Си-би-эс, спокойный Пол Мидлоу запросил и получил сумму, выражающуюся пятизначным числом (само число держится в секрете, «порядочность» в бизнесе – святой закон в этой стране).
Солдаты выполняли приказ. И это очень знакомо. Выполняли приказ. Чей приказ? Только ли лейтенанта Кэлли, бравого молодца, фотографии которого обошли все газеты Америки? Но тогда встает вопрос о людях, которые приказали начинать и вести эту незаконную и необъявленную войну, приказывали посылать во Вьетнам всё новых и новых солдат.
Именно они, по выражению матери Пола Мидлоу, сделали из её сына убийцу. «Они забрали его во Вьетнам и заставили его там совершить то, что он никогда бы не совершил!»
Именно их приказ повторял двадцатишестилетний лейтенант Расти Кэлли.
«Расти был хорошим мальчиком, – вспоминает его тетка, сестра покойной матери. – В прошлое рождество он привез мне очаровательный браслет в подарок (это было рождество после преступления в Сонг Ми. – Г. Б.), а отцу купил окорок. Он знал, что отец так любит ветчину! Когда он был мальчиком, даже юношей, он никогда не ложился спать, не поцеловав мать и отца. Я не верю ни во что. Я думаю, он просто – прикрытие для каких-нибудь генералов и для высших офицеров…»
Так рассуждает его тётка из зажиточной семьи в Майами, где вырос убийца, отличавшийся в колледже «хорошими манерами, средней успеваемостью и отсутствием замечаний по поведению».
И это тоже всё знакомо. Тяжело знакомо. И хорошие манеры. И подарки к рождеству. И неверие, тётки. И «генералы».
История повторилась. И не как фарс. А как ещё одна трагедия.
Глава четвёртая
АПРЕЛЬ
Партизанский театрРечь пойдёт о необычном спектакле. Я не уверен даже, можно ли назвать спектаклем то, что я видел. По-моему, это нечто большее. Впрочем, судите сами.
Это случилось днём. На Пятой авеню, в двух кварталах от собора святого Патрика, вдруг поднялся над толпой прохожих американский флаг. Ничего не было удивительного. Американцы любят поднимать флаг в любом удобном и неудобном случае. Мне приходилось видеть даже мусорные корзины, обернутые звездно-полосатым полотнищем. Кто-то рядом с флагом затянул под аккомпанемент медных тарелок, барабана и флейты гимн Соединенных Штатов. Тоже ничего необычного. Но странный народ американцы. Уж чего-чего только не видели в своем городе ньюйоркцы, и люди они, безусловно, занятые, так нет – только помани пальцем, зеваки собираются тут же. Насчет меня понятно: должен быть любопытным по профессии.
Так я оказался в толпе, мигом окружившей знамя и людей, поющих под ним. Толпа эта, человек в двадцать пять, была изменчива и рвалась по краям. Люди подходили, на несколько секунд вытягивали шеи и шли дальше. Их сменяли другие. Но в середине образовалось довольно-таки стабильное общество зевак, дышавших друг другу в затылки.
Люди, исполнявшие гимн, как-то незаметно перешли от торжественной мелодии к странной песенке: «Убей вьетконговца, тра-ля-ля! Убей вьетконговца, тру-лю-лю! Напалмом его, трампампам! Напалмом его, тромпомпом!» Поющих было человек пять или шесть. От них отделился мужчина весьма добропорядочного вида, в так называемом «бизнес-сьют» – деловом костюме: темный тон, строгий покрой, платочек в боковом кармане, черные штиблеты. Мужчина был хорошо выбрит и торжествен. Он бросил взгляд на паренька лет пятнадцати, который, стоя в первом ряду зевак, ловко выдувал из розовой жевательной резинки воздушные шарики величиной с лампочку от карманного фонарика, и крикнул бодрым телевизионным баритоном:
– Друзья американцы! Налогоплательщики! У меня для вас есть сообщение особой важности. Как вам известно, Вьетнам ежедневно обходится нам в четыре миллиона долларов. Но разве кто-нибудь из вас отказывался платить налог? Нет! И мы можем гордиться этим!..
