Текст книги "Скажи им, мама, пусть помнят..."

Автор книги: Гено Генов-Ватагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

ЧЕРЕЗ РЕКУ МАРИЦУ

Мрачный и глухой лес молчал, словно скрывал какую-то тайну. Пожелтевшая трава колыхалась под холодными порывами ветра. Он завывал в кустах и ветвях деревьев и вселял в душу тихую печаль.

Несколько партизан, прижавшихся друг к другу, прислушивались к долетавшим время от времени издалека выстрелам. Эти выстрелы нарушали тишину и напоминали о борьбе.

Воспользовавшись услугами предателей, которые указывали дорогу вооруженным до зубов карателям, враг сумел нанести удар среднегорским партизанам, которые понесли серьезные потери. Погибли десятки товарищей, а некоторые, оказавшись отрезанными от своих, в одиночку или группами скитались по окрестностям, голодные, без связи, плохо вооруженные.

Отряды были раздроблены. А у порога стояла зима. Требовалось встретить ее в полной готовности. Некоторые самые мелкие группы решили перезимовать в землянках, а часть товарищей – на квартирах в селах. Помимо большой партийной и ремсистской работы перед этими группами поставили также задачи ликвидировать известных нам фашистских прихвостней и агентов властей.

Несмотря на то что события разбросали нас в разные стороны, мы собирались в местах заранее условленных явок. Вот и тогда, после блокады, нас притягивала к себе кошара старого деда Кольо. Много пришлось пережить этому поседевшему человеку. Почти весь свой век, зимой и летом, он пас калоферское стадо. Немало ночей, когда, не переставая, лил дождь и завывал ветер, мы проводили у очага в его кошаре. И тогда дед Кольо, не умолкая, рассказывал нам разные истории, и вместе с ним мы мысленно следовали по тропинкам, по которым ходили гайдуки. Никогда я не ощущал с такой силой величие Ботева и Левского, как в те незабываемые вечера у этого удивительного старика. Бывало, уже за полночь, замолкла песня ветра, стихло все, забывшись в предутренней дреме, а дед Кольо все рассказывал и рассказывал…

Однажды морозной декабрьской ночью мы застали седоволосого старца взволнованным и очень встревоженным.

– Что нового, дед Кольо? – спросил его Добрян.

– Эх, ребята, с какими только негодяями не приходится встречаться!.. Вот Иван стал предателем, собирается отправиться в Пловдив. Этому сукину сыну мало крови, пролитой здесь по его милости, так он задумал делать пакости и в городе.

Новость, сообщенная стариком, встревожила нас. Мы знали, что Иван в качестве проводника водил полицейских по горам, что именно он выдал все известные ему места расположения наших лагерей и явки, но никак не допускали, что у него поднимется рука и на окружной комитет партии в Пловдиве, с которым мы поддерживали связь через Калофер. Следовало срочно принять меры!

Надо было предотвратить провал в Пловдиве, спасти людей. Но кто смог бы это сделать?

Группа, в которую включили и меня, состояла из шести человек. Трое из нас знали Пловдив и могли установить связь с окружным комитетом партии. Это – Добрян, уроженец Пловдива, Йонко, родом из села Чоба, долгое время работавший в Пловдиве, и я.

Наша группа закончила подготовку к зимовке, в горах установила связи с близлежащими селами Остеново, Голямо-село и Калофер. Но как раз тогда…

– Вот так-то, Ватагин[11]11
  Ватагин – один из подпольных псевдоиимов автора. – Прим. ред.


[Закрыть], – сказал Добрян, – пока существует фашизм, не видать нам покоя. Вчера ночью мне снились мои дети. Как мне хочется снова быть с ними!

Добрян старше всех нас. Только он имел семью – двух мальчиков и жену, – которая жила в Пловдиве. Бедный, как ему хотелось увидеть сыновей, приласкать их!

За месяц до этого нас с ним вызвали в Пловдив на конференцию.

До сих пор не могу забыть большие голубые, полные слез глаза Добряна, когда он смотрел на своих сыновей через окно дома своего соседа, где мы скрывались, когда последний раз были в Пловдиве.

– Ну что за времена! Тебя разлучают с детьми, лишают радости видеть их, заботиться о них, заставляют покинуть собственный дом! – И другим голосом, сквозь зубы, Добрян проговорил: – Но дни их сочтены!..

После короткого обсуждения мы приняли решение, что в Пловдив отправлюсь я вместе с Йонко, причем тотчас же, потому что каждая минута слишком дорога.

