Текст книги "Святая Земля. Путешествие по библейским местам"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 56 страниц)

Глава восьмая
Сидон, Ливан и Баальбек

Я исследую руины Кесарии Филипповой, отправляюсь в Сидон, посещаю гору, на которой когда-то стояла Эстер Стэнхоуп, выступаю в защиту святого Георгия, взбираюсь на бастионы величайшего замка крестоносцев в Сирии, путешествую по Ливану в направлении Баальбека и Дамаска, останавливаюсь у могилы Саладина и путешествую на юг, чтобы сдержать обещание.

1

Несмотря на то, что было всего лишь начало марта, урожай пшеницы уже созрел на Генисаретской равнине.

Однако бананы отца Тэппера разочаровали меня. Они прятались в густых, спутанных зарослях, словно крошечные слоновьи бивни, и даже самые усердные поиски не дали мне шанса найти хоть один съедобный плод.

День ото дня я чувствовал, как нарастает жара. Случайные экземпляры устаревших английских газет, оставленных гостями приюта, сообщали странные в такой обстановке новости о снежных заносах в Шотландии, а на последних страницах были напечатаны фотографии с изображением катания на санях в Дербишире. В столь жаркие, золотые от солнца дни на Галилейском море трудно поверить в подобное.

В евангелиях нет ни слова о жаре, если не считать общую атмосферу южной страны, где вся жизнь проходит на открытом воздухе. Думаю, единственный ключ – упоминание, что святой Петр был наг и «опоясался одеждою» на рассвете после Распятия, когда ученикам явился Иисус ⁸⁴ . Только в субтропическом климате люди могут расхаживать обнаженными в апреле.

Когда наступило время моего отъезда из Табги, я понял, что сожалею об этом и не хочу покидать это место. Я готов был воспользоваться любым предлогом, чтобы задержаться. Но пришло утро, когда, сто раз повторяя, что я непременно сюда вернусь, я все же распрощался с отцом Тэппером и поехал прочь, мимо черных шатров бедуинов и руин церкви Хлебов и Рыб. Дорога уводила меня в горы, высившиеся у подножия Хермона. Я направлялся в Кесарию Филиппову.

По мере того как машина поднималась в гору, воздух становился прохладнее. Я почувствовал прилив энергии, ощущал свежий ветерок. Горы сияли многоцветием. Словно некий гигант широкими, размашистыми мазками раскрасил их в ярко-красный, синий, белый тона. Светящиеся на солнце нарциссы саронские – «розы Шарона» – милю за милей покрывали склоны. Другие участки заросли дикими анемонами – «полевой лилией», а еще на глаза попадались лиловато-розовый лен, лютики, ирисы, заразиха и огуречник.

Все они внезапно расцветали в горах Галилеи, как молитвенное песнопение, и увядали так же быстро, как распустились. Приближался день, когда все они засохнут и опадут от зноя, и с того момента край станет коричневато-бурым, ручьи будут усыхать, пока не иссякнут, и на землю обрушится засуха.

Дорога на Кесарию Филиппову ассоциируется с кризисом в отношениях двенадцати апостолов. Вдоль этой дороги, сразу после пересечения границы Галилеи, вел их Иисус, пытаясь приготовить учеников к восприятию Его смерти и Воскресения. Увлекательно воображать, как шел здесь бессмертный путник, пересекая залитые солнцем горы, время от времени останавливаясь, чтобы оглянуться на место сотворения множества чудес, ведь с каждого ярда этой дороги открывается прекрасный вид – словно с высоты птичьего полета – на отдаленный озерный край.

Это было летом, за год до Распятия. Тень Креста уже легла на пути Христа. Среди всех воспоминаний о Нем, какие доступны человеку, читающему евангелия, то, которое касается событий во время путешествия «в страны Кесарии Филипповой» ⁸⁵ , пожалуй, наиболее торжественное.

