Текст книги "Бостонцы"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Миссис Луна всегда называла Олив полным именем так, что незнакомцу могло показаться, будто она говорит о старшей сестре, в то время как Аделина сама была старше Олив на целых десять лет. Она умела высказываться о людях в резкой, но необидной манере, хотя, в этот раз упоминание «вещицы» показалось Рэнсому неискренним и бессмысленным. Разве мисс Ченселлор была старой? Она была ещё очень молода. И, хотя, он видел, как Верена поцеловала её на прощание, ему было трудно представить, что для кого-то Олив может быть «милой». Но меньше всего она была «вещицей», наоборот, она была даже слишком человеком. Он немного поколебался и затем ответил:

– Она удивительная женщина.

– Неужели она так ужасна? – воскликнула миссис Луна.

– Я попрошу вас не говорить плохо о моей кузине, – ответил он в тот момент, когда мисс Ченселлор снова вошла в комнату.

Она пробормотала что-то, прося извинить своё отсутствие, но миссис Луна перебила её вопросом о мисс Таррант.

– Мистер Рэнсом находит её очаровательной. Почему же ты не показала её мне? Ты держишь её только для себя?

Олив задержала взгляд на миссис Луне, после чего сказала:

– Твоя вуаль лежит неровно.

– Ты хочешь сказать, что я выгляжу как монстр, – воскликнула Аделина, направляясь к зеркалу, чтобы поправить непослушную ткань.

Мисс Ченселлор так и не предложила Рэнсому присесть, и всё ожидала, что он скоро откланяется. Но вместо этого он вернулся к обсуждению Верены и спросил, не думает ли она, что если девушка выйдет на публику, то повторит судьбу миссис Фарриндер.

– Выйдет на публику? – повторила Олив. – Почему вы не допускаете мысли, что чистый голос должен звучать тихо?

– Тихо? Это было бы слишком несерьёзно, но не стоило бы и подниматься до крика. Не нужно надрывов, трагедий и лишних усилий! Она должна встать в стороне от других.

– В стороне ото всех? Пока мы будем беспокоиться, ждать её, молиться о ней? Если я желаю помочь ей, то это значит только, что в ней сосредоточена огромная сила добра.

– Или сила шарлатанства.

Эти слова вырвались у Бэзила Рэнсома, хотя он и дал себе обет не говорить ничего, что могло бы усугубить недовольство его кузины. Хотя он и понизил тон и скрасил острое слово дружеской улыбкой, она отпрянула от него, как если бы он толкнул её.

– Ну, вот теперь вы безрассудны, – заметила миссис Луна, поправляя свои ленты у зеркала.

– Вы бы не стали вмешиваться, если бы знали, как мало понимаете нас, – заявила мисс Ченселлор.

– Кого вы имеете в виду под этим «нас», мисс Олив? Весь ваш восхитительный пол?

– Пойдёмте со мной, и мы поговорим об этом по дороге, – сказала миссис Луна, закончив свой туалет.

Прощаясь, Рэнсом протянул хозяйке руку, но Олив не могла позволить ему дотронуться до себя и проигнорировала этот жест.

– Если вы хотите явить её народу, привозите её в Нью-Йорк, – сказал он, как можно дружелюбнее.

– В Нью-Йорке вы будете заняты только мной, и вам не понадобится никто другой. Я уже решила провести там зиму, – кокетливо заявила миссис Луна.

Олив Ченселлор смотрела на своих родственников, которые состояли с ней в разной степени родства, но были одинаково враждебны ей. И она решила, что для неё, возможно, будет лучше, если они будут вместе. В их дружеской связи она вдруг увидела для себя неясное спасение.

– Если бы я могла привезти её в Нью-Йорк, то не остановилась бы на этом, – сказала она, надеясь, что её слова прозвучали достаточно загадочно.

– Ты говоришь так, словно записалась в агенты. Ты собираешься заняться этим бизнесом? – спросила миссис Луна.

