Текст книги "Бостонцы"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Среди новоприбывших был доктор Таррант с супругой и дочерью Вереной. Доктор был известным гипнологом, а его супруга принадлежала к старому аболиционистскому кругу. Мисс Бёрдси одарила улыбкой девушку, которую до этого никогда не видела, и заметила, что та обязательно должна быть гениальным ребёнком, поскольку гены её родителей располагают к этому. Мисс Бёрдси видела гениальность под каждым кустом. Селах Таррант обладал даром гипноза и разработал собственную методику лечения людей, а его супруга была дочерью Абрахама Гринстрита, и несколько лет тому назад, когда Верена была ещё ребёнком, она в течение месяца укрывала в своём доме беглого раба. Возможно, девочка и была малышкой в то время, но разве благородный поступок матери не должен был зажечь радугу над её колыбелью? Так почему ей не унаследовать какой-нибудь талант? Девушка, между прочим, была очень красива, хотя у неё и были рыжие волосы.

Глава 5

Между тем, миссис Фарриндер не была готова выступить перед собранием. Она призналась в этом Олив Ченселлор с улыбкой, означавшей, что не следует строго судить её за подобную заминку. Она и без того часто выступает, и теперь хотела бы услышать, что скажут другие. Ведь и сама мисс Ченселлор уже успела подумать на эту жизненно важную тему. Почему бы ей не дать несколько комментариев и не рассказать о собственном опыте? Что думают женщины с Бикон стрит об избирательном праве? Возможно, для них её слова окажутся важнее любых других. Вероятно, у местных лидеров недостаточно информации по этому вопросу. Но они хотели бы участвовать во всех начинаниях, и почему бы мисс Ченселлор не помочь им? Миссис Фарриндер говорила тоном человека настолько дальновидного, что на первый взгляд, пока вы не видели её в деле, этот всезнающий тон можно было бы счесть показным. Она чувствовала, какие рамки сдерживают полет фантазии других людей, и сейчас собиралась расшевелить своих друзей с Милл-дэм.

Олив Ченселлор выслушала этот призыв со смешанными чувствами. Несмотря на неизменное стремление к реформам, ей часто хотелось, чтобы сами реформаторы были немного другими. В миссис Фарриндер было что-то великое, что поднимало собеседника до её уровня, но говоря со своей молодой подругой о женщинах с Бикон стрит, она немного кривила душой. Олив ненавидела, когда об этой фешенебельной улице говорили как о самой примечательной в городе, жить на которой было всё равно что доказать свою мировую славу. Там жило также и множество людей низкого сословия, и такая блестящая женщина, как миссис Фарриндер, живущая в Роксбери, не может этого не знать. Конечно, раздражаться из-за таких ошибок недостойно, но это был не первый раз, когда мисс Ченселлор замечала, что самообладание – плохой помощник в поисках истины. Она знала своё место в иерархии бостонского общества, и оно было далеко не таким блестящим, как предполагала миссис Фарриндер. Говоря с ней как с представительницей местной аристократии, миссис Фарриндер подразумевала определенные виды на её счёт. Она знала, что в США нет ничего хуже, чем полагаться на благородное происхождение. Тем не менее, справедливости ради, следует сказать, что Ченселлоры принадлежали к буржуазии – старейшей и лучшей её части. Они могли считаться с таким своим положением или нет или даже гордиться им, но оно было таково, и со стороны миссис Фарриндер было несколько провинциально не понимать этого. Хотя в ней многое было провинциально, например прическа. Когда мисс Бёрдси называла кого-то «общественным лидером», Олив могла простить ей это одиозное выражение, так как никто никогда не подавал вида, что бедняжка утратила всякую связь с реальностью. Она была героически возвышенной личностью, нравственная история Бостона отражалась в её перекошенных очках, но при этом неотъемлемой частью её уникальности была её восхитительная неотёсанность. Олив Ченселлор считала, что служение определенному делу не обязательно должно быть связано с участием во множестве мелких общественных движений. Леди, которых упомянула миссис Фарриндер, а похоже было, что она имеет ввиду конкретных дам, могут говорить сами за себя. Ей же хотелось работать в другой области. Олив давно была очарована романтикой гуманизма. У неё было непреодолимое желание поближе познакомиться с какой-нибудь по-настоящему бедной девушкой. Казалось, в этом не было ничего сложного, однако, сказать по правде, она так не считала. Были две-три бледные помощницы в магазине, знакомства с которыми она искала, но, похоже, они боялись её, и все попытки были безуспешны. Она воспринимала их жизнь куда трагичнее, чем они сами, а они не могли взять в толк, чего она от них хочет, и всегда дело кончалось тем, что они связывались с Чарли. Чарли – это молодой человек в белом пальто и с белым воротничком, местный денди. По последним данным именно он волновал их больше всего. Их намного больше интересовал Чарли, чем выборы. Олив Ченселлор было интересно, как миссис Фарриндер предлагает решить этот вопрос. На её пути в изучении молодых горожанок постоянно возникал этот назойливый ухажер, и она, в конце концов, возненавидела его всей душой. Её раздражало то, что несчастные жертвы считали Чарли залогом счастья. Она выяснила, что он – единственное, о чём они могут говорить с ней и между собой. И одной из основных целей вечернего клуба для её усталых, занятых на низкооплачиваемой работе сестёр, который она давно уже мечтала основать, был бы подрыв его позиции – впрочем, она предвидела, что в этом случае он просто станет поджидать девушек за дверью клуба. Она не знала, что сказать миссис Фарриндер, когда эта крайне непредсказуемая женщина, все ещё озабоченная Милл-дэмскими дамами, перешла в наступление.

