Текст книги "Пробуждение чародея"

Автор книги: Генри Кеннет Балмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Кеннет Балмер
«Пробуждение Чародея»

I

– Номер двадцать девять. Включает превосходный набор кишок, восстановленное сердце и почки – о, отлично функционирующие почки! – Аукционист склонился над каталогом. – Левая почка, леди и джентльмены, – мужская, в превосходном состоянии, гарантия на пятьдесят лет! Какие предложения я услышу? – Он с мольбой воздел руки к небесам, одновременно обегая присутствующих ищущим взглядом. – Так, леди в том углу…

Я взглянул на вышеупомянутую леди, на этого монстра в юбке, и понял: она покупает почку, ибо, жаждет продлить жизнь своему супругу, чтобы еще несколько лет ей было кого тиранить и изводить мелкими придирками.

В огромном танцевальном зале Ганнетов по-прежнему звучал легкомысленный смех и звон бокалов с пуншем, все так же здесь фланировали щеголи и в опьяняющем напряжении вальса кружились пары. Атмосфера былой беззаботности резко контрастировала с оскорбляющим взор беспорядком. Посетители, переговариваясь вполголоса и неторопливо прогуливаясь по длинной анфиладе комнат, являющих былое величие семьи Ганнетов, уже присмотрели будущие покупки, и теперь голоса звучали грубее, резче – началась торговля за вожделенные сокровища.

– Если, – произнес позади меня Джордж Помфрет, и голос его едва заметно дрогнул, – если я не получу эту Афродиту Бернини, я… Бог мой! Она простояла тут в неизвестности тысячу лет… в частном доме… украшая прихожую… – И Помфрет сокрушенно покачал головой.

Он был рослым и цветущим мужчиной с физиономией цвета толченого кирпича, которую украшала пара серых глаз. Их взгляд, страдальческий и рассеянный, придавал Помфрету вид человека, изнемогающего от постоянного расстройства желудка. Одевался он несколько вульгарно и всегда таскал с собой охотничий хлыст. Но он был славным малым и добрым компаньоном – по крайней мере, на время уик-энда.

Что до меня, то, как и прочие бездельники, я пришел с приятелем на аукцион. Великолепие и уединенность старых сельских домов в наши дни является столь редким и ценным качеством, что оно интересно само по себе. Вдобавок после смерти хозяина поместья выяснилось, что он обладал огромными, совершенно невероятными сокровищами редкой красоты и поистине патрицианского великолепия. Довольно странная история была связана и с домом, и с самим владельцем, чей портрет сейчас сердито взирал со стены на орды варваров, заполнивших его покои. Помфрет обещал поведать эту историю после ленча – во искупление своего долга передо мной.

Должен признать, я с интересом поглядывал на пятидесятый номер – терпеливо дожидавшегося своей очереди андроида, – его было бы неплохо приобрести в качестве камердинера. Однако это был робот многоцелевого назначения – садовник, слуга, шофер, – и я не смог бы по-настоящему загрузить его работой. С тех пор как пару месяцев назад я вынырнул из глубин Средиземноморского Акванавтического проекта и возобновил знакомство с солнцем и свежим воздухом, мне пришлось основательно потрудиться только в нескольких трудных теннисных партиях, охотничьей экспедиции и путешествии к тетушке Норе. Тетушка, моя единственная родственница, держала поместье в тропической зоне у южного полюса и, за исключением своего племянника, иногда месяцами не вылезавшего из-под воды, беспокоилась только о любимых сиамских кошках.

Нет, робот был действительно хорош; но я справился с искушением, представив, как быстро проржавеет этот парень в том месте, где я зарабатывал себе на хлеб насущный.

Помфрету придется запастись терпением; Афродита Бернини, чье мраморное тело таило в себе трепещущую чувственность теплой живой плоти, – обманчивый призрак, созданный неподражаемым мастерством скульптора – являлась, очевидно, гвоздем аукциона и занимала почетное место в конце списка. С некоторой долей сарказма я решил, что дело до нее дойдет только после ленча, когда бумажники, под влиянием обильного соковыделения, раскроются пошире.

– Она прекрасна, – вздохнул Помфрет, и его цветущая физиономия выразила те же чувства, что и морда быка, узревшего стадо прекрасных джерсиек.