Рэнсом не мог не заметить, что мисс Ченселлор не пожала его протянутой руки, и он почувствовал себя уязвленным. Он остановился на мгновение, прежде чем покинуть комнату, положив руку на ручку двери.

– Скажите, мисс Олив, зачем вы написали мне и пригласили к себе?

Он задал этот вопрос с лицом, выражавшим веселье, но его глаза на мгновенье озарились жёлтым зловещим светом, который быстро погас, стоило ему замолчать. Миссис Луна спускалась вниз, оставив своих родственников наедине.

– Спросите у моей сестры. Думаю, что она скажет вам, – ответила Олив, отвернувшись от него и подойдя к окну.

Она продолжала стоять, когда услышала звук захлопнувшейся входной двери, и увидела две фигуры, вместе пересекающие улицу. Как только они скрылись из виду, её пальцы быстро задвигались, наигрывая мелодию по невидимым клавишам подоконника. Казалось, на неё вдруг нашло вдохновение.

Бэзил Рэнсом тем временем спросил миссис Луну:

– Если она не хотела, чтобы я ей понравился, зачем тогда она писала мне?

– Потому что ей хотелось, чтобы вы понравились мне.

Вероятно, Олив не ошиблась, потому что, когда они достигли Бикон-стрит, Рэнсом наотрез отказался оставить миссис Луну и не допускал даже мысли, что она продолжит свой путь в одиночестве. Ради этого он был готов пожертвовать даже тем незначительным отрезком времени, который остался ему в Бостоне для завершения дел. Она обратилась к его южной галантности и не прогадала: по крайней мере, на практике он признавал за женщинами кое-какие права.

Глава 13

Миссис Таррант была невообразимо довольна отчётом дочери о доме мисс Ченселлор и о том приёме, который ей там оказали. И Верена в следующие несколько месяцев часто заходила на Чарльз стрит.

– Будь с ней мила, насколько это возможно, – наставляла её миссис Таррант, думая при этом с оттенком самодовольства, что её дочь действительно знает, как вести себя в обществе. Верену никогда этому не учили: такая дисциплина как «манеры и поведение юных леди» отсутствовала в списке миссис Таррант. Конечно, ей говорили, что она не должна лгать или воровать, но о правилах поведения в обществе ей было известно очень мало. В этом смысле она могла руководствоваться лишь примером родителей. Но её мать считала, что она сообразительна и грациозна, и эти качества всегда будут при ней. В своих размышлениях о будущем дочери миссис Тарант никогда не думала о выгодном браке как о награде за все усилия. Она считала аморальным желание подыскать дочери богатого мужа. Кроме того, она не верила, что подходящие экземпляры существуют. Все богатые мужчины были уже женаты, а неженатые, как правило, слишком молоды, и отличались друг от друга не столько размерами доходов, сколько заинтересованностью в новых идеях. Она ожидала, что Верена выйдет когда-нибудь замуж, и она надеялась, что это будет публичный персонаж, что означало, что его имя будет на всех афишах, а сам он будет блистать на сцене. Впрочем, она не очень-то стремилась к воплощению своих матримониальных фантазий, поскольку жизнь замужней женщины, как правило, не слишком привлекательна, и она представляется в основном усталой, с ребенком на руках, склонившейся над конфоркой, от которой еле-еле веет теплом. Поэтому славная дружба с молодой женщиной, которая к тому же обладает, как говорила миссис Тарант, «средствами», делая ударение на предпоследний слог, вполне может занять собой тот промежуток времени, который потребуется Верене, чтобы найти свою судьбу. Для неё будет полезно иметь возможность сбежать куда-то, когда ей захочется сменить обстановку, хотя пока неизвестно, во что выльется её жизнь на два дома. К понятию дома миссис Таррант, как и большинство американок её склада, относилась с большим почтением. И если у Верены будет два места, которые она сможет назвать своим домом, это будет очень хорошо для неё.

