Текст книги "Бостонцы"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Глава 31

Вернувшись со своей спутницей в апартаменты на Десятой улице, она увидела на столике в передней две записки. Одна из них, как она поняла, была адресована мисс Ченселлор, а другая –ей. Они были написаны разным почерком, но оба почерка она узнала. Олив стояла позади неё на ступенях, и просила кучера прислать за ними экипаж через полчаса – они оставили себе время только на то, чтобы переодеться. Так что она просто взяла свою записку и поднялась к себе в комнату. Делая это, она подумала, что всё время знала, что эта записка будет там, и потому чувствовала себя немного предательницей. Если она могла весь день колесить по Нью-Йорку и забыть о том, что впереди её ждут трудности, это не меняло того, что трудности действительно возникнут, и в любой момент могут заявить о себе – и решить их, просто уехав обратно в Бостон, невозможно. Через полчаса, когда она ехала по чересчур людной в этот день Пятой авеню вместе с Олив, разглаживая свои светлые перчатки, мечтая о том, чтобы её веер был немного изящнее, и любуясь ярко освещёнными улицами, никто не смог бы доказать, что своим талантом и неординарностью она обязана тому, что в её венах течёт кровь Таррантов. Когда дамы подъехали к одному из известных ресторанов, у дверей которого их обещал встретить мистер Бюррадж, Верена весёлым и естественным тоном сообщила Олив, что мистер Рэнсом заходил к ней, пока их не было дома, и оставил записку, в которой было множество комплиментов для мисс Ченселлор.

– Это исключительно ваше личное дело, моя дорогая, – ответила Олив, с меланхоличным вздохом, оглядывая Четырнадцатую улицу, которую они в этот момент проезжали.

Для Верены не было новостью, что при своём стремлении к справедливости во всём, в некоторых случаях Олив просто ничего не могла с собой поделать. Она подумала, что со стороны подруги было уже поздно говорить, что письма Бэзила Рэнсома касаются только той, кому они адресованы. Ведь ещё вчера во время их поездки его родственница продемонстрировала обратное. Верена решила, что подруга должна узнать всё, что ей следовало знать об этом письме. Спрашивая себя, не будет ли хуже, если она расскажет больше, чем та хочет знать, Верена продолжила:

– Он принёс его с собой, – видимо, написал заранее, на случай, если не застанет меня. Он хочет встретиться со мной завтра – говорит, что хочет о многом поговорить. Он предложил встретиться в одиннадцать утра и надеется, что мне будет удобно увидеться с ним в это время. Он думает, что в это время дня у меня не будет важных дел. Конечно, наше возвращение в Бостон всё меняет, – спокойно добавила Верена.

Мисс Ченселлор немного помолчала и затем ответила:

– Да, если только ты не пригласишь его проехаться с тобой на поезде.

– Ох, Олив, какая ты злая! – воскликнула Верена с искренним удивлением.

Олив не могла оправдать свою злость тем, что Верена говорила так, будто разочарована данным обстоятельством, потому что это было бы неправдой. Поэтому она просто заметила:

– Не знаю ничего стоящего, что он может тебе сказать.

– Конечно, не знаешь – он же ещё ничего не сказал! – сказала Верена со смехом, показывая, что всё это не имеет для неё никакого значения.

– Если мы останемся, ты встретишься с ним в одиннадцать? – поинтересовалась Олив.

– Почему ты об этом спрашиваешь теперь, когда я уже решила не придавать этому значения?

– Ты считаешь, что с твоей стороны это огромная жертва?

– Нет, – мягко сказала Верена. – Но я признаю, что мне любопытно.

– Что ты имеешь в виду?

– Я бы хотела услышать мнение другой стороны.

– О, боги! – пробормотала Олив, поворачиваясь к ней лицом.

– Ты же знаешь, что я никогда его не слышала, – улыбнулась Верена своей побледневшей подруге.

– Ты хочешь услышать обо всех гнусностях этого мира?

– Нет, не в этом дело. Чем больше он скажет, тем лучше для меня. Я думаю, я могла бы встретиться с ним.

