Текст книги "Венецианец Марко Поло"

Автор книги: Генри Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Дату смерти мессера Маффео Поло мы не знаем. Ясно, что он умер не раньше февраля 1310 года, так как его завещание, дошедшее до нас, помечено шестым числом этого месяца. С другой стороны, как явствует из судебных документов за 1328 год, он умер будто бы до середины мая 1318 года. У нас есть и еще одно косвенное свидетельство по этому поводу: в предисловии к своему латинскому переводу «Описания мира», подписанному 1320 годом, Пипино говорит, что мессер Маффео сделал на смертном одре кое-какие признания своему исповеднику.

Маффео и его супруге бог детей не дал, и большую часть своего состояния Маффео завещал племянникам. На долю Марко пришлось так много богатств, что теперь в его руках было больше половины всего имущества рода Поло. Примерно в это же время умер, не оставив мужского потомства, сводный брат Марко – Маффео, и большая часть его имущества перешла тоже к Марко.

Получив такое наследство, изворотливый мессер Марко забрал плоды торговой деятельности и путешествий всех старших Поло. Но и это быстрое обогащение, видимо, не удовлетворяло его. В своей книге Марко предстает перед нами как расчетливый и хитрый купец, который не упустит ни одной возможности, чтобы прирастить свой капитал. А когда он достиг преклонных лет, он, по-видимому, стал чрезвычайно алчным. Может быть, эта темная черта его характера так резко проявилась потому, что вся вторая половина жизни прошла у него под знаком крушения и неудачи. И наследства, и торговых барышей ему уже было мало. Он давал деньги взаймы дяде Маффео и другим своим родичам и, видимо, всегда на этом наживался. Когда должники ему не платили, он жестоко наседал на них, а если это не оказывало влияния, он обращался в венецианские суды.

Так, мы располагаем решением суда от 2 июля 1319 года, в силу которого Марко взыскал долг со своего двоюродного брата Марколино Поло – деньги же брал взаймы у Марко не Марколино, а его отец Марко, приходившийся путешественнику дядей, и брал их 16 марта 1306 года. Судебный приговор давал право Марко до исполнения решения взять в залог имущество Марколино, взыскать двойную сумму долга и двенадцать процентов годовых за все тринадцать лет задолженности. Таков был венецианский купец, хотя перед ним и стоял не кто-нибудь, а его двоюродный брат! Затем, 10 сентября 1319 года, последовал приговор, по которому, во исполнение судебного решения в июле, в руки Марко переходили два земельных участка в приходе Сан-Джованни Кризостомо, принадлежавшие Марколино.

Существуют и другие письменные источники, которые освещают судебные тяжбы мессера Марко Поло, хотя на этот раз речь идет уже не о его родственниках. 13 апреля 1302 года в «Большую книгу» Большого совета была внесена запись, по которой Марко Поло освобождался от положенного по закону штрафа за неимение водопроводной трубы, «так как он не знал по этому поводу распоряжений».

Другое любопытное упоминание о мессере Марко имеется в решении Большого совета от 10 апреля 1305 года. По записи видно, что некий Боночо из Местре был судим и признан виновным в контрабандной торговле вином (vini per eum portati contra bampnum). Боночо оштрафовали на 152 лиры, простив его провинность при условии выплаты штрафа по частям, – делая по одному взносу в год, он должен был полностью расплатиться в течение четырех лет; всякую недостачу в платеже обязаны были восполнить его поручители. «А его поручителями являются nobiles viri (знатные мужи) Петрус Маурецено [Пьетро Морозини] и Маркус Пауло Миллион и некоторые другие...». На запачканном и пожелтевшем листе около имени Марко чья-то рука, много столетий назад обратившаяся в прах, начертала одно единственное слово – «mortuus» – умер.