– За нее заломят столько…

– Я знаю. Такая редкая находка… такое великолепие…

– Не могу понять, почему ее не выставили на специальном международном аукционе вместо того чтобы сваливать в кучу вместе с этим барахлом…

– Ее! На международный аукцион! – воскликнул Помфрет с укоризной. – Вы варвар!

Я бросил еще один взгляд на изящные округлости Афродиты и снова восхитился искусством мастера и совершенством модели. Эта девушка могла оказаться бездомной бродяжкой с улиц Рима середины семнадцатого века или достойной соперницей Констанции Буонарелли – в любом случае, она была прелестна. Я поднял глаза вверх и за ее восхитительным плечиком увидел скрытое в тени лицо мужчины, который пристально разглядывал меня. Я был поражен. Пожалуй, не тем даже, что некий незнакомец, стоявший в полумраке, внизу резной дубовой лестницы, смотрел на меня; но было что-то в его лице… в меняющихся чертах… во взгляде – что-то, внушавшее мне опасение.

Я отвернулся, потом опять осторожно посмотрел в ту сторону. Лицо исчезло. Сзади бубнил Помфрет.

– Говорю вам, Берт, вы варвар, вандал…

Когда старина Джордж Помфрет садился на своего конька, его трудно было остановить. Я потер лоб. Это лицо… я видел его где-то раньше… Больше того, я был уверен, что очень близко знаком с этим человеком. Несомненно, мы встречались… но где, когда? Словно колпак из матового стекла накрыл мой мозг; я не мог вспомнить имени, и это приводило меня в ярость.

– Вандал? – фыркнул я. – Какого дьявола, Джордж… это же просто кусок мрамора… хотя и каррарского…

Помфрет возмущенно отвернулся; ноздри его побелели от гнева. Улыбнувшись с удовлетворением человека, удачно щелкнувшего по носу ближнего своего, я погрузился в воспоминания, пытаясь оживить черты этого таинственного лица.

Внезапно, словно под ударом молота, матовый колпак разлетелся и я вспомнил. Конечно! Это лицо было моим собственным.

Превосходный набор кишок, восстановленное сердце и отлично функционирующие почки обрели нового владельца; любопытно было бы узнать, кому эти органы принадлежали раньше, подумал я с вялым интересом. Затем пошла с молотка домашняя климатическая установка; она являлась сравнительно недавним приобретением Ганнетов и могла быть изъята без существенного ущерба для древнего особняка. Спустя некоторое время я решил было прицениться к номеру тридцать третьему – четырем превосходным шпагам.

Это лицо… да, несомненно, оно имело сходство с моим. Я снова бросил взгляд в полумрак под лестницей и не удивился, никого там не обнаружив. Впрочем, не пригрезилось ли мне все это? У меня не было родственников, кроме тетушки Норы, любительницы кошек. Возможно, мелькнувшее видение – это просто игра света и тени?

Ощущение какой-то неустойчивости охватило меня; на мгновение, продолжая оставаться здесь, среди вещей навсегда ушедшей семьи, среди этих залитых мягким светом раннего летнего утра творений рук человеческих, я почувствовал томительное желание погрузиться в ласковые морские глубины и увидеть сквозь линзу зеленоватой воды яркое сияние окон моего подводного жилища. Я попытался собраться и обратил взор к четырем превосходным шпагам. Шотландские – и отличной работы… но, впрочем, не стоит… В моей коллекции вполне хватало шпаг, и эти четыре, пусть и превосходные, были все же ничем не лучше остальных. Они достались маленькому, похожему на мышонка типу – казалось, представь он, для чего предназначались эти клинки, и его пришлось бы долго приводить в чувство.

– Номер тридцать четыре. Включает два первых издания – Уилфреда Оуэна и Джеральда Мэнли Гопкинса. Книги в прекрасном состоянии, подлинные переплеты двадцатого века, страницы немного пожелтели, на форзацах многочисленные экслибрисы и надписи…

Я сделал попытку поторговаться, но цена стремительно взлетела вверх. Ни за один предмет здесь я не заплатил бы таких денег; к тому же, это были всего лишь старые книги. И Оуэн, и Гопкинс были мне хорошо знакомы, их вещи украшали полки в моем подводном доме. Слава Богу, я не испытывал страсти к коллекционированию первых изданий и, кроме того, не хотел доводить до инфаркта поверенного, управлявшего моими финансами.