Но всё это было ничем по сравнению с тем, что мисс Ченселлор, кажется, считала, что дар её молодой подруги послан ей свыше или, во всяком случае, как утверждал Селах, представляет собой очень редкое явление. Со слов Верены было не очень понятно, что думала на этот счёт мисс Ченселлор. Но если то, как она ухватилась за Верену, не означало, что мисс Ченселлор верит в её способность вести за собой людей, то миссис Тарант даже не представляла, что это могло вообще означать. Для неё было радостью узнать, что Верена приняла предложение о дружбе. В первый раз она поехала туда, потому что этого хотела её мать. Но сейчас было очевидно, что это доставляло ей удовольствие. Она беспрестанно восхищалась своей новой подругой. По её словам, она не сразу разглядела её истинную сущность, но сейчас поняла, насколько она потрясающая. Когда Верена хотела кем-то восхищаться, она превосходила в этом всех, и было приятно посмотреть, как окрылила её молодая леди с Чарльз стрит. Они считали друг друга настолько благородными, что миссис Таррант верила: эти двое смогут воодушевить людей. Верена нуждалась в ком-то, кто сможет позаботиться о ней, и, по всей видимости, мисс Ченселлор могла справиться с этой задачей лучше, чем кто-либо другой. Возможно, даже лучше, чем её отец, который не мог справиться ни с чем, кроме собственной целительской практики.

– Просто восхитительно, как она заставляет тебя разговориться, – рассказывала Верена матери. – Она настолько откровенна в своих вопросах, что в первый раз, когда я пришла к ней, мне показалось, что настало время Страшного суда. Но в то же время, она сама очень открытая, и это даже кажется милым. Она так благородна, что хочется быть не менее благородной, чем она. Её волнует только освобождение женщин, и она мечтает сделать что-нибудь для того, чтобы это стало возможным. Она вдохновляет меня, по-настоящему вдохновляет! Ей не важно, какую одежду носить – только бы у неё была уютная гостиная. И она у неё есть – это место для размышлений, о котором можно только мечтать. Она заказала дерево, его поставят в гостиной на следующей неделе. Она сказала, что хочет видеть меня сидящей под этим деревом. Мне кажется, это в восточном духе, недавно что-то такое было представлено в Париже. Хотя ей не нравятся французские идеи, но она говорит, что они более жизнеспособны и естественны, чем большинство других. Она полна собственных идей, и я готова сидеть хоть в лесу, лишь бы услышать, как она о них рассказывает. – Верена продолжила с присущей ей пикантностью. – Она вся дрожит, когда рассказывает, через что пришлось пройти нашему полу. А мне так интересно слушать о том, что я всегда только чувствовала. Если бы она не боялась публичных выступлений, то без труда превзошла бы меня. Но она не хочет говорить сама. Она хочет помочь мне делать это вместо неё. Мама, если она не сумеет привлечь ко мне внимание, то никто не сумеет. Она говорит, что у меня дар выразительности и неважно, откуда он взялся. Она говорит, что это прекрасная возможность для меня стать символом нашего движения, молодым и ярким. Она говорит, что моя способность сохранять спокойствие под взглядом сотен людей – результат моего опыта. Но мне кажется, она думает, что это божий дар. Ей самой этого не хватает. Она самая эмоциональная женщина, которую я когда-либо встречала. Она хочет знать, откуда во мне такое красноречие, и что я чувствую при этом. И конечно я убеждаю её, что выражаю свои чувства таким образом. Я никогда не видела никого настолько деятельного. Она говорит, что я должна совершить нечто великое, и она заставляет меня чувствовать, что это действительно так. Она говорит, что я стану очень влиятельной, если сумею привлечь к себе внимание публики. Я сказала, что если так и получится, то только благодаря ей.

