Текст книги "Святая Земля. Путешествие по библейским местам"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 56 страниц)

Старик препоясался полотенцем, а второе перекинул через плечо, белые волосы развевались, когда он опустился на колени – медленно и тяжело – спиной к священникам. С него осторожно сняли черные ботинки на шнуровке, потом белые носки и одну за другой омыли ноги в воде из золотого кувшина с высоким горлом, а потом вытерли их полотенцем, которое он положил ранее на плечо.

Обратившись к священнику, представлявшему святого Петра, он начал короткое представление без слов. Петр говорит: «Не умоешь ног моих вовек», а в ответ: «Если не умою тебя, не имеешь части со Мною» ¹¹⁰ . Естественно, «апостол» уступает, и патриарх прислуживает ему.

Когда закончилась процедура омовения ног, сцена изменилась: теперь это был Гефсиманский сад. Три священника, представлявшие Петра, Иакова и Иоанна, сделали вид, что спят на ступенях платформы. Патриарх удалился. Потом он возвратился, чтобы сообщить им, что Иуда уже пришел. Патриарх снова был в парадном облачении и стоял на платформе, благословляя толпу верующих. Процессия двинулась в обратном направлении, и в этот момент раздались звонкие, ритмичные звуки колокола в храме Гроба Господня:

 
Дон-дон-дон,
А-дон-дон-дон,
Дон-а-дон-дон,
Дон-дон-дон.
 

Это был странный, монотонный ритм. Глубокий голос колокола, казалось, заставлял содрогаться даже камни. Толпа качнулась вперед, желая принять благословение патриарха. Он снова держал в руке букет цветов – маленький, в викторианском стиле, – и использовал его как аспергилий,обрызгивая лица в толпе святой водой.

5

Благодаря любезности армянского патриарха мне предоставили место на армянской галерее храма Гроба Господня и велели быть там за четыре часа до начала церемонии схождения Благодатного огня. Подходы к церкви были забиты возбужденными людьми, было очень трудно проталкиваться сквозь толпу, которая ожидала всю ночь.

С моего места открывался вид на Кувуклий и Ротонду, битком забитую людьми. Христиане Востока, среди которых преобладали копты и сирийцы, проявляли, в нашем понимании, мало почтительности, однако их невозможно судить в наших понятиях. Они не находят ничего шокирующего в криках и толкотне вокруг Гроба Господня, в том, чтобы затолкать и затоптать кого-то в жуткой давке, когда начинают раздавать огонь, который, согласно их верованиям, нисходит прямо с небес: вера в священную природу этого огня так велика, так свирепа, что неловко разражаться привычной недовольной тирадой в адрес этих людей. Так что я просто опишу, что происходило.

Сотни людей всю ночь спали внутри церкви. Между колоннами, которые поддерживали центральный купол, были установлены деревянные подмостки с чередой маленьких кабинок, напоминавших ложи оперного театра; в каждой кабинке разворачивалась сценка домашней, интимной жизни. Большинство кабинок были сняты богатыми коптами. Скрестив ноги, они сидели на подушках, окруженные членами своих семей. Матери кормили младенцев, устроившись на переносных постелях. Мужчины располагались в первом ряду, медленно перебирали четки из желтого янтаря или пробовали опустить связку свечей на веревке вниз, чтобы зажечь их в ключевой момент церемонии.

Толпа шевелилась, как беспокойное животное. В ней все время что-то происходило; кто-то яростно боролся, чтобы выбраться, а другие столь же энергично пытались забраться внутрь. Из коптской часовни доносились странные восточные песнопения, а из толпы время от времени раздавались диковатые песни арабов, сидевших на плечах своих друзей. Эти люди, опасно раскачиваясь над головами толпы, отсчитывали время хлопками в ладоши или ударами палок, распевая по-арабски примерно такие стихи:

 
Огонь загорелся, и мы пируем,
Мы посетили Гроб нашего Господа,
Наш Господь Иисус Христос.
Христос пришел к нам и искупил нас своей кровью.
 

