Текст книги "Венецианец Марко Поло"

Автор книги: Генри Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

III

Много долгих дней братья Поло и их спутники плыли к цели своего путешествия, направляя курс корабля с помощью недавно завезенной в Венецию магнитной «иглы» и небесных светил. Они плыли на юго-восток по залитой солнцем Адриатике; минуя Корфу, обогнули южную оконечность Пелопоннеса; затем прокладывали свой путь среди зеленых островов Греции, прошли Тенедос и Лемнос, неизменно держа курс на северо-восток. Оказавшись в Геллеспонте, по левую руку они видели низкие песчаные берега Херсонеса Фракийского, а направо от них тянулась прославленная равнина Трои и высились вершины Иды. Узкогрудый корабль не спеша бороздил воды пролива, через который в далекие дни греко-персидских войн, отправляясь в поход, перекинул свой составленный из судов мост персидский царь Ксеркс. Вот братья Поло уже достигли мест, где погибли легендарные Геро и Леандр, затем открылось и Мраморное море, о котором со времен седой старины было сложено столько легенд и сказаний. Боги и герои, полководцы и государственные мужи, основатели империй и завоеватели мира – все они в свое время плавали по голубым волнам этого моря. Вот перед глазами путешественников появилась круглая гора Либисса, у ее поросшей кипарисами вершины спит вечным сном Ганнибал, и в смерти своей изгнанный из Карфагена, который он так любил и которому так верно служил. С каждым часом путешественники приближались к столице цезарей, наследнице самой могущественной империи Средиземноморья.

Наконец истекли недели, казавшиеся бесконечными, – недели мучений от тесноты, морской болезни, жары, дурной пищи, прокисшего вина и затхлой воды. Перед путешественниками лежал Константинополь, они уже видели арки и портики Большого дворца, массивный овал Ипподрома, над Золотым Рогом в лучах солнца сверкали высокие своды Софийского собора.

Константинополь в 1253 году уже не был той горделивой столицей, которую описывали Вениамин Тудельский, Виллардуэн и Робер де Клари. Когда крестоносцы и венецианцы овладели стенами города, они, желая выгнать население из домов и тем предотвратить уличные бои, поджигали дома; при этом великом пожаре погибло две трети города. Множество зданий, как общественных, так и частных, с 1204 года еще не было отстроено. Дома, из тех, что уцелели, стояли изуродованные – медные крыши сорваны, бронзовые и свинцовые украшения и изразцы отбиты. Повсюду виднелись обрушенные стены, развалившиеся церкви и палаты. Даже императорские дворцы были в таком запустении и так обезображены, что совсем не годились под человеческое жилье. Канализация и прочие необходимейшие приспособления оказались в полном небрежении; много жителей города бежало, оставались главным образом самые бедные слои. В черте города образовались тоскливые пустыри. Арабский географ Абуль-Фида[8]8
  Абуль-Фида (1273–1331) – сирийский араб, автор книг «География» и «Всеобщая история». – Прим. ред.


[Закрыть], побывавший в Константинополе в XIV веке, свидетельствует, что даже и тогда «внутри города были засеянные поля, огороды и множество разрушенных домов».

И тем не менее, несмотря на разграбление и разруху, на руины и запустение, Константинополь все еще оставался важнейшим торговым центром Западного мира. К этому городу шли торговые пути из самых далеких уголков земного шара. Здесь сходились великие караванные дороги Азии, к шумной гавани Константинополя тяготела вся торговля на водах Восточного Средиземноморья и Черного моря. Константинопольская монета была в ходу повсеместно от Индии до далекой Англии.

Уцелевшие от огня и разрухи и заново отстроенные кварталы Константинополя шли вперемежку, лачуги и обычные жилые дома стояли бок о бок с дворцами, храмами и рынками. Улицы были узкие, над ними тут и там нависали балконы, ибо любопытные греки имели привычку заглядывать в окна соседей. В караван-сараях, на базарах и площадях Константинополя встречались Европа и Азия. Тут бранились и торговались, покупали и продавали, тут звучала сотня разных языков. Константинопольские склады были переполнены шелками и пряностями, черным деревом и слоновой костью. На улицах ходили рабы и свободные, негры и татары, смуглые египтяне и бледнолицые англичане, мелькали евреи и мусульмане, турки и армяне. Повсюду были храмы для всякой веры – церкви, мечети, синагоги. Город наводняли все новые и новые толпы беженцев, спасавшихся от турок; губя и сметая все на своем пути, турки теснее и теснее сжимали кольцо вокруг тех земель, которые еще оставались от Византийской империи. Но Константинополь по-прежнему был достоин своего высокого прозвания – «Город».