Справа от дороги, если ехать к северу, особняком стоит небольшой спящий вулкан. Его склоны покрыты потеками застывшей лавы. Это очень удобная точка обзора для каждого, кто хочет взглянуть с высоты на Галилейское озеро и попрощаться с этим замечательным местом. Я взобрался на вулкан, и на мгновение мне показалось, что Иисус тоже стоял здесь летним днем, глядя назад, на Галилею. Далекое озеро лежало в глубине долины, голубое, неподвижное в безветренной жаре, окруженное высокими горами; каждая тропа, каждое дерево отчетливо просматривались в кристально чистом воздухе. Я мог разглядеть не только озеро, от края до края, но и, далеко к югу, Иордан, уходящий в суровое, пустынное ущелье.

И прошлое, и будущее открывалось перед Иисусом в тот день, когда Он вел своих учеников к горе Хермон. Конечно, Он просто обязан был оглянуться. Только что фарисеи и саддукеи, оставив на время взаимную вражду, пришли к Нему, требуя знамения, – Иоанн Златоуст предполагает: «Они просили Его остановить движение солнца, или удержать в небе луну, или обрушить на землю гром, или совершить нечто подобное». И Он вздохнул глубоко и сказал: «Для чего род сей требует знамения? Истинно говорю вам, не дастся роду сему знамение» ⁸⁶ .

Воображение рисует картину того, как стоял Иисус на этих горах и печально глядел вниз, на страну Своего Пастырского пути, на череду маленьких городов, где люди, глухие к вещам духовным, шумели и ликовали лишь по поводу чудес и знамений. Когда же Он развернулся спиной к озеру, запорошенный снегом хребет Хермона, как стена, встал перед ним; и тогда Он обернулся к двенадцати ученикам, которые шли с Ним, и спросил:

«За кого почитают Меня люди?»

И они ответили, что некоторые, как Ирод Антипа, верят, что Он – оживший Иоанн Креститель, другие думают, что Он – Илия или один из древних пророков.

«А вы за кого почитаете Меня?» – спросил Иисус.

Ответил Петр: «Ты Христос» ⁸⁷ .

И тогда Иисус сказал ему: «И Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее».

Городом, к которому приближались Иисус и его ученики, была большая языческая Кесария Филиппова, расцветшая красой мраморных колонн и многочисленных источников, протекавших среди густых лесов на низких склонах Хермона. Во всей Палестине и Сирии нет места прекраснее для города. В горах за поселением был темный грот, из которого начинал свой бег ручей, становившийся далее одним из главных истоков Иордана, вода его сверкала на солнце и была видна издалека, даже из самого города на равнине. Греки называли это место Паней, так как подобные гроты всегда посвящались богу Пану. Ирод Великий украсил Паней храмом в честь императора Августа. Когда Филипп Тетрарх в год рождения Христа унаследовал это чудесное владение, он выстроил там целый город и назвал его Кесарией в честь императора Тиберия, добавив также и свое имя, чтобы отличить новую столицу от Кесарии на морском побережье.

Однако нет никаких свидетельств того, что Иисус входил в этот город. Как и Тиверия, Кесария Филиппова оставалась языческим местом, а потому считалась нечистой. Впрочем, многие авторы любят воображать Иисуса в городе, среди нищих и странников, взирающим на храмы старых богов, а затем молча продолжающим путь.

Разделительная линия между Палестиной и Сирией сегодня проходит по Иордану, как и в те дни, когда Иисус шел из Галилеи в Галонитис.

Вероятно, где-то на этой дороге, возле пограничного поста Рош-Пинна, находился и дорожный патруль Филиппа Тетрарха. Сегодня над маленьким зданием в стороне от проезжей части развевается британский флаг. Из офиса вышел служащий, проверил мой паспорт и знаком разрешил ехать дальше, во Французскую Сирию. Через милю или около того мы добрались до французской заставы. Над таким же зданием, стоящим на берегу Иордана, развевался трехцветный флаг, а в тени эвкалипта сидел французский пограничник, игравший в карты с местными шейхами.