Вот еще один пример:

 
Сегодня мы радуемся,
А евреи в печали!
О, евреи! О, евреи!
Ваш праздник – это праздник обезьян,
Наш праздник – праздник Христа!
Нет иной религии, кроме религии Христа!
 

Песни сливались с религиозными песнопениями, создавая напряженную, возбуждающую атмосферу, так что я невольно вспомнил о бедуинах Петры, которые хлопали в ладоши, задавая ритм танца. Один раз внизу разгорелся спор в особо нервной части толпы. Оказалось, что какого-то человека – не знаю, справедливо или нет – назвали евреем. Полиция появилась мгновенно и быстро вывела его из церкви.

Многократно говорилось, что Благодатный огонь – это символическое явление, но ничто не могло поколебать веру собравшихся в то, что в тот день с небес сойдет огонь на Гроб Господень. Церемония эта очень древняя. Насколько я помню, монах Бернард о ней упоминает при описании своего путешествия в Иерусалим в 870 году. В ранние времена церемонию запретил один из римских пап, и с тех пор только православная церковь ее исполняет. Это абсолютно восточная, в основе своей языческая церемония. Декан Стэнли задавался вопросом, знают ли арабы и греки, совершающие многократное шествие вокруг Гроба Господня, что воспроизводят смутную память о погребальных играх вокруг царской могилы?

Когда возбуждение достигло пика, появилось несколько знамен, которыми размахивали над головами собравшихся. Полицейские прокладывали дорогу в толпе патриархам и священникам разных конфессий.

С каждой стороны от Кувуклия есть два круглых отверстия, проделанных в камне под углом. Сам камень почернел за многие годы от Благодатного огня, и у этих отверстий стоят полуобнаженные бегуны с пучками свечей, защищенных сосудами из перфорированной жести. Как только из отверстий Кувуклия появится огонь, эти люди бросятся наружу, где их ждут остальные, а потом на автомобилях будут развозить священный огонь по церквям всей страны. В прежние времена под парами стоял корабль, который доставлял Благодатный огонь в Россию.

Сквозь вопившую толпу, более возбужденную и шумную, чем любая другая, какую мне доводилось видеть, исполняющий обязанности греческого патриарха и глава армянской церкви проследовали ко входу в Кувуклий. На ступенях, на глазах у кричащей и жестикулирующей толпы, греческому патриарху помогли снять ризу и знаки сана. Его запястья связали льняными бинтами. Он огляделся, такой слабый и хрупкий на фоне бушующих людей. Я заметил, что десять офицеров окружали патриарха, исполняя роль телохранителей. Все они выглядели как форварды регби. Старик развернулся и вошел в Кувуклий, в то время как армянский патриарх остался в преддверии.

Прошло три или четыре минуты, в течение которых ничего не происходило. В воздухе повисло просто физическое напряжение. Внезапно из всех отверстий вырвались языки огня, и еще один факел возник в руках выходящего патриарха, второй факел принял от него армянский патриарх. В следующее мгновение вся церковь наполнилась криками восторга и бешеным топотом. Языки пламени мелькали повсюду. Все боролись за право обладания огнем. Люди зажигали свечу от свечи, смеялись от радости. Некоторые омывали пламенем лица. Женщины проводили огнем под подбородком и по груди. Те, кто находился на галереях, спускали вниз свечи на веревках, и посреди всего этого безумства древняя фигура греческого патриарха выделялась на фоне Кувуклия, в каждой руке он держал по горящей свече, а потом его понесли, как волны несут поплавок, и телохранители яростно боролись, чтобы проложить ему путь к алтарю греческой православной церкви.

И пока толпа ликовала, распространяя огонь, зазвонили колокола и послышались странные звуки деревянных гонгов армянской церкви – ее представители ударяли в них на галерее, используя металлические прутья. Весь храм был полон хаотическим движением, шумом и гамом. Несмотря на столпотворение, вскоре все светильники Храма были заново зажжены с помощью Благодатного огня, и сотни простых, но очевидно безумных христиан верили, что Господь послал этот огонь с небес.