Тот факт, что по возвращении из Генуи Марко не прекращал свои торговые дела, подтверждается весьма интересным судебным документом, дошедшим до нас вопреки всем бедствиям и превратностям долгих веков. Это запись приговора – на латыни, конечно, как и все венецианские документы той поры, – вынесенного «Петиционным судом» по делу, возбужденному «знатным мужем» Марко Поло из прихода Сан-Джованни Кризостомо против некоего Пауло Джирардо из прихода Сан-Аполлинаре. Для продажи на комиссионных началах Марко передал Джирардо полтора фунта мускуса. Мускус был оценен примерно в 110 долларов. Джирардо продал по условленной цене полфунта, а остальной мускус возвратил Марко. Когда последний взвесил возвращенный остаток, то оказалось, что в нем недостает одной шестой унции. Более того, Джирардо не отдал ему деньги и за проданные полфунта. Марко просил суд взыскать с Джирардо стоимость как проданного мускуса, так и недостающей одной шестой унции. Судьи вынесли приговор в пользу Марко и отнесли за счет ответчика судебные издержки, а самого его решили «схватить и посадить в заключение в обычной венецианской тюрьме», если он в приемлемый срок не расплатится. Как видно, Марко не только привез с собой из странствий ногу мускусного оленя, но и торговал мускусом.

Непомерно тяжкие условия жизни флорентийских красильщиков вынуждали многих из них покидать свой город, славящийся прекрасными тканями и цветной одеждой. Флорентийские красильщики были в полной зависимости от цехов ткачей и портных: последние определяли расценки за их работу и относились к ним как к нищим поденщикам. Толпы искусных мастеров-красильщиков, проклиная Флоренцию, уходили из города и устремлялись в Венецию. Здесь их принимали охотно, и с появлением флорентийских беженцев красильное дело в Венеции сильно шагнуло вперед. В Венеции красильщиков разделили на три категории. Красильщиков, работавших по черной и по другой простой краске, объединили в цех, который пополнялся из учеников-подмастерьев. Чтобы претендовать на звание мастера, они должны были проработать одиннадцать лет. Рабочий день был долог, с четырех часов утра до семи вечера; прежде чем подмастерья получали звание мастера, они сдавали трудные практические экзамены. Кроме красильщиков по черному были еще две категории красильщиков – красильщики по ценным тканям и красильщики по шелкам. Они не входили ни в какие цехи, а работали как самостоятельные мастера. Вместе с ними в Венецию переселилось немало и ткачей: созданные ими узоры, преимущественно китайского стиля, стали известны по всему свету.

На складах, принадлежавших мессеру Марко, разного сорта красок было множество, – они хранились в корчагах и бочонках, в кипах и связках; краски привозились в Венецию из множества стран; в те времена люди любили яркий цвет и широко пользовались им в повседневном быту. Краски сияли повсюду – в цветных стеклах соборов, на статуях, во внутреннем убранстве церквей, замков и домов, на ярких занавесах и коврах, на платьях женщин, на камзолах и полосатых чулках ремесленников, на роскошном одеянии знати. Венецианские мастеровые не носили пышного платья, но они не любили и тусклых тонов: они весело шли на работу, одевшись в светло-серое или коричневое, желтое или зеленое; излюбленными цветами купечества был зеленый, оранжевый, пурпурный и красный. Ярко разукрашены были даже одежды воинов, их кольчуги и сапоги, так же как и платье заезжего люда, стекавшегося в Венецию отовсюду. Оживленная городская улица или базарная площадь во времена Поло прямо-таки сверкала, радуя взор изобилием разнообразнейших красок.

Марко привез из путешествия краситель индиго и всячески старался внедрить его на рынках Венеции и других европейских городов. Но здесь в течение веков привыкли к синей краске вайде, и вытеснить ее без убытков оказалось невозможно. Тогда Марко стал в большом количестве импортировать сушеный лист вайды. Мимо чанов, где готовили эту краску, сначала он не мог и пройти – так разило от них зловонием: подмешав в краску мочи, ее выставляли на солнцепек, чтобы она перебродила. Но вскоре Марко привык к этому и уже не замечал никакого запаха. Таким же образом, как вайда, готовились и многие другие краски. В темных складах лежали груды бразильского дерева с Суматры, с Цейлона, из Индии, громоздились мешки с лакмусовыми лишайниками, чернильным орешком, сумахом, мареной, шафраном.

