Текст книги "Святая Земля. Путешествие по библейским местам"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 56 страниц)

8

На берегах Галилеи сегодня имеется всего пара мест, где можно остановиться. Наверное, путников могут принять отцы Святой Земли в маленьком монастыре, где есть приют для паломников, в Тель-Аме, расположенном возле руин Капернаума. Есть еще итальянский странноприимный дом на горе неподалеку. Но самое красивое место на побережье – я заметил его с рыбацкой лодки – затененная деревьями и украшенная цветами Табга. Свисающие массы бугенвиллии, цветущие кусты, эвкалипты и пальмы у самой кромки воды, а в центре этого рая – маленькая вилла, принадлежащая Германскому католическому комитету Палестины. Там отец Тэппер принимает гостей Галилеи.

Я решил заглянуть к нему на несколько дней.

Глава седьмая
Капернаум и Вифсаида

Я посещаю сад у Галилейского озера, нахожу разрушенную церковь Хлебов и Рыб, пытаюсь реконструировать жизнь на берегу озера такой, какой ее знал Иисус, осматриваю остатки Капернаума и место запустения там, где когда-то была Вифсаида.

1

Существует такое состояние духа, для которого, насколько я знаю, нет специального названия. Это не счастье, которое представляет собой активное приятие вещей, но это и не удовлетворенность, которая безмятежна и может быть названа вечерним покоем, остающимся от счастья. Единственные слова, которые я могу подобрать, так истерты, обесценены и затасканы, что они заставляют лишь улыбнуться. Одно из них – «благополучие», а другое, наш давний друг, – «любовь».

Надеюсь, каждый может вспомнить в своем детстве то состояние духа, длившееся не секунды, а дни и недели. Иногда усилием воображения нам удается вернуться в прошлое, в те сияющие моменты жизни, когда ум еще не потускнел от греха и не страшился вечности, и мы жили, как бабочки, искали и находили повсюду лишь сладость.

В те дни земля и цветы пахли слаще, солнце светило ярче; дождь, снег и туман казались волшебством, и мы неосознанно чувствовали себя частью окружавшей нас видимой красоты. Для большинства из нас жизнь – постепенное удаление от этого волшебства. Но среди миллионов испытаний и трудностей жизни, которые ожесточают нас и делают наше видение горше, возможно вновь и вновь ловить секунды этого раннего мира; они настолько мимолетны, что порой сомневаешься: а были ли они в реальности или это лишь случайные воспоминания какого-то иного бытия.

Когда я проснулся в Табге в первое утро и взглянул на Галилейское озеро, я ощутил невыразимый покой и такую отрешенность от мира, что мог вообразить себя Адамом, в изумлении взирающим на Эдемский сад. Моя комната находилась в тропических джунглях. Огромные, сладко пахнущие цветы, имен которых я не знаю, взбирались на железный балкон и переплетались вокруг окон. И хотя солнце только вставало, вокруг них уже жужжали пчелы; а внизу синее озеро спокойно сияло в рассветных лучах. Оно было таким спокойным, таким безмолвным, таким прекрасным.

Я вспомнил свое прибытие накануне вечером. Отец Тэппер, крупный выходец из рейнских земель, с квадратной бородой, в белом солнцезащитном шлеме и типичном для священника черном облачении и пиджаке из шерсти альпаки, широко шагая, вышел навстречу, и под ногами его громко хрустела белая озерная галька. Над его головой склонялись цветущие ветки гибискуса; за спиной мерцал и светился невероятный сад.

– А, вот и вы, мой друг! – воскликнул он, опуская мне на плечо свою гигантскую руку; я посмотрел в его голубые глаза, на свежие щеки, похожие на спелые яблоки, на квадратную, темную бороду и широкие плечи и подумал, что крестоносцы, должно быть, выглядели именно как отец Тэппер. – Давайте поговорим.