Я повернул голову – и узрел своего двойника за рыцарскими доспехами средневекового Милана.

На этот раз, почти готовый к подобной неожиданности, я быстро овладел собой и шагнул вперед. Внезапно человек исчез, и я замер, дрожащий и растерянный; только что виденье стояло тут – и в следующий момент буквально растаяло в воздухе.

Несомненно, что-то помутило мой рассудок. Человек исчез. Он стоял здесь, глядя на меня с кривой усмешкой – неприятная привычка, от которой я пытался избавиться годами, – и через миг я увидел укрывшийся за доспехами пьедестал с бронзовыми всадниками. Золотистые блики света играли на крутых лошадиных боках, искрами срываясь с остроконечных шпор – клик, клик, клик… Вот и этот человек – клик! – и исчез.

Я моргнул. Обычная реакция. Я сглотнул. Тоже как будто все нормально.

Осторожно сделав несколько шагов в сторону бронзовой кавалерийской группы, я попытался трезво оценить ситуацию. Я коснулся левой рукой чеканного панциря – он был изумительно красив, трудно было бы найти человека, который не жаждал бы завладеть этим чудом, – и снова пристально уставился на бронзовых всадников, на опущенные и вытянутые вперед сабли, ноги, натягивающие стремена. Предположим, незнакомец просто отошел в сторону в тот миг, когда я моргнул… вполне обычное явление, часто объясняющее внезапное исчезновение миражей… да, но в этом случае он все еще должен был оставаться в тупике, образованном стеной, пьедесталом статуи и рыцарскими доспехами… Он никуда не мог уйти отсюда. Но где же он в таком случае?.. Впрочем, иного я и не ожидал.

Он носил довольно странный костюм: серую тунику, облегающую тело как перчатка, и широкие штаны, которые выглядывали из-под темно-голубого плаща, свисавшего с плеч на золотых цепочках. Его исчезновение не сопровождалось взмахом плаща или каким-нибудь иным жестом, объясняющим способ его ухода. Наиболее странной деталью облачения незнакомца являлся бронзовый шлем, похожий на коринфский – необычный головной убор даже для нашего века, терпимого к любому стилю одежды.

Шлем оставлял открытым лицо и был украшен нелепыми желтыми и голубыми квадратами – такими же, какие бывают на ткани в клетку.

Когда я первый раз увидел его за творением Бернини, шлема на нем не было; должно быть, тогда он его еще не надел. Я не понимал, что это значит. Я чувствовал себя раздраженным и неуверенным – подобная реакция слегка меня удивила. Казалось, еще немного – и абсурдная ситуация, в которой я оказался, проломит монолитную стену реальности, заставив поверить в чудо.

Джордж Помфрет, багровые щеки которого были зримым свидетельством чревоугодия, бросил взгляд в мою сторону; затем с удивительной поспешностью подскочил ко мне.

– Эй, Берт, с вами все в порядке? Вы выглядите так…

– …словно увидел призрак, да?

– Да, если угодно. С вами все в порядке?

– Вполне. Хотя я видел… впрочем, ничего страшного, Джордж. Думаю, я просто задремал на ходу.

– Хмм… Ну, ладно. – Помфрет явно решил не затрагивать больше эту тему. – Следующим идет ларец, что мы видели внизу. Он вас еще интересует?

– Ларец? – Мысли мои медленно возвращались к реальной жизни.

– Вспомните, Берт! Этот напольный ларец с секретом, который стоял перед окном в картинной галерее на первом этаже.

– О да, я вспомнил. Конечно. – Я видел, что Помфрет пристально уставился на меня. – Ну, давайте попробуем сразиться за него – хотя он все равно уйдет. И ради Бога, Джордж, со мной все в порядке, поверьте.

– Хорошо, хорошо.

Но когда мы пробирались через ожидающую толпу, мимо двойного ряда позолоченных кресел перед столиком аукциониста, Помфрет снова внимательно посмотрел на меня.

Ларец – или, скорее, большой сундук – отсвечивал мрачными красновато-коричневыми бликами полированного ореха, и робот аукциониста поворачивал его на подставке, демонстрируя публике достоинства раритета. Простые, строгие, но элегантные линии и изысканная целесообразность красноречиво свидетельствовали об авторстве Сэмуэля Беннета; хотя этот мастер не столь знаменит, как Томас Чиппендейл, его работы всегда были лакомым куском для истинных любителей антиквариата.

