Текст книги "Скажи им, мама, пусть помнят..."

Автор книги: Гено Генов-Ватагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

ЦАРЬ УМЕР…

Брезовский отряд разбил свой лагерь под Бакаджиком, у прозрачного горного потока. В сущности, это был уже не лагерь, а лесной поселок. Среди буков виднелось около ста землянок. Партизаны устраивались в них по двое, по трое. Каждый вкладывал в устройство временного жилища что-то свое. Здесь, в этом отряде, оказалось трудно выделить старых партизан и новичков. Все они вместе выдержали одну из самых серьезных блокад, предпринятых врагом, и теперь их связывала настоящая боевая дружба. В отряде установился необыкновенно высокий боевой дух.

Самым веселым человеком в отряде слыл Харитон, очень изменившийся за последнее время. Ветер и солнце так над ним поработали, что от его нежного цвета лица не осталось и следа. Волосы и брови сильно выгорели и стали совсем светлыми. Он показался мне еще более гибким и подвижным, чем прежде.

Мы с Боцманом полулежали на земле, прислонившись спиной друг к другу, и внимательно слушали Харитона, призывавшего к активным боевым действиям.

– Наш отряд существует уже два года, но мы не сделали всего того, что могли бы сделать. Возможно, условия нам помешали – так думают и говорят некоторые. Мы обязаны переменить свою тактику и активизировать боевую работу.

Именно для этого вместе со Слави Чакыровым мы и пришли в отряд – поговорить с людьми, которые уже ясно поняли, что больше так продолжаться не может. Нужно переходить к наступательным действиям.

До чего же хорошо, что рядом Боцман! А тот, словно отец среди родных сыновей, с огромным удовлетворением слушал Харитона и то и дело подталкивал меня:

– Ведь именно так, не правда ли, браток?

– Блокада нас не запугала! – продолжал Харитон.

Приближалась зима, причем отнюдь не первая из проведенных брезовцами в горах. Но теперь нас стало много. Перед нами возник вопрос: где же перезимовать?

Вдруг раздался чей-то голос:

– Царь умер! Товарищи-и-и, где вы?

Партизанский лагерь расшумелся, как потревоженный пчелиный улей. Следом за часовым к нам приближался какой-то человек. На спине он нес мешок, а в руках держал посох. Немного сгорбленный, он ступал тяжело и все время опирался на него.

– Царь умер, товарищи, не слышите разве колокольный звон? С утра трезвонят по покойнику. Вот это для вас! Угощайтесь! Другого у меня нет, но груши очень сладкие!

Этот человек оказался из села Розовец, расположенного недалеко от нашего лагеря. Как только он узнал эту новость, наполнил мешок грушами и отправился разыскивать нас. А как раз в этом месте Среднегорье значительно расширяется. Ему пришлось пройти сквозь густой лес, преодолеть множество горных потоков, холмов, оврагов и ущелий. Тенистые тропинки извивались под вековыми буками, выбирались на большие поляны, заросшие папоротником, и снова скрывались в глубоких оврагах. Не зная точно нашего месторасположения, он уже полдни бродил в наших лесах, чтобы сообщить радостную весть.

Уж не думал ли он, что власть падет, как только умрет царь? Кто знает? Мы окружили его, а он все махал рукой и повторял:

– Ну же, товарищи, вы только прислушайтесь к этому колокольному звону, это же звонят по покойнику! Скатилась корона с головы царя, нешуточное это дело.

По гребню одного из многочисленных отрогов главного хребта мы выбрались на широкую поляну. Трава почти вся высохла, и потому обнажились разбросанные повсюду камни, но огромные зеленые папоротники, словно венком, покрывали хребет. На вязах и осинах появились первые вестники осени – желтые листья. Буки тоже уже начинали желтеть, но дуб, этот величественный красавец Среднегорья, все еще не поддавался, и его крона оставалась такой же зеленой, как и прежде. На этой поляне мы повели большой хоровод. Смеркалось. С треском разгорался сухой валежник, и языки пламени разогнали гнетущую тьму. Ну как описать всю прелесть ночного партизанского костра в горах?! Кругом непроницаемая стена, и видишь только лица своих товарищей. Забыв о всех невзгодах, они прыгали через костер. На какое-то мгновение они забыли о том, что им сулит ближайшее будущее. Я лежал с одной стороны от костра, а Зубок – с другой, и мне казалось, что огромные языки пламени отражаются в его светлых глазах.