Мы прошли в комнату с закрытыми ставнями, спасавшими от жары, где окна и двери казались голубыми от противомоскитной сетки. Когда отец Тэппер раскурил трубку, я заметил, какие у него большие и темные, как у садовника, руки. Сад, в котором стоит странноприимный дом Табга, – единственный возделанный и прекрасный участок по берегам Галилейского озера. Из Тиверии он смотрится маленьким темным пятном на краю озера, но когда вы приезжаете сюда, пальмы, эвкалипты, стены пурпурной бугенвиллии, лимонные и апельсиновые деревья, гвоздики, герани, персидская сирень, настурции и гибискусы образуют отдельный маленький мир, святилище, тем более драгоценное, что расположено оно среди безжизненных голых скал, среди дикой и суровой природы. Этот сад, переполненный цветами, музыкальным лепетом воды, – единственное место на берегах Галилеи, в котором можно грезить о давно минувшей славе, коснувшейся в древние времена западного берега. Наверное, озеро, которое знал Иисус, отчасти напоминало Табгу.

Отец Тэппер и его предшественники, как добрые жители рейнских земель, попытались на берегах Галилейского озера создать уединенный и строгий замок, своеобразную копию того, что стоит в горах между Сент-Гоаром и Манхеймом. Но озеро Галилеи сказало «нет!». И цветы охватили своим изобилием стены, взбираясь на них упрямыми волнами, словно штурмовые отряды, так что в замке осталось только одно свободное место – под цветущими ветвями, падающими на зубчатое завершение стен этого игрушечного строения.

Мы проговорили почти до заката. Мы беседовали об Иисусе, Вифсаиде, за которую многие принимают Табгу, Капернауме, Магдале, где родилась Мария Магдалина, о Петре, Андрее и Филиппе; а еще о таможне, для которой когда-то Матфей собирал налоги на проезжей дороге возле озера. Отец Тэппер докурил трубку. Он чуть придвинул ко мне свой стул. Над квадратной бородой сияли голубые глаза немецкого мальчика лет десяти, расширенные от воодушевления, когда он описывал свои садовые работы и те странные вещи, которые при этом можно найти в почве по берегам Галилейского моря. Они с помощником-бедуином как-то раз не успели еще взяться за лопаты, как вдруг – о чудо! – увидели, что в бурой земле сверкает голубое, а потом и золотое, и еще что-то зеленое.

Они отбросили лопаты в сторону и стали разгребать землю вокруг находки голыми руками, чтобы ничего не повредить, ведь им удалось обнаружить мозаичный пол маленькой римской церкви Хлебов и Рыб. Она была утеряна с того времени, когда Этерия Аквитанская приезжала молиться в Галилею в 386 году, а теперь на солнце вновь засверкали яркие краски этого памятника. В другой раз во время земляных работ им удалось найти камень, на котором, согласно легенде, наш Господь благословил хлеба и рыбу. Камень использовался как алтарь, а потом веками лежал под слоем почвы, по-прежнему покоясь на четырех небольших римских колонках…

– Я отведу вас туда, – пообещал отец Тэппер. – Вы должны это увидеть. Все там покрыто песком и землей, чтобы солнце не повредило старинные предметы, но я надеюсь когда-нибудь возвести крышу над этим местом и обезопасить его на будущее.

И вот я стою в утренней тишине, глядя вниз, на сад. Солнце, вставая из-за Гергесских гор, медленно карабкалось в безоблачное небо, и сад представлял сплетение солнечных пятен и теней, его постепенно заполняли голоса раннего утра, какие-то писки, шорохи, хлопанье крыльев, воркование голубей, а из источника, скрытого от взора цветами, с журчанием текла вода.

Мне казалось, исчезли прожитые годы и я вновь стал мальчиком, который проснулся первым в доме и с восхищением смотрит на прекрасный мир. Я чувствовал себя органической частью мироздания, а оно было частью меня самого. Синий зимородок, балансируя на самой верхушке ели, прилетел сказать мне «доброе утро», а крошечная черная ящерка на тропинке, заметив мое движение, замерла и подняла голову, разделяя гармонию мира и царящее в нем братство. Та же радость жизни заставляла меня когда-то мчаться через луга навстречу восходу, вела на окраину лесов, где играли кролики, на берег ручьев, в которых прыгала в воде форель, а теперь это чувство заставило меня увидеть совершенное утро, подержать в руках его красоту. Я набросил на плечи полотенце и вышел в сад, на тропу, прорезанную в скале, уходящей в озеро. Тропа вела к югу, в густой эвкалиптовый лес, вплавленный в широкую пустынную равнину Генисарета.