Я сидел там в течение часа после появления огня, наблюдая за восторгом толпы. Казалось, огонь никого не обжигал, хотя люди прикасались к пламени, лизали его, омывали им лица, но ни один волосок не вспыхнул. Я думал, насколько необычна эта церемония, которая могла бы происходить в роще Адониса, а не у могилы Христа.

6

Мой друг, который жил в Иерусалиме, предложил мне посетить самую странную церемонию восточной Страстной недели. Ее проводили черные монахи Абиссинии на крыше храма Гроба Господня.

Когда взошла луна, греческий монах провел нас в церковь через боковую дверь. Внутри царила полная темнота. Нам пришлось зажигать спички, чтобы найти истертые ступени, ведущие на крышу часовни Св. Елены, где черные монахи служили Христу при свете звезд. Много лет назад, как я уже рассказывал в этой книге, абиссинцы имели большие святилища внутри храма, но за века борьбы они не смогли противостоять более сильным церквям и мало-помалу оказались выселенными из здания, утратив свои священные владения. Но настойчивость и благочестие этих людей, верующих с IV века, подсказали им решение, и они нашли прибежище на крыше.

Не имея церкви, в которой можно было бы провести достаточно длительную церемонию, они установили шатер, в котором раз в год проводят любопытный ритуал, который называется «Поиск Тела Христова». Именно ее мы и собирались посетить.

Звезды ярко сияли. Белые купола придавали пространству крыши вид африканской деревни. Длинный парчовый шатер был установлен в углу крыши, полог с одной стороны поднят так, чтобы можно было увидеть происходящее внутри. Там в теплом свете свечей сидело варварское собрание абиссинцев в роскошных одеяниях и золотых зубчатых коронах. Это были носители креста.

Чернокожий монах провел нас к ряду тростниковых стульев в конце шатра. Мы сидели довольно долго, наблюдая за мрачным, исполненным достоинства собранием абиссинских священнослужителей в сверкающих ризах. Они казались евангельскими волхвами.

Примерно через полчаса мы услышали нестройное африканское пение, и в шатер вошли монахи во главе с Абуной, то есть настоятелем, которого они проводили до предназначенного ему места.

На земле перед ним сидели два монаха с огромными барабанами с серебряной окантовкой; они отбивали быстрый ритм, а остальные потрясали систрами, заполнив шатер необычными звуками, напоминающими шум, раздающийся при встряхивании монет.

Систр – металлическая рамка с горизонтальными прутьями внутри; звон раздается, когда рамку встряхивают. Этот инструмент использовали в древнем Египте в храмах Исиды, чтобы привлечь внимание верующих и чтобы отгонять злых духов. Я не знал, что в мире существует религиозное сообщество, все еще использующее систр во время службы, но форма инструмента, который был у чернокожих монахов, в точности соответствовала древнему систру, который известен по находкам в египетских захоронениях.

Рокот барабанов, позвякивание систров, сиплое пение монахов – все это мешало поверить, что я присутствую на христианской службе, на крыше храма Гроба Господня.

Есть нечто впечатляющее в облике этих черных монахов, поклоняющихся Иисусу Христу, используя столь древние ритуалы, заимствованные из церемоний древнего Израиля и Египта.

Ничто не может лучше проиллюстрировать многообразие религиозных традиций, сохранившихся в пределах храма Гроба Господня. Верования и обычаи, давно утраченные западной церковью, продолжают жить у могилы Христа. Язык фараонов отзывается эхом в коптской службе, а в литургическом языке сирийской церкви сохранился арамейский, на котором говорил Христос: по сравнению с этим греческий Нового Завета, используемый в православной церкви, – просто современный язык.