– Нет, вам эта вещь не по зубам, – с сожалением заметил Помфрет.

– Боюсь, вы правы.

Наблюдая за сосредоточенными физиономиями готовых набивать цену профессионалов, представителей всемирно известных музеев и художественных галерей, я прекрасно понимал, что попытка тягаться с ними – занятие глупое и бесполезное.

Впрочем, ради развлечения…

– Номер сорок. Сундук-комод работы Сэмуэля Беннета, инкрустированный орех, с позолоченными ручками, конец семнадцатого века, – аукционист скороговоркой перечислял потрясающие воображение достоинства. Я улыбнулся той уверенности, с которой работа Беннета была аттестована как комод; здесь имелись небольшие, но довольно существенные отличия. Но, в конце концов, это не Чиппендейл, а значит, особая точность здесь ни к чему.

Робот аукциониста выдвинул один из ящичков, самый верхний, демонстрируя, что дерево сохранило свежесть и чистоту, а сам ящик превосходно пригнан и не скрипит. Если бы эта штука принадлежала мне, я бы только и делал, что открывал и закрывал ящички. Я знал, что этот ларец – великолепная вещь.

Робот нагнулся к нижнему, самому большому ящику и взялся за ручку. Его движение было отлично рассчитано, и ящик выдвинулся точно наполовину. Робот потянул немного сильнее, и я нахмурился. Конструкция ларца казалась неподражаемой; ящик скользил легко и плавно, но теперь, когда робот тянул его дальше, я услышал, как два-три человека начали тихо шептаться за моей спиной.

Неожиданно ящик полностью выскользнул наружу.

Он ринулся вперед, словно его пнули в заднюю стенку, сорвался с деревянных направляющих планок и полетел на пол. С неимоверной быстротой робот вытянул руку, чтобы поймать ящик; металлические пальцы глухо стукнули по дереву. Ящик перевернулся.

Длинный, окутанный тканью предмет вывалился из него.

Я ощутил, как в собравшемся вокруг меня обществе богатых покровителей искусства, матрон, одаренных способностью часами с наслаждением высиживать на подобных аукционах, профессиональных торгашей, в этом мире обеспеченных любителей древностей, надежно огражденном от всех прочих миров нашей планеты, зародился панический трепет ожидания.

Робот поймал краешек ткани и дернул, разматывая ее. Мелькнуло что-то белое – и вывалилось на пол, прямо к ногам аукциониста и потрясенной толпы.

Тело девушки, обнаженное, обезглавленное, залитое кровью, распростерлось перед нами.

II

Голову найти так и не удалось.

Красота и изысканность танцевального зала Ганнетов, в котором проходил аукцион, только усиливали гнетущую атмосферу. Ужасаясь бессмысленной жестокости всего произошедшего, я не мог немного не позлорадствовать. Я был чужим в этом раззолоченном мире изящных жестов и пустых разговоров за послеполуденным чаем. Мы с Джорджем перешли дорожку, посыпанную гравием, и, остановившись у его геликоптера, наблюдали, как несостоявшиеся покупатели спешно разбегаются по домам. Полицейские к тому времени уже закончили работу.

– Бедное дитя, – покачал головой Помфрет, – вряд ли удастся ее опознать – даже с помощью этой новой техники.

– Вы знаете, Джордж, самая странная вещь, – я старался, чтобы в моем голосе не прозвучал страх, – чертовски странная вещь заключается в том, что мы заглядывали в этот комод всего час назад. Значит, тогда девушки там еще не было.

– Полицейский врач сказал, что ее убили совсем недавно. Кровь еще вытекала из трупа, когда его обнаружили, – вы же знаете, как она хлещет из разорванной шейной артерии.

– Да, могу себе представить.

– А это означает, что ее засунули в ящик ларца как раз перед тем, как робот вкатил его в зал.

– Трудное будет дело, ничего не скажешь.

– И никаких следов крови на полу, – никак не мог остыть Помфрет, – а главное – голова!

– Знаю, знаю. Послушайте, Джордж, мы опаздываем на ленч…

– Разумеется, мой дорогой друг, неужели из-за такой мелочи у вас может пропасть аппетит? Это было бы настоящей трагедией: свежая лососина с соусом – Монтегю специально раздобыл рецепт у главного киберповара самого Чэнселлора Зангвилла, чтобы порадовать вас. Ну, и в конце концов – отличная вода…

– Я все понимаю, Джордж, спасибо. Надеюсь, свежий лосось понравится мне больше, чем копченая селедка.