Вокруг не было ни души. На краю леса поток свежей воды вытекал из бассейна, нависающего над скальным обрывом. Бассейн был тихим и глубоким. Я прилег на ствол и наблюдал, как ныряют два зимородка. Они кругами летали над бассейном, потом внезапно начинали часто-часто бить крыльями, одновременно направляя длинные клювы к воде, превращаясь в необычные стрелы. А затем камнем падали в водоем. На мгновение коснувшись воды, они вновь поднимались; и на долю секунды я видел серебристый блеск рыбы в их клювах. Камни вокруг бассейна были усыпаны водяными черепахами. Они напоминали пирожки из грязи, которые лепят дети, некоторые были темными от влаги, другие светлыми, просохшими на солнце. Когда я шевельнулся, они мягко заскользили со скальной полки в водоем.

Возле озера я заметил узкий валун в форме полумесяца. Я скинул одежду и ступил в Галилейское озеро. Вода была очень холодной, но это доставило мне удовольствие. Каменистое дно было жестким, но это не имело значения. Я шел и шел по мелководью. Солнце согревало мое тело, но ниже колен ноги казались погруженными в лед. Вскоре я достиг глубины, на которой можно было плавать. На мгновение я замешкался, но потом упрекнул себя в трусости и окунулся. Вода уже не была такой холодной, и я поплыл в сторону Гергесских гор, которые вставали над озером, укутанные утренними тенями, и лишь на выступах были озарены солнцем. Потом я медленно поплыл назад. С левой стороны я видел, как изгибается берег в направлении Тиверии. Я мог даже разглядеть скопление белых коробок, обозначавших город. Передо мной открывалась бурая равнина Генисарета и темная полоса эвкалиптов. Сладостное, ласкающее прикосновение воды, ее прекрасная голубизна этим зачарованным утром приводили меня в состояние экстаза. Я услышал над головой хлопанье крыльев, перевернулся на спину и увидел стаю белых голубей из Табги, круживших в воздухе. И вдруг заметил в небе едва различимую серебристую луну, тающую в синеве.

Я побежал назад, в Табгу. На завтрак был мед.

2

Я отправился с отцом Тэппером, чтобы взглянуть на руины церкви Хлебов и Рыб. Они находились всего в пяти минутах ходьбы от приюта.

Никто не знает, когда была выстроена эта церковь. Возможно, ее возвели в конце римской эпохи, а потом перестроили. Все, что от нее теперь осталось, – мозаичный пол и основания немногих колонн. Старый бедуин, охраняющий драгоценную реликвию, взял метлу и смел покрывающий находку слой земли, и с каждым взмахом на солнечный свет являлся чудесный фрагмент общей картины. Пол был выложен небольшими мозаичными композициями, изысканными по цвету, в них доминировали синие и зеленые тона. Кем бы ни был художник, он знал и любил птиц Галилейского озера и сумел передать это самым выразительным образом с помощью цветных камней. Пол разделен на квадраты, примерно равные по размеру обычному ковру, и каждый квадрат украшен декоративным изображением птиц и зверей, выполненных так любовно и даже с чувством юмора, что легко вообразить, как создатель этих образов прятался в зарослях тростника, с потаенной улыбкой наблюдая за смешными движениями уток и журавлей, за уверенным щебетанием мелких пташек, мельтешивших в камышовых зарослях.