В отдельном, особо охраняемом месте стояли горшки и ящики с сушеным кермесом – драгоценным червецом, из которого делали чудесную пурпурную краску. На кермес постоянно был высокий спрос, и Марко вывозил этот редкий товар из Испании, Греции и Франции. Он держал также немалые запасы польской щитковки, называемой «польской кошенилью» – закупал он ее в Германии и в Восточной Европе. И кермес и кошениль добывали с большим трудом: кермесового червеца собирали на дубах женщины по ночам, пока не сошла роса, польская щитковка держалась на кустах, которые приходилось выкапывать и, обобрав с них насекомых, снова сажать в землю. Для бедной женщины было большой удачей, если она своими длинными ногтями – ногти следовало специально отращивать подлиннее – могла собрать два фунта червеца в день. Мессер Марко превосходно наживался, сбывая отборного кермеса лекарям, которые останавливали им кровотечение при ранениях, применяли при кровоизлиянии в глазу и, главное, лечили им сердце от слабости – для этой цели кермес считался средством несравненным.

Путешествия Марко и созданная им книга сделали его имя хорошо известным далеко за пределами Венеции. Однажды его посетил знаменитый человек – их дружеские беседы были полезны обоим. Этот знаменитый человек – не кто иной, как Пьетро д’Абано (около 1250–1316 гг.), профессор медицины в Падуанском университете, прославившийся и как врач и как философ[105]105
  Это тот самый Пьетро д’Абано, который описан в одноименной поэме Броунинга.


[Закрыть]. Для своего времени он был весьма смелым мыслителем и писателем – неудивительно, что ему не раз приходилось сталкиваться с властями. Пьетро д’Абано был горд знакомством с мессером Марко – огромный опыт и широчайшие сведения венецианца, его острая наблюдательность произвели на профессора глубочайшее впечатление. Возвратившись в Падую, он написал на латинском языке трактат под названием «Conciliator differentiarum philosophorum praecipue medicorum»[106]106
  «Примиритель разногласий философов, главным образом медиков».


[Закрыть]. В трактате, среди прочих проблем, знаменитый врач рассматривает следующий вопрос: «Возможно ли жить под экватором?» В связи с этим он описывает некую крупную звезду, которая видна в Занзибаре, и в подтверждение ссылается на слова мессера Марко:

Об этом, наряду со многим другим, говорил мне Марко Венецианец, [а он] является человеком, объездившим в своих путешествиях свет в большей мере, чем кто-либо другой, кого я только знаю, а исследователь он самый прилежнейший. Он видел эту самую звезду ниже Антарктического полюса; у нее большой хвост в виде следующей фигуры [следует рисунок]. Он говорил мне также, что видел Антарктический полюс как бы на расстоянии боевого копья над землей, а Арктический [полюс] совсем скрылся. Он сообщил мне, что оттуда привозят к нам камфору, алойное и бразильское дерево. Он говорил, что жара там сильная, а жилищ мало. Все это он видел в действительности на одном острове, куда он прибыл морем. Он говорит еще, что люди там весьма крупные и что там есть очень большие бараны, у которых шерсть такая же грубая и жесткая, как щетина у наших свиней.

Далее д’Абано ссылается на Марко при решении аристотелева вопроса: «Почему те, кто живет в жарких краях, робки и, наоборот, кто живет в холодных краях, мужественны?» По этому поводу д’Абано пишет:

Я слышал от Марко Венецианца, который пересек экватор, что, как он убедился, люди там крупнее телом, чем [люди] здесь, и что происходит это потому, что в тамошних местах человек не сталкивается с холодом, который истощает тело и делает его меньше в размерах.

Восторженность, с которой Пьетро д’Абайо ссылается в своем трактате на Марко, почтительное отношение к нему как к высочайшему авторитету, нескрываемая гордость при словах: «он говорил мне», «я слышал от Марко» – все это свидетельствует, что по крайней мере некоторые просвещенные люди еще при жизни мессера Марко признавали и высоко ценили знания и опыт венецианца – не говоря уже о его книге. Вполне возможно, что падуанский профессор медицины читал и книгу Марко, – он, видимо, осознал вклад венецианского путешественника в науку и признавал его авторитет уже безоговорочно.