– Проповедник! – высказал соображение сухонький старичок в клетчатом плаще, стоявший рядом со мной. Я тоже решил, что так оно и есть, и собрался уходить. Но вдруг человек в темном костюме, выстроив на лице странную улыбку, сказал:
– Ваша служба отечеству вознаграждена! Мы привели к вам сюда, на Пятую авеню, настоящего вьетнамского коммунистического партизана. Прямо из Вьетнама!
Я сразу начал пробираться вперёд. В этом помогала мне журналистская карточка на лацкане пальто. Сосед-старикан тоже поработал энергично. Скоро мы оказались в первом ряду, около парнишки с шариками на губах. Тем временем двое солдат американской морской пехоты вывели вперед из-под знамени раньше мной не замеченного, щуплого черноволосого человека, одетого в темную холщовую рубаху и такие же штаны. На ногах у него были сандалии с подошвами из автомобильных покрышек. Морские пехотинцы жестами приказали парню встать на колени. Тот опустился на тротуар.
– Бу-у, – разочарованно произнёс мальчишка с шариками. – Враньё. Не настоящие!
Действительно, автоматы у солдат были деревянные. А на лице «партизана» лежал слой грима, делавшего его загорелым и немного похожим на вьетнамца.
Люди вокруг заулыбались. Ну конечно, театр. Правда, почему на улице? И при чем тут вьетнамский партизан?
Старик требовательно поскрёб мое плечо сухими пальцами:
– Эй, мистер, про что это всё?
Он, видно, решил – раз я из прессы, значит, знаю. Рядом со стариком стояла молодая женщина в модном ярко-красном пальто с толстыми металлическими молниями во всю длину рукавов и в высоких, как у Петра Великого, лакированных сапогах.
– Вы что-нибудь знаете? – спросила она меня.
А человек в деловом костюме продолжал говорить громко и бодро, будто рекламируя томатный сок по телевидению:
– Друзья прохожие! Редкая привилегия предоставлена нам. Редкая честь! Любой из вас может застрелить этого негодяя в чёрной пижаме! Здесь же, на тротуаре! Ну, кто желает?
– Джи-и! – закричал парнишка восторженно. – Вот это да!
– Может быть, снимают для ти-ви? – все допытывался старик.
Человек в «деловом» костюме искал глазами добровольца. Потом подошёл к даме в красном и протянул ей красный пистолет.
– Он вам будет в цвет пальто.
Женщина кокетливо улыбнулась. Пистолет оказался у неё в руке. Не настоящий пистолет, игрушечный, из пластмассы. Стреляет водяной струйкой. Нажмёшь курок – и из дула брызжет вода. Смешной такой пистолетик. То ли 80, то ли 90 центов – в любом магазине игрушек.
Женщина вертела пистолетик в руке, видно, не зная, что с ним делать.
– Цельтесь, цельтесь, мэм. Цельтесь в голову. Вам когда-нибудь приходилось раньше стрелять человеку в голову?
Женщина, всё ещё улыбаясь явной шутке, подчинилась приказу и начала целиться в человека, стоявшего на коленях.
– Хорошо! – подбадривал ее хозяин пистолета. – Мы все можем принять участие! Все поднимите руки, будто и у вас есть пистолеты. Все цельтесь указательным пальцем! В голову, в голову!
Две или три руки поднялись. Одна из них тут же опустилась.
– Хорошо! – возбужденно кричал тёмный костюм. – Считаю до трёх. Раз… Два… Три… ОГОНЬ!
Женщина нажала курок игрушечного пистолета. Тонкая струйка воды ударила в голову человека на коленях. Человек схватился руками за лицо. Между пальцами потекла кровь. Человек чуть выпрямился и упал на спину. Прямо на тротуар Пятой, авеню.
Старик рядом со мной вдруг прерывисто вздохнул. А мальчишка перестал выдувать очередную лампочку, Кто-то хохотнул в толпе, но тут же смолк.
Музыканты под знаменем громко заиграли американский гимн. Женщина растерянно смотрела на парня в холщовой рубахе, который ещё несколько раз дёрнулся на тротуаре и затих. Улыбка на её лице замерзла и сползла куда-то вниз, под красивый меховой воротник пальто.