– Жизнь слишком коротка. Оставь его таким, какой он есть.

– Что ж, – продолжила Верена. – Мне безразлично, удалось ли мне заставить поменять взгляды многих из тех, кто был для меня более интересен, чем он. Но заставить его согласиться с двумя-тремя моими доводами, было бы для меня важнее всего сделанного до сих пор.

– Тебе не стоит вступать в противоборство, если условия не равны. А в случае с мистером Рэнсомом они не равны.

– Да, не равны, потому что правда на моей стороне.

– Что значит эта правда для мужчины? Разве их грубость дана им не для того, чтобы забыть о правде?

– Я не думаю, что он грубый. Но хотела бы в этом убедиться, – весело сказала Верена.

Олив ненадолго прикрыла глаза, затем отвернулась и невидящим взором уставилась в окно экипажа, и Верене подумалось, что она немного странно выглядит для человека, который едет ужинать у Дельмонико. Как она беспокоится из-за всего на свете, как трагично всё воспринимает. Как она тревожна, подозрительна и подвержена малейшему влиянию! За время их долгого знакомства Верена научилась уважать многие странности подруги. Они доказывали глубину и преданность её натуры и были настолько неотделимы от её благородства, что Верена редко решалась их критиковать. Но сейчас серьёзность Олив настолько не гармонировала с окружающей действительностью, что казалась фальшивой нотой. И она была очень рада, что не рассказала ей о визите Рэнсома в Монаднок плейс. Если она так переживает из-за того, что ей известно, от скольких переживаний избавило её это неведение! Сейчас Верена считала, что её знакомство с мистером Рэнсомом было самым коротким, поверхностным и незначительным из всех возможных.

Этим вечером Олив Ченселлор смогла как следует познакомиться с Генри Бюрраджем. У неё были для этого свои причины, и в следующие несколько часов куда больше, чем этим маленьким праздником под его председательством в зале, полном блестящей публики, где французские официанты скользили по глубоким коврам, чем компаниями знаменитостей за соседними столиками, и даже больше, чем волшебной музыкой из Лоэнгрина, она была увлечена классификацией и сравнительным анализом, суть которых следует пояснить для читателя. Хотя её беспристрастность может показаться сомнительной, мне приятно отметить, что по возвращении из оперы она справедливо признала, что Верена очень скоро рассказала ей о записке Бэзила Рэнсома. Вместе с Вереной она проследовала в её комнату. На обратном пути девушка говорила только о музыке Вагнера, об актёрах, об оркестре и том огромном удовольствии, которое она получила. Олив видела, как сильно ей начал нравиться Нью-Йорк, где подобные удовольствия были на каждом шагу.

– Что ж, мистер Бюррадж был действительно очень добр к нам – он был сама предупредительность, – сказала Олив и слегка покраснела, увидев, как Верена взглядом поблагодарила её за то, что она признала положительные качества мужчины.

– Я очень рада, что тебя это так впечатлило, потому что мне кажется, мы были немного резки с ним сегодня, – это «мы» Верена произнесла ангельским голоском. – Он был так внимателен к тебе, дорогая, что прямо-таки забыл обо мне. Он смотрел на тебя так нежно. Дорогая Олив, если ты выйдешь за него… – и мисс Таррант, будучи в прекрасном настроении, обняла подругу, чтобы сдержать свою легкомысленность.

– Он всё ещё хочет, чтобы ты осталась здесь. Они не передумали, – заметила Олив, повернувшись к ящику, из которого взяла письмо.

– Неужели это он тебе так сказал? Мне он не говорил ничего об этом.

– Когда мы зашли сюда днём, я нашла эту записку от миссис Бюррадж. Тебе лучше прочесть её, – и она передала открытое письмо Верене.