В абиссинской службе есть некая особенная жалобная нота. Мой друг прошептал мне, что черные монахи оплакивают смерть Христа. Ритм барабанов замедлился, звук систров стал слабее. Внесли печатное Евангелие на древнем языке геэз, литературном языке Эфиопии, и пока монахи усердно кадили, настоятель приступил к мелодическому чтению истории Страстей Господних.

Затем ритм тамтамов, задававших низкий, пульсирующий фон службы, опять ускорился, стал громче, и роскошно одетые носители креста в зубчатых коронах возглавили процессию: мы все шли парами, со свечами в руках, в свете полной луны, чтобы принять участие в поисках Тела Христова.

Этот ритуал – драматическое воспроизведение Воскресения. Настоятель дочитал евангельскую историю до того момента, когда три Марии рано утром пришли к скальной могиле с миром, чтобы умастить мертвое тело Спасителя. Там они увидели молодого человека в белых одеждах, и он сказал им, что Христос восстал…

Черные монахи представляли эту историю в лицах. Странным шаркающим шагом, длинной процессией они ходили по кругу на крыше, залитой лунным светом, со слезами твердили, что могила пуста, рыдали о том, что Иисус мертв, делали вид, что ищут Его Тело в самых темных частях крыши. Каждый монах держал в руках зажженную свечу, а настоятель шел под зонтиком – зеленым с золотом.

Над Иерусалимом светила полная луна, заставляя камни в коронах носителей креста сверкать зеленым и красным. И это фантастическое собрание кружилось в странном ритуальном танце под звуки тамтамов и систра.

Мы четыре раза обошли крышу вокруг часовни Св. Елены. Жалобное пение, напоминающее погребальное, продолжалось, стучали африканские барабаны, настоятель и монахи шли, пританцовывая, осеняя себя знаком креста.

Взглянув назад, я увидел монахов, рыдавших в горе, лунный свет превратил их в гротескные фигуры из диких африканских джунглей, но в более ясном свете свечей, которые они держали в руках, был виден благочестивый восторг на темных лицах.

После четвертого круга барабаны стихли, но систры продолжали вибрировать. Плач все длился и длился. Я вспомнил слова, сказанные ангелами Марии Магдалине:

«Жена! что ты плачешь? Говорит им: унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его» ¹¹¹ .

Эти чернокожие люди, исполнявшие древний ритуал на крыше храма Гроба Господня, собственным варварским способом выражали печаль всего христианства, вызванную смертью Иисуса Христа.

Внезапно плач прекратился. Черные монахи молча вернулись в шатер и там сгрудились вокруг настоятеля. Мы тихо пошли прочь.

– Они будут горевать до утра, – объяснил мой друг. – Затем будут праздновать Воскресение и радоваться так же сильно, как теперь несчастны.

В темноте мы нашли лестницу и пересекли пустынную и тихую церковь, а потом вышли на спящие улицы Иерусалима.

7

Утром я присоединился к толпе возле Яффских ворот, чтобы увидеть паломников из Хеврона, которые шли в Иерусалим на праздник Неби Муса. Этот мусульманский праздник всегда совпадает со Страстной неделей восточно-христианских церквей. Благочестивые паломники в сопровождении фанатичных дервишей шли через Иерусалим, развевались священные знамена. Они направлялись к Мертвому морю, чтобы воздать почести в святилище, которое они считают могилой Моисея. В течение недели они располагаются там лагерем, а потом возвращаются в свои деревни. История этого праздника довольно примечательна.

Мусульмане рассказывают, что Моисей, оставаясь в одиночестве в своей могиле, жаловался Богу, который пообещал ему ежегодное паломничество. Другая история повествует, что, хотя Моисею было 120 лет от роду, Бог сказал ему, что тот никогда не умрет, если сам не ступит ногой в могилу. С тех пор Моисей старался ходить осторожнее, чтобы не ступить в могилу по ошибке. Но однажды он устал, было жарко, он шел через Моавские горы и увидел четверых рабочих, которые вырубали в скале глубокую яму. Он спросил, что они делают, и они ответили, что это тайник для царской сокровищницы. Моисей подумал, что пещера выглядит прохладной и подходит для отдыха, а потому вошел и прилег на каменный выступ. Рабочие предложили ему плод красивого цвета и необычайного аромата, но не успел он поднести его к губам, как на него навалился сон. Четыре рабочих, которые на самом деле были ангелами, приняли его душу и унесли ее на небеса.