Ожидая, когда он вернет мой паспорт, я услышал, как арабы говорили, мол, один из шейхов собирается показать фантазияс.Это слово арабы используют очень часто, чтобы охарактеризовать нечто восхитительное и очень необычное. Как это греческое по происхождению слово закрепилось в арабском языке? Наверное, еще сотни лет назад его принесли сюда греки, жившие в Десятиградье.

Раздался бешеный стук копыт, и из-за угла вылетел шейх на маленькой горячей белой кобыле. Он сорвался с места галопом, развернулся и так же стремительно умчался прочь. Затем мы услышали, как он возвращается, белая кобыла немного сбавила темп, наездник спрыгнул с седла, вскочил в него снова, свесился набок, как Буффало Билл или иной лихой ковбой из кинофильма при виде смертельного врага.

Я покинул пограничный пункт по крутому склону, который вел в край гораздо более дикий, чем Галилея: это суровая горная страна с неожиданными широкими видами далеких долин, с живописными вершинами и вулканическими скалами черного базальта. Люди, которых я встречал по пути, заметно отличались от жителей Галилеи: это были свирепого вида друзы в поношенных одеяниях из овчины. Спокойным и неутомимым шагом горцев они шагали рядом со своими верблюдами и ослами.

Перемена пейзажа между мирными окрестностями Галилейского озера и горами Сирии напомнила мне контраст между мягкостью видов озера Лох-Ломонд и дикостью Глен Фаллох и дорогой на Раннох и Гленко в Шотландии. Было совершенно ясно, что я пересек реальную границу. И доминантой этой дикой страны был гигантский хребет горы Хермон, его основные вершины почти в два раза превышают высоту Бен-Невис. Эти могучие цепи – их невозможно назвать просто горами – тянутся на двадцать миль. Виноградники и оливковые рощи, а также тутовые деревья на их склонах достигают не более чем середины гор, но от пяти тысяч футов и выше идут лишь голые скалы фантастических очертаний, громоздящиеся над расщелинами; это обитель орлов, волков и горных медведей.

На этих гигантских пиках снег лежит на протяжении почти всего года. Это самая главная примета Сирии и Палестины, столь явно доминирующая над остальной территорией, что во время путешествия невозможно удержаться и не смотреть на эту могучую гряду с заснеженными вершинами.

Милю за милей мы мчались по дороге, никого не встречая, мы спускались в очередное горное ущелье, где виднелись убогие деревушки друзов с домами, выстроенными из необожженных кирпичей и камней; они органично вписывались в окрестный пейзаж. Задул прохладный ветер, и вокруг не было иных признаков жизни, за исключением медленно парящих в небе орлов.

2

Крутой холм на протяжении нескольких миль вплотную прижимался к склону гор, а затем дорога нырнула в зеленую долину, питаемую водами тающих снегов Хермона. Густо поросшая подошва горы ничем не походила на безжизненные вершины, нависавшие над ней. Несмотря на суровость, они казались мирными и вселяли ощущение спокойствия, так как на фоне темных камней тут и там виднелись пятна виноградников и оливковых рощ. И все же эти горы были пустынными. Их монотонное одиночество не нарушалось вкраплениями домов, там не было террас, меняющих изначальную структуру, созданную природой.

И внезапно, чуть ниже развалин, которые, несомненно, были останками замка крестоносцев, я увидел укрытую зеленью арабскую деревушку Баниас – то, что осталось от блистательного города Кесарии Филипповой. Из всех приключений, которые довелось пережить за долгую историю этому злополучному месту, самым странным можно считать то, что происходило с его названием. Изначально оно именовалось Паней, затем Кесария Филиппова. Затем, из желания польстить Нерону, город переименовали в Неронею. А теперь, когда все величие давно ушло, немногочисленные арабы, проживающие там в двадцати или тридцати глинобитных домишках, вернули поселению самое древнее его имя – Паней, но, поскольку в их языке нет звука «п», стали называть его Баниас.