Селах Таррант смотрел на эти отношения с более высокой точки зрения, чем его жена, что объяснялось присущей ему чрезмерной идеалистичностью. Он заставил себя не торопиться с восторгами по поводу того, что его дочь нашла богатую покровительницу среди сторонниц движения. Свою дочь он рассматривал только с точки зрения того, какую пользу она может принести человечеству. Помочь ей сохранить правильные идеалы и развиваться в нужном направлении, вдохновлять и направлять её нравственную жизнь – вот что должно занимать родителя, так тесно связанного с трансцендентальными откровениями, а вовсе не радость от того, что его дитя заводит полезные связи в обществе. Впрочем, он так подолгу отсутствовал, что едва ли мог знать, как часто она отлучается из дома, и испытывал смутную тревогу по поводу того, кем может оказаться эта самая мисс Ченселлор, на которую так часто ссылалась его жена. Дебют Верены в Бостоне, как она называла своё выступление у мисс Бёрдси, имел грандиозный успех, и это придало его, и без того, как я уже упоминал, проповеднической манере выражать свои мысли ещё более высокопарный оттенок. Он был подобен служителю новой религии на стадии явления чудес. Он стал внимательнее относиться к своей внешности, к своим жестам – руки его теперь всегда были воздеты к небу, будто его в любой момент могли сфотографировать в этой достойной позе, – к своим словам и выражениям, к своей улыбке, и даже к складкам на своем вечном дождевике. Он больше не мог позволить себе походя ответить на вопрос или выразить своё мнение по самому ничтожному поводу. И глубина его суждений зависела от того, был ли заданный вопрос тривиальным или элементарным. Если жена спрашивала за обедом, хорош ли поданный картофель, он отвечал, что картофель просто блестящий, – это слово в значении «хороший» он почерпнул из газет и использовал применительно к самым разным предметам, – и тут же проводил параллели, достойные Плутарха, в которых сравнивал данный картофель с достойнейшими представителями этого рода овощей. Он производил, или хотел бы производить впечатление человека дальновидного и не ограниченного рамками насущного дня, привыкшего продумывать всё наперёд. На самом же деле у него была лишь одна всепоглощающая мечта – чтобы о нём писали во всех газетах, хотя о нем и так время от времени писали, но теперь он жаждал разделить славу своей дочери. Газеты были для него целым миром, величайшим изобретением человечества. Он был уверен, что если на землю придет Спаситель, он тут же получит лучшие рекламные места во всех изданиях. Он с нетерпением ждал, когда о Верене напишут в колонке знаменитостей, ибо полагал, что счастливейшими на Земле являются люди, о которых пишут в прессе каждый день. Впрочем, здесь он был недалёк от истины. Для него признаком божьего благословения было регулярное присутствие на страницах газет, на обложке, в заголовках, в колонке о происшествиях или на странице анекдотов. Он был так поглощён мечтами о такой популярности, что с радостью пожертвовал бы ради неё священной неприкосновенностью родного дома. Он старательно писал в одно из старых спиритуалистских изданий, но не был уверен, что там его личность привлекала всеобщее внимание. Впрочем, по его же словам, эта газета давно изжила себя. Успех не считался успехом, покуда физические параметры его дочери и слухи о её помолвке в разделе «Сплетни» не начали бы перепечатываться из газеты в газету.

Её подвиги на Западе, против его ожиданий, не способствовали продвижению на побережье. Причиной, по его мнению, было то, что некоторые из её «лекций» не имели никакого отношения к заявленным темам, а также то, что время от времени внезапно появлялись более известные личности и переманивали публику на свои выступления. Вся эта деятельность практически не приносила им денег: можно сказать, что они выступали только за идею. Возможно, если бы стало известно, что она выступает бесплатно, это вызвало бы больший отклик. Но даже в этом случае они не слишком отличались бы от других – кто угодно может говорить бесплатно. Говорить – это единственное, чем люди готовы заниматься бесплатно. Кроме того, бескорыстие несовместимо с доходами, хотя они и не имели большого значения для Селаха Тарранта, он всё же надеялся приблизить день, когда деньги потекут ручьём, – читатель, вероятно, уже представил себе жесты, которыми он сопровождал мысленные совещания с самим собой на эту тему.