Время шло, а начавший стареть купец не бросал свои торговые дела и нет-нет, да и шел с каким-нибудь иском в суд. Между тем две его старшие дочери стали совсем взрослыми. Фантина, самая старшая, вышла замуж за Марко Брагадина – свадьба состоялась, надо думать, до 1318 года; отец, как требовал обычай, обеспечил ее богатым приданым. Вторая дочь, Беллела, тоже вышла за некоего Бертуччо Кверини и тоже получила от отца немалое приданое.

Когда Марко состарился, между членами рода Поло начались раздоры, хотя раньше они всегда действовали единодушно и в полном согласии. Мы уже видели, что Марко фактически изгнал своего двоюродного брата Марколино из дома, в котором, по-видимому, все родичи мирно жили в течение многих лет. На склоне лет Марко совершенно охладел к своей родне и отвернулся от нее – дела он вершил теперь вместе с зятьями, особенно с Марко Брагадином, жившим в доме Поло. Пользуясь поддержкой Марко, домом Поло завладели чужаки, а когда Марко не стало и присмотреть, направить, припугнуть или примирить ссорящихся было некому, скандалы и судебные процессы шли один за другим.

В 1318 году Марко исполнилось шестьдесят четыре года – для человека XIII века это был возраст преклонный, – и он стал еще более жадным, придирчивым и сварливым. В том же году он потерял своего сводного брата Джованнино. Этот молодой человек, по-видимому, вел дела или Марко, или своего брата Стефано и не раз плавал на Крит, как плавал туда и его единокровный брат Маффео.

Сведения о смерти Джованнино сохранились в таком источнике, где искать их никому бы не пришло и в голову. 18 сентября 1318 года Стефано Поло попросил официального разрешения вывезти тысячу мер зерна «из Апулии в дружественные страны» и такое разрешение получил. Оно было выдано венецианским Большим советом, в нем говорится следующее: «Стефано Поло в своем прошении указывает, что Джованнино, его покойный брат, плыл на корабле… шедшем из Таны, со всеми его [Стефано] товарами, ценою свыше четырех тысяч лир, и по несчастной судьбе погиб вместе с указанным кораблем, и, как совершенно ясно, он [Стефано] потерял все свои товары и… стал нищим; он, по его словам, не может прокормить ни себя, ни пятерых своих малых детей, старшему из которых еще не исполнилось и шести лет». Поэтому Стефано просит разрешения на вывоз товара, чтобы постараться «возместить столь тяжкий убыток». Быстро осуществить свою операцию Стефано, вероятно, не удалось, ибо 22 мая 1319 года Большой совет продлил ему срок, данный на совершение сделки[107]107
  Попутно можно отметить, что, по дошедшим до нас документам, у Стефано было трое детей – сыновья Якобелло и Андреа и дочь Изабелла. Тот факт, что у него имелось еще двое детей, устанавливается лишь указанной выше лицензией. Мы не знаем ни их имен, ни чего-либо об их судьбе.


[Закрыть].

Можно, если угодно, и простить некоторые преувеличения, допущенные в прошении Стефано, которые, по мнению такого крупного исследователя, как Орландини, были сделаны с расчетом смягчить суровые сердца налоговых агентов венецианского правительства. Ведь разве мог столь бедный человек оперировать таким количеством зерна? И, конечно, в недвижимом имуществе рода Поло в Венеции что-то приходилось на долю Джованнино – теперь, после его безвременной смерти, эта доля перешла в руки Марко и Стефано.

Дочь господина Марко, Фантина, вышедшая замуж за Марко Брагадина, подарила своему отцу шесть внуков – четырех мальчиков и двух девочек. Вероятно, посадив внученка или даже внучат на свои старые колени, Марко играл с ними и баловал их, как играют и балуют внучат дедушки испокон веков. Так ли это было, мы можем только гадать. У Беллелы детей не было, а Морета при жизни отца замуж не выходила.