Обитаемые руины выглядят печальнее, чем полностью заброшенные. Современный Баниас – сплетение колючих кустарников и кучка глинобитных домиков. Здесь не сохранилось ничего от прекрасного города, когда-то стоявшего на этом месте, если не считать нескольких греческих святилищ Пана, вырезанных в скалах, да разбитых колонн, загромождающих землю вокруг. Самым трагическим напоминанием о гибели римской цивилизации является дом шейха. Это нелепая груда камней, почти исключительно римских. В стены встроены десятки фрагментов прекрасных мраморных колонн, но лежат они в кладке хаотично, в основном горизонтально. На первый взгляд кажется, что дом построен из круглых камней. И только потом осознаешь, что это основания колонн. В этом зрелище есть нечто болезненное и мучительное. Воображение рисует картины вторжения варваров, чудовищного разрушения красоты, слепого невежества строителей, нового, дикого народа. Когда пала Римская империя, города, подобные Кесарии Филипповой, стали каменоломнями. Статую работы Фидия могли преспокойно разбить на куски, чтобы сложить из них кусок стены жалкого, уродливого жилища. Все мы знаем, что такое случалось, но вид реального здания, в стены которого включены фрагменты алтарей и плит с древними надписями, с коринфскими колоннами, подпирающими полы, а не крыши, дает ощущение ужаса, какого не получишь при чтении главы из Гиббона.

В римские времена этот город, должно быть, по праву считался одним из прекраснейших в стране. Звук бегущей воды оживлял его улицы: даже в самый жаркий летний день зеленоватая талая вода с горных ледников орошала долину. А сегодня буйные источники, питающие Иордан, стекают к подножию горы Хермон и с мелодичным журчанием устремляются по мертвому телу Кесарии Филипповой.

Один из местных арабов проводил меня в горы за селением и указал темный грот. Он наполовину завален камнями и мусором. Но в глубине можно услышать тихое бормотание, словно там спрятался кто-то живой. Это истоки Иордана, пробивающиеся из-под земли. Чуть выше грота расположено несколько греческих святилищ, вырезанных в скальной породе. Кое-где еще можно прочитать надписи. Одна из них гласит: «Жрец Пана». Еще выше, на склоне горы, стоит маленькое белое здание с куполом – мусульманское святилище шейха Кедира, который, по словам путеводителей, на самом деле святой Георгий. Это не совсем так. Шейх Кедир – легендарный пророк, который во время своего земного существования обнаружил Источник Жизни, выпил воды из него и стал «зеленым человеком». Собственно, его имя – перевод этих слов. Арабы верят, что его душа воплотилась в святом Георгии, который, следовательно, является объектом поклонения по всей Аравии как воплощение эль-Кедира. Честно говоря, любопытно обнаружить христианского святого среди тех, кому поклоняются мусульмане, и объяснением этому может служить тот факт, что святой Георгий, принявший мученическую смерть в 303 году под Константинополем, приобрел обширную славу на Востоке за три столетия до рождения Мухаммада, и потому возникновение ислама не смогло вычеркнуть его из перечня общепризнанных святых мужей.

Для того, кто изучает историю религии, грот возле Баниаса – одно из самых интересных мест в мире. В имени поселения оживает бог Пан, а на месте, где Ирод возвел храм божественного Августа, арабы построили небольшое купольное святилище тому, кто считается святым патроном Англии…

Легко понять, почему жители Баниаса верят, что этот мрачный грот населен призраками. Араб-проводник рассказал мне, что ночью накануне моего приезда всю деревню разбудил голос, читавший молитву.

– Это был пророк, – заключил он.

Мусульмане считают, что, если души обычных людей ожидают воскресения, души пророков могут возвращаться и проявлять себя в нашем мире. Проводник сказал, что все в деревне хотя бы раз видели этого духа и что он «был весь белый и не походил на араба».