Теперь он считал, что скоро уже можно будет пожинать плоды, и время это наступит даже раньше ожидаемого благодаря тому удачному вечеру у мисс Бёрдси. Хорошо бы ещё удалось убедить миссис Фарриндер написать «открытое письмо», посвященное Верене. Селах не отличался тонкостью восприятия, но он достаточно хорошо знал мир, в котором жил, чтобы опасаться, что миссис Фарриндер встанет на дыбы, как говорят в Пенсильвании, где он жил до того как начал торговать свинцовыми карандашами. Она всегда была непредсказуема в своих реакциях, и если она решит, что публичная благодарность Верене не в её интересах, то даже гениальный ум мистера Тарранта бессилен заставить её передумать. Если нужно получить одобрение миссис Фарриндер, вам остаётся только ждать его, как приходится ждать, пока в термометре поднимется ртуть. Он поведал мисс Бёрдси о своём желании, и она ответила, что, судя по тому, насколько её знаменитая подруга была потрясена той речью, такая идея рано или поздно посетит её просто потому, что ей захочется поделиться своими впечатлениями с общественностью. Сейчас она в отъезде – с того самого вечера, – но мисс Бёрдси уверена, что она непременно пошлёт за Вереной, когда вернётся в Роксбери, и даст ей несколько полезных наставлений. Впрочем, Селах и так был уверен, что удача у него в кармане, – он чувствовал запах денег, буквально витавший в воздухе. Уже, можно сказать, начали поступать дивиденды с Чарльз стрит. Та странная богатая молодая женщина, похоже, была готова проявить большую щедрость. Он прикидывался, как я уже упоминал, что не замечает этого, но, тем не менее, был уверен, что если он решится однажды арендовать зал для выступления, она скажет ему, куда прислать счёт. Но сейчас он считал, что время арендовать зал ещё не пришло, и Верене предстоит либо внезапно проснуться знаменитой, либо выступить ещё несколько раз в частном порядке, чтобы подогреть всеобщее любопытство.

Эти размышления сопровождали его в его многочисленных и разнообразных блужданиях по улицам и пригородам столицы Новой Англии. Как я уже упомянул, его часами не бывало дома – и в эти продолжительные отрезки времени миссис Таррант, сердобольная натура, недоумевала в компании вареного яйца и пончика, как он справляется с голодом. По возвращении он не ел ничего, кроме куска пирога, и это было единственное блюдо, которое по его требованию всегда должно было подаваться горячим. Она в тайне полагала, что, бывая у своих пациенток, он принимал участие в небольших ланчах, – так она называла любой приём пищи вне привычного графика, независимо от времени суток. Однажды она обмолвилась о своих подозрениях, и Селах заметил, что единственное, что подкрепляет его силы – это ощущение, что он делает что-то хорошее. Делать что-то хорошее в его случае означало множество разных вещей. Например, бесцельные блуждания по улицам, погоня за конками, посещение вокзалов и магазинов распродаж. Но чаще всего он пропадал в газетных издательствах и вестибюлях гостиниц – огромных отделанных мрамором вместилищ неформального общения, сквозь высокие окна которых улицам открывался образ преуспевающего американца. Здесь, среди груд багажа, удобных плевательниц, кресел с подлокотниками, печальных «гостей», свирепых ирландцев-носильщиков, рядов взъерошенных мужчин в странных шляпах, пишущих письма за столом, усыпанном рекламой, Селах Таррант проводил долгие часы в созерцательном размышлении. Он не мог сказать, чем именно он занят в такие моменты. Но у него было чувство, что такие места являются нервными центрами всей нации. Святая святых ежедневной прессы были, однако, ещё интереснее и тот факт, что попасть в них было намного сложнее, только добавлял остроты его желанию прорваться туда. Он придумывал всевозможные предлоги, иногда даже делал подношения, всегда был настойчив и проницателен. Он был известен как неугомонный Таррант. Он блуждал там, засиживался сверх меры, отвлекал занятых людей, болтал с наборщиками, пока они не начинали по ошибке вставлять его реплики в текст, и с журналистами, после того, как надоедал наборщикам. Ему хотелось всюду пробраться, ко всему приложить руку или хотя бы добиться бесплатной рекламы. Больше всего он мечтал, чтобы у него взяли интервью. Он даже дал одно как-то раз, и несколько дней с нетерпением просматривал все заголовки, но его так и не опубликовали. Но ничего, Верена вскоре станет знаменитой, и когда все газеты пришлют за ней своих эмиссаров, он наконец-то сможет им отомстить.