Прибыльная торговля отовсюду привлекала много иностранцев, как полагают, в середине XIII столетия на берегах Босфора торговало более шестидесяти тысяч западноевропейских купцов. Иностранцы жили в особых подворьях, каждый народ в своем; самое обширное подворье занимали венецианцы. Из восьми районов города им принадлежало три; это было своего рода государство в государстве, управляемое венецианскими чиновниками. Территория венецианцев была обнесена стенами – необходимая предосторожность на случай смут и мятежей, обычных в Константинополе. У венецианцев были собственные пристани и рынки, им предоставлялись специальные торговые привилегии. Для венецианских купцов Константинополь стал почти второй родиной, самым оживленным центром всяческих сделок на весь бассейн Черного моря. Такова была столица средневекового греческого мира, когда, начав свое знаменательное путешествие, сюда прибыли братья Поло.

IV

Никколо и Маффео Поло провели в Константинополе целых шесть лет. Об их пребывании в греческой столице Марко Поло не пишет ни слова. С головой уйдя в торговые операции и помышляя только о наживе, они, по-видимому, за все это время ни разу не съездили на родину.

Между тем в Константинополе стремительно надвигались серьезные события. Латинские узурпаторы никогда не умели снискать расположения греков, последние отвергали любой их примирительный жест. К 1228 году, когда на трон вступил Балдуин II (де Куртэнэ), империя, совсем обнищав, быстро шла к полному упадку. Балдуин II почти постоянно находился за границей, выклянчивая финансовые субсидии то у западноевропейских королей, то у римского папы. Для прокормления своей семьи ему пришлось даже ободрать все металлические предметы и украшения со стен константинопольских храмов, дворцов и тюрем, а пустующие здания разобрать на дрова. На жестоких условиях он добился небольших займов у итальянских купцов, а однажды впал в такую нужду, что в качестве гарантии выплаты долга отправил заложником в Венецию своего сына и наследника Филиппа.

В конце концов Балдуин оказался в столь затруднительном положении, что его византийские вассалы отправили венецианским ростовщикам в залог уплаты долга бесценную реликвию – терновый венец Иисуса, взяв его из императорской часовни. Когда наступил срок уплаты долга и возвращения реликвии, Балдуин, понимая, что ему никогда не удастся ни собрать нужной для выкупа суммы, ни вообще удержать Иисусов венец, через посланных во Францию агентов начал переговоры о продаже реликвии королю Людовику IX Святому. Король дал согласие и направил в Венецию двух монахов-доминиканцев, с тем чтобы они выплатили там долг Балдуина и с подобающими церемониями привезли священную драгоценность в Париж. Навстречу процессии, везущей Иисусов венец, в Труа выехал сам Людовик Святой, он «собственноручно пронес венец по Парижу, идя босым и в одной рубашке, и по своей доброй воле послал Балдуину в возмещение его утраты десять тысяч серебряных марок». Для хранения реликвии христианнейший король построил в своем дворце Святую часовню – великолепнейшую из всех сокровищниц, когда-либо созданных руками человека. Теперь она пуста, все ее драгоценности и святыни исчезли, но венец Иисуса, расколотый на три части и лишившийся многих терниев, которые были распроданы поштучно, поныне хранится в Соборе Парижской Богоматери. Ободренный успехом такой сделки, Балдуин на сходных условиях «предложил» Людовику Святому еще много реликвий, в том числе «пеленки Сына Божия, копье, губку и цепь Страстей Господних, Моисееву свирель и обломок черепа Иоанна Крестителя». Все это французский король охотно купил и за «подношение» драгоценных религиозных реликвий отдарил Балдуина двадцатью тысячами марок.