Древняя традиция связывает рассказ о Преображении Господа с горой Фавор под Назаретом. Однако многие авторитеты предполагают, что на самом деле это произошло на склоне горы Хермон, во время ухода «в страны Кесарии Филипповой». Фавор – не очень высокая гора и стоит она не особняком. С другой стороны, Хермон с его снежной вершиной, одинокой на фоне окрестных гор, представляется мне более подходящей сценой для откровения. Стоя у истока Иордана в Баниасе, глядя вверх, на подножие этой горы на фоне суровой и дикой картины всего хребта, я ощутил его как могучий барьер между землями иудеев и язычников – «гора высокая особо» ⁸⁸ , на которую возвел Иисус трех учеников: Петра, Иакова и Иоанна.

На склоне этой горы три верных ученика увидели Преображение Иисуса.

«Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить. И явилися им Илия с Моисеем; и беседовали с Иисусом… И явилось облако, осеняющее их, и из облака исшел глас, глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный; Его слушайте. И, внезапно посмотрев вокруг, никого более с собою не видели, кроме одного Иисуса» ⁸⁹ .

Дэвид Смит в книге «Дни Его воплощения» писал:

Истинный смысл этого чудесного события открывается только, когда осознаешь, что, как и чудо хождения Господа по водам озера, это было преобразование Воскресения. Властью Бога тело Иисуса на некоторое время приобрело свойства жизни после воскресения. Используя слова апостола Павла, оно стало «духовным телом», и Он явился трем ученикам так же, как являлся после восстания из мертвых – на пути в Эммаус, в комнате в Иерусалиме, на берегу озера. В первом случае целью этого было укрепление Иисуса и настрой Его на смертное испытание, ожидавшее Его. Это было словно видение дома в ссылке, словно предвкушение отдыха усталым путником… А Преображение было направлено и на учеников. Его целью было примирить их с невероятной и трудной для восприятия идеей страдания Мессии через откровение славы, которая за этим последует.

С высоты Хермона, с которой нисходит влага на Сион, они могли взглянуть вниз, на долину Иордана. Они, должно быть, вспомнили Крещение и Голос. И впервые поняли, что Учитель, спустившись с высот горы Хермон, проследует вдоль Иордана к югу, чтобы взойти на Голгофу.

3

От грота я прошел к бедной деревушке Баниас. Я заметил на дороге нечто, на первый взгляд, похожее на старое пальто или выброшенную одежду. Затем эта куча пошевелилась, и я увидел, что это собака. Я подумал, что она убежала от кого-то, и подошел поближе. Моему взгляду предстала салюки [11]11
  Другое название породы афганская борзая. – Примеч. ред.


[Закрыть], умирающая от голода.

Она была так слаба, что не могла встать. Она просто лежала в горячей дорожной пыли, ей даже не хватало сил сгонять мух со своих ран. В глазах ее стояла невыразимая боль. Она была буквально преображена страданием до потери формы и образа. Уши были срезаны почти до основания – обычная практика бедуинов, которые верят, что это улучшает слух.

Никогда еще в жизни я не видел животное в таком ужасном состоянии. У собаки не было сил, чтобы убежать от меня. Она лежала на дороге, глядя несчастными глазами и ожидая, что я причиню ей новое страдание.

Когда я принес сэндвичи из машины и попытался накормить ее маленькими кусочками мяса, она не могла понять, что я пытаюсь ей помочь. Она выглядела напуганной. Затем, очень осторожно, она взяла кусочек мяса пересохшим, израненным ртом, но он выпал в пыль.

Я почувствовал, как гнев ослепляет меня. Абсолютное бессердечие мусульман к страданиям животных просто потрясает. Неподалеку остановились два-три араба, они смотрели на меня так, будто я законченный безумец; безусловно, они так и думали.

– Она умирает от голода, – сказал один из них.

– Почему же вы не кормите ее? – спросил я.

– Она никому не принадлежит, – ответили они. – Ее оставил какой-то бедуин. Она не отсюда.

Таков их взгляд на жизнь. Собака никому не принадлежала. Аллах дал ей жизнь. Пусть Аллах и заберет ее жизнь. Это не их дело. Поэтому они сначала забросали ее камнями, а потом оставили умирать на дороге.