Глава 14

– Нам необходимо как-то обставить её визит, – говорила миссис Таррант. – Не думаю, что она просто так зайдёт к нам.

Речь, безусловно, шла об Олив Ченселлор, потому что почти все речи, которые велись в маленьком доме на окраине Кембриджа между матерью и дочерью, неизменно касались её. Верена больше не заводила этих речей, потому что была ими бесконечно утомлена и имела на этот счёт свои собственные мысли, которые не желала озвучить, предоставляя матери возможность говорить.

Миссис Таррант верила, что имеет склонность к глубокому анализу людей, и в данный момент она была занята анализом мисс Ченселлор. Иногда она так заигрывалась в психолога, что приходила к самым неожиданным выводам в своих исследованиях. Ей всё ещё казалось, что это её задача – интерпретировать окружающий мир для своей дочери, и она с уверенностью рассуждала о характере мисс Ченселлор, не считаясь с тем фактом, что сама она лишь однажды видела её, в то время, как Верена встречалась с ней ежедневно. Верена чувствовала, что знает Олив уже достаточно хорошо, и что все эти изощрённые версии о её мотивах и темпераменте (миссис Таррант очень любила использовать это слово, но вносила в него свой собственный смысл) имели мало общего с реальностью, которую она встречала на Чарльз-стрит. Олив была куда более выдающейся личностью, чем могла предположить миссис Таррант, хотя она и не переставала на это надеяться. Она открыла Верене глаза на необычные вещи, заставила поверить в свою миссию, подарила новые интересы и расширила горизонт её жизненных планов. Эти изменения несли гораздо больше, чем пресловутая возможность завести знакомства в доме Олив. Верена пока ещё ни с кем не познакомилась, кроме миссис Луны; казалось, что её новая подруга решила оставить её только для себя. Пожалуй, это была единственная причина для недовольства миссис Таррант: она была разочарована, что Верена ещё так и не соприкоснулась с высшим светом. Она, может быть, и сама верила, что светское общество было пустым и озлобленным (Верена рассказывала, что мисс Ченселлор его презирала), но ей бы хотелось, чтобы Верена вдохнула больше удивительного аромата Бикон-стрит.

Миссис Таррант много теоретизировала о чужих характерах, но могла лишь догадываться, какой цветок рос в её собственном доме. Верена являла собой потрясающую смесь рвения и послушания: она не пропускала ничего из того, что ей предлагали, и интересовалась всем тем, что от неё было сокрыто. Миссис Таррант гордилась яркостью Верены и её особым талантом, но заурядность её собственной личности не позволяла ей стать хорошим проводником для этих качеств девушки. Она верила, что успеху Верены может поспособствовать знакомство с несколькими видными фигурами, которых она могла бы легко покорить, как будто было недостаточно того, что Верена из себя уже представляла.