Геликоптер Помфрета ожидал нас с тем слегка лукавым и презрительным видом, который вы можете нередко наблюдать у интегральных роботов. Это особенно раздражало меня сейчас, вдалеке от моего дома, где большинство роботов были гуманоидными. Те, по крайней мере, более открыты и предсказуемы в своих реакциях.

Мы забрались в кабину, лопасти винтов завертелись, и голос из динамика спросил:

– Куда, сэр?

– Домой, Джеймс, – проговорил Джордж и, поскольку он был настоящим Помфретом, добавил: – Не щади лошадей!

Я думал о мертвой девушке и о моем исчезнувшем двойнике.

Я, конечно, не упомянул о нем полицейским, прекрасно понимая, что они либо не обратят на это внимания, либо потащат меня в участок и попытаются пришить мне убийство. Ни тот, ни другой вариант меня не устраивали, так что я решил разобраться во всем самостоятельно.

Геликоптер взлетел в напоенный солнцем воздух, и усадьба Ганнетов, с голубыми крышами, серыми и желтыми стенами и огромными окнами, быстро растворилась в море зелени.

Прекрасное место. Спокойное. Ужасное событие, случившееся здесь, не вязалось с ролью, уготованной этому дому историей. Усадьба, дом, семейный приют – я снова вспомнил о многочисленных историях, которыми обросло имя Лестера Нортропа. Прежде чем мне удалось завязать с Помфретом разговор – с тем чтобы он рассказал какую-нибудь такую историйку, – в кабине затрещал телефон. Звонил Бененсон.

– Слушай, Джордж! Какого черта ты здесь торчишь? Ты уже заполучил Бернини?

Помфрет коротко глянул на меня.

– Нет, Пол, нет еще. Произошел… произошел несчастный случай…

С экрана на Помфрета взирала широкая, топорного вида физиономия – лицо Настоящего Мужчины! Мне, конечно, совершенно наплевать на Пола Бененсона. Он из тех неудобоваримых типов, которые не могут спокойно разговаривать с людьми, – нет, им постоянно хочется орать и спорить без повода, им нужно сокрушить собеседников до основания – только так они чувствуют себя личностью. И теперь этот тип хмуро уставился на Джорджа Помфрета.

– Это возмутительно, Джордж! Я знаю, мы все согласились с тем, что, раз ты живешь неподалеку, то ты и будешь представлять наш синдикат на аукционе, но, кажется, мне следовало бы приехать самому. Я, конечно, хорошо знаю, как сложно сейчас отыскать надежных партнеров…

Я перестал слушать, отметив про себя, что Джордж, очевидно, по своей вине влип в это дело. Меня позабавила мысль о том, что он водит компанию с такими занудами, как Бененсон. С тех пор как цены на предметы искусства и антиквариат подскочили настолько, что оказались не по карману даже зажиточным людям, среди коллекционеров стало модно объединяться в так называемые синдикаты, чтобы совместно покупать подобные вещи, которые потом либо разыгрывались, либо выставлялись в какой-нибудь частной галерее. В таких случаях Бененсон говаривал так: «Я чертовски хочу заполучить Афродиту и не возражаю против того, чтобы разделить ее с вами; но я не желаю, чтобы на бесценную статую пялилась толпа грязных оборванцев». Он и на этот раз повторил то же самое.

Помфрет кивнул.

– Аукцион возобновляется завтра утром. Я уверен, что мы сможем купить вещь Бернини, несмотря на то что у нас очень сильные конкуренты.

– Гмм… Ну, пожалуй, так. Ты можешь поднять планку еще на полмиллиона. Марсель Лекануэ присоединился к нашей компании. Мне нет до него никакого дела, но он внес пятьсот зелененьких. – Лицо Бененсона на экране исказила гримаса жадности. – Я завтра тоже появлюсь на аукционе. Мы должны получить ее, Джордж!

Когда экран погас, я вопросительно посмотрел на Помфрета.

– Мы должны получить ее, Джордж! С каких это пор Бененсон стал таким любителем искусства?

– Да нет, с ним все в порядке, – невпопад ответил старина Джордж.