Собака сумела проглотить два-три кусочка мяса. Она лежала в горячей пыли, и полные страдания глаза молили не оставлять ее здесь.

– У кого-нибудь есть ружье? – спросил я.

Они быстро переглянулись и солгали:

– Нет.

– Ну, а нож?

Да, нож у них был. Я пообещал десять шиллингов тому, кто избавит несчастное существо от боли. Но, несмотря на то, что десять шиллингов втрое превышали месячный доход любого из них, они посмотрели на меня с нескрываемым ужасом и категорически отказались. Собака должна была умереть, когда этого пожелает Аллах.

В деревне я нашел двух полицейских-армян, но и они отказались что-либо делать. Они знали про собаку и с готовностью пристрелили бы ее, но опасались, что это вызовет беспорядки в деревне. Эти люди были весьма благочестивыми мусульманами. Они боялись совершить хоть что-нибудь против местных законов, но при этом были полны сочувствия и понимания. Они достали жестяные коробки с черным табаком и, пожимая плечами, стали скручивать сигареты.

Чем сильнее было сопротивление, тем решительнее я вознамеривался помочь собаке, даже если из-за этого мне придется неделю ночевать в компании с блохами Баниаса. Оставалось сделать одно из трех: самому убить собаку, и это угнетало меня больше всего из-за ее молящих глаз; забрать ее с собой в машину, но она была очень грязной, не могла двигаться, и ее точно запретят вносить в отель; или найти кого-нибудь, кто поклянется позаботиться о ней. Именно этот вариант я и выбрал. Я нашел симпатичного араба в поношенном костюме цвета хаки. Мне сказали, что его работа – подметать в святилище эль-Кедира.

Я дал ему десять шиллингов, чтобы он купил еду для собаки, и предупредил, что вернусь через неделю, чтобы узнать, как она себя чувствует. Он посмотрел на меня, и стало ясно: он понимал, что я, хоть и сумасшедший, твердо намерен настоять на своем. Я распорядился, чтобы он подобрал собаку и показал мне, где он ее устроит. Он пошел вперед, а за нами следовало все население деревни; так мы и дошли до его дома. Это была невероятно бедная лачуга, окруженная высокой глинобитной стеной. За ней находился двор и несколько одноэтажных строений.

Он бережно положил собаку в тень и принес мешки, чтобы соорудить для нее подстилку. Из дома вышла женщина, которая с полным безразличием наблюдала за происходящим, хотя состояние собаки могло бы вызвать сострадание даже у законченного негодяя. Я почувствовал, что сделал все, что было в моих силах, и отправился дальше, предупредив, что еще вернусь.

По дороге я размышлял о том, правильно ли поступил. Конечно, было жестоко пытаться возродить слабую искру жизни, которая теплилась в умирающем существе.

Я ехал несколько часов по прекрасной долине среди гор. Я видел замок крестоносцев, высившийся, как орлиное гнездо, на самой вершине горы. А вдали я мог различить голубизну Средиземного моря и дорогу, ведущую на Сидон.

4

Дорога, которая идет вдоль средиземноморского побережья, через Тир и Сидон до Бейрута, на мой взгляд, самая интересная прибрежная дорога в мире. Ни у одной другой нет таких воспоминаний.

С одной стороны волны набегали на желтый песок; с другой – апельсиновые и банановые рощи плавно поднимались в направлении отдаленной Ливанской возвышенности. Соединенные веревкой верблюды, по десять в связке, с шеями, украшенными голубыми бусами – для защиты от сглаза, медленно брели, подгоняемые толстяком на осле.

Радостные дети протягивали рыбу водителям машин, набиравшим скорость не больше 40 миль в час. Девочки предлагали ветки апельсинов с зелеными листьями, издавая пронзительные крики при виде каждого проезжающего.

Похоже, никто ничего у детей не покупал, но они без устали продолжали предлагать товар.