Миссис Таррант отправилась в город, чтобы встретиться с мисс Ченселлор, сообразуясь со своими собственными планами, не имеющими отношения к Верене. Она полагала, что у неё для этого есть предлог, во всяком случае, её достоинство требовало предлога, а родовая гордость Гринстритов на короткое время уступила место любопытству. Она хотела вновь увидеть мисс Ченселлор, на это раз в окружении её очаровательных аксессуаров, которым Верена при описании дома не уделила достаточного внимания. Ей хотелось, чтобы Олив нанесла визит в Кембридж, и она полагала, что должна положить этому начало собственным визитом, к тому же, ей хотелось увидеть место, где её дочь проводила столько времени. Официально она прибыла с тем, чтобы поблагодарить мисс Ченселлор за гостеприимство, которое та оказала её дочери. Беда была в том, что за все эти недели Олив так и не предприняла попытки познакомиться, и миссис Таррант неоднократно выговаривала дочери за то, что она не намекнёт подруге о необходимости завести знакомство с матерью. Верена же боялась признаться ей, что в воображении Олив миссис Таррант не занимала совсем никакого места. Она также не видела возможным объяснить (последнее время она стала выбирать выражения при разговоре с матерью и не чувствовала себя свободно дома), что Олив желает её расставания с семьёй, и поэтому не захочет заводить и развивать знакомства с ними. Но у миссис Таррант была ещё одна причина: ей страстно хотелось познакомиться с миссис Луной. Возможно, это желание было следствием недостатка общения: она была хорошо знакома с тем классом людей, которые посещали лекции, но ей было любопытно познакомиться и с теми, кто избегал всяких лекций. Миссис Луна, если верить описанию Верены, относилась к последним.

Верену очень интересовала миссис Луна. Своей подруге она поведала все свои секреты, кроме одного: если бы Верена могла выбирать, то хотела бы быть похожей именно на миссис Луну. Эта дама очаровала её и унесла воображение девушки в неведомые дали; она бы очень хотела провести целый вечер наедине с миссис Луной и задать её тысячу вопросов, но у неё никогда не было такой возможности. Она никак не могла застать её в состоянии покоя. Аделина появлялась лишь мельком, одетая всегда для концерта или ужина, на ходу бросающая Верене несколько ничего не значащих фраз и обращающаяся к сестре в той свободной манере, которая, как казалось Верене, ей самой никогда не будет доступна. Мисс Ченселлор ни разу не предприняла попытки её задержать и позволить Верене пообщаться с ней, ей бы и в голову не пришло, что подобная личность может заинтересовать её подругу; после ухода Аделины она возвращалась к разговору, который неизменно касался того, что они совместно могут сделать для своего угнетённого пола. Не то, чтобы Верену эта тема не интересовала – вовсе нет; она раскрывалась всё ярче в восхитительных обсуждениях с Олив и всё больше вдохновляла её. Но её воображение невольно уносилось в иные просторы, когда она пересекалась с этой другой жизнью в ходе того танца интеллекта, в котором партнёрша, безусловно, вела её, да так, что порою ноги (точнее, голова) подкашивались от усталости. Миссис Таррант застала дома мисс Ченселлор, но не была удостоена даже мимолётного взгляда на миссис Луну, что Верена в глубине души сочла за удачу. Если уж её мать после визита на Чарльз стрит принялась рассказывать ей о мисс Ченселлор так, будто Верена никогда с нею не встречалась, можно было только догадываться к каким умозаключениям она бы пришла после знакомства с Аделиной.