В один прекрасный день венецианцы начали и шептаться, и толковать, и кивать, и сплетничать. В Венецию приехал великий человек, осмелившийся творить стихи на народном языке, – когда-то в своем родном городе он был приором[108]108
  Приор – член Коллегии приоров, правительства Флорентийской республики. – Прим. ред.


[Закрыть], потом его изгнали оттуда только за то, что он был патриотом, и многие годы он странствовал по всей Италии – это был Данте Алигьери, великий флорентинец.

Прославленный человек приехал в Венецию в качестве посла от властителя Равенны – Гвидо да Полента. Группа равеннских моряков повздорила с моряками Светлейшей, и кое-кто из венецианцев был убит или ранен. Гвидо да Полента, в прошлом имевший случай убедиться в высоком дипломатическом искусстве Данте, упросил его ехать и оправдаться перед венецианским дожем как от имени властителя Равенны, так и от имени всего города. Данте же был рад возможности послужить своему покровителю и отблагодарить его за любезность. Помимо того, он уже бывал в Венеции и хорошо знал ее.

Данте был остроумным человеком и не любил спускать обид. Повсюду, например, говорили о том, что он сделал на торжественном обеде у дожа Джованни Соранцо. На обеде, кроме Данте, были и другие послы от различных государей, более важных, чем властитель Равенны Полента, – им подавали превосходную крупную рыбу, тогда как на блюдо Данте положили лишь мелкую. Данте выбрал самую невзрачную рыбку, взял ее с блюда и поднес к уху. Дож, видя такую странную сцену, спросил, что сие значит. «Я знаю, – отвечал поэт, – что отец этой маленькой рыбки жил и умер здесь, в этих водах, и хотел узнать о нем что-нибудь новое». «И что она отвечает?» – спросил дож. «Она отвечает, что она чересчур мала и плохо помнит папашу и что я могу справиться у рыбок постарше и побольше». «После этого, – добавлял рассказчик предания, – дож приказал подать Данте превосходную крупную рыбу».

Миновало положенное время, Данте исполнил свою миссию и покинул Венецию, возвращаясь в Равенну. Через несколько недель на Риальто пришла печальная весть о смерти поэта. Вместо того чтобы возвращаться в Равенну морем, Данте избрал сухопутную дорогу, которая шла по болотистому, издавна имевшему дурную славу берегу, да еще в сентябре – в самое опасное время года. После летней духоты и жары воздух здесь был пропитан смертоносными малярийными миазмами. Здоровье у Данте уже пошатнулось, и он пал жертвой болезни. Приложив все старания, спутники перевезли его через устье По и древнюю Пинету – обширный сосновый лес, тянувшийся на много миль к северу и югу от Равенны. Оказывая умиравшему поэту посильную помощь и всячески оберегая его, путники миновали огромную могилу гота Теодориха[109]109
  Теодорих (475–526) – вождь остготов, основавший в 493 году Остготское королевство со столицей в Равенне.– Прим. ред.


[Закрыть] и через Порта-Серрата въехали в Равенну. Данте был уже почти без сознания и спустя немного дней скончался.

Все это Марко Поло, надо думать, хорошо знал.

Медленно тянулись месяц за месяцем, и незаметно прошло два года. Существует предание, что маленькие дети бегали вслед за Марко и кричали: «Мессер Марко, расскажи нам еще одну небылицу». По всей видимости, легенда эта не имеет оснований, так же как и другая, еще более жестокая легенда, будто еще при жизни путешественника на венецианских маскарадах появлялась фигура, одетая как мессер Марко, и рассказывала чудовищные, невероятные истории, выдавая их за подлинные события. Однако несомненно одно: большинство современников Марко, читавших его книгу или слышавших его рассказы от него самого, мало верили или даже совсем не верили путешественнику. Да они и не могли верить – горизонт Марко был для них слишком широк, его сведения о неведомом им мире слишком новы и неожиданны, слишком не похожи на все то, что они знали по своему жизненному опыту или вычитали из других книг. А помимо прочего, Венецианская республика была занята глубоким переустройством своего правительственного аппарата, ее силы были поглощены борьбой и раздорами с соседями и соперниками. Постоянные рассказы Марко, его смелые планы относительно торговли с Восточной Азией падали на бесплодную почву, земляки остались к ним глухи.