– Нам нужно больше сторонников в этой области, хотя я знаю двух или трёх милых женщин – милых неработающих женщин, вращающихся в кругах, большей частью закрытых для новых людей, которые очень стараются помочь нашей борьбе. Вы удивились бы, узнав имена некоторых из них, они хорошо известны на Стейт стрит. Но у нас не может быть слишком много помощников, особенно среди тех, чье благородное происхождение всем известно. При необходимости мы готовы пойти на определенные шаги, чтобы расположить к себе сомневающихся. В нашем движении все равны – вот что привлечёт наиболее стеснительных дам. Повысьте их уровень сознательности и дайте мне список из тысячи имен. Некоторые имена мне особенно хотелось бы видеть в этом списке. Я уделяю деталям такое же внимание, как и крупным проектам, – добавила миссис Фарриндер настолько назидательно, насколько этого можно было ожидать от такой женщины, и с милой улыбкой, от которой у слушателя мурашки пробегали по коже.

– Я не могу говорить с этими людьми, не могу! – сказала Олив Ченселлор, и её лицо выразило нежелание принять такую ответственность. – Я хочу отдавать себя другим, я хочу узнать всё, что ими движет, все скрытые мотивы, понимаете? Я хочу войти в жизнь одиноких женщин, женщин, достойных сожаления. Я хочу быть с ними, чтобы помочь им. Я хочу делать что-то! О, если бы я только могла говорить!

– Мы с удовольствием выслушаем ваши соображения прямо сейчас, – сказала миссис Фарриндер с быстротой реакции, выдававшей большой опыт председательствования.

– О, дорогая, я не могу говорить. У меня нет никаких способностей к этому. У меня нет ни самообладания, ни красноречия. Я и двух слов связать не могу. Но я очень хочу сделать вклад в наше дело.

– А что у вас есть? – спросила миссис Фарриндер, оглядывая свою собеседницу с головы до ног холодным деловым взглядом. – У вас есть деньги?