В нём говорилось, что миссис Бюррадж не может смириться с тем, что Верена откажется от визита, на который она и её сын так рассчитывали. Она была уверена, что они смогут сделать его таким же интересным для мисс Таррант, каким он будет для них. Она, миссис Бюррадж, чувствовала, что не услышала и половины того, что хотела узнать о взглядах мисс Таррант, и что очень многие слышавшие её речь, пришли на следующий день с вопросом, возможно ли ещё раз встретиться с оратором и расспросить её на самые животрепещущие темы. Она очень надеялась, что даже если молодые леди не переменят своего решения насчёт этого визита, то они смогут хотя бы остаться ещё ненадолго и позволить ей организовать неформальную встречу, дабы просветить эти алчущие души. Может ли она хотя бы обсудить этот вопрос с мисс Ченселлор? Она предупреждала, что всё так же будет настаивать на визите. Могут ли они встретиться на следующий день, и может ли миссис Бюррадж попросить, чтобы эта встреча состоялось именно в её доме? Она должна сообщить мисс Ченселлор кое-что очень важное и секретное, и лучше всего это будет сделать именно под крышей дома миссис Бюррадж. Она пришлёт за мисс Ченселлор экипаж в любое удобное время. Она уверена, что их беседа будет очень плодотворной.

Верена очень внимательно прочла это письмо. Оно показалось ей очень загадочным и подтвердило мысль, к которой она пришла прошлым вечером – что у неё сложилось неверное мнение об этой умной, светской и любопытной женщине во время визита той в Кембридж. Она отдала письмо Олив и сказала:

– Вот почему он как будто не был уверен, что мы уезжаем завтра. Он знал, что она это написала и думает, что это нас задержит.

– Да, и если я скажу, что оно может нас задержать – будешь ли ты считать меня ужасно непоследовательной?

Верена с искренним непониманием посмотрела на неё, и чувство, что это очень странно, что Олив теперь хочет задержаться, было едва ли не сильнее, чем удовольствие от того, что они останутся здесь ещё немного. Наконец она сказала откровенно:

– Тебе не нужно будет уговаривать меня согласиться. С моей стороны глупо было бы прикидываться, что мне здесь не нравится.

– Я думаю, что, вероятно, просто обязана встретиться с ней, – задумчиво проговорила Олив.

– Как мило должно быть иметь общий секрет с миссис Бюррадж! – воскликнула Верена.

– Он не будет секретом для тебя.

– Дорогая, ты не должна посвящать меня в него, если не хочешь, – продолжила Верена, думая о собственной тайне.

– Я думала, мы собирались делиться всем. Оказывается, так планировала поступать только я.

– Ах, не говори о планах! – печально воскликнула Верена. – Если мы всё-таки не уезжаем завтра, глупо что-то планировать. В её письме многое недосказано, – добавила она, так как Олив явно пыталась прочесть на её лице, настроена она за или против такой уступки желанию миссис Бюррадж, что было довольно неловко.

– Я думала над этим весь вечер – и если ты сейчас согласишься, мы остаёмся.

– Дорогая, какая же у тебя сила духа! Весь вечер – пока мы наслаждались этими великолепными блюдами, пока мы наслаждались Лоэнгрином! Так как я вовсе не думала об этом, то решить должна ты. Ты же знаешь, я соглашусь на всё.

– А ты согласишься пожить у миссис Бюррадж, если она скажет мне что-то такое, что я сочту убедительным?

Верена рассмеялась:

– Знаешь, это на нас совсем не похоже!

Олив помолчала немного и затем ответила:

– Не думаю, что я смогу забыть это. Если я предлагаю что-то изменить, то только потому что иногда мне кажется, что, что угодно будет лучше, чем то, что похоже на нас, – это было сказано довольно путано и с такой меланхолией, что Верена вздохнула с облегчением, когда её подруга добавила, что сейчас она, должно быть, считает её странной и непоследовательной, так как это дало ей возможность ответить успокаивающе:

– Я не думаю, что ты часто совершаешь ошибки! Я останусь на неделю с миссис Бюррадж, или на две недели, или на месяц, или на любой срок, на который ты захочешь, – и продолжила: – в любом случае, говорить о чём-то можно будет только после того, как ты с ней встретишься.

– Хочешь, чтобы я всё решала сама? Ты не очень-то мне помогаешь, – сказала Олив.