Наступила зима 1323 года. Марко шел уже семидесятый год и он совсем ослабел. Наконец, обеспокоенная болезнью мужа Доната, после долгих разговоров и совещаний с семейными, решила позвать врача. Быть может, Марко, если бы его спросили, предпочел бы услуги китайского доктора, окажись он только поблизости. Разница между китайскими и венецианскими докторами была небольшая. Но в Венеции врачи были все же лучше, чем в других городах Италии, поскольку находились под строгим правительственным надзором. Они занимали высокое положение в обществе и держали себя, как вельможи. Они брали за свои труды весьма солидную плату, одевались в бархат, обувь носили из марокканской кожи, множество перстней сверкало у них на пальцах. За обедом они пили дорогие вина и ели лучшие кушанья, пользуясь при этом вилками о двух зубьях – вилки тогда знали еще очень немногие. Однако в своих диагнозах и действиях эти врачи, видимо, нередко ошибались – давний закон республики гласил, что в случае серьезной болезни пациент должен быть предупрежден, чтобы успеть составить или пересмотреть завещание, а также получить отпущение грехов.

Будучи приглашенным к такому пациенту, как Марко, врач с серьезной и важной миной осматривал больного и пускался в ученые рассуждения о четырех видах жизненной влаги и их особенностях. Быть может, будет легче, если пустить кровь. И он уходит – дома, на досуге, он изучит мочу больного и посоветуется с коллегой. Затем следовал рецепт, что принимать больному. Лекарства поначалу брались простые – пряности вроде перца и имбиря, размешанный в розовой воде сахар, настой фиалки. Если эти лекарства – пусть они и не обладали целебной силой, повредить они не могли – не давали результата, применялись более действенные средства. Можно было вызвать аптекаря и заказать ему териак. Это было снадобье из шестидесяти пяти ингредиентов, смешанных с медом, – ввел его венецианский цех аптекарей, под названием «венецианской патоки» он был известен по всей Италии. Кроме териака, оставались еще вредные микстуры и отвары из внутренностей человека и животных, а также из растений, собранных в соответствующую фазу луны, и даже змеиный жир, толченая мумия и муравьиные яйца.

Наконец, врач, как преданный друг и как лицо, обязанное это сделать по вышеуказанному закону, советует семье больного, чтобы был позван нотариус и было написано завещание, пока пациент в здравом уме и твердой памяти. Врач советует поспешить, ибо он, к прискорбию, часто наблюдал, как люди умирают столь неожиданно, что у них не остается времени ни распределить завещаемое имущество, ни причаститься святых тайн.

В каких-то деталях мы можем установить, что происходило с умиравшим Марко.

Было 8 января 1324 года, над Венецией опускалось солнце.

Вот-вот появится нотариус Джустиниани. Его гондола уже подплыла и шаркает о камень, гребец останавливает ее внизу у ступенек; большие двери открыты настежь; нотариус в черном развевающемся одеянии духовника поднимается по лестнице, к поясу у него привязан футляр с роговой чернильницей и гусиным пером, в руках свиток пергамента.

Джустиниани без приглашения присаживается у постели, чтобы больной во вред себе не напрягал голоса, затачивает и расщепляет кончик нового пера и просит Марко выразить свою волю[110]110
  Читатель может недоумевать, почему завещание Марко датировано 9 января 1324 года, тогда как день его смерти 8 января 1324 года, то есть на сутки раньше. Объяснение очень простое. В Венеции XIV столетия юридический день кончался с заходом солнца, хотя народ считал, что день кончается в полночь. Таким образом, нотариус, который был приглашен семьей Марко, чтобы составить завещание – официальный документ, как только его зарегистрируют, составлять его надо было строго по всем правилам, – после захода солнца 8 января, пометил его 9 января. Составление завещания должно было занять какое-то время, а поскольку, как это зафиксировано в соответствующем параграфе судебного иска Фантины Поло, смерть Марко имела место 8 января, он, должно быть, скончался в какой-то час вечером 8 января 1324 года, после захода солнца, но до наступления полуночи.