Когда Верена наконец сказала подруге, что, по её мнению, той пора бы нанести визит в Кембридж, Олив откровенно объяснила свои мотивы, признав, что она очень ревнива и не хотела бы увидеть, что Верена принадлежит кому-то, кроме неё. Мистер и миссис Таррант будут давить на неё и выражать недовольство, а она не хочет видеть их и помнить об их существовании. Так оно и было, хотя Олив не могла сказать Верене всю правду – не могла сказать, что ненавидит эту ужасную парочку из Кембриджа. Как мы знаем, она запретила себе испытывать ненависть по отношению к людям. Она утешала себя, что Тарранты относятся к особому классу людей, которые дискредитируют новые истины. Она обсуждала их с мисс Бёрдси, с которой в последнее время часто виделась и которой дарила разные вещи, не зная, чем ещё может отблагодарить её, – старая леди в этот период щеголяла в красивейших шляпках и шалях. И даже квартирантка доктора Пренс, даже Мисс Бёрдси, чья непримиримость в отношении царящего в мире зла сосуществовала в редчайшем союзе со стремлением находить всему оправдание, была вынуждена признать, что если бы вам захотелось взглянуть на послужной список Селаха Тарранта, бедняге было бы нечем похвастаться. Олив поняла, насколько невелики его достижения после того как попросила Верену рассказать о родителях, что девушка сделала с готовностью, даже не подозревая, к каким выводам эта беседа приведёт мисс Ченселлор. Таррант был моралистом без чувства морали – вот что стало ясно Олив, когда она услышала историю детства и юности его дочери, которую Верена поведала подруге с присущей ей бесхитростностью. Этот рассказ, хотя и оказался крайне увлекательным для мисс Ченселлор, которая легко прониклась повествованием, побудил её задаться вопросом, способна ли её подруга отличить хорошее от плохого. Нет, она была в высшей степени невинным созданием. Она не понимала, она не интерпретировала и не видела portée того, что описывала. Она нисколько не имела склонности судить своих родителей. Олив хотела «прояснить» для себя те условия, в которых её восхитительная юная подруга¸ которую она с каждым днём находила всё более восхитительной, развивалась и для этого, как я упомянул ранее, она побуждала ту к бесконечным беседам. Теперь же она была удовлетворена, ей всё стало ясно, и больше всего на свете она хотела бы убедить девушку навсегда порвать со своим прошлым. Прошлым, о котором она ничуть не сожалела, поскольку оно открыло для Верены, а через неё и для её покровительницы, страдания и тайны Настоящих Людей. У неё была теория, что Верена, несмотря на то, что в ней течёт кровь Гринстритов (кстати, кто они такие, в конце концов?), была цветком великой Демократии, и невозможно было представить предка менее выдающегося, нежели сам Таррант. Его происхождение брало начало в безвестном местечке где-то в Пенсильвании, и было само по себе невыразимо низким. Настолько, что если бы возникла необходимость его доказать, сама Олив была бы разочарована этим недостатком. Ей нравилось думать, что в детстве Верена познала практически самую крайнюю бедность, и ей доставляло жестокое удовольствие представлять себе, что иногда это нежное создание вынуждено было в буквальном смысле голодать. Эти вещи лишь добавляли ей ценности в глазах Олив. Они заставляли эту молодую леди чувствовать, что их общее дело – действительно серьёзное предприятие. Принято считать, что у революционеров всегда есть какой-то определённый стимул для борьбы, а в их случае этого стимула бы очень не хватало, если бы не такое счастливое стечение обстоятельств в прошлом Верены. Когда та передала приглашение в Кембридж от своей матери, Олив осознала, что пришло время совершить великое усилие. Великие усилия не были ей в новинку – сама жизнь была великим усилием – но это казалось ей особенно жестоким. Она, тем не менее, решила пойти на него, пообещав себе, что первый её визит к миссис Таррант окажется последним. Единственным утешением для неё служило то, что ей предстоит тяжко страдать, поскольку предчувствие тяжких страданий было присуще ей всегда. Было решено, что Олив придёт к чаю (точнее, трапезе, которую Селах считал своим ужином), в то время как миссис Таррант, как мы уже знаем, собиралась пригласить ещё одного гостя, чтобы почтить её приход. Указанный гость после долгих споров между Вереной и матерью был всё-таки избран, и первым, кого увидела Олив, войдя в крошечную гостиную в Кембридже, был молодой человек с преждевременно, или, как при взгляде на него можно было сказать, несвоевременно поседевшими волосами, которого она, кажется, видела прежде, и который был представлен ей как мистер Маттиас Пардон.