Мы спустились к его вилле, выглядевшей по сравнению с домом Ганнетов довольно скромно, но наполненной всевозможными механизмами, позволяющими сделать жизнь более приятной. Роботы подали ленч – и лососина оказалась действительно превосходной. Остаток вечера мы провели за разговором, основной темой которого оставался обезглавленный труп девушки.

Кроме того, я продолжал прикидывать про себя, как сумел этот парень – мой двойник – раствориться прямо в воздухе.

К сожалению, чем больше я размышлял по этому поводу, тем быстрее ускользала от меня суть дела. Тем не менее я попытался придумать разумное объяснение для увиденного.

На следующее утро – а это был мой третий день с Джорджем Помфретом – я бился над той же проблемой. За завтраком я очень спешил и, сделав Помфрету несколько весьма прозрачных намеков на это обстоятельство, заставил поторопиться и его, так что мы успели отбыть в поместье Ганнетов до того, как Бененсон принялся обрывать телефон.

Пока геликоптер подлетал к усадьбе, я с удивлением размышлял о том, что должно произойти сегодня.

Со стороны все выглядело таким же, как и раньше, – это послужило для меня добрым знаком. Ведь дом Ганнетов стоял здесь почти тысячу лет, и за это время автотрассы и монорельсовые дороги окружили его со всех сторон, шум от пролетающих самолетов сотрясал воздух над ним, а туннели межконтинентальных коммуникаций подкатывались под него снизу. И каким бы мрачным и ужасающим ни выглядело убийство молодой девушки, старый дом за свою долгую жизнь наверняка был свидетелем гораздо более неприятных сцен.

К моему удивлению, Помфрет отказался отвечать на вопросы о Лестере Нортропе.

– Это не тот человек, который вам нужен, он только жил здесь, – сказал Джордж. – На самом деле вас интересует старый Вэзил Станнард.

– Вэзил Станнард?

– Ну да, вы же видели его вчера. Тот портрет у Ганнетов – помните? Художник, нарисовавший его, жил здесь в специально отведенных комнатах вместе со своими роботами, которым не разрешалось болтаться по дому. – Помфрет закудахтал от смеха. – Признаюсь, я посетил бы аукцион, даже если бы синдикат не поручил мне покупку Бернини, просто так, из бескорыстного любопытства. Этот дом, знаете ли, хранит столько тайн!

Мы выбрались из геликоптера – на посадочной площадке стояли только две машины – и прошествовали по хрустящему гравию дорожки мимо аккуратно подстриженных живых изгородей, среди которых возвышались древние статуи – без носов, рук и прочих частей тела; время хорошо поработало над ними. Воздух светился той чистой шафрановой ясностью, которую можно ощутить только ранним летним утром, когда весь мир кажется заключенным в себе самом, томным, ожидающим, наблюдающим, впитывающим и концентрирующим заманчивое обещание будущего. И это обещание – обещание чего-то наступающего, ожидаемого – оказывается много приятнее, чем его исполнение в обыденности вечерних часов.

Я поднял голову. Казалось, что голубая крыша особняка плывет куда-то по утреннему небу. Раньше я никогда не задумывался о цвете крыш, и если кто-то захотел бы узнать мое мнение по этому поводу, то я, наверное, промямлил бы что-нибудь о приятной теплоте красной кровли, веселящем румянце оранжевой и о достоинствах черепичной. Однако сегодня, осторожно пробираясь между спящими бутонами первых летних цветов, – настоящий праздник ярких красок и ароматов – я не мог не заметить, что здесь, как ни в одном другом месте, сочетание голубой крыши и желто-серых стен являет собой великолепный образец архитектурного решения. Все это напоминало мой родной дом под далеким серебристым небом.

Может быть, в другое время и в другом месте я предпочел бы красный кирпич и красную черепицу, но не здесь, не у Ганнетов.

Миновав застекленную галерею и несколько передних коридоров, мы вошли прямо в танцевальный зал. Помфрету уже не терпелось полюбоваться на Афродиту. За ночь к обычным охранникам в коричневой форме с зачехленным оружием на ремнях добавились полицейские; они стояли во дворе и выглядели гораздо мрачнее. Пожалуй, теперь никому не удалось бы поживиться чем-то существенным из знаменитой коллекции дома Ганнетов.