Истинная история могилы Моисея, увы, не так живописна. Судя по всему, уже давно турецкое правительство, встревоженное большим количеством христиан, собирающихся на церемонию схождения Благодатного огня, решило организовать по соседству и в то же время аналогичный по размаху мусульманский праздник. Итак, скромное святилище какого-то неизвестного святого человека неподалеку от Мертвого моря провозгласили могилой Моисея и к ней организовали ежегодное паломничество.

Безжалостное солнце палило толпу, которая пульсировала и гудела в постоянном движении. Сотни женщин с лицами, по самые глаза закутанными покрывалом, окаймляли дорогу, в ожидании сидели на стенах. Крестьяне со всех концов страны были облачены в яркие костюмы. Торговцы лимонадом проталкивались сквозь толпу, громко стучали латунными чашками и расхваливали прохладу и сладость напитка. Сновали торговцы с подносами миндальных сладостей, салатом-латуком, крашеными яйцами; а издалека доносился рокот барабанов и звуки цимбал.

Медленно и почти неорганизованно появилось начало процессии. Те, кто шел впереди, несли священные шелковые знамена, украшенные кистями и вышивкой, с платками, привязанными к шестам, с посвятительными подношениями от деревенских женщин. Каждое знамя нес член семьи, входящей в круг избранных и обладающих этой привилегией. Любая попытка посягательства на эту прерогативу приводила к немедленному кровопролитию.

В солнечном свете мелькнули мечи. Процессия притормозила. Был сформирован круг, в центре которого оказались двое мужчин с мечами и щитами. Это был наполовину танец, наполовину схватка, они согласованно ударяли по щитам, раз-два, раз-два, как актеры в шекспировской дуэли. Толпа громко аплодировала.

Затем появились группы диких длинноволосых фанатиков, принимающих наркотики до бесчувствия, они танцевали, выкидывая странные коленца, и повторяли фразу, известную как зикр,или «напоминание». Это ритмическое повторение слов: «Ла иллала илла лла… ла иллала илла лла… ла иллала илла лла…», что означает «Нет Бога, кроме Аллаха». Бесконечное повторение и сопровождавший его причудливый танец будто опьяняли участников. Они падали на колени, отирали пот с лиц, отбрасывали назад длинные волосы, при этом губы их все время повторяли «напоминание», а глаза затуманивались, показывая, что люди находятся в состоянии транса.

Были там и другие группы, доходившие до разной степени экстаза. Люди забирались на плечи друзей, сновали туда-сюда в пределах процессии, выбирая свободные проходы, время от времени отмеряя время взмахом руки или палки, как заправские хормейстеры, распевали что-то, – и толпа с энтузиазмом отвечала им. Я спросил у человека рядом со мной, что говорят эти люди.

– Они проклинают сионистов, – ответил он. – Они поют: «О, сионисты, какие права у вас на эту страну? Что у вас общего с нами? Если вы останетесь в этой стране, вы все найдете здесь свою могилу».

Это дало мне ключ к пониманию процессии. Это, собственно говоря, не было арабское шествие! Это было типичное явление, описанное в Ветхом Завете. Так еврейские фанатики танцевали и выкрикивали проклятия в адрес филистимлян и ханаанеев. Радикальное олицетворение почтенных мусульманских старцев, возглавлявших процессию сельских жителей и вращавшихся под звуки бубнов и хлопки, – это, конечно, Давид:

«Когда ковчег завета Господня входил в город Давидов, Мелхола, дочь Саулова, смотрела в окно и, увидев царя Давида, скачущего и веселящегося, уничижила его в сердце своем» ¹¹² .