Эти случайные подачки не могли ни предотвратить ни даже надолго отсрочить неизбежный крах константинопольской Латинской империи. Венеция и Генуя беспрестанно ссорились друг с другом, борясь за господство над морями и торговлей на Востоке. Рассчитывая получить наследственную корону, в союз с генуэзцами вступил потомок свергнутого крестоносцами греческого императора Михаил Палеолог. В 1260 году наступил срок решительной схватки между латинянами, с одной стороны, и греками, которых поддерживали итальянские союзники, – с другой.

Никколо и Маффео Поло все это знали. Купцы и путешественники привозили в Константинополь тревожные вести и слухи отовсюду. Долго и горячо обсуждали братья создавшееся положение. В конце концов было решено поскорей получить остававшиеся долги, обратить большую часть своих денег в драгоценности, закупить на остальное такие товары, которые легко переправить, и затем, пока не поздно, уехать из Константинополя, где жить стало уже опасно. Времени терять было нельзя: на улицах, базарах и набережных города между генуэзцами, венецианцами, греками и латинянами то и дело уже завязывались стычки и потасовки.

Братья надумали обосноваться теперь в Солдайе [нынешний Судак. – Ред.], в Крыму. Здесь у Поло, по всей очевидности, имелось фамильное торговое отделение, ибо один из братьев, Никколо, писал в завещании (в 1280 году), что он оставляет сыновьям и дочери в пожизненное владение свой дом в Солдайе, который затем должен перейти местным монахам-францисканцам.

Какое-то время братья жили в Солдайе. Торговля тут была, по-видимому, не очень прибыльна и не оправдала ожиданий братьев Поло – в одной рукописи говорится, что они «по прошествии многих дней убедились в бесполезности своего пребывания в этой стране и решили двинуться дальше». Возвращаться домой в Венецию в тот момент было немыслимо; рыскающие повсюду, на суше и на море, шайки разбойников и пиратов оставляли один возможный путь – на восток. Там, вдалеке от избитых торговых дорог, у монголов и иных народов братья Поло рассчитывали вести куда более выгодную коммерцию. Они знали, что там можно было с успехом торговать лесом, смолой, кожами, солью, мехами, зерном и главное – рабами.

Торговля людьми в XIII и XIV веках процветала во всем Восточном Средиземноморье, на всех берегах Черного моря и в устьях впадающих в него рек. Постоянными покупателями рабов были египетские мамелюки[9]9
  Мамелюки (мамлюки) – первоначально рабы тюрки и кавказцы, составлявшие гвардию египетских государей. В 1250 году их командиры захватили власть в Египте и основали династию тюркских мамелюков, правившую до 1382 года. – Прим. ред.


[Закрыть] – из рабов мамелюки формировали свою армию. Огромное количество рабынь и евнухов поглощали их гаремы. Египетских агентов-скупщиков можно было встретить в любом порту, где только продавались невольники. Невольничьи рынки посещали и европейцы – работорговля процветала и приносила неимоверные барыши.

Наиболее оживленным районом работорговли являлись берега Черного моря и тяготеющие к нему области. Работорговлю одобрил и узаконил сам византийский император Палеолог. Пленников, захваченных среди племен и народов, не желавших подчиниться монгольскому игу, продавали в рабство без всякой пощады. Венгров, русских, татар и представителей кавказских народов увозили во все страны мусульманского мира. Среди отсталых народов Южной России нередко случалось, что родители сами продавали своих детей, в особенности дочерей, работорговцам, отправлявшим невольников на Запад.

Работорговля находилась главным образом в руках итальянцев, и, как известно, итальянцы (официально) принимали меры, чтобы ограничить работорговлю, продавая в неволю лишь тех несчастных, которые не были христианами. Работорговля соблазняла многих, ибо она приносила колоссальные барыши – как правило, не меньше тысячи процентов, – и мошенники работорговцы, чтобы обойти закон, нередко принуждали попавших к ним беззащитных греческих христиан отказываться от своей веры. В одной только Александрии ежегодно продавалось до двух тысяч женщин-невольниц. Самые высокие цены платили за черкешенок, самые низкие – за сербиянок.