Стенька встал, подбросил сухих веток в костер, который разгорелся с новой силой.

– Эх, что за костер, что за чудо! – пришел в восторг Владо.

Под большим буком напротив нас стоял Боцман. В этот вечер он почему-то искал уединения. Может быть, ему взгрустнулось.

– Эй, Боцман! – позвал его Харитон. – Давай споем – его величество преставилось!

– Запевай ты.

Мощный голос Харитона разбудил задремавший лес:

 
Взошла вечерняя звезда, Недельо…
 

Песня взволновала всех. Она разливалась вширь, уносилась высоко-высоко и западала в сердце. Все слушали затаив дыхание. К певцу присоединилась и Живка. Ее бархатный голос догонял бас Харитона и вливался в него.

– Пойте, товарищи! – время от времени повторял крестьянин. – Пойте, ведь царь умер, черт бы его побрал!

ОПЕРАЦИЯ В ВИНАРОВО

Мне поручили при помощи ремсистов из подразделения Тимошкина дать оценку состоянию работы РМС в Чирпанской околии и провести мобилизацию его сил.

Руководителем ремсистов в этом краю являлся Черкез из села Омурово. Я относился к нему с особенным уважением. Резкий, темпераментный, Черкез слыл одним из смелых партизан в Чирпанской околии. Взгляд его был острым и пронзительным, как у орла. Он всегда был готов выполнить любое задание партии.

После того как мы решили все основные вопросы, Черкез предложил спуститься в чирпанские села и установить связь с ремсистами. С нами пошел и Сечко – мой старый друг еще по Пловдиву.

Мы простились со Слави Чакыровым и Чочоолу и отправились в Винарово.

От енишерлийских гор до Винарово добирались два дня. Прошли через Голям-Дол, Омурово и устроили привал в лесу около села Винарово. Остановились на склонах винаровских холмов, Черкез едва сдерживал свой восторг:

– Ты только взгляни, Ватагин, какой красивый у нас край! Ну скажи, ты когда-нибудь пробовал такой сладкий виноград, как наш? А о вине нечего и говорить! Только бы победить, тогда посмотришь, какое вино польется рекой! Наступит время партизанских свадеб. Эх, земля-землица!..

Тогда я едва ли мог предвидеть, что, окончив после войны агрономический факультет, Черкез через пятнадцать лет после победы будет угощать нас чирпанским димятом[17]17
  Димят – сорт белого винограда. – Прим. ред.


[Закрыть] в честь присвоения ему звания профессора.

Мог ли я в те дни предположить, что именно Черкез, всегда казавшийся мне рожденным для борьбы, сменит автомат на перо?!

– Эх, Ватагин, ты и представить себе не можешь, какая в нашем краю молодежь! Вот сейчас познакомлю тебя с ремсистами из села Винарово. Чудесные ребята, бойкие, смелые – настоящие чирпановцы!

Мы остановились в лесу около села. В ожидании сигнала о приходе винаровских ремсистов мы с Черкезом мечтали о будущем. Привел их Кара – так звали высокого, черноглазого и чернобрового парня с правильными чертами интеллигентного лица. Кара говорил быстро и темпераментно:

– Ну как вы живете, товарищи? Есть ли у вас продукты? Вижу, что вы хорошо вооружены. Значит, все у вас в порядке.

Рядом с ним стоял Младен и время от времени вставлял свои реплики в быструю речь Кары.

Мы подкрепились принесенной ими едой, обсудили положение в организации и поставили перед ними вопрос о массовом развертывании партизанского движения.

– Сколько в вашем селе членов РМС?

– Примерно пятнадцать человек! – ответил Кара.

Приступили к уточнению плана действий. В течение нескольких часов наблюдали за селом, определили, у кого из наших врагов есть оружие, произвели точный расчет и постановили приступить к действиям.

Решили, что молодежь должна сама организовать партизанское подразделение и, вооружившись, уйти в горы – этого требовали от нас указания партии.