Мне кажется, что процессия Неби Муса сохранила атмосферу праздника, облик толпы, которая «пела в Сионе» в главные дни года. Это была такая же толпа, возбужденная, буйная, крестьянская в своей основе, заполнявшая улицы Иерусалима, когда Христос присоединился к паломникам, прибывшим в город на пасхальную неделю. Именно такое скопление людей требовало: «Распни его!»

Я случайно перевел взгляд с толпы на высокий коричневый силуэт Башни Давида. Там, на вершине я заметил горцев Сифорта. На них были шлемы и походная форма. Последний реликт правления Ирода укрепили спокойно и ненавязчиво, это та самая тонкая грань между религией и политикой, которую столь просто перейти, особенно когда представители трех вер проводят свои праздники в легко воспламеняющейся атмосфере Святого Города. Караульные на башне смотрели вниз, их розовые, типично шотландские лица широко улыбались; так могли стоять солдаты Пилата, наблюдая за буйными толпами девятнадцать веков назад.

По странной иронии истории, паломники, плясавшие и скакавшие, как Давид, и распевавшие с яростью библейских пророков, проходили по Иерусалиму, призывая беды на головы сионистов, как предки сионистов призывали беды на головы вторгшихся в их страну римлян.

8

Неподалеку от Гефсиманского сада, но чуть выше по Елеонской горе, я обнаружил место, куда никто не приходит. Несколько олив растут среди скал, а бедная почва покрыта зарослями диких маков. Если посидеть некоторое время без движения, у самых ног появляются и играют ящерицы, которые окрашены намного ярче тех, что обычно мелькают среди черных кусков базальта, рассыпанных по всей Галилее. Мне было приятно отдалиться от нарастающего возбуждения, царившего в Иерусалиме, этого вавилонского смешения языков, призывных воплей разгоряченных проводников, высокомерных и самоуверенных туристов, приехавших в город на один день, и прогуляться за ворота Св. Стефана в сторону открытого и спокойного пространства напротив Иерусалима.

Декан Стэнли однажды сказал, что путешествие в Святую Землю подобно странствию в темноту. Вы пересекаете великие дороги страны, где не сохранилось никаких очевидных признаков прошлого, за исключением того, что вы ступаете по той же земле и дышите тем же воздухом, что и персонажи истории. А затем внезапно, словно в яркой вспышке – на мгновение башня, дерево и поле предстают перед вами ясно и четко.

Иерусалим, в агонии трех религий, в бурях политического энтузиазма, – и есть та самая вспышка. Странное смешение невежества, цинизма, простой и безыскусной набожности, ученых рассуждений, тупости, постоянно наполняющих Иерусалим, кажется мне точным отражением Иерусалима Христа.

Если бы я мог писать красками, думал я, сидя под оливами, глядя на Иерусалим, я бы поместил на холст тот город, который увидел Иисус, прибыв на пасхальной неделе, чтобы быть распятым. Его заполняли бы такие же пестрые толпы: бесчисленные провинциалы, простые галилеяне, любопытные греки, процветающие иудеи из Александрии (похожие на богатых сионистов из Лондона и Нью-Йорка), интересующиеся диковинами римляне, одетые в белое жрецы и левиты, прилизанные саддукеи, образованные фарисеи в пышных одеяниях, нарочито набожные, римские солдаты в шлемах и туниках каштанового цвета, с копьями в руках, отчужденные и откровенно иноземные, как современные шотландские гвардейцы.

Нетрудно представить себе те картины и звуки, что окружали Иисуса, когда Он пришел на величайший еврейский праздник в честь Исхода, привлекающий всех, кто посещает Иерусалим для совместного пасхального пира.