– Помогаю в чём?

– Помогаешь помогать тебе.

– Я не хочу никакой помощи. Я достаточно сильная! – весело воскликнула Верена. Затем трогательно-комичным тоном спросила: – Моя драгоценная коллега, почему вы заставляете меня выражаться так высокомерно?

– Если ты остаёшься – хотя бы только на завтра – много ли времени ты проведёшь с мистером Рэнсомом?

Верена была настроена довольно иронично, и могла бы найти повод для веселья в том трепетном неуверенном тоне, каким Олив задала свой вопрос. Но он произвёл обратный эффект. Он в буквальном смысле произвёл первое проявление неудовольствия и впервые за всё время их необычайной близости в тоне Верены прозвучал упрёк. У Верены покраснели щёки и на мгновение увлажнились глаза.

– Я не знаю, о чём ты всё время думаешь, Олив, и не знаю, почему ты не хочешь доверять мне. Особенно в том, что касается мужчин. Это было ясно с самого начала. И, возможно, тогда ты была права, но сейчас совсем другое дело. Неужели я всё время должна быть под подозрением? Почему ты ведёшь себя так, будто за мной нужно присматривать, будто я готова сбежать с любым мужчиной, который заговорит со мной? Мне кажется, я доказала, что не придаю этому большого значения. Я думала, ты за это время поняла, насколько серьёзно я настроена. Что я посвятила свою жизнь чему-то невыразимо более ценному для меня. Но ты снова и снова начинаешь всё сначала – это несправедливо по отношению ко мне. Я должна принимать всё, таким, как оно есть. Я не должна бояться. Я думала, мы решили, что должны делать своё дело, даже если весь мир будет против, глядя в лицо трудностям, не склоняясь ни перед чем. И сейчас, когда всё так замечательно складывается, и победа летит на наших знамёнах, странно, что ты сомневаешься во мне и думаешь, что я больше не преданна нашим прежним мечтам. Когда я впервые встретила тебя, я сказала, что могу отречься от всего, и сейчас, лучше зная, что это означает, я готова сказать это снова. Я могу, и я сделаю это! Так почему, Олив Ченселлор, – выкрикнула Верена, задыхаясь в порыве красноречия, – ты ещё не поняла, что я уже отреклась от всего?

Привычка к публичным выступлениям, тренировки и практика, которыми она постоянно занималась, позволили Верене даже в частной беседе нанизывать предложения одно на другое в последовательности, создающей наиболее впечатляющий эффект. Олив была полностью готова к этому и замерла, пока девушка мягким, умоляющим тоном, произносила одно за другим предложения, вслушиваясь в них с тем же пристальным вниманием, что обычно проявляли люди, сидящие в зале. Она, не отрываясь, смотрела на Верену, чувствуя, что та затронула её глубинную сущность, что она необычайно страстная и искренняя, что она трепетная, безупречная, невинная девушка, что она действительно отреклась, что они обе в безопасности, и она вела себя непозволительно несправедливо и бестактно. Она медленно подошла к ней, обняла и долго не выпускала из объятий, соединившись с ней в безмолвном поцелуе, который дал Верене понять, что Олив поверила ей.

«Лоэнгрин» – опера Рихарда Вагнера в трех действиях, на собственное либретто.

«Дельмонико» – легендарный семейный ресторан высокой кухни в Нью-Йорке, в районе нижнего Манхеттена, позже – сеть ресторанов, существовавших до 1923 года и закрытых под действием «сухого закона». Самый первый и оригинальный ресторан находился под управлением Лоренцо Дельмонико. Это был первый нью-йоркский ресторан, где посетители могли заказывать разнообразные блюда из меню à la carte, в противовес принятому до этого принципу table d’hôte. Ресторан также отличался очень высокими ценами, что позволяло отсеять нежелательную публику. Фирменным блюдом этого ресторана был «Стейк Дельмонико».