Винаровские ребята вернулись домой, чтобы провести дополнительную разведку, уточнить, все ли намеченные нами люди находятся в селе, подготовить остальных ремсистов. Только на следующий вечер, после того как мы снова все обдумали и проверили, мы спустились в село через виноградники. Прохладный ветерок точно ласкал наши потные лица. А луна повисла над винаровскими полями. Мы шли молчаливые и строгие, словно нам предстояло сражаться с многотысячным противником. Перед каждым из нас стояла определенная задача. Группа Черкеза, в которую вошли Кара, Радко и еще несколько ребят, отправилась к южной околице села. Со мной пошли Сыбчо и Крум. Нам поручили атаковать село с северо-запада. Третью группу возглавил Сечко. Наше наступление началось одновременно с трех сторон. Раздались испуганные вопли фашистских прихвостней и лай собак. Откуда-то донеслись выстрелы.

Сечко улыбнулся, покрепче стиснул автомат и повел своих ребят в атаку. Я отдал один свой пистолет Круму, а Сыбчо гранату и перепрыгнул через ближайший плетень. Мне в ноги бросился черноголовый пес и заскулил.

– Это дом Ивана Манолова, – сказал мне Сыбчо. – Страшный изверг и фашист, будь он проклят!

Мы направились к дому. Хлопнула дверь, и послышался визгливый женский голос:

– Ой батюшки, разбойники! Что же ты сидишь, Иван?

Мы не заставили себя ждать. Я перешагнул высокий порог и вошел в дом. За мной туда же ворвался Сыбчо, держа в руке пистолет. Иван, сидя в постели, буквально оцепенел от испуга, потом поднял руки, безропотно сдаваясь в плен.

– Давай ружье, Иван! – крикнул Сыбчо.

– Жена, вытащи его из-за буфета! – из последних сил выдавил из себя Иван.

– Если будешь глупить, заработаешь пулю, – предупредил его Крум и поднес гранату к его лицу. – Видишь, стоит мне только снять предохранитель, как из тебя получится фарш.

– Послушай, ну зачем откладывать? – пошутил Сыбчо. – Ты же знаешь, какая это мразь.

– Ну что ты скажешь, товарищ командир, а не расстрелять ли нам его, а?

Я понял, что они шутят, и взглянул на дрожавшего Ивана.

Его жена, до сих пор с недоумением смотревшая на нас, тотчас же принесла ружье.

– Ну, на сей раз мы его простим, – сказал я, – но если он снова возьмется за оружие, то пусть пощады не ждет. Слышишь, Иван?

– Слышу, господин начальник, – захныкал крестьянин и стукнул кулаком по своей голове. – Все, конец, больше не буду, господин начальник!..

– У нас нет  г о с п о д, а только товарищи! Мы боремся за свободу народа, а не за личную власть.

Я отдал ружье Сыбчо, в последний раз строго предупредил Ивана, чтобы он не смел действовать против нас, и мы направились к его соседу Димитрию. У того мы хотели отобрать ружье для Крума, но на сей раз нам не повезло. Оказалось, что у Димитрия нет оружия. Сначала мы ему не поверили и повели его за дом якобы на расстрел. В небе тускло мерцали звезды, слабый ветерок шелестел в ветвях груши, а под нею Димитрий клялся жизнью своей семьи, что у него нет ружья. Мы поверили ему, да и как не поверить, если он стоял перед нами без кровинки в лице и напоминал покойника!

Он предложил нам хлеба и брынзы, но мы отказались от всего. Нас не прельщал хлеб тех, кто был пособником фашистов.

Димитрий, провожая нас до ворот, не переставал креститься и благословлять нас за то, что мы подарили ему жизнь.

Мы прислушались. С другого конца села до нас донесся шум, плач и проклятья. Наши товарищи не теряли времени и продолжали операцию по изъятию оружия у фашистских прислужников.

Мы отправились к Гьозтепе, где был назначен сборный пункт.

Винарово утопало во мраке. Казалось, звезды вышиты золотой вязью и, как свадебной фатой, укрывают уже одевшиеся в осенний наряд бунтарские винаровские леса.

У Гьозтепе девять теней сошлись вместе.

Мы пошли по тропинке, ведущей в енишерлийские горы.