Его вестники задолго до праздника разошлись по всей стране. Все дороги и мосты были отремонтированы после зимних дождей. Все склепы заново побелили, они сияли на солнце, и это снижало риск церемониального осквернения. Иисус, осуждая книжников и фарисеев, указывал с высоты Храма на множество рядов выбеленных склепов, расположенных на склонах Елеонской горы, и приводил поразительное сравнение, характерное для Него: «Уподобляетесь окрашенным гробам, – восклицал Он, – которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты» ¹¹³ . Вид этих выкрашенных в белое склепов – одна из наиболее броских примет приближающегося праздника Пейсах.

Затем в каждом городке и деревне по всей Иудее и Галилее появились шульханы– менялы, сборщики храмовой пошлины. Они повсюду устанавливали пункты сбора денег и брали по полшекеля (примерно один шиллинг и два пенса) с каждого еврея-мужчины от 12 лет на содержание Храма. Они и сами получали хорошую прибыль, потому что платежи совершались в шекелях, а в обращении были деньги Тира, Греции, Рима, Египта и Персии. За каждый обмен валюты при уплате пошлины шульханыбрали по полтора или по два пенни. Обязательный налог собирался по регионам и направлялся в сокровищницу Храма. Любой человек, отказавшийся платить, рисковал потерять свое имущество. Ежегодно на Храм собирали на современный счет около 75 000 фунтов стерлингов. Эти деньги шли на оплату ежедневных жертвоприношений от имени народа (до Вавилонского пленения эти расходы брали на себя цари) и многие другие потребности культа.

Когда Иисус прошел по взволнованной стране, поднялся к Иерусалиму, как мы знаем, Он много раз уходил, чтобы молиться и плакать, на Елеонскую гору. Он оплакивал не город Иерусалим, а святыни Иерусалима. Он понимал, насколько формальным и пустым стало поклонение Богу, насколько циничными и мирскими были священники, включая и первосвященника, который по большим праздникам являлся в шелковых перчатках, чтобы не запачкать руки; люди пресытились богатствами мира, в их сердцах ритуалы вытеснили веру.

Каким был Храм во времена Христа? Что происходило там? Что бы увидели мы над этими белыми стенами, поднявшись вместе с Учителем на рассвете из Гефсиманского сада на возвышенные места?

Пока было темно, храмовая стража стерегла ворота и дворы на двадцати четырех постах. Каждый пост состоял из десяти левитов, так что речь идет о двустах сорока стражниках, каждую ночь стоявших на посту в Храме Ирода. В течение ночи «капитан Храма» обходил все посты. Римляне делили ночь на четыре стражи, а евреи – на три. Любой, кто стоял на Елеонской горе во время третьей еврейской стражи, мог видеть огромное здание, погруженное в молчание и темноту, единственный свет – красноватое сияние в центре белых террас, где днем и ночью горел огонь на алтаре всесожжения даров.

Жрецы, которые выбирали приношения для ежедневной утренней жертвы, спали в комнатах во внутреннем дворе во время третьей стражи, пока было темно; потом они просыпались и принимали ванну, чтобы приготовиться к жертвоприношению. В сумраке к ним приходил служка, и тогда бросали жребий, чтобы определить, кто из жрецов будет удалять пепел с алтаря всесожжений. Этот человек в одиночестве, без света, только при огне алтаря, выходил, мыл руки и ступни ног в бронзовом тазу, стоявшем перед алтарем. Полагалось положить правую руку на левую ногу, и левую руку на правую ногу. Затем он поднимался на алтарь из необработанного камня с серебряной жаровней в руке, в которую сметали пепел; спускаясь, он мог видеть в свете обновленного огня, как другие священники шли с лопатами и вилами, чтобы добавить в огонь свежие дрова.

Затем наступало время второго жребия. Первосвященник выстраивал жрецов и определял по жребию:

кто зарежет жертву;

кто брызнет кровью на алтарь;

кто уберет пепел с алтаря благовоний;

кто подрежет фитили в светильниках и на семисвечниках;

кто понесет голову жертвы и заднюю ногу;

кто понесет две передних ноги;

кто – хвост и вторую заднюю ногу;

кто – грудину и шею;

кто – два бока;

кто – внутренности;

кто – подношение муки;

кто – жареное мясо для первосвященника;

кто – вино и питье для приношений.