К ней подскочил тот, в костюме, осторожно взял ненужный уже пистолет и вдруг сказал громко:
– Ай-ай, как неосторожно, вы испачкались кровью.
Женщина невольно вздрогнула. А тот уже тер своим белоснежным платком невидимое пятнышко на рукаве её пальто. Глаза смотрели холодно и строго.
Через минуту не было ни человека в тёмном костюме, ни знамени, ни расстрелянного, ни музыкантов. Они скрылись. Растворились в толпе прохожих. Да и толпа почти разошлась. Женщина в красном пальто сделала шаг в одну сторону, остановилась, будто что-то вспомнив, неловко улыбнулась, шагнула в другую. Потом снова повернулась и стала переходить улицу.
– Эй, мистер, это будет по телевидению? – спросил все тот же старик.
– Не знаю.
– А кто же это?
– Не знаю.
– Сумасшедшая страна, – заключил старик убеждённо. – Сумасшедшая. Все это плохо кончится, вот увидите…
Теперь мне надо ответить на вопрос старика – кто же это и что же это?
Это так называемый «Партизанский театр», созданный в Нью-Йорке. Его вдохновитель – редактор журнала «Драматическое обозрение» Ричард Шекнер. Вот его кредо, выжатое мной из разговора с ним.
Большинство художников Америки против войны во Вьетнаме. Они выступают с речами, участвуют в демонстрациях и митингах. Но в своей борьбе они должны оставаться художниками. Они должны воздействовать на человека не только силой логики и информации, но прежде всего через его сердце. Америка никогда не знала войны. По телевизору показывают бомбардировку вьетнамской деревни напалмом и тут же рекламируют новое средство от пота. Человек перед телевизором рассуждает так: да, это, конечно, плохо, что там убивают людей. Но хорошо, что придумано новое средство от пота. Надо попробовать. Как заставить людей почувствовать, что такое война? Шекнер и его друзья взяли маленькую, на несколько минут, пьесу Роберта Хеда «Убей вьтконговца» и пошли с ней на улицу. Почему на улицу? Вот почему. Кто бывает в американском театре? Дай бог – полпроцента населения. Буржуа. Зачем ходят? Чтобы уйти от реальности, от своих гражданских обязательств. Они заплатят за эмоциональное развлечение – вот и все.
Что же делать? – задают себе вопрос американские художники. Шекнер предлагает такой ответ: нужна новая аудитория, нельзя ждать ее в театре, надо идти к ней, надо «нападать» на нее, когда она меньше всего подготовлена к традиционному восприятию театра, делать так, чтобы зритель участвовал в спектакле. Естественно, что свой опыт Шекнер и его друзья назвали «Партизанским театром». В нем пять групп, около ста человек. Студенты, художники, профессиональные актеры. Никаких, конечно, денег. Это гражданский долг. Ему отдают они время и силы сверх своей основной работы. Пьесу Хеда «Убей вьетконговца» играли не только на Пятой авеню, но и на вокзалах, на автобусной станции, в парках – там, где много народу. Иногда, несмотря на то что пьеса очень короткая, они не успевают её закончить – слишком быстро появляется полиция. Тогда «Партизанский театр» исчезает, чтобы через полчаса, через час появиться в другом месте и нанести новый короткий, но точный удар по равнодушию.
Убийство в МемфисеСейчас его друзья пытаются вспомнить всё, что он говорил и делал за несколько минут до смерти. Не мог найти галстук и смешно досадовал: кто же взял его. Оказалось, лежит на кресле, заваленный бумагами. Повязал галстук перед зеркалом и заметил, что рубашка слишком узка.
– Рубашка слишком узка, – сказал он.
– Ты просто пополнел, – ответили ему.
– Эта рубашка слишком узка, – настойчиво повторил Кинг.
Потом вышел на балкон, облокотился на перила рядом с дверью своей комнаты № 306, за которую хозяин мотеля «Лорейн» в Мемфисе брал 12 долларов в сутки. Внизу стоял чёрный «кадиллак», который прислал Кингу владелец похоронной конторы в Мемфисе, чтобы отвезти Кинга вечером, на ужин к знакомому священнику, а потом на негритянский митинг.