Мне особенно понравился портрет самодовольного гуся, пытающегося сорвать цветок лотоса. И другая одухотворенная картина: сражение между цаплей и змеей. Еще там была толстая перепелка. Я восхищался поразительным мастерством, которое проявил художник в передаче тех неуловимых и для многих совершенно неподатливых мгновений реальности, той секунды, когда водоплавающие птицы отрываются от глади озера и один-два раза делают своеобразные взмахи крыльями, как человек, который зевает и потягивается, чтобы взбодриться от сна. Это всего лишь мгновение, которое тут же исчезает. Но мастер, века назад наблюдавший за птицами на Галилейском озере, сумел запечатлеть эти мимолетные сцены, используя крошечные многоцветные камни, и среди его побед можно отметить птицу, похожую на журавля: кажется, вот-вот она взмахнет крыльями и вытянет шею, грудь выпятилась, хвост задран вверх, а одно крыло чуть выше другого.

Единственное четвероногое животное, представленное среди этих картин великого, но неизвестного художника, – смешное существо вроде кролика. Вокруг шеи у него повязана красная ленточка. Мне приятно думать, что это был домашний любимец самого мастера, потому что человек, с такой точностью и юмором наблюдавший за природой, должен был любить животных. Мне также хотелось верить, что он поместил своего питомца на картину в твердой надежде, что это порадует Господа.

Центральная тема мозаики – корзина с хлебами, а по сторонам ее изображены рыбы.

Есть нечто завораживающее в этом мозаичном полу, полагаю, дело в том, что в отличие от большинства древних реликвий, вроде разбитой колонны или цоколя, это произведение явилось из могилы целостным, донося до нас свою главную идею через времена и языковые барьеры. Если бы внезапно мы услышали голос из-под земли, произносящий: «Я думаю, дикая утка на озере выглядит довольно забавно, не правда ли? Вы обращали внимание, как они переворачиваются хвостом вверх? А наблюдали за их выражением в момент, когда они выныривают на поверхность? А эти толстые перепелки и такие худые аисты, какие они славные!» – если бы раздался такой голос, обращенный к нам и тщательно выговаривающий слова, мы бы все равно не смогли бы острее ощутить присутствие художника.

Чудо умножения хлебов, когда Иисус накормил пять тысяч собравшихся у озера, конечно, произошло не на этом месте, но маленькая церковь, должно быть, служила памятником этому событию.

Стоя на берегу Галилейского озера, так легко воочию увидеть, как все происходило. Только что Иисусу принесли новости, что Ирод Антипа казнил Иоанна Крестителя, чтобы удовлетворить ущемленное тщеславие Иродиады. Господу советовали или, вероятно, Он сам счел разумным уйти из владений Антипы. Для этого требовалось всего лишь пересечь озеро, так как пустынные горы на восточном берегу уже относились к тетрархии Филиппа. Соответственно, рассказывает евангелист Матфей, «Иисус удалился оттуда на лодке в пустынное место один» ⁷⁵ . Иначе говоря, Он пересек озеро, остановившись на пустынном восточном берегу.

Но когда маленькая лодка преодолела шесть или семь пядей водной глади, огромное множество людей, прибывших со своими больными родственниками за исцелением, пошли за ним «из городов пешком». Зная форму Галилейского озера, можно живо представить себе эту картину. Очевидно, собрались целые толпы – как обычно, в Капернауме, но, обнаружив, что Учитель ушел, они проследили по воде Его путь и с радостью увидели, что Он всего лишь перебрался на противоположный берег, вероятно, в небольшой рыбацкий порт Вифсаида Юлия в месте впадения Иордана. Это означало: если не терять времени и поспешить вокруг северного берега озера, перебраться вброд через мелкий Иордан, можно попасть в Вифсаиду Юлию вслед за Иисусом. Таким образом, мы можем более или менее точно указать место совершения чуда умножения хлебов для пяти тысяч человек – на склоне темных гор, почти напротив Капернаума, потому что если бы Иисус направился южнее, вниз по озеру, множество собравшихся не смогло бы пешком последовать за Ним, а скорее всего, и не рискнули бы делать этого.

Когда Иисус пересек воды, Он почти сразу увидел толпу из пяти тысяч человек, приближавшуюся вокруг северной оконечности озера, и, должно быть, понял, что если у Него и имелись другие планы – молиться в пустыне в одиночестве или сокрушаться о смерти Предтечи, – их придется оставить, чтобы служить людям. Он вышел на берег к тому времени, когда люди уже подошли; мы читаем: «Иисус, выйдя, увидел множество народа; и сжалился над ними, потому что они были как овцы, не имеющие пастыря» ⁷⁶ .