В этот момент Олив так захватила надежда получить одобрение этой великой женщины, что она даже не задумалась, что кроме своих финансовых возможностей, могла бы предложить что-то другое. Но она призналась, что у неё есть определенный капитал, и миссис Фарриндер сказала ей серьёзно и повелительно: «Так вложите их!». Она великодушно развила свою мысль, пояснив, что мисс Ченселлор могла бы делать пожертвования в просветительский фонд борьбы за права женщин – фонд, который она сама недавно основала – и который, судя по её словам, был едва ли не самым успешным достижением на поприще общественной деятельности. Всё это совершенно зачаровало мисс Ченселллор и наполнило её воодушевлением. Если её жизнь ущемляла других, особенно такую дальновидную женщину как миссис Фарриндер, она должна была что-то изменить. Она должна была сама выбрать для себя этот путь, но нашлась великая представительница движения за освобождение её пола от всех видов рабства, которая сделала этот выбор за неё. Скудно обставленная комната, освещённая газовым светом, вдруг показалась ей роскошными чертогами, как будто перед её широко раскрытыми глазами сейчас разворачивался огромный и прекрасный мир гуманизма. Серьёзные, усталые люди в пальто и шляпах казались ей героями. Да, я сделаю кое-что, – сказала себе Олив Ченселлор. Она сделает кое-что для того, чтобы изменить ту ужасную картину, которую видела перед собой и против которой, как ей иногда казалось, была рождена вести крестовый поход – картину угнетения женщин. Угнетение женщин! Голос их безмолвных страданий всегда звучал в её ушах, океан слёз, что пролили они с начала времён, казалось, пролился сквозь её собственные глаза. Они пережили века притеснения, неисчислимые миллионы из них в жизни ждали только мучения и ужасная смерть. Они были её сестрами, они принадлежали ей, и теперь наступало их время. Близилось время великих перемен, почти революция, которая должна закончиться триумфом и стереть всё, что было до этого, взыскать все долги с другой грубой, кровавой и хищной расы! Это будет величайшая в мире перемена, новая эра человеческой семьи. И имена тех, кто показал путь и повел за собой эту армию, будут блистать ярче всех на доске славы. Там будут имена женщин, слабых, оскорбленных, преследуемых, но полностью посвятивших себя делу и не желавших лучшей участи, чем умереть за него. Этой занятной девушке не было ясно, каким образом подобная жертва будет потребована от неё, но такая возможность виделась ей сквозь розовый туман эмоций, делавший опасность такой же привлекательной, как успех. Он же превратил в её глазах подошедшую к ним мисс Бёрдси, эту смешную и такую знакомую даму, почти что в мученицу. Олив Ченселлор смотрела на неё с любовью и думала о том, что мисс Бёрдси никогда за всю свою долгую, утомительную и недооцененную жизнь не думала о себе и не делала ничего для себя. Она была проникнута сочувствием к другим, которое сморщило её лицо как старую перчатку. Над ней смеялись, но она не знала об этом, её считали скучной, но это её не волновало. У неё не было ничего за душой и, уйдя в могилу, она ничего не оставит после себя, кроме своего смешного, непримечательного, жалкого имени. А потом люди скажут, что женщины были тщеславны, эгоистичны и пеклись только о себе! Пока мисс Бёрдси стояла, спрашивая миссис Фарриндер, не скажет ли она что-нибудь собравшимся, Олив Ченселлор нежно поправила на воротнике мисс Бёрдси маленькую брошь, которая почти отстегнулась.

Глава 6

– Ох, спасибо! – сказала мисс Бёрдси. – Я бы не хотела потерять эту брошь. Мне её подарил Мирандола.

Он был одним из её беженцев в прошлом, и присутствующие, знавшие о его стеснённых обстоятельствах, не могли не задаться вопросом, откуда он мог взять средства на украшение. Поприветствовав супругов Таррант, мисс Бёрдси снова остановилась, глядя на высокого темноволосого спутника мисс Ченселлор. Она заметила его несколько мрачную фигуру, прислонившуюся к стене возле двери; он стоял там в одиночестве, далекий от ценностей и идеалов, царивших в этом доме и во всём Бостоне. Ей не приходило в голову спросить себя, почему мисс Ченселлор так и не заговорила с ним с тех пор, как привела – мисс Бёрдси не утруждала себя подобными размышлениями. На самом деле, Олив откровенно игнорировала своего родственника даже тогда, когда миссис Фарриндер настроила её на возвышенный лад своими речами. Она наблюдала за ним через всю комнату и видела, что ему, скорее всего, скучно, но не придавала этому особого значения. Разве она не отговаривала его от поездки? Он всего лишь ждал, как и все остальные, и был ничем не хуже их. Она пообещала себе, что представит его миссис Фарриндер до того, как они уедут. Сперва ей следовало подготовить почву, ведь он принадлежал к лагерю южан, противников их идеалов. И теперь эта задача для молодой леди казалась куда сложней, чем она предполагала. Внезапное беспокойство, которое охватило её ещё в экипаже, когда он отказался уйти, не оставляло её и теперь, хотя она и чувствовала, что находится среди друзей и особенно рядом с миссис Фарриндер, которая излучала силу. В любом случае, если ему было скучно, он мог бы заговорить с кем-нибудь, ведь его окружали прекрасные люди, пусть и ярые реформаторы. Если бы он хотел, то мог бы заговорить хотя бы вон с той красивой рыжеволосой девушкой, которая только что пришла. Южане ведь славятся своими рыцарскими манерами!