Выгодна была торговля и рабами-мусульманами, и их, в том числе рабов татарского происхождения, во множестве привозили в Италию. В результате крестовых походов и роста торговли в Леванте оказалось немало купцов и других европейцев, к их услугам здесь были невольники, которых они увозили на родину, заменяя ими в своих домах платных слуг. Флорентийский закон 1364 года без обиняков разрешал ввоз рабов и рабынь не христиан, разрешалось также перепродавать и дарить их. С 1366 по 1397 год в одной только Флоренции зафиксировано триста восемьдесят девять сделок по продаже рабынь; двести пятьдесят девять из этих рабынь были татарки. Флорентийские работорговцы вели крупные дела в Анконе и Лукке.

В Геную и Венецию рабов каждый год завозили тысячами. В 1368 году в Венеции скопилось так много невольников, привезенных с Ближнего Востока, что на какое-то время это грозило спокойствию республики. Рабов, иногда целыми семьями, развозили из итальянских портов морем по всему полуострову, многих перепродавали в Испанию и Германию – в Германии работорговлю разрешил особым указом император Фридрих III. Если на невольничьих рынках Египта охотно покупались мужчины, которыми пополняли армию, то на Западе не менее охотно покупали молодых девушек: у хозяев-христиан девушки оказывались или в положении домашних слуг, или – что было чаще – в положении наложниц. В документах той эпохи среди владельцев восточных рабов встречаются самые славные имена Италии. За красивых рабынь платили по четыре тысячи долларов! Хотя торговля восточными невольниками, принявшая такой огромный размах, вследствие падения Константинополя в 1453 году внезапно прекратилась, этот приток рабов навсегда наложил свою печать не только на население Италии, но и на население всех стран, куда рабы попадали. В кровь любого народа Европы, от Северного моря до Средиземного, влилась обильная струя русской, татарской, черкесской, турецкой и африканской крови, не говоря уже о народностях Малой Азии и бесчисленных мелких племенах, живших по берегам Черного и Каспийского морей.

Испанец Перо Тафур в своей знаменитой книге «Andangas у viajes» («Происшествия и путешествия»), относящейся к середине XV века, описывает невольничий рынок в Каффе [нынешняя Феодосия. – Ред.], которая была во времена Поло центром работорговли.

В этом городе [Каффе] они продают рабов и рабынь в большем количестве, чем в любом другом месте мира... Я купил там двух рабынь-женщин и одного мужчину, они до сих пор живут у меня вместе со своими детьми в Кордове. Рабов продают вот как. Продавцы обнажают их, и мужчин и женщин, надевают на них войлочные колпаки и назначают цену. Потом их, совсем голыми, заставляют пройтись взад и вперед, чтобы было видно, нет ли у них какого-либо телесного изъяна. Если среди рабов продается татарин или татарка, цена на них в три раза больше, ибо можно с уверенностью сказать, что ни один татарин никогда не предавал своего хозяина.

Касаясь Венеции, какой она была в его время, Тафур пишет: «говорят, что там 70 000 жителей, но иностранцев и слуг, главным образом рабов, там очень много». Мы увидим, что Марко Поло в своем завещании отпустил на волю раба «Петра Татарина», оставив ему сумму, равную 500 долларам; впоследствии республика даровала Петру все права венецианского гражданина.

Вот в такие времена Никколо и Маффео целыми днями ехали верхом по неведомым, далеким странам, где жили самые разные народы и племена, звучали самые различные языки и наречия – русский, татарский, готский, греческий, генуэзский. Нередко им приходилось заглядывать в торговые поселения своих земляков-венецианцев и подолгу жить там – венецианских поселений здесь было много. И всюду здесь шел торг солью, мехами, лесом и рабами.