Йонко, Йонко, так явственно вижу твои карие глаза, твои гладкие волосы! Твоя улыбка меня согревала. Я познакомился с тобой еще в Брезове – моем родном селе. Ты появился там, кажется, специально для того, чтобы встретиться со мною. Там мы нашли друг друга, чтобы уже не забыть никогда. Мы вместе участвовали в боевых операциях и демонстрациях, но самым страшным испытанием для меня оказалась твоя смерть.

…Итак, решено: мы пойдем вдвоем с Калоферских гор через Среднегорье в Пловдив.

Стоял холодный декабрьский день. Солнце заливало нежным светом вершины окрестных гор. Сверкал Юмрукчал, давно надевший белый колпак, искрились вершины Среднегорья – выпал тонкий слой снега.

– До свидания, передайте привет Пловдиву, скажите там товарищам, что мы не отчаиваемся и, несмотря ни на что, подготовимся и весной покончим с гадами! – сказал Гычо.

Две крупные слезы покатились по щекам Добряна, он обнял меня и с трудом проговорил:

– Если доберетесь живыми и здоровыми, загляните к дяде Ивану в Каршиак…

Я ничего не ответил, но понял его. Дядя Иван – это тот самый сосед, у которого мы скрывались месяц назад. К нему во двор привели детей Добряна, чтобы он мог увидеть их через окно…

Мы простились с товарищами.

Среднегорье казалось безлюдным, мрачным и таинственным. Сейчас оно не могло укрыть своих сыновей-изгнанников, не могло их приютить. Мы перешли вброд Аджарскую реку и, обходя стороной открытые места, быстро поднялись на вершину Кадрафил. Не знаю, насколько это исторически достоверно, но люди из Свежена и по сей день утверждают, что Хаджи Димитра, после того как его ранило в Стара-Планине, товарищи перенесли в эти места и здесь, на вершине Кадрафил, недалеко от Свежена, он умер. Здесь же находится и его могила.

Молча смотрели мы на памятник Хаджи Димитру, и перед нами, молодыми ремсистами, оживал светлый образ мужественного легендарного героя! Мы стояли с шапками в руках у могилы, не в состоянии сказать друг другу ни слова, и только шепотом повторяли:

– Жив он! Там, в горах…

Партизана в любую минуту подстерегает смерть, он готов в любой миг ее принять, но мысль, что он, тяжело раненный, может попасть в руки врагов, всегда пугала его.

Донесшийся со стороны села Свежен выстрел прервал ход наших мыслей, и мы осторожно спустились по южным склонам Кадрафила. Перед нами раскинулось несколько голых возвышенностей, на них чернели узкие полоски вспаханной земли и желтел папоротник. Оглядываясь, мы быстро перешли открытые места, спустились в глубокий овраг, а когда выбрались из него, то прямо перед собой увидели село Мраченик.

Солнце уже склонялось к закату. Ледяной ветер завывал в кустах, и казалось, он вот-вот вырвет с корнем чахлые деревья. Люди укрылись в своих домах. И мы мечтали о теплой комнате, но нам нужно было спешить, спешить…

То ли нас заметили с одного из армейских наблюдательных постов около села или кто-то нас выдал, как вдруг поднялся большой шум и началась такая перестрелка, что мы не на шутку встревожились. Едва мы успели немного отойти от села, как нас стали преследовать полицейские.

Но снова родные горы укрыли нас от преследователей. Медленно спускалась ночь.

– Ускользнули, – промолвил Йонко, вытирая рукавом вспотевшее лицо, и присел на камень. – А сейчас куда, Ватагин? Мне эти места незнакомы.

– Как-нибудь выберемся, Йонко. Вот сейчас вспыхнут огоньки Пловдива и укажут нам дорогу.

Разве не к этому свету, струившемуся нам навстречу, держали мы свой путь?

Перед нами внизу раскинулась Фракийская равнина, а посередине, как большой светящийся круг, – Пловдив. Мы шли, обходя села и особенно остерегаясь нарваться на засады.

Шли молча. Уже была пройдена большая часть пути.

– Ватагин, ты голоден? – глухо спросил Йонко. – Но даже если ты и не голоден, думаю, попадись тебе теплая баница[12]12
  Баница – слоеный пирог, обычно с брынзой. – Прим. ред.


[Закрыть], съел бы ее даже и без кислого молока.

– Голодной курице просо снится, – ответил я ему. – Брось ты эту теплую баницу, пусть другие ее едят, а лучше скажи, как раздобыть хоть немного хлеба.

Мы услышали лай собак, – значит, где-то поблизости село. Какое это село, и сейчас не знаю, предполагаю – Бегово. Решили попросить хлеба в одном из домов на окраине.