Мисс Бёрдси не испытывала интереса к подобным вещам, и потому не догадалась представить его Верене Таррант, родители которой уже увели девушку на другой конец комнаты для знакомства с их друзьями. Мисс Бёрдси знала, что Верена долгое время, почти год, провела у своих друзей на Западе, и что поэтому была чужой для большей части бостонского общества.

Доктор Пренс следила за мисс Бёрдси своими маленькими неподвижными зрачками, и добрая леди переживала, что та злится из-за того что её попросили подняться. Мисс Бёрдси знала, что чем талантливей человек, тем он своенравнее, и в случае с доктором Пренс это было именно так. Она уже собиралась предложить доктору спуститься вниз, если она того хочет, но даже светское невежество мисс Бёрдси не могло позволить ей избавиться от гостя подобным образом. Она попыталась отвлечь молодого южанина, сказав, что скоро им предстоит развлечение: миссис Фарриндер могла быть очень интересна, когда этого хотела. Затем она догадалась представить Бэзила доктору Пренс, поскольку это могло бы объяснить её пребывание наверху и ненадолго отвлечь от работы. Доктор Пренс обычно занималась своими исследованиями до самого утра, и мисс Бёрдси, страдавшая бессонницей, в тишине утренних часов часто слышала через открытые окна скрежет её инструментов, доносящийся из маленькой комнаты, которую доктор оборудовала под лабораторию, и которая больше всего напоминала одиночную камеру. Мисс Бёрдси представила молодых людей друг другу, возможно, несколько неуклюже, и поспешила к миссис Фарриндер.

Бэзил Рэнсом уже успел заметить доктора Пренс. Ему было вовсе не так скучно, и он внимательно разглядывал присутствующих, строя различные догадки на их счёт. Маленькая леди-доктор показалась ему прекрасным экземпляром женщины-янки, которая в консервативном представлении детей хлопковых штатов являлась продуктом образовательной системы Новой Англии, с её нездоровым климатом, пуританским воспитанием и отсутствием галантности. Сухая и строгая, без единого женственного изгиба и лишенная изящества, она, казалось, не просила милостей у судьбы и сама не была склонна их раздавать. Но Рэнсом заметил, что она не была энтузиастом, что после маленькой стычки с пышущей энтузиазмом кузиной не могло его не обрадовать. Она была больше похожа на мальчишку, и надо отметить, не на пай-мальчика. Было очевидно, что, если бы она была мальчиком, то прогуливала бы школу ради своих экспериментов в механике или естествознании. Она бы даже была больше похожа на девочку, чем сейчас. За исключением интеллигентного взгляда она была лишена внешних достоинств. Рэнсом спросил её, знакома ли она со львицей, и на её вопросительный взгляд пояснил, что он имел в виду миссис Фарриндер.

– Не знаю, могу ли я сказать, что мы знакомы. Но я слышала её выступление, и заплатила за него свои полдоллара, – ответила она с долей мрачности в голосе.

– Так она убедила вас? – спросил Рэнсом.

– Убедила в чём, сэр?

– Что женщины превосходят мужчин.

– Ох, прошу вас! – сказала она, нетерпеливо вздыхая. – Думаю, я знаю о женщинах побольше миссис Фарриндер.

– И, надеюсь, вы не разделяете её мнения, – сказал Рэнсом, посмеиваясь.

– Мужчины и женщины для меня одинаковы. Я не вижу большой разницы. Обоим полам есть, к чему стремиться, они всё ещё далеки от идеала.

И на вопрос Рэнсома о характере этого идеала она добавила: «Они должны жить лучше, вот что они должны делать». И сказала, что, на её взгляд, они все слишком много говорят. Эта мысль так долго преследовала самого Рэнсома, что сердце его окончательно потеплело к доктору, и он воздал должное её мудрости цветастым комплиментом в южном стиле, чем вызвал подозрительный взгляд её проницательных глаз. Он догадался, что и сам кажется ей одним из тех, кто много говорит, а она не расположена к общим разговорам. В любом случае, ему следовало заметить, что они собрались здесь ради лекции миссис Фарриндер, которая по какой-то причине медлит с началом.