Но вот братья попали в степи и наткнулись на кочевников монголов, живших в круглых шатрах или юртах. Эти войлочные жилища достигали иногда двадцати и больше футов в диаметре и были установлены на повозках; в повозки впрягали волов. Братья стали заучивать монгольские слова и выражения и уже могли обходиться в пути без проводников. Они привыкли пить кумыс, любимый напиток монголов, приготовляемый из перебродившего кобыльего молока. У этих диких наездников был странный обычай – угощая гостя кумысом, они с силой тянули его за уши, чтобы, как разъяснил венецианцам переводчик, у гостя шире открывалось горло и ему легче было пить. Братьям Поло уже нравилось безвкусное сушеное мясо, которое кочевники ели с солью и водой, они уже привыкли спать под открытым небом. С одним лишь они не могли свыкнуться: монголы ни за что не хотели ни мыться, ни стирать своей одежды. Не надо думать, что венецианцы XIII века были в этом отношении чересчур привередливы, но равнять их с немытыми ордами монголов никак нельзя.

Наконец близ слияния Камы и Волги путешественники достигли Болгара, главного города хана Берке, внука великого Чингиса. Хан Берке со своими племенами обычно кочевал, а на зиму останавливался в каком-нибудь городе. Берке столь приветливо принял братьев Поло, что они – как знать, добровольно или по принуждению – преподнесли ему все свои драгоценности, привезенные из Константинополя, и нам известно, что хан отдарил их товарами, превосходившими стоимость драгоценностей более чем вдвое. Братья, разумеется, товары приняли и начали с выгодой торговать ими. За год, проведенный у Берке, братья Поло повидали много нового: видели разные степные племена, наблюдали смену времен года, так мало напоминавшую солнечную Венецию, диковинные языческие обычаи, незнакомую пищу и необычайные – будто на другой планете – порядки К особому укладу восточной жизни, когда женщины держатся отдельно от мужчин и в мечети и в церкви, когда они, как правило, ходят с закрытым лицом, – ко всему этому Никколо и Маффео смолоду привыкли в Константинополе. Но здесь, у монголов, все было по-иному.

Дела шли превосходно, и через год братья Поло, обогатившись, решили возвращаться в Солдайю, а оттуда на родину. Стояла весна 1262 года. Братья не были в Венеции восемь долгих лет, им хотелось поскорей оказаться дома. Они почти уже тронулись в путь, как вспыхнула междоусобная война между их хозяином, Берке, и его двоюродным братом Хулагу[10]10
  Хулагу – внук Чингис-хана, завоеватель Ирана, принявший титул «ильхан» («повелитель народов») – Прим. ред.


[Закрыть], родным братом Хубилая. Война длилась восемь месяцев, в течение которых обычные дороги на Константинополь и Венецию для Поло были закрыты. Хотя в мирное время монголы поддерживали на караванных путях относительное спокойствие и безопасность, надзор за ними во время частых войн поневоле ослабевал. Этим пользовались грабители и разбойники, купцы и караваны оказывались в их власти. Разбойничьи шайки русских, татар, венгров рыскали всюду. Днем они уходили в укрытия, а по ночам, пользуясь своим излюбленным оружием – луком и стрелами, – устраивали нападения, убивали, грабили и, прихватив добычу, вновь исчезали Впереди себя они гоняли табуны лошадей, запасные лошади и конина у них были всегда, поэтому они имели возможность уходить от погони и держаться вдали от городов. Они являлись бичом степей, и у Никколо и Маффео были все основания их опасаться.

К тому времени братья уже умели бегло говорить по-монгольски и усвоили немало местных обычаев. Более того, среди туземных купцов, с которыми они торговали, у них появилось много друзей. И вот братья решились ехать «на восход солнца», надеясь отыскать дорогу, которая в конце концов приведет их в Венецию.

Свои товары – торговые дела братья Поло никогда не забывали ни на минуту – они погрузили на арбы; такой вид повозки существует в тех местах и поныне. У арбы два очень высоких колеса – для езды по воде и грязи – и верх из рогожи или войлока – для защиты от солнца или от дождя. В безводной местности в нее вместо лошади или осла впрягали верблюда.

Прошло несколько недель тяжелого пути, и венецианцы вступили в настоящую пустыню. Семнадцать дней ехали они по пустыне и ни разу не видели ни города, ни даже маленького селенья. Но им встречалось множество татар. Татары жили в шатрах и кочевали со своими стадами в поисках подножного корма с одного места на другое.