С приближением заката, видя скорое наступление ночи, ученики обеспокоились множеством собравшихся голодных людей посреди пустынной местности. Они советовали Иисусу отпустить людей, отослать их домой.

Но Иисус ответил: «Вы дайте им есть».

Ученики вернулись и сообщили, что им удалось найти лишь пять хлебов и две рыбы. Евангелист Иоанн, который дает наиболее примечательное и подробное описание этого чуда, рассказывает, что хлеба и рыбы принадлежали мальчику. Вот точные слова: «Здесь есть у одного мальчика пять хлебов ячменных и две рыбки; но что это для такого множества?» ⁷⁷

Комментаторы высказывали предположение, что этот мальчик – один из разносчиков хлеба, какие и сегодня встречаются в арабских поселениях, иногда они продают и полоски вяленой рыбы в дополнение к хлебу.

«Иисус, взяв хлебы и воздав благодарение, роздал ученикам, а ученики возлежащим, также и рыбы, сколько кто хотел. И когда насытились, то сказал ученикам Своим: соберите оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало».

В рассказе Иоанна об этом чуде есть одна исключительно любопытная деталь. Описывая рыбу, которую тогда ели, он использует греческое слово опсарион,которое наши переводчики интерпретируют как «маленькая рыба» или «рыбка». Евангелист Иоанн единственный, кто использовал именно это слово, но его точное значение не «рыбка», а «пряная рыба», то есть своего рода деликатес. В Галилее во времена Христа действительно была распространена маринованная пряная рыба небольших размеров, о ней в данном случае и говорится.

Это поразительный пример яркого местного колорита, который не раз проявляется в четвертом Евангелии, потому что человек, не знакомый с жизнью и речью Галилеи, не смог бы употребить этот термин.

Как мне кажется, мы вновь видим, что евангелист Иоанн демонстрирует галилейское происхождение, как в рассказе о явлении Иисуса ученикам на рассвете, когда они рыбачили недалеко от берега. Кто, кроме рыбака, побеспокоился бы о состоянии сети в столь важный миг? Учитель был распят, а теперь стоит в предрассветном сумраке, обращаясь к ним с берега, а Иоанн отмечает, что, когда потащили сеть с рыбой, она даже не порвалась.

Человек другой профессии просто не обратил бы на это внимания, и уж, конечно, не пришло бы в голосу ученому, работающему в тиши кабинета, подмечать такую деталь. Но галилейский рыбак, которому доводилось вытягивать тяжелый улов, всегда беспокоится о своей сети, потому что дно озера усыпано острыми камнями в двадцати-тридцати футах от места, где начинается песок. Какой крик поднимают современные рыбаки, когда надо тащить тяжелую сеть из глубокой воды в сторону полосы острых камней! С какой заботой они забегают с берега на глубину до бедер, чтобы приподнять ценный груз над камнями!

Раскрывая подобные детали и используя слова наподобие опсарион,Иоанн доказывает свое происхождение. Так и сегодня по специальным словечкам вроде «копчушка» мы распознаем в писателе шотландца.

Я постарался не слишком утомлять читателя учеными схоластическими баталиями, которые ведутся вокруг текстов евангелий, но хотел бы высказать предположение: возможно, очень просто сидеть в кабинете и рассуждать о Матфее, Марке и Луке, но никто не сможет вразумительно написать про Иоанна, пока не проведет какое-то время в Галилее.

3

Я проснулся на рассвете. Перистые розовые облака стояли высоко над Гергесскими горами, и веер света отражался в воде, картина была настолько прекрасной, что я набросил халат и поспешил через сад с фотокамерой. При удаче я мог бы поймать редкий кадр очаровательного восхода над Галилеей, прежде чем он закончится. И фотографию можно будет включить в книгу.