Глава 32

Рано утром следующего дня Олив отправила миссис Бюррадж записку с предложением встретиться для беседы, которой она решила уделить немного своего времени, ровно в полдень, так как позже ей предстояли другие визиты. Она указала в записке, что не желает, чтобы за ней присылали экипаж, и ей предстояло трястись до Пятой авеню в одном из судорожно грохочущих омнибусов, циркулирующих по улицам. Одной из причин, по которым она указала именно двенадцать часов, было то, что, как ей было известно, Бэзил Рэнсом собирался прийти на Десятую улицу в одиннадцать, и, так как она предполагала, что он не собирается провести там целый день, это давало ей возможность увидеть, как он придёт и уйдёт. Между ними был заключён безмолвный уговор вчера вечером, что Верена достаточно крепка в своих убеждениях, чтобы выдержать его визит, и что принять его будет достойнее, чем пытаться уклониться от встречи. Это понимание возникло между ними в момент того безмолвного объятия, которое, как я описал, имело место перед тем, как они разошлись по своим комнатам на ночь. Выходя из дома незадолго до полудня Олив заглянула в большую солнечную гостиную, где этим утром, когда все мужи разошлись по своим делам, а все жёны и девы отправились в город, молодой человек, желающий подискутировать с юной леди, мог наслаждаться полной свободой. Бэзил Рэнсом всё ещё был там. Он и Верена стояли в нише окна, повернувшись спиной к двери. Если он встал с места, то, вероятно, собирается уходить, – и Олив, тихонько закрыв дверь, подождала немного в коридоре, готовая скрыться в задней части дома при звуке его шагов. Однако она не услышала ни единого звука. По-видимому, он всё же собирался провести там целый день, и она обнаружит его, когда вернётся. Она покинула дом, зная, что они смотрят на неё из окна, пока она спускается по лестнице, но чувствуя, что не перенесёт вида лица Бэзила Рэнсома. И она шла, заставив себя не смотреть на них, по солнечной стороне Пятой авеню, едва замечая красоту дня, прекрасную погоду, пронизанную прикосновением весны, которая опускается на Нью-Йорк в те редкие дни, когда мартовские ветры утихают. Она вспоминала, как она сама стояла у окна, когда он во второй раз навестил её в Бостоне, и смотрела, как Бэзил Рэнсом уходит с Аделиной – Аделиной, которая тогда, казалось, вполне могла завладеть им, но оказалась в этом деле такой же никчёмной, как и во всех остальных. Сейчас она видела, что её страхи беспочвенны – и что Верена, судя по всему, очень сильно изменилась, – и ей было стыдно за них. Она чувствовала себя причиной того, что миссис Луна наговорила ей столько вздора за день до этого, и ничто не могло послужить ей оправданием. Что до других причин, из-за которых её взбалмошная сестра потерпела неудачу, и мистер Рэнсом избрал другой курс, – то мисс Ченселлор просто не хотела о них задумываться.

Ради того чтобы узнать, о чём же так настойчиво желала миссис Бюррадж поговорить с ней, ей пришлось дожидаться момента, когда завеса тайны приоткроется. Всё это время она сидела в великолепном будуаре, украшенном цветами, фаянсами и маленькими французскими картинами, и наблюдала, как хозяйка ходит вокруг да около, пытаясь скрыть что-то за неопределёнными намёками. Олив понимала, что эта женщина не относится к людям, которым нравится просить об одолжении, особенно если приходится просить тех, кто выступает за новые идеи, а Олив принадлежала как раз к ним. Услуга, о которой она попросила, была благоразумно оплачена заранее. Записка от миссис Бюррадж, которую обнаружила Верена на Десятой улице по прибытии в город, сопровождалась чеком на самую внушительную сумму, которую она когда-либо получала за выступление. Приняв эти деньги (а прислать их Верене было всё равно, что прислать их ей), Олив позволила миссис Бюррадж сделать следующий шаг. Деньги – великая сила, а когда кто-то хочет бросить в наступление все силы, он с радостью использует все имеющиеся средства. Этим утром хозяйка дома нравилась Олив намного больше, чем до этого. Она считала почти естественным наличие между ними определённого согласия и единства взглядов, которое льстило Олив, сидевшей, пока миссис Бюррадж раздавала авансы, неподвижно и задумчиво. У неё была способность легко, красиво и непринуждённо сближаться с людьми, перекинувшись всего несколькими словами.