Кинг поговорил с организаторами о мелодиях, которые хотел бы услышать на митинге. Потом шофёр сказал: «Прохладно, вы бы надели пальто». «Хорошо, я надену», – согласился Кинг.
Это были его последние слова. Пуля вошла в шею с правой стороны.
В Далласе убийце понадобилось три выстрела, два из них оказались смертельными. В Мемфисе понадобился только один.
В этой стране вообще мастерски стреляют из окон. Выстрел раздался в шесть часов вечера 4 апреля 1968 года. Официально считается, что смерть наступила через час.
Портрет убийцы, составленный по описаниям, появился во всех американских газетах. Худощавый, остроносый, с залысинами.
Он назвал себя Джоном Виллардом. Он вынул из кармана новенькую 20-долларовую бумажку и, держа её обеими руками, дал управляющей дома № 422 1/2 по улице Саут Мэйн, расплачиваясь с ней за комнату. Он говорил с южным акцентом. На нём был тёмный костюм. Он снял комнату № 5, а от нее 13 шагов до ванной комнаты, откуда он стрелял в Кинга, удобно оперев ложу винтовки о подоконник.
«Это был чистый, опрятный господин, – утверждает миссис Бесси Брюэр, управляющая. – Я предложила ему комнату № 8 с кухней за 10 долларов в неделю. Но он сказал: „Мне нужна только спальня“. Я показала ему тогда пятую. Он сказал: „Вот это прекрасно“. У него очень аккуратная причёска и хорошо подстриженные волосы».
Человек, назвавший себя Виллардом, снял комнату в 3.15, а исчез после выстрела, в 6 часов с минутами.
Если бы Мартин Лютер Кинг, стоя на балконе, повернул голову вправо и посмотрел на окна второго этажа дома напротив, он легко увидел бы своего убийцу с винтовкой. Но Кинг смотрел вниз и разговаривал с органистом и шофёром.
* * *
По распоряжению Джонсона в Мемфис прилетел министр юстиции США Кларк. Именно он сразу же заявил прессе, что «заговора не было, убийца действовал в одиночку».
Я видел глаза аккуратно причесанного белого человека в опрятном костюме, когда он смотрел на двадцатишестилетнего Мартина Лютера Кинга, посмевшего сесть рядом с белым человеком на скамейку автобуса. Это было еще в 1955 году в Монтгомери.
С тех пор, когда имя молодого негритянского священника из Монтгомери, потребовавшего для негров права ездить в городских автобусах, впервые попало в американскую печать, прошло много лет. Он стал известен, всему миру. Ему была присуждена Нобелевская премия мира. Но два года спустя, летом 1966 года, я видел, как здоровенный, красномордый и голубоглазый полицейский штата Миссисипи бил лауреата Нобелевской премии на дороге № 51. Доктор Мартин Лютер Кинг упал на обочину.
Его сажали в тюрьмы. Ему не раз угрожали смертью. Его дом в Монтгомери взорвали. На него не раз покушались.
«Его убийца действовал в одиночку…»
Как много в Америке в одиночку действующих убийц. И как профессионально и организованно они делают своё дело.
* * *
В дни после убийства Мартина Лютера Кинга Америка жила странной жизнью.
Война, о которой здесь привыкли думать как о далёкой, очень далекой, вдруг очутилась рядом; в соседнем квартале. Слова – взрыв, огонь, пламя, смерть – стали рядом не с далёкими и безразличными обывателям названиями Гуэ, Кхесань, Сайгон, а вдруг оказались на газетной полосе в страшном соседстве с Чикаго, Балтиморой, Питтсбургом, Вашингтоном!
Войска, обороняющие не далекую высоту № 471 во Вьетнаме, а вполне близкую американцам высоту под названием Капитолийский холм, пулеметчики, занявшие позиции на каменных ступенях здания конгресса США, – такого американец не видел никогда.
Благодаря телеэкрану я видел с вертолёта знаменитый вашингтонский «карандаш» – памятник Джорджу Вашингтону. Я с трудом разглядел его. Мешал не туман, а дым пожара.
Бушующее пламя, солдаты, идущие по улицам, держа винтовки наперевес. И диктор сообщает, что эти кадры сняты в нескольких кварталах от Белого дома.