На семнадцатый день путешественники добрались до Бухары. Чингис-хан разграбил Бухару, но Угедей[11]11
  Угедей (Угэдэй) – третий сын Чингис-хана и его преемник (правил с 1229 по 1241 год) – Прим. ред.


[Закрыть] отстроил ее. Теперь здесь правил Борак-хан[12]12
  Борак-хан – правнук Чингис-хана, правитель Туркестана – Прим. ред.


[Закрыть]. После долгого однообразного пути от Болгара Бухара показалась прекрасной. Город окружали валы, над ними вздымались сиявшие на солнце голубые купола и изразцовые стены мечетей. Раскинувшаяся на берегу реки Зеравшан, с крепостью, высившейся на холме посреди города, Бухара была одним из самых оживленных торговых центров Монгольской империи. Лавки Бухары ломились от восточных товаров – шелка, фарфора, слоновой кости, пряностей, мастерски изготовленных металлических изделий. Улицы, базары, караван-сараи города были наполнены шумными толпами, стекавшимися изо всех стран Азии – от Желтого моря до Черного. Китайцы и представители других народов Восточной Азии здесь встречались всюду – всех их завела сюда погоня за барышами. Никколо и Маффео и тут занялись торговлей, не теряя, однако, надежды возвратиться на родину, с которой они были разлучены так долго. Но когда братья предприняли попытку выехать из Бухары, им пришлось столкнуться с еще большими затруднениями, чем раньше. К своему огорчению, они обнаружили, что отрезана дорога и на восток, к Китаю, и та дорога, по которой они сюда прибыли, – оба пути преграждали воинственные племена. С тем философическим спокойствием, которое приходит после многих странствий по Азии и знакомства с ее народами, они подчинились необходимости и остались в Бухаре в ожидании лучших времен.

Когда истекал третий год их жизни в этом городе, судьба венецианцев изменилась самым непредвиденным образом. В Бухару прибыл посланник, ехавший с миссией от хана Хулагу к его брату – великому хану, властителю всех монголов, «жившему на краю земли, между восходом солнца и греческим (северо-восточным) ветром, по имени Хубилай-хан». Услышав, что в городе находятся два человека с дальнего Запада, посланник навестил их и весьма дивился странной наружности и манерам чужестранцев, а также их успехам в монгольском языке. Со своей стороны венецианцы сразу поняли, что если этим знакомством умело воспользоваться, то они, вероятно, смогут не только вырваться из Бухары и в конце концов добраться до Венеции, но и совершить по дороге кое-какие очень выгодные сделки. Торговать, всюду торговать – вот что прежде всего занимало умы братьев Поло.

Они стали добиваться расположения ханского посланника усерднейшим образом – тут и пиры, и подарки, и прямая лесть, – и вот уже последовало сердечное, даже настойчивое приглашение ехать вместе с посольством в столицу великого Хубилая. Им и их «слугам-христианам, которых они взяли с собою из Венеции», была обещана защита и безопасность в пути.

Любопытно, что, по утверждению Марко, посланник говорил им, будто бы «великий царь всех татар никогда не видел латинян, а видеть он очень желает». У нас есть достаточно свидетельств, которые гласят, что во время монгольского владычества в Китае из Европы ко двору великого хана шел поток путешественников и что приезд братьев Поло был отнюдь не необычным фактом. Монах Джованни Плано Карпини в 1245 году ездил в Каракорум и оставил нам описание своего двухгодичного путешествия. В 1253 году посланник французского короля Людовика IX Гильом Рубрук, тоже монах, посетил в Каракоруме хана Мункэ. Рубрук рассказывает, как он встретил в Каракоруме греческого рыцаря, а немного ниже пишет следующее:

…женщина из Меца, в Лотарингии, по имени Пакетта, находившаяся ранее в плену в Венгрии, разыскала нас и устроила нам пир, постаравшись из всех сил… живет она очень хорошо, ибо у нее есть молодой муж, русский, плотник, от которого у нее трое детей... Между прочим она сказала нам, что в Каракоруме есть золотых дел мастер по имени Гильом, родом из Парижа. Фамилия его Бюшье, отца его зовут Лоран Бюшье. Она заявила, что у него есть и брат, живет у Большого моста, зовут его Роже Бюшье.