– Итак, решено, она приедет к нам и останется до тех пор, пока ей не надоест.

Ничего подобного решено не было, но Олив, сама того не ведая, помогла миссис Бюррадж даже больше, чем предполагала, задав вопрос:

– Почему вы хотите, чтобы она пожила у вас, миссис Бюррадж? Почему вы жаждете её общества? Разве вас не пугает то, что ваш сын год назад хотел жениться на ней?

– Моя дорогая мисс Ченселлор, это как раз то, о чём я хотела с вами поговорить. Меня пугает решительно всё: вряд ли вам приходилось встречать человека, которого пугает такое количество вещей, – и Олив пришлось поверить на слово, глядя как высоко миссис Бюррадж держала свою умную, гордую, успешную голову, улыбаясь доброй улыбкой. – Я знала, что год назад мой сын был влюблён в вашу подругу, я знаю, что он влюблён в неё и сейчас, и готов хоть сегодня же жениться на ней. Я готова поспорить, что вы лично против брака как такового. Тем более что он разрушит дружбу, которая так интересна для вас, – Олив на мгновение показалось, что она собиралась сказать «которая так выгодна для вас». – Вот почему я колебалась. Но так как вы готовы поговорить об этом, это как раз то, что мне нужно.

– Я не понимаю, в чём здесь выгода, – сказала Олив.

– Как мы узнаем, если не попробуем? Я никогда не отказываюсь ни от чего, пока не рассмотрю это со всех сторон.

Говорила в основном миссис Бюррадж. Олив лишь вставляла время от времени вопрос, протест, замечание, ироничное восклицание. Ничто из этого не смущало хозяйку дома и не давало ей отвлечься от намеченной цели. Олив всё лучше понимала, что она хочет задобрить её, завоевать её и сгладить острые вопросы, показать их в новом свете. Она была очень умной и, как всё больше убеждалась Олив, абсолютно беспринципной, но она не считала её достаточно умной для того чтобы провернуть то, что она затеяла. А хотела она, ни много ни мало, убедить мисс Ченселлор, что она и её сын прониклись сочувствием к движению, которому мисс Ченселлор посвятила свою жизнь. Но как могла Олив поверить в это, если видела, к какому типу людей относится миссис Бюррадж – типу, который сама природа отвратила от всего честного и прекрасного? Люди вроде миссис Бюррадж жили и жирели на злобе, предрассудках, привилегиях, на косных жестоких порядках прошлого. Следует добавить, что даже если хозяйка дома всего лишь притворялась, она раздражала Олив как никто другой. Она была такой блестящей, щедрой, артистичной и с таким безрассудным вероломством старалась умаслить тех, кого не получается обмануть. Она обещала Олив все царства мира, если она подтолкнёт Верену Таррант к тому, чтобы принять Генри Бюрраджа.

– Мы знаем, что всё в ваших руках. И вы можете делать всё, что хотите. Вы можете одним словом решить этот вопрос уже завтра.

Она заколебалась поначалу, и сказала о своём замешательстве, и могло бы показаться, что ей потребовалась вся её смелость, чтобы сказать Олив вот так, лицом к лицу, что Верена находится в её полном подчинении. Но она не выглядела напуганной. Она выглядела так, будто ей очень жаль, что мисс Ченселлор не понимает всех выгод и преимуществ альянса с домом Бюрраджей. Олив была так впечатлена этим, так заинтересована, в чём же заключались эти загадочные преимущества, и была ли гарантия, что она и Верена смогут использовать их для пользы дела, – она была так зачарована этой идеей, что в этот момент почти не осознавала, насколько странно для такой женщины желать соединиться с семейством Таррантов. Миссис Бюррадж отчасти объяснила и это, сказав, что больше не может выносить нынешнее состояние сына, и что она вступит куда угодно, лишь бы сделать его счастливее. Она любила его больше всего на свете, и для неё было мучением видеть, как он тянется к мисс Таррант лишь для того, чтобы потерять её. Она упрекнула Олив в том, что та виновата в таком положении дел, однако этот упрёк прозвучал как восхищение силой её характера.