– Да, – сказала доктор Пренс довольно сухо. – Именно за этим мисс Бёрдси позвала меня. Её казалось, я ни за что не захочу это пропустить.

– Принимая во внимание вышесказанное, рискну предположить, вы не сильно расстроитесь, если не услышите речь, – сказал Рэнсом.

– Всё же, у меня есть работа, и я не хочу, чтобы кто-то учил меня, что именно может делать женщина, – объявила доктор Пренс. – Однако миссис Фарриндер может пролить свет на некоторые вещи, если попытается. В остальном же я знакома с её системой, и знаю всё, что она может сказать.

– И что именно она хочет сказать, продолжая хранить молчание?

– Ну, это значит, что женщины дожидаются подходящего момента. В конце концов, вся речь пойдёт об этом. И мне это известно без её пояснений.

– И вы не сочувствуете подобному стремлению?

– Не думаю, что я способна на сантименты, – сказала доктор Пренс. – Здесь хватает сочувствия и без меня. Если женщины выжидают, я нахожу это естественным. Впрочем, мужчины ведут себя так же. Единственное, что мне не ясно, это, касается ли меня лично этот призыв, и должна ли я чем-то пожертвовать ради этого? Я ведь не считаю наше время подходящим для переворота.

Эта маленькая леди, жёсткая и формальная, очевидно не забивающая себе голову великими свершениями, всё больше и больше интересовала Бэзила Рэнсома, который, как и следовало опасаться, был большим циником. Он спросил её, знакома ли она с его кузиной, мисс Ченселлор, указав на Олив, сидящую рядом с миссис Фарриндер; она наоборот верит в лучшие времена, питает симпатию к движению и, как ему кажется, готова пойти ради него на любые жертвы.

Доктор Пренс бросила через всю комнату взгляд на Олив и сказала, что не знает её, но знает многих девушек, подобных ей, которых навещает во время болезни.

– Кажется, миссис Фарриндер устроила ей частную лекцию, – заметил Рэнсом.

– Тогда ей придётся заплатить за это!

Доктор уже успела пожалеть о своих пятидесяти центах и испытывала смутное раздражение по отношению к поведению представительниц своего пола. Рэнсом находил это раздражение вполне справедливым, но решил сменить тему с женского вопроса на присутствующих мужчин. Он безуспешно пытался позволить ей завести новый разговор, но увидел, что у доктора нет других интересов кроме исследований, от которых её оторвали, и что она сама не в состоянии задавать ему личные вопросы. Она знала двух или трёх джентльменов, которых раньше встречала у мисс Бёрдси. Разумеется, главным образом, ей были знакомы именно дамы – ещё не пришло время, когда мужчины посылали бы за доктором-женщиной, и она надеялась, что это время никогда не наступит; хотя многим казалось, что именно за это борются женщины-медики. Она знала мистера Пардона, молодого человека лет тридцати, с бакенбардами и рано поседевшими волосами. Он был редактором и часто писал под своим именем. Возможно, Бэзил читал некоторые его работы. Он был известен в журналистских кругах, и, хотя она сама его не читала, но считала довольно способным. Она вообще читает не много и не для развлечения. Ей казалось, впрочем, она могла и ошибаться, что иногда Пардон писал в «Транскрипт», а она читала только этот журнал.

Другой знакомый ей мужчина, хотя она его и не знала лично, был высокий бледный господин с чёрными усами и в очках. Она знала о нём, потому что встречала в обществе, и не знала сама, потому что не желала знать. Если бы он подошёл и заговорил с ней, а он, казалось, собирался сделать именно это, она бы холодно и односложно отвечала на его вопросы, и не стала бы спорить, если бы он нашёл её слишком сухой. Немного сухости не повредило бы ему самому. Что с ним не так? Ей казалось, она упомянула, что он был гипнологом, приверженцем чудесных исцелений. Она не верила в его систему или в его способности, что было одно и то же. Она только знала, что её несколько раз вызывали к дамам, с которыми он работал, и которых заставил потерять драгоценное время. Он много говорил о вещах, в которых не разбирался, и она заметила, что он довольно невежественен в вопросах физиологии. Она не была педантом, но ей казалось, что человек, занимающийся таким делом, должен что-то знать, прежде чем брать на себя ответственность. Она предположила, что Бэзил может счесть её слишком эмоциональной, но он задал ей вопрос, на который она не могла ответить иначе. Она бы не допустила, чтобы гипнолог возложил свои руки на кого-то из её близких. Всё что он делал, он делал руками или языком.