Я застыл на пороге зала, опять очарованный теми грезами, которые он будил во мне. Это великолепных пропорций помещение должно было оглашаться звуками вальса и шуршанием кружащихся юбок – приметами давно прошедшей эпохи. Балкон для оркестра с резной балюстрадой и хитроумным освещением парил над полом, словно на антигравах… и тут мое сердце екнуло.

С балкона для музыкантов на меня смотрел я сам.

Уставившись вверх и глупо разинув рот, я заметил, что коринфский шлем в голубую и желтую клеточку чем-то перепачкан – я не сомневался, что зловещие пятна являлись не чем иным, как кровью; на серой тунике человека тоже расплылось несколько бурых клякс. Его плащ исчез, и с плеч незнакомца свисали лишь оборванные золотые цепочки.

Я начал лихорадочно соображать, как забраться на балкон.

Дверь красного дерева, к которой я рванулся, оказалась закрытой. Я оглядел зал, забитый всевозможными аукционными безделушками и похожий на какую-то свалку истории, но не обнаружил пути наверх. Человек надо мной шевельнулся, послышалось его хриплое тяжелое дыхание.

– Эй, ты! – закричал я, вытянувшись вверх и отыскивая взглядом свою копию.

В первый момент мне не удалось его разглядеть. Потом маленькая ярко-красная капелька упала на великолепный паркет у моих ног.

Ага! Вот он обессиленно перегнулся через перила балюстрады…

– Эй! Ты ранен? Тебе нужна помощь?

Ответа не последовало. Тяжелый звук шагов охранника у меня за спиной и фигура обернувшегося Помфрета – все это, несомненно, говорило, что я, уже почти добившись своей цели, так и не смогу установить контакт с незнакомцем.

– Берт, вы звали меня?

– Послушай! Ты попал в беду. И у тебя мое лицо… Кто ты? Могу ли я помочь тебе?

– Берт! Вы говорите сам с собой или…

Крови больше не было. Только золотая цепочка блеснула где-то между перилами.

– Да! – заорал я Помфрету. – Я разговариваю сам с собой!

– Все в порядке, сэр? – Охранник – здоровенный смуглолицый детина в коричневой униформе, загорелые руки которого небрежно покоились на поясе в миллиметре от кобуры, – приветствовал меня с той многозначительной всеосведомленностью, которая всегда проскальзывает в тоне любого представителя воинских или псевдовоинских формирований при общении с гражданскими лицами. – Мне показалось, вы с кем-то разговаривали?

– Только с мистером Помфретом, сержант.

Он осмотрел нас обоих, ухитрившись не встретиться взглядом ни со мной, ни с Помфретом, пробормотал что-то насчет исполнения служебного долга и наконец удалился. Его неестественно прямая спина и негнущиеся ноги раздражали меня до нервного зуда.

– Что, черт побери, происходит? – Помфрет взял меня за руку, чтобы я мог лучше прочувствовать его вопрос. – Вы кричали так, словно…

– Вы видели… – тут я прикусил язык. Он не мог увидеть это, а если бы даже и увидел, то сделал бы то же самое, что и я, – переполошил охрану. Дьявольщина! Мне шла удача – но, как всегда, к ней потянулись чужие жадные руки. Агенты разведок всего мира не сумели бы воспрепятствовать той тонкой операции, которую я мог затеять при наличии денег, времени и криминальных склонностей.

– Вы неважно выглядите, Берт. Идите сюда, присядьте. Я сейчас соображу чего-нибудь выпить.

– Нет, Джордж, все в порядке. – Я засмеялся, сожалея, что не могу сохранить невозмутимый вид. – Просто у меня запершило в горле, и я попытался его прочистить, – тут я кашлянул и с притворным отчаянием добавил: – Поживите-ка с мое под водой – посмотрим тогда, какие странности у вас появятся.

Он посмотрел на меня, как будто внезапно обрадовался тому, что завтра я его покидаю, попытался выдавить улыбку и произнес:

– Вам надо смотреть за собой. Простуда – страшная вещь!

Да, надо отдать должное старине Джорджу. Ничто не могло заставить его изменить своего мнения о чем-либо.

Прежде чем мы ушли, я наступил на пятнышко крови и аккуратно затоптал его носком ботинка. Не знаю, зачем я это сделал, но мне показалось, что данный поступок отвечает сложившейся ситуации.