Многое в Америке изменилось после убийства Мартина Лютера Кинга. Президент отложил поездку в Гонолулу. Ярмарку западного полушария в Техасе вместо него открывала его жена – леди Берд. Вручение Оскаровских премий в Голливуде перенесено с понедельника, 8 апреля, на среду, 10 апреля. Официально объявлен траурным и день похорон Мартина Лютера Кинга – вторник, 9 апреля. Все флаги на государственных учреждениях приказано приспустить. И по всей стране служат молебен в память доктора Кинга.
На другой день после убийства в Мемфисе я услышал по радио рекламное объявление: «Проведите траурный уик-энд на Ямайке, Фешенебельные отели, коллекционные вина, изысканная кухня! Проведите траурный уик-энд, посвященный памяти Мартина Лютера Кинга, на Ямайке! Звоните своему агенту по путешествиям…»
В эти дни стихийного протеста негров против убийства Мартина Лютера Кинга я не мог выехать из Нью-Йорка. Но весьма отчетливо представлял себе благодаря телерепортажам, радио и газетным интервью, что происходит в стране.
* * *
На углу улиц 13-й и В на обочине лежит человек. Одна нога неестественно подвернута. Люди, идущие сквозь дым от пожаров, даже не смотрят на него.
Две собаки, рывшиеся до этого в перевёрнутой мусорной корзине, подошли и принялись обнюхивать. Проехали два военных грузовика. Собаки убежали.
Человек был в коричневом костюме, в рубашке и галстуке. Кровь текла из носа и изо рта. Рубашка на груди была чёрной. В темноте было трудно различить, кровь ли от раны или просто грязь.
Госпиталь находился в середине квартала. Возможно, человека бросили именно на этом углу, надеясь, что из госпиталя увидят и окажут ему помощь. Пятиэтажное здание госпиталя. Вывеска гласит: «Основан в 1870 году». Стеклянные входные двери заперты.
С ворчанием привратник открыл дверь. «Около вас на углу умирает человек». Охранник повернулся и ушёл в полутёмный вестибюль. Скоро появился человек небольшого роста в тёмном костюме. «Я администратор», – сказал он. «Около вас на углу умирает человек». – «Ну и что вы хотите от нас?» – «Помогите ему».
Администратор покачал головой: «Пусть кто-нибудь ещё поможет ему, мы не хотим рисковать».
* * *
Угол 1-й улицы и улицы Ф. Солдаты идут группой человек в десять. Их фигуры видны тенями на фоне пламени. У каждого в руках карабин с примкнутым штыком. Идут гуськом. Первый смотрит вперед, второй вполоборота влево, третий вполоборота вправо. Так называемая «елочка». Точно такое же построение я видел на давних фотографиях – английские солдаты в Кении – и недавние кадры – американцы во Вьетнаме.
Только там я мог вглядеться в лица, здесь же они закрыты противогазами. И голос человека, которого интервьюирует корреспондент, звучит глухо. Это офицер. Он в джипе. Откинув свиной пятачок противогаза, в микрофон отвечает на вопросы, будто из подземелья. «Газовые маски? Это потому, что мы будем применять газ. Это лучше, чем применять прямую силу».
Под «прямой силой» имеется в виду огнестрельное оружие. Нет, огнестрельное оружие оставлено, как видно, на, самый последний, критический момент. Стрельбы на улицах не слышно, только треск пламени.
* * *
Фасад Белого дома ярко освещен. Там стоят юпитеры телевидения. Корреспонденты дежурят постоянно, ожидая событий, заявлений, слухов. Жилая часть Белого дома в темноте, только на втором этаже сквозь гардины виден свет.
«В присутствии свидетелей к сему приложил руку апреля пятого дня, в год Нашего Властителя девятнадцать сотен шестьдесят восьмой и независимости Соединенных Штатов Америки год 192-й… Линдон Б. Джонсон» (из приказа президента США о введении особого положения в Вашингтоне).
* * *
Неподвижное, тяжелое, оплывшее лицо мэра города Чикаго на весь экран телевизора. Мэр специально объявляет о введении комендантского часа в городе Чикаго. ЛиЦам до 21 года воспрещается появляться на улицах после семи часов вечера и до шести часов утра.