[Закрыть].

Долго водил Джустиниани пером по пергаменту, на особо жестких местах или на складках перо спотыкалось и брызгало.

«И желаю, чтобы моими душеприказчиками были моя возлюбленная жена Доната и три мои дочери и чтобы они исполнили пункты моего завещания. Следует уплатить должную десятину епископу Кастелло, а двадцать сольдо венецианскими гроссами[111]111
  Венецианский гросс содержит пять сольдо. – Прим, ред.


[Закрыть] монастырю Сан-Лоренцо, где я желаю быть похороненным. Нужно позаботиться, чтобы долг в триста лир, которые должна мне моя невестка Изабета Квирино, был прощен...» Голос слабел, но все еще звучал, хотя и с явным усилием, – умирающий высказывал желание одарить некоторые венецианские религиозные братства, монастыри, лазареты и кое-каких своих друзей из духовных лиц. Долги монастыря Сан-Джованни и Сан-Паоло простить, простить также долги монаха Бенвенуто, дав ему дополнительно пять лир. Было записано, что и самому Джустиниани следовало выдать двадцать сольдо венецианскими гроссами.

Затем Марко распорядился отпустить на волю своего слугу Петра, татарина, освободив его от всех уз рабства, «как, может быть, бог освободит мою душу от всякой вины и грехов. Я отдаю ему также все, что он заработал своими трудами в своем собственном доме, а помимо всего прочего я дарю ему сто лир венецианскими денариями»[112]112
  Денарий (лат.) – древнеримская и средневековая серебряная монета. – Прим. ред.


[Закрыть].

Помолчав немного, чтобы перевести дух, он заговорил снова и распорядился раздать деньги «на помин его души».

Теперь надо было позаботиться о семье. Марко приказал, чтобы его жене Донате пожизненно выдавалась определенная сумма денег, не считая того, что было выдано ей прежде, а также оставил все ее платья и домашнюю утварь, «включая три кровати и все, что к ним относится». Трем своим дочерям он завещал все остальное имущество, по равной доле каждой. «Но пока этот раздел не произведен, его дочь Морета должна получить особую сумму для приданого, на случай, если она выйдет замуж, равную тем суммам, которые были даны каждой из двух других дочерей в день их свадьбы».

Чтобы перевести все записанное на официальный латинский язык, Джустиниани, вероятно, удалился, вернувшись потом с двумя свидетелями. Он прочитал завещание вслух, а затем перевел его для Марко и для всей его семьи. Завещание заканчивалось так: «А если кто осмелится нарушить или исказить это завещание, на того да обрушится проклятие всемогущего господа и анафема трехсот восемнадцати отцов церкви».

Пергамент зашуршал, по нему, жестоко скрипя и царапая, прошлось перо, двое свидетелей поставили свои подписи. Вот перо опять издает какой-то необыкновенный, курьезный звук – это Джустиниани вычерчивает перед своим именем пышную завитушку – табелльонато. Снова шорох пергамента – нотариус складывает его и прячет у себя за поясом. Все трое покидают комнату; когда они спускаются вниз, к поджидающей их гондоле, слышно, как скрипит лестница.

Появляется священник, он подходит к кровати. Нежно он прикасается к умирающему, тихо бормоча, совершает над ним последние обряды святой матери церкви, затем, молча сделав благословляющий жест, уходит через ту же дверь, в которую вошел. Еще до полуночи мессер Марко Поло Венецианец отправился в свое последнее великое путешествие, самое долгое и самое богатое приключениями из всех его путешествий, но вновь возвратиться из этого путешествия домой, в Венецию, ему уже было не дано.

Прах его, как он того желал, положили рядом с прахом его отца Никколо, в портике старой церкви Сан-Лоренцо, под простой гробницей, чтобы он покоился и отдыхал после столь бурной и столь богатой жизни, какую только когда-либо доводилось прожить смертному.