В ГОСТИ В ДРАНГОВО

Мы любовались тихим заходом солнца. Вдруг ясное небо начало покрываться мрачными тучами, стало темно. Только на горизонте оставалась розовая полоска. Продолжало темнеть, и дождевые тучи нависли над горами. Вдруг огненная стрела прорезала небо. По ту сторону Айтепе полил дождь, а с нашей, как нам показалось, розовая полоска в небе стала для него словно преградой. Не смел он приблизиться к Айтепе, под сенью которого мы, небольшая группа партизан, обсуждали план захвата власти в одном из сел. Больше того, в этот час мы жаждали захватить Пловдив, чтобы потрясти богатеев этого города. Нас переполняла ненависть. Кто-то мрачно изрек:

– И горы обозлились на нас. Жужжим, как комары, а когда же приступим к настоящим боевым операциям?

– Необходимо действовать, товарищи, причем в более крупных масштабах! – добавил Дыбов.

У меня сердце обливалось кровью. Разве я тоже не мечтал о битвах! Разве мне легко давалось бездействие! Трудно выбрать наиболее верный путь между жизнью и смертью. Облокотившись на винтовку, я часто издали смотрел на дорогие места, родное Брезово, даже ощущал запах дыма, вившегося над трубами домов и напоминавшего о домашнем очаге и свежевыпеченном хлебе. Из этих клубов дыма вдруг выплывал образ отца. Потом его сменял образ мамы, и я явственно слышал ее голос, врезавшийся в мое сердце: «Генко, береги себя, сынок. Опасно оставаться на Айтепе. Много людей там нашло свою смерть, сынок. Помнишь Бойчо? Ему голову отсекли, даже бровью не повели. И Ивану тоже. Проклятый Айтепе! Почему ты не уходишь оттуда? Возвращайся, сыночек!..»

Всего год тому назад на том месте, где я стоял, фашистские палачи обезглавили моих верных товарищей – Бойчо, Ивана и Йоско. Их захватили врасплох на западных склонах Айтепе, в лесу, когда они, замерзшие и изголодавшиеся, зарылись в опавшую листву. После короткой схватки их убили, отрезали головы, насадили на шесты и отправились в село. Ворвались в дом Бойчо. Жандармский офицер подошел к матери Бойчо и с откровенным цинизмом спросил:

– Тебе знакома эта голова? – и, бросив ей на колени голову сына, громко рассмеялся.

Но несчастная женщина уже ничего не слышала: она прижимала к груди еще не успевшую остыть голову. Ласкала волосы своего любимца и в полуобморочном состоянии проливала слезы:

– Для этого ли я тебя растила, дитятко!..

Народ проклинал фашистов и оплакивал ребят, а головы оставались на площади, смотрели на всех широко раскрытыми глазами, словно просили крестьян похоронить их.

Разве может быть что-нибудь страшнее этого?!

Наконец я пришел в себя. Посмотрел на товарищей, на небо, ощупал траву вокруг, и мне показалось, что на моих руках остались следы крови наших товарищей – героев Бойчо, Ивана и Йоско.

Наказ матери напомнил мне о том, чего нельзя забывать. О том, что до глубокой старости будет сниться мне и никогда не изгладится из моей памяти.

Напротив высились горы. Струи дождя, не переставая, лились на окропленные нашей кровью отроги. Но к тому месту, где мы находились, дождь так и не подступился. Солнце уже скрывалось за горизонт. Вероятно от испарений, мы совсем задыхались и призывали дождь как своего рода спасение. Я давно мечтал о нем. Мы умирали от голода, но еще больше от жажды. Мысленно протягивая руки к горам, я переносился в Среднегорье – туда, где мы всегда могли прильнуть потрескавшимися губами к одному из студеных горных родников. Стоя на том же месте, я шептал: «Эх, время, время! Наступит ли и для нас наконец желанный момент, когда после стольких мук мы будем иметь полное право отдохнуть у себя дома?!» В это время сверкнувшая в небе молния ярко осветила дорогу на Дрангово.

– Сегодня вечером отправимся в Дрангово! – крикнул Стенька. – Вот где развернемся, страшно будет фашистским злодеям!

Стенька угадал. В последнее время мы проявляли повышенный интерес к этому селу.