Бэзил почувствовал, что доктор очень раздражена, и что подобная откровенность ей непривычна, как члену общества, в котором любое резкое высказывание вызывало всеобщее молчание. Но он тут же разделил её раздражение. Желая продолжить разговор, он спросил, кто эта хорошенькая рыжеволосая девушка, которую он только что заметил. Это мисс Таррант, дочь целителя. Разве она не назвала его имени? Его зовут Селах Таррант – это, если Рэнсому захочется однажды послать за ним. Доктор Пренс не была с ней знакома, но слышала, что девушка обладает каким-то даром. Каким именно? Ну, как дочь столь талантливого человека, она просто обязана быть одарена. Может, талантом вести разговор? Или талантом воскрешения из мёртвых? Она могла бы продемонстрировать его, раз уж ничего не происходит. Да, она прехорошенькая, но у неё присутствуют определённые признаки малокровия, и доктор Пренс не удивилась бы, если бы узнала, что она ест много конфет. Бэзил нашел девушку красивой и отметил, что это первая красавица, встреченная им в Бостоне. Она разговаривала с несколькими женщинами на другом конце комнаты, постоянно обмахиваясь большим красным веером. Она казалась неспокойной, ёрзала на месте и имела вид человека, который, что бы он ни делал, всегда хотел заняться чем-то другим. Когда люди слишком долго её разглядывали, она смотрела на них в ответ, поэтому её очаровательные глаза несколько раз встретились с глазами Бэзила Рэнсома. Но они чаще смотрели в сторону миссис Фарриндер, и было заметно, что девушка восхищалась этой женщиной и почитала за честь находиться с ней рядом. Очевидно, она наслаждалась компанией, в которой оказалась после своего изгнания на Запад, и воспринимала этот вечер как возможность вернуться к интеллектуальной жизни. Бэзил втайне желал, чтобы его кузина, уж коли судьба наградила его подобным родством, была хоть немного похожа на рыжеволосую красавицу.

К этому времени в обществе наметилось определённое волнение, и некоторые дамы, обеспокоенные бесплодным ожиданием, покинули свои места, и подошли к миссис Фарриндер, окружённой поклонниками. Мисс Бёрдси очень тактично поторопила её, заметив некоторую враждебность публики. На самом же деле, враждебности вовсе не было, напротив, было слишком много симпатии.

– Мне не требуется сочувствие, – сказала миссис Фарриндер со спокойной улыбкой, обращаясь к Олив Ченселлор. – Я испытываю больше воодушевления, когда встречаюсь с предрассудками, фанатичным консерватизмом и другими несправедливостями. Они встают передо мной подобно армии. Тогда я ощущаю себя Бонапартом перед одним из своих великих сражений. Да, мне требуются враждебные силы, чтобы сразиться с ними.

Олив подумала о Бэзиле Рэнсоме. Смог бы он составить эту враждебную силу? Она упомянула о нём миссис Фарриндер, которая выразила искреннюю надежду, что, если ему не близки их общие принципы, то он мог бы взять слово и обозначить свои позиции.

– Я была бы счастлива ответить ему, – сказала миссис Фарриндер с необыкновенной мягкостью. – В любом случае, я была бы рада обменяться с ним мнениями.

Олив почувствовала глубокую тревогу при мысли о публичном споре этих двух энергичных людей (у неё сложилось впечатление, что Бэзил был именно таким) и не потому, что она сомневалась в счастливом исходе диспута. Олив казалось, что в этом случае она бы оказалась в двусмысленном положении человека, впустившего агрессора, а она испытывала ужас перед всякой двусмысленностью.