Вдоль всей дороги тянулась череда открытых кафе, огражденных деревянными решетками-шпалерами, там мужчины в мешковатых турецких штанах и красных фесках сидели, скрестив ноги и потягивая кальян, наблюдая за голубыми волнами, увенчанными белой пеной, за проезжающими и проходящими по дороге, и целыми днями разговаривали о деньгах и политике.

На палестинской стороне дороги потягивали кальян и ругали британцев, потому что они позволяют большому количеству евреев въезжать в страну; на французской стороне потягивали кальян и ругали французов, которых называли самой эгоистичной и авторитарной нацией в мире.

На палестинской стороне дороги говорили, что под французами не может быть хуже, а на французской – что не может быть хуже под британцами.

– Что дала нам эта война? – спрашивали они.

– Да ничего!

И начинали страстно вспоминать старые добрые времена до войны, когда милые, внимательные, щедрые и вообще восхитительные турки правили обеими частями страны.

А тем временем в полях женщины выполняли тяжкую повседневную работу.

Вдоль всей дороги тянулись также маленькие плосковерхие городки, залитые слепящим солнцем и опускающиеся до самой кромки голубой воды, пальмы росли посреди песков, а белые минареты вздымались к темному от зноя небу.

Эти городки казались очень белыми и яркими, пока не нырнешь в них и не обнаружишь очередной лабиринт узких, петляющих улочек, погруженных в тень. Но каждая улочка напоминает своеобразное шоу с подглядыванием.

Лавочки крохотные, как пещеры без окон, и в каждой что-то происходило: плотник пилил кусок дерева, башмачник резал кожу, торговец рыбой разделывал товар, а кузнец раскалял докрасна железо.

Все было по-домашнему, очень дружелюбно. В прохладной тени разносчик лимонада с медным сосудом, закрепленным на спине, постукивал стаканами и призывал покупателей, заявляя, что его лимонад – не только лучший в мире, но холодный как лед и упакованный в сосуд со снегом с ливанских гор.

«Йа балаш!» – кричал он, что означало «Отдаю ни за что!» Как странно это перекликается со словами Исайи: «Жаждущие! Идите все к водам; даже и вы, у которых нет серебра, идите, покупайте и ешьте; идите, покупайте без серебра и без платы вино и молоко» ⁹⁰ .

На этой дороге есть и разрушающиеся руины городов, например Акра, Тир и Сидон, погрузившиеся в пески времен. Работающий в окрестных полях никогда не знает, на что может наткнуться его лопата. Здесь нашли римских богинь, дремавших под песками Тира. Египетские захоронения под Акрой. Красивые зеленые бутылки, золотые кольца и серебряные образки у самого моря, под Сидоном. Древний мир рассыпался на куски и стал руинами вдоль дороги, а люди, которые живут тут сегодня, кажутся похожими на банды грабителей, разбивших лагерь среди развалин благородного имения.

Я навсегда запомню Акру, какой я увидел ее, когда прибыл из Хайфы, в свете раннего утра – солнце запуталось в финиковых пальмах, что росли на песке у самого моря. Маленький белый городок на море казался кораблем, его стены догнивали в голубой воде. Он был уже наполовину мертв, но когда Ричард Львиное Сердце осадил его много веков назад, город этот служил ключом к Иерусалиму. Именно в пальмовой роще Акры английский король подхватил лихорадку.

Если сегодня вы пройдете по Акре, вас встретят лишь тишина и гнилые стены, которые слишком велики для такого городка, а он чересчур мал и спокоен для них. Прошлое живет в странных, темных подвалах, наполовину засыпанных мусором, в которые вглядываешься с затаенным страхом, что кровля внезапно обернется готической аркой. Дух этого места выражен в старом слепце, который бредет по улице, постукивая палкой, нащупывая дорогу вдоль огромной стены крестоносцев, прикасаясь пальцами, заменяющими ему глаза, к гигантским камням.

Из таких городов, как Акра, Тир и Сидон, горбоносые мужчины на самом рассвете мира отправлялись в путешествия на Оловянные острова Запада. На этом побережье моряки рассказывали своим друзьям о первых впечатлениях от Корнуолла и острова Уайт.