– Я не знаю, на чём, по вашему мнению, строятся мои отношения с подругой, – ответила Олив с достоинством. – В той ситуации, о которой вы говорите, она поступит так, как сама захочет. Она абсолютно свободна. Вы говорите так, будто я её надзиратель!

Тогда миссис Бюррадж объяснила, что, конечно же, она не имела в виду, что мисс Ченселлор установила жёсткую тиранию. Она хотела сказать лишь, что Верена испытывает перед ней огромное восхищение, смотрит на всё её глазами и всегда учитывает её мнения и предпочтения. Она была уверена, что едва Олив одарит её сына благосклонным взглядом, как мисс Таррант тут же проникнется к нему большей симпатией

– Вероятно, вы хотите спросить меня, – добавила миссис Бюррадж, улыбаясь, – как вы сможете отнестись благосклонно к молодому человеку, который хочет жениться на девушке, которую вы меньше всего на свете хотите выдать замуж!

Эти слова о Верене попали в точку. Но Олив не могла смириться с тем, что это было настолько ясно человеку, для которого как будто не существовало ничего такого, что он не сможет понять.

– Ваш сын знал, что вы собирались поговорить со мной об этом? – спросила Олив довольно холодно, временно откладывая вопрос своего влияния на Верену и утверждения, к которым она ещё хотела бы вернуться.

– О да, бедный милый мальчик. Вчера между нами состоялся долгий разговор, и я сказала, что сделаю для него всё, что смогу. Вы помните тот мой короткий визит в Кембридж прошлой весной, когда мы с вами встретились у него? Тогда я и поняла, откуда ветер дует. Но вчера произошло настоящее éclaircissement. Поначалу мне это совершенно не понравилось. Но я должна сказать вам, что сейчас – сейчас я отношусь к этой идее с энтузиазмом. Когда девушка так очаровательна, так оригинальна, как мисс Таррант, не имеет ни малейшего значения, кто она. Она сама является мерилом, которым её следует оценивать. Она особенная. И у мисс Таррант великое будущее! – быстро добавила миссис Бюррадж, как будто вспомнила об этом в последнюю очередь. – В общем, проблема вновь предстала перед нами: чувство, которое, как Генри убеждал себя, уже давно было мертво, или, по крайней мере, умирало, возродилось с новой силой, благодаря, по всей видимости, её неожиданно эффектному появлению здесь. Она была просто восхитительна в среду вечером. Условности, предрассудки и предубеждения, которые моги быть против неё пали к её ногам. Я ожидала успеха, но не настолько большого, как вы подарили нам, – миссис Бюррадж продолжила, улыбаясь, а Олив отметила про себя это «вы», – Коротко говоря, мой бедный мальчик вновь воспылал к ней. И теперь я вижу, что он никогда не будет чувствовать ни к одной девушке того, что чувствует к Верене. Моя дорогая мисс Ченселлор, j'en ai pris mon parti, и вы можете себе представить, как я поступаю в таких случаях. Я не умею отступать, но я очень хорошо действую, когда чем-то увлечена. Я не отказываюсь от борьбы, я лишь перехожу на другую строну. Неважно, за я или против, я должна действовать как партизан. Вам ведь знаком такой тип людей? Генри передал дело в мои руки, и видите, я передаю его в ваши. Помогите же мне. Давайте работать вместе.

Эта длинная и откровенная речь миссис Бюррадж, которая чаще всего выражалась кратко и иносказательно, давала ей право ожидать, что мисс Ченселлор поймёт, насколько этот предмет важен. Однако в ответ Олив всего лишь спросила:

– Почему вы попросили нас приехать?

Если миссис Бюррадж и замешкалась, то всего на двадцать секунд.

– Просто потому что мы заинтересованы в вашей работе.

– Это меня удивляет, – прямо сказала Олив.