Соединяются провода электропередачи. Искры. Падает столб. Диктор: «В Чикаго не работают телефоны…»
Ночью я еду в нью-йоркский Гарлем. По сравнению с пожарами Вашингтона здесь относительно спокойно. Всего несколько горящих зданий, несколько десятков разбитых витрин, разграбленных магазинов.
Но я никогда не видел здесь такого количества народа. Даже днем. Даже в часы пик.
Вдоль 125-й улицы догорает несколько зданий. Идет дождь, асфальт скользкий. Больше всего я боюсь задеть кого-нибудь машиной. Её тогда перевернут и сожгут в считанные минуты…
* * *
…Утром следующего дня в Гарлеме уже убирают мусор, разбитые стекла, хозяева магазинов наблюдают, как рабочие прибивают на место сорванные с витрин тяжёлые металлические решетки. После тревожной, но сравнительно «благополучной» ночи у полицейских неплохое настроение. Они улыбаются. Один кричит мне: «Янки, гоу хоум!» Это шутка. Убирайся; мол, белый американец, подобру-поздорову из Гарлема. И он смеётся своей шутке.
Другой вполне серьезно предлагает:
– Если хотите, я буду вас сопровождать.
– Ничего, спасибо.
– Ну, как знаете. Тут корреспондентов вообще-то не особенно жалуют.
Это действительно так. Раза два мне кричат:
– Не спрячешь свою поганую камеру, разобьём!
Я нацеливаюсь фотообъективом на разрушенное здание.
– Эй, мистер, – насмешливо кричит мне старый негр в шляпе с красным, перышком. – Этот дом всегда был таким. Вчера сожгли вон тот…
И вокруг смеются.
…Полицейским привезли кофе в картонных стаканчиках и треугольные бутерброды в запотевших полиэтиленовых пакетиках. Красивые бутерброды – белый хлеб, сиреневая ветчина и зелёный листик салата. Немного неудобно есть – на одной руке палка на ремешке из сыромятной кожи, на другой – висит стальная каска. Но никто не снял с руки каску. Никто не положил в. сторону длинную деревянную дубинку.
…Солнечный день. Двое пожилых джентльменов в шляпах, в темных костюмах сидят на скамеечке в самом центре перекрестка на крохотной ленточке сквера. Один держит под подбородком сделанный из тонкой жести блестящий отражатель – это для того, чтобы солнечный свет равномерно падал на лицо. Отражатель похож на забрало, снятое со средневекового рыцаря из музея Метрополитен, надраенное до блеска. Другой джентльмен медленно и со вкусом распечатывает сигару. Продолжает начатую уже фразу.
– …Политическая борьба – это я понимаю, мог бы понять. Но ведь все, что произошло, это просто грабёж, бандитизм, хулиганство!..
Рыцарь, не открывая блаженно прищуренных глаз, сдержанно кивает, стараясь не расплескать солнечные лучи.
И вдруг взрывается парень, который стоит здесь рядом и ждёт зелёного света, чтобы перейти улицу.
– А как же им ещё протестовать?! Как ещё?! Что – словами вас убеждать?!
Только что говоривший джентльмен вздрагивает, но, овладев собой, будто бы не замечая парня, молчит, языком приклеивая к сигаре отставший табачный лист.
А парня уже одёргивает стоящая рядом с ним девушка:
– Зачем ты? Разве не видишь, с кем имеешь дело?
Зелёный свет. Парень и девушка, переходят улицу. А джентльмен, облизав сигару, произносит укоризненно:
– А ведь бе-е-лый человек!
Его молчаливый собеседник с рефлектором на шее снова кивает аккуратно, чтобы не расплескать солнце, чтобы, загар был ровным.
* * *
Джим Гаррисон, окружной прокурор Нового Орлеана, сказал мне: «У американской мафии существует, приём. Чтобы отвести от себя подозрения и отвлечь внимание публики, убийца устраивает своей жертве пышные похороны. Очень пышные. Люди смотрят, люди любуются, люди восхищаются, даже завидуют. Громкие, роскошные похороны – вот чём удовлетворяют публику. После таких похорон уже никому ничего не нужно. И убийцу искать не обязательно…»
Кингу были устроены очень пышные похороны.