Если взглянуть на нее через увеличительное стекло, в середине темного пятна на озере можно рассмотреть гребную лодку. Я не заметил ее в тот момент. Однако пока я сидел на камне у озера, наблюдая за облаками, тающими в лучах солнца, лодка приблизилась, и я задумался о том, что она делает на воде в столь ранний час. Это не была одна из больших рыбацких лодок, она больше походила на маленькое суденышко отца Тэппера. Внезапно я услышал со стороны озера характерный звук. Это было стрекотание пишущей машинки.

Надо признать, что нигде стук пишущей машинки не был столь неожиданным, как здесь, во время рассвета над Галилейским озером. Лодка была еще далеко, и я не мог различить, кто в ней сидит; и тут она свернула в сторону, к Магдале. А фоном раздавалось тап-тап-таппишущей машинки.

Я вернулся по каменным ступеням в сад и сквозь арку, густо увитую гибискусом, увидел отца Тэппера по дороге в маленькую часовню, где он собирался провести службу.

Одеваясь, я продолжал размышлять, кто же печатал на машинке. Это казалось загадочным. Не мог же я ошибиться? На мгновение я подумал, что солнце сыграло со мной злую шутку. Многие страдают в Палестине от солнечного удара. Я даже представил некое таинственное сверхъестественное существо, печатающее на машинке. Такая картина заставляла кровь застывать в жилах.

Я намеревался спросить за завтраком у отца Тэппера, не брал ли кто-нибудь из гостей его лодку; но настоятель не пришел, а рыжебородый священник миссии утверждал, что лодка все время оставалась на месте. Этот отец был ученым-археологом и вполне трезвомыслящим человеком, так что его уверенность навела меня на самые мрачные мысли. Может, лодка, как и пишущая машинка, была всего лишь причудливым плодом воображения?

Позднее тем же утром, когда я писал на балконе, который огибал мою комнату, я снова услышал этот звук. Машинка! Она стучала громко и очень быстро. Я свесился через перила. Прямо подо мной за столиком, вынесенным с веранды, сидел высокий мужчина средних лет. На нем был серый твидовый костюм, и, несмотря на кошмарную жару, он не позволил себе ни малейших уступок: жесткий белый воротничок, пиджак застегнут на все пуговицы. Его пальцы летали над клавишами, он был полностью погружен в работу. Я задумался о том, кто это. Возможно, один из почтенных старших корреспондентов, представляющих на месте «Таймс», хотя я еще не видел никого в здравом уме, кто встал бы на рассвете, чтобы сесть за пишущую машинку в саду, полном мух. Или он автор романов – ведь беллетристы порой совершают весьма странные поступки. Как известно, на них может внезапно снизойти вдохновение. Но он совсем не походил на автора романов. Если бы все происходило в Шотландии, я бы сказал, что он коммивояжер, который старается справиться с неотложной утренней почтой. Но мы были на Галилейском озере.

На мгновение он замер в поисках слова и тут увидел мое удивленное лицо.

– Надеюсь, я не потревожил вас, – произнес он, – но если так, я…

– Напротив, вы дали мне повод для раздумий.

Он застенчиво улыбнулся.

– Могу я поинтересоваться, вы пишете книгу? – спросил я.

– О нет, – энергично ответил он с коротким смешком. – Ничего подобного. Я пишу жене.

Говорят, во время путешествий учишься ничему не удивляться, но этот человек вправду изумил меня.

– Вы пишете жене, когда еще солнце толком не взошло?

– А, вы видели меня?

– Нет, только слышал, если быть совсем точным.

– Да, это часть того же письма, – кивнул он.

– Если это не слишком сильно отвлечет вас, я хотел бы спуститься и поговорить.

Он приветливо улыбнулся, и я сбежал по ступенькам и подошел к нему. Как я уже говорил, это был высокий и худой мужчина с белыми усами, он носил очки. На столике лежала толстая рукопись, не меньше пяти тысяч слов. Он заметил мой изумленный взгляд.

– Это мое следующее письмо, – пояснил он. – Я планирую отправить его, как только вернусь в Иерусалим.