В следующей главе монах Гильом описывает огромное серебряное дерево с серебряными львами, изрыгающими струю кобыльего молока, – дерево это смастерил для великого хана Бюшье. У дерева были ветви, листья, плоды – все из серебра, – а наверху ангел с трубой и четыре позолоченных змея, обвивающих дерево: из их пастей в чаши лилось четыре сорта крепких напитков.

Эти и множество других свидетельств говорят, что в середине XIII века европейцы в монгольской столице были совсем не диковиной. Нельзя поэтому согласиться с утверждением Марко о том, что хан Хубилай никогда не видал «латинян». Марко, возможно, считал, что так и было, и это делает его рассказ интереснее.

Братьям Поло не терпелось как можно скорей выехать из Бухары, где они жили по необходимости. Хорошо зная, что западный путь на родину все еще отрезан, они собрали все свое мужество и, «положившись на волю божию», пустились в далекое путешествие на Восток. Дорога их шла через неведомые степи и реки, пустыни и горы – к столице великого хана Хубилая, чей дед Чингис сделал слово «монгол» символом смерти и разрушения для всего Запада. Им предстояло оказаться лицом к лицу с тем властелином Азии, перед хмурым взглядом которого трепетали все, имя которого, произносимое шепотом, наводило страх на всю Европу – от папы и императора на троне до бедного хлебопашца на ниве.

V

В предисловии к книге Иеремии Кэртина «Монголы» Теодор Рузвельт удачно сказал, что удивительнейшим и важнейшим событием XIII века было возвышение Чингис-хана и расширение монгольской державы от Желтого моря до Адриатики и Персидского залива: «Этого никто не предвидел и не предчувствовал – это было для всего мира столь же неожиданно, как и возвышение арабской державы за шесть столетий до монголов».

Впервые в истории монголы появились как неведомый народ, живущий к югу и востоку от озера Байкал. Это были кочевники, вместе со своими стадами они бродили в поисках подножного корма, охотились и воевали, хладнокровно и ловко крали скот и женщин. Зная лишь один закон – закон сильного – и признавая лишь власть своих племенных вождей, монголы без устали носились по равнинам Северной и Центральной Азии и стране Гоби.

Жизнь Темучина, известного всему миру под именем Чингис-хана, была темой многих книг, и здесь нет нужды писать об этом вновь. Достаточно будет дать краткий очерк его походов и рассказать о том влиянии, которое они оказали на трансазиатскую торговлю. Темучин родился приблизительно в 1162 году. Его отец Есугэй умер, когда будущий завоеватель был еще мальчиком. Власть над родом Есугэя перешла к другой, враждебной ему группе. Туда сразу же устремилось много бывших сторонников Есугэя. Оэлун, вдова Есугэя, погналась за ними и силой возвратила их; благодаря своей железной воле она не дала роду распасться и обессилеть, пока сын ее не вырос.

Юный Темучин, отважный и жестокий не по летам, завоевал уважение и восхищение своего народа, выступая бесстрашным предводителем в налетах на соседей. Много монгольских племен присоединилось к нему, и подвластный ему союз племен становился все могущественнее. Темучин напал на самых сильных своих соседей, найманов, не устоявших перед непобедимым полководцем. Вследствие этой победы поспешили ему подчиниться и стать под его знамя и другие племена. В 1206 году на съезде вождей племен он был единодушно провозглашен Чингисханом, «Властителем Вселенной»[13]13
  Поль Пельо считает, что слово «Чингис» будет правильно толковать как «Великий Океан», по аналогии со значением слова «далай-лама».


[Закрыть]. Новоизбранный монарх незамедлительно прекратил выплату дани, которую монголы веками платили сначала правительству Ляо[14]14
  Ляо – государство, основанное завоевателями киданями (племена тунгусского происхождения) на территории Центральной Азии от Маньчжурии до Тянь-Шаня; существовало с 916 до 1125 года. – Прим. ред.