Именно такое решение принял и я, но ждал, когда стемнеет. Я посмотрел на Стеньку и молча, только взглядом, поддержал его.

Стенька являлся командиром отряда, и в его обязанности входило принимать решения. Я же, как уполномоченный штаба зоны и ответственный за ремсистскую работу в Пловдивской области, обязан был вести разъяснительную работу среди молодежи. Поэтому мы собрали руководство отряда, чтобы узаконить план, согласно которому в этот же вечер должны были овладеть селом Дрангово.

Но вот к нам пришли наши помощники из села – учитель Иван и Пеньо, мы сообщили им о нашем намерении.

– Правильно, – согласился учитель. – Это поднимет дух у населения.

Того же мнения придерживался и Пеньо, объявивший, что подобную операцию все, от мала до велика, встретят как светлый праздник. После краткого совещания мы расстались с товарищами и пожелали друг другу успеха.

Солнце скрылось за облаками. Над полем медленно опускались сумерки. Тишину нарушали только крики сельских пастушат, возвещавшие окончание рабочего дня. Несмотря на раскаты грома, на нас не пролилось ни капли дождя. У самой земли мрак сгущался. Мы все уточнили, и оставалось только тронуться в путь.

Скрывшееся в удлинившихся тенях деревьев, Дрангово едва виднелось вдали. За дубовыми рощами с трудом удавалось различить приземистые домишки села. Я шел через молодые поросли дубков неподалеку от сельского пруда, и у меня радостно сжималось сердце. Я всегда считал дранговцев своими земляками. Еще от деда я узнал, что после освобождения от турецкого ига, стремясь получить землю, они покинули родные края и пришли в Кумарларе, где арендовали землю и дома турецких помещиков, которые вынуждены были покинуть эти места.

Для дранговцев мое родное Брезово являлось административным и политическим центром. Почти каждый день они пересекали дубовые рощи и по оврагу спускались в Брезово за покупками или для того, чтобы уладить какие-нибудь дела.

Наши крестьяне посещали Дрангово по большим праздникам или же ходили туда на свадьбы родственников, потому что между ними существовали прочные и неразрывные кровные узы. Когда они работали на полях в Араболюке и Кошу-Улане, подступавших к самому Дрангову, то часто наведывались туда за водой или какой-нибудь помощью.

Самые плодородные наши нивы находились рядом с Дрангово, и в летнюю пору, вместо того чтобы с полевых работ возвращаться в свое село, мы иногда останавливались ночевать там под открытым небом. Уже тогда я подружился с дранговцами и полюбил их, как своих односельчан.

Большинство из них оказались хорошими людьми. Они всегда помогали в нашей борьбе, чем могли. Первым ушел из села в горы и стал партизаном известный сельский активист, которого мы прозвали Зеленко. В этом районе действовало подразделение Бойчо из отряда имени Христо Ботева. Хотя Бойчо давно уже погиб, мы вспоминали его имя на каждом шагу. Партизанское подразделение Бойчо ревниво хранило честь своего командира. В сознании наших людей этот умный и отважный крестьянский парень оставил такие глубокие следы, что еще долгие годы новые поколения в нашем крае не забудут его. Вот и сейчас, направляясь в Дрангово, мы говорили о Бойчо и чувствовали себя счастливыми оттого, что именно славное подразделение Бойчо, а не какое-нибудь другое, да еще и под командованием его брата Стеньки, шло подымать на борьбу родное село погибшего героя, которое с незапамятных времен подвергалось притеснениям и грабежам. Рядом со мной шагал Балканский – один из смелых партизан из Брезово. Он шептал:

– Если бы Бойчо остался жив, как бы он радовался! Сколько раз он мечтал о том, чтобы мы сходили в гости к его землякам, да вот нет его с нами!

Услышав слова Балканского, многие из нас со вздохом еще крепче сжали свои автоматы. Стенька, Харитон, Ботю и Дыбов поспешили вперед.

Брезовский отряд, в большинстве состоявший из представителей большого рода Бойчо и Боцмана, выдвинулся на одно из первых мест в нашем крае. Он все время находился в движении: перемещался с холма на холм, часто спускался в села, расположенные в долине, и почти через день осуществлял операции – карал преступников. Отряд установил постоянные и прочные связи с народом. Почти в каждом селе у него были верные помощники, готовые всегда и при любых обстоятельствах оказать ему помощь.