И еще говорят, что эпистолярный век закончился!

– Понимаете, я из Австралии, – продолжал он. – Всю жизнь я мечтал отправиться в путешествие. Всю жизнь! И жена отпустила меня в кругосветное путешествие. Я должен отсутствовать почти год. Так что, я думаю, меньшее, что я могу сделать для нее, это писать каждый день. Но мне нравится ей писать, особенно если удалось что-то сделать, если вы меня понимаете, чтобы она чувствовала, что находится рядом со мной. Например, я написал ей письмо на вершине Великой пирамиды, когда был в Египте. Другое я напечатал для нее на верхнем ярусе падающей башни в Пизе. Это делает письма более живыми и реальными.

Он взял одну из страниц рукописи:

– Этим утром я начал так: «Пишу тебе с лодки посреди Галилейского озера, сейчас около пяти утра. Солнце только встает, и мы медленно идем на веслах вдоль…» Уловили, в чем суть?

Первоначальное изумление растворилось в теплом, дружеском чувстве к этому мужчине. Его обезоруживающая улыбка и огромный энтузиазм были притягательны и необычны для человека его возраста.

– Здесь жарко, – сказал он. – Может быть, вы зайдете ко мне в комнату, и мы поболтаем? Я люблю беседовать с людьми. Это дает больше материала для писем.

Он провел меня под увитой гибискусом аркой рядом с маленькой часовней. Отец Тэппер разместил своего гостя в сводчатом помещении на первом этаже, которое здесь называли «музеем». Бритвенный прибор постояльца стоял среди объектов, найденных при раскопках старинной церкви Хлебов и Рыб. Чемодан покоился на обломках двух римских колонн, причем он не был распакован, вероятно, из-за того, что комнату заполняла римская и греческая керамика вкупе со стеклом, монетами, ручками амфор, фрагментами византийских мозаик.

– Совершенно уникально! – улыбнулся он.

– Скажите мне, вы не разочарованы путешествием? – поинтересовался я. – Мир оказался таким удивительным, как вы ожидали?

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – серьезно кивнул он. – Нет, я не разочарован. Я думаю, наш мир удивителен.

И он снова взглянул на меня с очаровательной, застенчивой улыбкой.

– Думаю, вы очень необычный человек, – признал я. – В зрелом возрасте вы сохранили огонь юности. Похоже, вам удалось избежать бремени зрелости.

– Ну, я полагаю, все дело в отношении к жизни… Но я приобрел замечательный опыт. Вас это не утомило? Правда? Это чудесно! Я присутствовал на аудиенции папы. Там, конечно, было много других людей! Не подумайте, что его святейшество принимал меня лично, ничего подобного. Я преклонил колено, и у меня в руке была целая горсть четок, и он, проходя, благословил их, и хотя я протестант и даже преподаю в воскресной школе, когда он прошел, я сказал: «Благослови вас Господь!», вот так! И знаете почему я так сказал? Чтобы написать жене, что обменялся парой слов с папой.

Глаза его светились искренним счастьем и торжеством.

– Я взял за правило купаться в каждом знаменитом озере или реке. Я плавал в Темзе, Сене, Москве-реке, Тибре, в реке Абана под Дамаском, в Мертвом море и в Галилейском озере. Меня едва не арестовали в Риме за купание в Тибре. Там очень сильное течение, но я только зашел и вышел – этого времени едва хватило, чтобы наполнить водой бутылку.

– Какую бутылку?

– Ну, понимаете, я хочу привезти с собой в Австралию маленькие бутылочки с водой знаменитых рек и озер. Там, дома, это понравится. Они все здесь, у меня в чемодане. Немного напоминает набор аптекаря, не так ли? И еще эти камни. Знаете, откуда они? С того места, где Давид поразил Голиафа.

Мы продолжили разговор жарким полднем – точнее, говорил почти исключительно он, а я сидел и слушал, удивляясь его жажде жизни. Ему все представлялось великолепным и восхитительным.

– Я всегда готов к приключениям, – заметил он с искренним энтузиазмом, создававшим ощущение уникальности.