Когда распределение завершали, как раз начинался восход. Один из священников поднимался на самую высокую точку Храма и вставал лицом к востоку, в сером предрассветном сумраке. Остальные ждали внизу. Когда раздавался его крик: «Утро наступило!», они спрашивали: «Небо уже освещено до самого Хеврона?», и жертву не приносили, пока он не давал положительного ответа.

Жертвенного агнца, который перед тем жил четыре дня в специальном помещении при Храме и которого заранее проверяли на отсутствие каких бы то ни было дефектов – они сделали бы его недостойным смерти, – приводили и осматривали еще раз, в свете факелов. Ему давали пить из золотого кубка. Из комнаты по соседству вносили девяносто три священных принадлежности, а агнца подводили к алтарю. Передние и задние ноги с каждого бока были связаны попарно, а голову вставляли в кольцо в земле, мордой к западу.

В тот миг, когда первый свет нового дня озарял Елеонскую гору, подавался сигнал открыть ворота Храма. Как только створы приходили в движение, священники поднимали серебряные трубы и издавали три пронзительных сигнала, которые каждое утро в Иерусалиме оповещали о том, что все готово к жертвоприношению.

В то же мгновение два жреца, избранных для очистки алтаря благовоний и для приведения в порядок светильников, поднимались к святому месту и приступали к выполнению своих обязанностей. Открытие ворот служило сигналом к началу жертвоприношения. Один священник держал агнца за глотку, поднимая его голову, и резким движением вверх ударял ножом. Другой жрец собирал кровь в золотой кубок и, стоя к востоку от алтаря, брызгал кровью на камни. Затем жертву развязывали и разделывали. Внутренности промывали на мраморном столе, а тело разрезали на установленные части, и каждую уносил тот священник, на кого выпал жребий. Эти части поднимали на алтарь, где посыпали их солью. Теперь все было готово к самой торжественной части церемонии.

Священники вновь собирались в Зале полированных камней, чтобы бросить жребий и определить, кто будет служить у алтаря благовоний на святом месте. Выбор падал на священника, который еще не выполнял этой обязанности, если, конечно, не случалось так, что все присутствующие уже служили у алтаря благовоний. Затем он называл имена двух помощников и по дороге к святому месту ударял в большой гонг, который назывался Магрефа и по звуку которого оживал весь огромный Храм: священники, левиты и простые люди собирались на молитву. Тем временем трое жрецов, отвечающих за благовония, всходили на святое место. Один высыпал угли на золотой алтарь. Другой готовил благовония. Затем они удалялись, оставляя главного из троих ждать сигнала зажечь благовония. Без сомнения, в такой вот важный момент Захария, отец Иоанна Крестителя, и удостоился видения. Евангелист Лука рассказывает: «Однажды, когда он в порядке своей чреды служил пред Богом, по жребию, как обыкновенно было у священников, досталось ему войти в храм Господень для каждения, а все множество народа молилось вне во время каждения» ¹¹⁴ .

В это мгновение тишина воцарялась во всем пространном Храме. Верующие падали ниц перед Господом. Облака густого, сладковатого дыма поднимались над святым местом. Священники торжественно проходили к алтарю, на который, прямо в пламя, возлагали отмеренные куски жертвенного агнца. Затем следовало приношение мяса и питья, жрецы подавали напиток тем левитам, которые в тот день читали псалмы. Во время каждой паузы в пении псалмов и молитв назначенные священники подавали сигналы на серебряных трубах, и все верующие простирались ниц. Пока огонь пожирал мясо, языки пламени поднимались очень высоко и ярко сияли из-за масла и соли, которыми поливали и посыпали жертву. Наконец утреннее жертвоприношение подходило к концу.