В этом горячем ярком мире на берегу Средиземного моря финикийцы, должно быть, передавали из уст в уста мрачные истории о туманном и холодном острове на противоположном краю мира, где невысокие темноволосые люди отливают олово.

В Тире я встретил людей, строивших лодку прямо у моря. Это зрелище словно сдуло пелену времени, и древний Тир, посылавший некогда стволы кипарисов Соломону, а корабли направлявший по всему миру, будто ожил вновь в звуке молотков и пил.

Корабельщики строили совсем небольшую лодку – обычное рыбацкое суденышко для Средиземного моря. Они использовали дерево с гор Тавра, которое арабы называют кватрани.Это род смолистой сосны, говорят, из такой древесины был построен Ноев ковчег.

Метод распила был крайне примитивным. Ствол клали на две вертикально стоявших колонны-подпорки. Один человек становился на него сверху, другой поддерживал ствол снизу, и оба брались за концы длинной двуручной пилы. Они по очереди тянули пилу на себя, причем пила резала древесину только при движении вниз.

На пляже возле Тира я видел изысканно окрашенную морскую раковину, из которой в древние времена добывали знаменитый тирский пурпур.

И теперь, жарким днем, я прибыл в Сидон, еще один город, представлявший собой руины былого величия. В центре города, ближе к морю, стояла крепость, и с ее осыпающихся стен я смотрел на запад, на Средиземное море и в сторону суши, поверх розовой пены абрикосового цветения, на оливковые, фиговые и апельсиновые рощи.

Но сильнее, чем память о величии и завоевании этого города – брата Тира, – была память о Человеке, который «удалился в страны Тирские и Сидонские», где исцелил девочку, жестоко одержимую демоном ⁹¹ .

Кажется, Иисус никогда на самом деле не посещал эти города, несмотря на то, что он бывал в окрестностях. Однако жители Тира и Сидона были среди первой волны тех, кто присоединился к «множеству народа» в Галилее, желавшему услышать слова Учителя.

Обращаясь с упреками к приозерным городам Галилеи, таким как, например, Вифсаида, Иисус сравнил их веру с верой Тира и Сидона, причем в пользу последних: «Если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись» ⁹² .

5

Я всегда хотел посетить гору Джун, на которой леди Эстер Стэнхоуп когда-то вершила свой эксцентричный суд. Добравшись до Сидона, я спросил, не знает ли кто-нибудь, где находится Джун, и по крайней мере двадцать мужчин и мальчиков, стопившихся вокруг машины, выразили желание проводить меня. Я выбрал одного из них, и мы отправились по боковой дороге за Сидон и начали восхождение на горы Ливана.

Имя Эстер Стэнхоуп встречается в большинстве путеводителей и других изданий, написанных о Сирии около века назад. В романе «Эотен» Кинглейк упомянул о ее странном предприятии на горе Джун, и это, пожалуй, самое достоверное описание. Всякий путешественник пытался получить аудиенцию «королевы пустыни», или «принцессы Ливана», как называла себя эта необычная женщина. В какой-то период она была самой влиятельной европейской дамой на Ближнем Востоке и, в любом случае, всегда оставалась самой колоритной и эксцентричной.

Она была племянницей Уильяма Питта [12]12
  Имеется в виду Уильям Питт Старший, граф Четэм (1708–1778), премьер-министр Великобритании в 1766–1768 гг. – Примеч. ред.


[Закрыть], до его смерти вела хозяйство в доме на Даунинг-стрит. Она была красивой, яркой, своевольной и острой на язык, высокомерно и уверенно держалась в самом блестящем обществе ее времени. Смерть Питта в 1806 году стала для нее тяжелейшим ударом, а когда сэр Джон Мур умер в Корунне три года спустя с ее именем на устах (говорят, он был в нее платонически влюблен), несчастная Эстер Стэнхоуп покинула Лондон.