Так ли? Этот человек действительно объехал полсвета, следуя всем знаменитым дорогам; он шел сквозь джунгли собственного энтузиазма. Я восхищался им, потому что он был искренне влюблен в мир. В нем не было и тени цинизма.

– Есть одна услуга, за которую я был бы вам чрезвычайно благодарен, – произнес он. – Я был бы счастлив, если бы вы сфотографировали меня купающимся в Галилейском озере.

– С удовольствием.

– Тогда, позвольте, я поищу купальный костюм. Вот он и вот моя камера!

Он вышел на слепящее солнце, широко шагая, с обнаженной головой, но твидовый костюм был по-прежнему застегнут на все пуговицы. Он разделся за заслоном эвкалиптов, и когда он погрузился в озеро со счастливым лицом десятилетнего мальчишки, я зашел в воду и сделал снимок.

– Спасибо! – сказал он. – Этому будут так рады дома! Вы уверены, что перемотали пленку?

4

Меня всегда удивляет, когда люди выражают недоумение, почему ничего не осталось от римской Галилеи. Вероятно, они никогда не видели автомобиль через полчаса после падения с утеса возле отдаленной арабской деревушки. А я видел. Того, что от него осталось, не хватило бы на изготовление будильника! Есть нечто дикое и безудержное в этой жажде добычи, нечто примитивное в способности к разрушению, в том, к счастью, не слишком распространенном представлении, которое не раз приходится наблюдать в истории этой страны.

Во времена Иисуса Галилейское озеро было одним из наиболее активных деловых центров страны, а западный берег был окружен кольцом городов и селений. Губернатор провинции жил во дворце на горе над Тиверией. А само озеро было полно кораблей.

Часто думают, что Иисус проповедовал свое учение простым сельским жителям в отдаленном районе Палестины, куда не проникали сведения о далеком внешнем мире, и потому ничто не могло потревожить бессмертное течение Его мысли. На самом деле пастырская миссия осуществлялась в наиболее космополитичном регионе страны, а также на территории, где пересекались и расходились дальше древние торговые пути из Тира и Сидона на западе, старые караванные маршруты из Дамаска на северо-востоке, а также основная имперская дорога. Галилея располагалась в точке пересечения основных дорог древнего мира, на полпути между Дамаском и египетской границей, с одной стороны, и между Антиохией и Иерусалимом – с другой.

Кроме того, это был богатый сельскохозяйственный и промышленный регион. Горы вокруг озера, теперь столь пустынные, были покрыты пальмами, маслинами, фигами и виноградниками. Фрукты с Галилейского моря славились еще с библейских времен. На озере развивались многие ремесла, в частности постройка лодок, крашение пряжи и тканей (в Магдале), гончарное дело и засолка рыбы. Большое предприятие по засолке находилось в Тарихее, к югу от озера, где рыбу солили и паковали на вывоз.

В Иерусалиме всегда действовал крупный рынок соленой рыбы. В ветхозаветные времена рыботорговля, кажется, находилась в руках жителей Тира и египтян. «Рыбные врата» древнего Иерусалима, за которыми и находился соответствующий рынок, стояли неподалеку от северных ворот – естественного въезда для тех, кто шел из Тира. Однако представляется несомненным, что примерно за пятьдесят лет до Христа грекам удалось сломать монополию, учредив предприятие по засолке рыбы на Галилейском озере. Плиний сообщает, что в его дни местом соления рыбы была Тарихея, и присваивает это имя всему озеру, так что, следует думать, первоначально промысел принадлежал именно грекам. Должно быть, вскоре дело приняло грандиозный размах, ведь мы знаем, что целые бочки соленой рыбы доставлялись во все концы средиземноморского мира, а каждую весну громадные партии направлялись в Иерусалим к Пасхе, когда множество людей приходило к Храму. Брат-францисканец в Иерусалиме рассказал мне любопытную легенду о галилейском рыбном промысле. Тогда я не придал ей большого значения, решив, что это всего лишь одна из сотен наивных теорий, которые приходится выслушивать и тут же забывать путешественнику.