Вместе с отрядом Бойчо я уже вторично проходил через наш край и испытывал особенное чувство гордости и радости оттого, что нахожусь среди товарищей детства. Все они стали для меня такими же близкими и родными, как и земля, по которой мы шли, леса и горы, которые нас укрывали от врагов.

Мы приблизились к Дрангово. Отряд шел цепочкой, а я засмотрелся на восточную окраину села, откуда прежде всего ждал появления наших помощников – учителя Ивана и Пеньо, вместе с которыми днем в дубовой роще обдумывали план операции.

Залаяли собаки. Несколько крестьян вышли из своих домов посмотреть через ограду, что происходит, другие же поторопились спрятаться. В соответствии с планом партизаны рассыпались по всему селу и вскоре овладели им. Харитону поручили разыскать старосту Здравко, открыть здание общины. Но уже с первых шагов нас постигла неудача. Перепуганный староста сбежал. Харитон вернулся к нам обескураженный.

– Нигде нет этого Здравко. Его только что видели. Люди твердят, что он не уезжал ни в Брезово, ни в город, а где он – неизвестно.

Сноха Здравко, Донка, подтвердила слова Харитона.

– Да как же так, ведь я только что видела его во дворе нашего дома! Куда запропастился этот человек? Уж не перепугался ли он? Ищите, должно быть, спрятался где-нибудь в селе.

До чего только не доводит человека страх! Немного погодя Харитон привел Здравко, готового со стыда провалиться сквозь землю. Оказалось, что когда он услышал о вступлении партизан в село, то сразу же спрятался в свинарник.

– Ну что ты, Здравко? – начал я. – Вместо того чтобы встречать гостей, ты убегаешь. Мы же не караем хороших людей. Ты же знаешь, что нам все известно. Мы считаем тебя своим человеком. Ну, давай руку!

Староста расчувствовался. А был он хоть и в летах, но крупный, красивый мужчина, крепкий как дуб.

– Перепугался, – признался Здравко.

– Ну а теперь отопри здание общины и встречай нас. И в следующий раз не пугайся своих.

Здравко засуетился, но вскоре освоился и почувствовал себя среди нас бодрым.

– Ох, наконец-то я успокоился! Да почем я знал, что вы за люди! А вот оказалось, что мы даже родственники.

– Родственники, Здравко, и должны помогать друг другу.

Наши ребята разошлись по всему селу. Вскоре и пожилые, и молодые начали собираться перед покосившимся зданием общины, что находилось рядом с домом Здравко. Искренне радуясь встрече, они здоровались с нами, как с близкими людьми. Вдруг возгласы радости сменились дружным криком возмущения. Партизаны привели Тодора Сарафа – здешнего богача и ревностного слугу фашистской власти. Этот рослый мужчина, с грубым лицом, вытаращенными от страха глазами и носом, похожим на картошку, униженно молил о пощаде. Вместе с ним просил о такой милости и Райчо Велев – тоже фашистский пособник.

Народ собрался перед зданием общины. Барабан сельского глашатая призвал на площадь и малого и старого, чтобы судить фашистов. То и дело слышалось, как хлопают двери и калитки, и раздавались возгласы:

– Смерть кровопийцам!

– Да здравствуют партизаны!

Глаза Харитона так и сверкали, Дыбов словно бы выставлял напоказ свои ослепительно белые зубы, а Балканский оживленно беседовал с людьми, успокаивая их:

– Да не бойтесь же! Ведь мы все из одного с вами села, вы же нас знаете.

– Да как же вас не знать? – отвечали собравшиеся, после чего следовали рукопожатия и объятия.

Какая неожиданность: страшные «бандиты», как нас именовали фашистские власти, вдруг оказались своими, близкими людьми! Небольшое, скрытое в отрогах гор Дрангово отмечало большой праздник – праздник своего первого освобождения.

К Деяне подошла худенькая женщина с узлом, молча отдала ей этот узел и отошла в сторонку. До меня донесся приятный запах теплого домашнего пирога. Я посмотрел на эту женщину и сразу же узнал Стояну, мою родственницу.