[Закрыть], а потом правительству Цзинь[15]15
  Цзинь – государство, основанное завоевателями чжурчжэнями (племена маньчжурского происхождения) на территории Маньчжурии и Северного Китая; существовало с 1127 до 1234 года. – Прим. ред.


[Закрыть]. Цзиньский император направил к нему посла с требованием выплатить дань без задержки. Властитель монголов ответил презрительным плевком в сторону юга, где жили Цзини. Это означало войну.

Чингис-хан выступил в поход и победил. В 1215 году большинство цзиньских городов было в руках хана. Описывая захват городов, летописец того времени вновь и вновь коротко замечает: «Монгол убивал всех». Это значит, что уничтожался и гарнизон и по меньшей мере три четверти населения. Зажатые между Сунами[16]16
  Сун – династия, правившая всем Китаем с 960 до 1127 года и Южным Китаем (после завоевания Севера чжурчжэнями) с 1127 до 1279 год. – Прим. ред.


[Закрыть] с юга и победоносными монголами с севера, Цзини были разгромлены наголову. Заканчивать поход на Дальнем Востоке Чингис-хан предоставил помощникам, а сам в 1223 году обратился к Западу.

Причина похода на Запад коренится скорее в желании мести, чем в жажде завоеваний, хотя незамедлительно последовали и завоевания. Для заключения торгового договора император направил мирную миссию к Мухаммеду, властителю Хорезма, в Персии. Отношения между двумя монархами с виду были дружественными. Но вот несколько сот монгольских купцов, приехавших по торговым делам в Отрар, были по приказу Мухаммеда заключены в тюрьму и перебиты. Хан поклялся отомстить страшной местью и лично повел свое войско, горя желанием наказать султана. Столкновение диких монголов с полуцивилизованными мусульманами было ужасно. Приступом брали город за городом, опустошали и сжигали их, а жителей, мужчин, женщин и детей, резали, как овец. Когда был взят Термез, то кто-то сказал, что некоторые жители, желая спасти свои драгоценности, проглотили их. Чтобы взять драгоценности и проучить термезцев в назидание другим, хан распорядился вспарывать животы всем жителям подряд, одному за другим. Разграбление и уничтожение Герата длилось целую неделю, и когда монгольские орды пронеслись по своему пути дальше, за ними в развалинах города осталось гнить полтора миллиона человеческих трупов.

К тому времени в ставку Чингиса приехал знаменитейший в Китае даосский монах Чан-чунь[17]17
  Даосский монах Чан-чунь (даосизм – одна из китайских религий); его странствования описаны в повести «Путешествие даосского монаха Чан-чуня на Запад» (есть русский перевод П. И. Кафарова – Палладия). – Прим ред.


[Закрыть]. Во время похода в Северный Китай завоеватель был наслышан о прославленном мудреце и послал ему приглашение: он хотел видеть монаха у себя и воспринять кое-что от его мудрости. Вместе с приглашением хан послал золотую дощечку[18]18
  Золотая дощечка (пайцза) выдавалась монгольскими ханами как пропуск-мандат лицам, выполнявшим самые важные поручения, или наиболее знатным; менее знатным лицам выдавались серебряные, чугунные и деревянные пайцзы. – Прим. ред.


[Закрыть] в форме головы тигра – эта дощечка гарантировала Чан-чуню свободу проезда и повсеместную помощь. Переписка между китайским монахом и Чингисом, так же как и история путешествия Чан-чуня, по счастью, дошли до нас.

Монаху было уже семьдесят два года, но все же он в феврале 1220 года двинулся в путь, надеясь застать монарха в Каракоруме. Прибыв вместе со овитой даосских монахов и провожатыми-монголами в Янь (Пекин), Чан-чунь узнал, что Чингис отправился в поход на Запад. Чан-чунь был весьма встревожен и другим обстоятельством: оказалось, что к его каравану в Яне присоединяют несколько девушек, предназначенных для ханского гарема. Боясь, что его возраст не является ему достаточной защитой или опасаясь за поведение своих братьев монахов, старик направил императору возмущенное письмо. «Я всего лишь дикий горец, но как ты мог рассчитывать, чтобы я путешествовал в обществе гаремных девушек?» Результат этого письма нам неизвестен; может быть, монаху и уступили.