Мисс Бёрдси не стала обижаться, пусть она и пригласила сорок человек для того, чтобы услышать миссис Фарриндер, которая не желала выступать. Но у неё была такая благородная причина! Было что-то героическое и демократичное в её предлоге, поэтому мисс Бёрдси не могла сердиться и ушла, чтобы вынужденно огорчить своих гостей, надеясь, что и они сочтут причину достойной.

– Но мы могли бы немного притвориться врагами, чтобы расшевелить её, разве нет? – спросила она господина Тарранта, который сидел со своей супругой в добровольном, но не в высокомерном отдалении от остальной компании.

– Ну, не знаю, мне казалось, мы здесь все солидарны, – ответил он, оглядывая комнату с широкой улыбкой, которая образовала вокруг его большого рта две глубоких морщины, похожие на крылья летучей мыши, и обнажила ряд крупных, даже хищных зубов.

– Селах, – сказала его жена, кладя руку на рукав его плаща, – может быть, мисс Бёрдси было бы интересно послушать Верену?

– Если вы хотите сказать, что она поёт, то мне очень жаль, но у меня нет пианино, – поспешила ответить мисс Бёрдси, которая вспомнила про обязательный талант Верены.

– Ей не потребуется пианино или что-либо ещё, – ответил Селах, не обращая внимания на супругу. Нежелание быть в долгу составляло его характерную черту и объяснялось боязнью оказаться неподготовленным или захваченным врасплох.

– Я и не думала, что интерес к пению столь распространён, – сказала мисс Бёрдси несколько вяло, обдумывая предстоящую замену неудавшемуся мероприятию.

– Вы увидите, что это не пение, – заявила миссис Таррант.

– Что же это тогда?

– О, это нечто очень вдохновляющее! – сказал мистер Таррант, разгладив морщины на лице.

– Ну, если вы можете это гарантировать… – ответила Мисс Бёрдси с рассеянным, но не скептическим смехом.

– Я думаю, вам понравится, – сказала миссис Таррант, поднимая свою руку в короткой перчатке и усаживая рядом с собой мисс Бёрдси, после чего пара наперебой начала объяснять ей характер таланта дочери.

В это самое время Бэзил Рэнсом признался доктору Пренс, что испытал разочарование. Он ожидал большего и хотел услышать новые истины. Миссис Фарриндер так и не покинула своего укрытия, как он выразился; ему же хотелось не только посмотреть на этих уважаемых людей, но и послушать их.

– Ну, я не разочарована, – сказала маленькая докторша, – если бы здесь были подняты какие-то важные вопросы, мне пришлось бы остаться.

– Надеюсь, вы не собираетесь уходить.

– Мне необходимо продолжить исследование. Я не хочу, чтобы мужчины-медики меня опередили.

– Ах, никто и никогда вас не опередит, я в этом уверен. К тому же, красивая молодая леди собирается говорить с миссис Фарриндер. Видимо, она будет упрашивать её начать речь. Миссис Фарриндер не сможет перед этим устоять.

– В таком случае, я ускользну до того, как она это сделает. Спокойной ночи, сэр! – сказала доктор Пренс.

К этому моменту Рэнсому уже казалось, что он смог её приручить, как если бы она была диким зверьком: пугливой ланью или рысью, которая научилась стоять смирно, пока вы её гладите, или даже подавать лапу. Она служила здравоохранению и сама была здорова, и, если бы его кузина принадлежала к её типу, Бэзил бы чувствовал себя куда счастливей.

– Спокойной ночи, доктор! – ответил он. – Но, в конце концов, вы так и не сказали мне, что думаете о женском предназначении.

– О каком именно предназначении? Их предназначение – заставлять людей терять время. Я же не хочу, чтобы кто-то говорил мне, чем мне стоит заняться.

И она тихо отошла от него, как если бы покинула его палату при больничном обходе. Он увидел, как она подошла к двери, все ещё открытой после прихода припозднившихся гостей, задержалась на мгновенье, окинув взглядом собрание, и скрылась из виду. Рэнсом мог видеть, что её раздражало и тяготило напоминание о том, что она бесправная женщина. Более того, она имела привычку об этом забывать, поскольку пользовалась всеми правами, на которые ей хватало времени. Он был уверен, что какие бы масштабные революции ни затевались движением, её личная революция заключалась в её собственном успехе.