– Я могу поспорить, что вы в это не верите. Но это лишь поверхностное суждение. Я уверена, мы докажем это делом, которое собираемся делать, – заметила миссис Бюррадж с нажимом. – Множество девушек – у которых вообще отсутствуют какие-либо взгляды – с удовольствием вышли бы замуж за моего сына. Он очень умён, и очень состоятелен. Добавьте к этому, что он просто ангел!

Это было действительно так, и Олив всё сильнее чувствовала, что мироощущение этих богатых людей, для которых были доступны все блага мира, бывает очень любопытным. Но сидя там, она подумала, что все люди разные, что влияние истины велико, и что жизнь умеет преподносить приятные сюрпризы, впрочем, как и неприятные. Разумеется, ничто не могло заставить таких людей испытывать серьёзные чувства к дочери «целителя». Было бы очень неловко отнять её у целого поколения только затем, чтобы разочаровать её. Более того, вспомнив поведение молодого человека у Дельмонико и после, в ложе Музыкальной Академии, где они находились в уединении, достаточном для того, чтобы их перешёптывания не заставляли соседей поворачивать к ним головы – она решила, что сильно недооценила манеры Генри Бюрраджа год назад, и что он был влюблён настолько сильно, насколько позволяют ничтожные страсти, присущие людям его возраста. Мисс Ченселлор так мечтала сделать человечество лучше, в том числе, потому что была уверена в том, что люди стали более хлипкими. Он ценил в Верене её уникальность, её гений, её дар, и возможно был заинтересован в том, чтобы развивать его. А сам он был таким податливым, что его жена сможет вертеть им, как захочет. Конечно, будет ещё свекровь, с которой придётся считаться, но если только Олив бессовестно не обманывала саму себя, миссис Бюррадж действительно хочет попробовать свои силы в новой области, или хотя бы проявить щедрость. Поэтому, как это ни странно, но Олив боялась не того, что эта возвышенная свободная матрона, немного раздражающая своим умом и в то же время добродушная, будет притеснять невесту своего сына, а того, что она может завоевать её расположение. Это чувство было сродни ревности. Мисс Ченселлор вдруг подумала, что это предложение, возможно, является уникальным шансом для Верены. Оно давало возможность располагать огромными средствами – куда большими, чем могла позволить Олив, и поднимало Верену на высшую ступень социальной лестницы, откуда ей было бы проще нести свой свет миру. Эти мысли сильно огорчили её и заставили ощутить полную беспомощность. Она могла лишь смутно подозревать, что её пригласили сюда для того, чтобы заставить предаваться самобичеванию.

– Если она выйдет за него, как я могу быть уверена, что после этого вас так же будет волновать проблема, занимающая сейчас все наши мысли – её и мои? – этот вопрос сам вырвался у Олив, но даже ей самой он показался немного резким.

Реакция миссис Бюррадж была достойна восхищения.

– Вы думаете, что мы изображаем заинтересованность только ради того, чтобы заполучить её? Это не слишком мило с вашей стороны, мисс Ченселлор. Но, конечно же, вам приходится быть очень осторожной. Я уверяю вас, мой сын сказал мне, что он искренне верит, что ваше движение посвящено величайшей проблеме самого ближайшего будущего, и сейчас оно вступило в новую фазу. На, как же он это назвал? Стезю реальной политики. Что касается меня, то не думаете ли вы, что я не хочу получить всё то, что женщина может получить, или откажусь от преимуществ или привилегий, которые мне предлагают? Я не привыкла кричать на каждом углу о чём-либо, но как я вам только что сказала, у меня есть свои более тихие способы проявить рвение. Если все ваши партизаны будут не хуже меня, у вас всё будет в порядке. Вы можете сказать, что не можете представить себе Генри разъезжающим следом за женой, которая выступает с публичными воззваниями. Но я уверена, что есть огромное количество вещей, которые происходят независимо от того, можем мы их себе представить или нет. Генри – джентльмен до кончиков ногтей, и нет такой ситуации, в которой он не будет вести себя тактично.