– Да ты ли это, Генко? – спросила она сквозь слезы. – Ах ты господи, да я тебя, живого, уже оплакала! Все утверждали, что тебя убили где-то там, около Марицы.

Глядя на Стояну, мне стало грустно, и я просто не знал, что ей ответить. Хорошо, что откуда-то появилась Донка и хлопнула меня по плечу:

– Как живешь, двоюродный? Да вы, оказывается, настоящие герои!

И нам со всех сторон стали протягивать узлы, кастрюли с теплой едой, караваи белого хлеба. Раскрылись сердца крестьян, преисполненные любви и радости.

Не отстал от других и Здравко. Все еще продолжая суетиться, он вытащил винтовки, предоставленные властями общине, чтобы защищать село от партизан, и заявил:

– Вот вам ружья, ребята. Возьмите их, они новые и стреляют метко.

– Ну, Здравко, ты действительно глава села. Открывай митинг и объясни людям, кто мы такие и зачем при шли.

– Да чего им объяснять-то, ведь вы же убедились, что им все ясно, раз они кричат: «Да здравствуют партизаны!» – посмотрел виновато Здравко и предоставил мне слово. – Земляки, послушайте, что вам скажет партизанский командир Ватагин.

Сразу же установилась тишина. Все хотели услышать, что им скажут партизаны.

– Товарищи! – начал я, внимательно вглядываясь в лица собравшихся. – Мы сражаемся не на жизнь, а на смерть не ради денег и богатства, а во имя свободы для всего народа. Не думайте, что нам легко скитаться по лесам и горам, что нам самим жизнь не мила. Нет, мы любим ее так же, как и вы, но фашисты хотят отнять у нас право на жизнь. Они расстреливают наших матерей, братьев и сестер, вешают наших товарищей, отнимают плоды нашего труда. И мы, верные ваши сыновья, взялись за оружие, чтобы отомстить им за все. Недалек конец фашистской власти. Советская Армия уже близко. Мы призываем вас, дорогие братья и сестры, помогать партизанам, которые не жалеют жизни ради вас и будущего ваших детей!

Несколько минут я говорил о бесчинствах фашистов и о целях нашей борьбы. Потом я повернулся к связанным фашистским прихвостням:

– Вот ваши враги. Видите, какими жалкими выглядят они, столкнувшись с вашей силой! Мы отдаем их на ваш суд. Как вы решите – так и будет!

– Расстрелять! Все соки из нас вытянули эти мироеды! – в один голос крикнули крестьяне.

Тогда взял слово стоявший рядом со мной наш помощник – пожилой Тасьо.

– Простите их, товарищ командир. Они никого не убивали, они просто мерзавцы. Если у них осталась хоть капля совести, то пусть сами оценят ваше благородство.

Я посоветовался со Стенькой, Харитоном и Дыбовым, и мы решили освободить арестованных. Развязали им руки. У них был такой вид, как будто они возвращаются с того света. Они смотрели на нас растерянно и никак не могли поверить, что мы их отпускаем.

Митинг закончился. Отряд построился, и полилась песня:

 
Тому, кто любит свой народ,
и Левского в груди хранит завет бунтарский…
 

– Ну, до свидания. И не забывайте нас! Приходите снова, – просили нас крестьяне и желали нам успеха в борьбе.

– И вы нас не забывайте! – ответил им Дыбов.

– Ну, счастливого пути, товарищи! Дрангово вас не забудет!

Мы попрощались с крестьянами и отправились в путь. Но едва сделали несколько шагов, как нас догнал Райчо Узунов, на радостях хлебнувший немного больше, чем следует, анисовой водки и посему пребывавший в приподнятом настроении. Он настаивал, чтобы мы приняли его в отряд.

– Возьмите меня с собой, хочу пойти с вами.

Мы с трудом уговорили его остаться.

Начало смеркаться. Вдруг молния прорезала небо и ярким светом озарила лица провожавших нас людей. Полил сильный дождь. Над Айтепе вспыхнула молния, осветившая нам путь в партизанское Среднегорье. Дождь лил как из ведра, а мы, промокшие до нитки, шли в партизанской колонне и, несмотря на раскаты грома, пели партизанские песни.

Это произошло 2 августа 1944 года, в годовщину Илинденского восстания.