Я вошел во двор, а Йонко остался наблюдать на улице. Неожиданно во дворе залаяла собака.

Под маленьким навесом появился крестьянин и что-то крикнул.

Услышав голос хозяина, собака поджала хвост. Я юркнул в дом.

За небольшим столом сидела женщина средних лет с двумя девочками.

– Добрый вечер, – поздоровался я.

Они словно оцепенели, ничего не ответили. Женщина отряхнула юбку, а младшая девочка схватилась за передник матери, прижалась к ней и уставилась на меня испуганными глазами.

– Не бойтесь, ничего плохого я вам не сделаю, я – партизан.

Хозяева дома несколько успокоились и пригласили меня к столу. «Хорошие люди, – подумал я, – в селе, очевидно, полно полицейских и солдат, а они все-таки приняли меня и даже пригласили к своему столу».

На какое-то мгновение мне показалось, что я в родном доме. Может быть, этому ощущению способствовали расписные тарелки на столе, которые очень напомнили мне мой дом. Именно в таком глиняном блюде мама, когда я был ребенком, приносила мне завтрак.

Так я и не смог понять, какую еду подали на стол, но рядом с большим блюдом, стоявшим посередине, увидел глиняную миску с крупным желтым маринованным перцем.

Я не сел к столу, а только взял кусок теплого хлеба и несколько стручков перца, завернул все это в тряпку и вышел, предварительно предупредив хозяев, чтобы они никому ничего по рассказывали.

Йонко ждал меня с нетерпением.

– Почему ты задержался? Что случилось? Принес чего-нибудь поесть?

– Все в порядке, ты только потрогай, какой теплый и мягкий хлеб.

Мы отошли от села, уселись у самой дороги и занялись хлебом и янтарным перцем.

Рассвет встретили где-то около села Калековец – в десяти километрах от Пловдива. Пловдивская равнина, которую я всегда считал одной из самых красивых в нашей стране, сейчас показалась мне голой, черной и непривлекательной.

Нам предстояло войти в город, где нас из-за каждого угла подстерегала пуля.

– Давай где-нибудь спрячем винтовки, – предложил я. – Они в городе нам только помешают, тем более что замаскировать их невозможно.

Решили двигаться вместе с рабочими бочарной фабрики, которая находилась в трех-четырех километрах восточное Пловдива, на шоссе, соединяющем город с селом Рогош.

Спрятав винтовки в заброшенном домишке неподалеку от города, мы пошли вместе с рабочими бочарной фабрики. Дул пронизывающий, холодный ветер. Мы уже совсем приблизились к городу. По одежде мы почти не отличались от идущих рядом с нами рабочих. Йонко носил сшитые из грубого сукна штаны, короткий потертый пиджак и сверху спортивную куртку из зеленой непромокаемой материи. На мне были брюки городского покроя, крестьянская обувь и короткая шуба.

Только мы добрались до первых домов квартала Каршиак и едва почувствовали себя горожанами, как шедшая впереди группа, служившая нам чем-то вроде заслона, неожиданно остановилась. Началась какая-то суматоха. Мы заметили нескольких полицейских и гражданских в мягких шляпах и демисезонных пальто.

– Это становится подозрительным. Куда же нам податься? – спросил Йонко.

Мысль работала лихорадочно. Если мы повернем назад, то вызовем подозрение, отступать некуда – вокруг открытая местность. Полицейские легко бы справились с нами. И мы пошли навстречу им.

– Спокойно, Йонко, – сказал я. – Мы – рабочие бочарной фабрики. Не забывай об оружии, но не торопись… Стрелять только по моей команде!

Когда мы поравнялись с полицейскими, они уже проверили документы большинства рабочих. Два агента в штатском направились к нам.

«Конец!» – подумал я.

– Эй, вы там, предъявите ваши удостоверения! – крикнул нам один из агентов в штатском.

– Да что вы делаете вид, будто не узнаете нас! – проговорил я. – Неужели каждый раз будете требовать удостоверения личности!

У них, по всей видимости, создалось впечатление, что мы действительно рабочие. А мы, как только завернули за угол ближайшего дома, сразу же бросились бежать вдоль улицы. Пока агенты сориентировались, мы успели удалиться на значительное расстояние от них.

– Стой, стой! – закричали полицейские вслед нам и открыли стрельбу.

Я оглянулся и понял, что стреляют в воздух.

– Йонко, не стреляй!

Агенты продолжали стрелять в воздух, решив, что у нас нет оружия и им удастся схватить нас живыми.

Они продолжали кричать и стрелять. Держали они себя довольно-таки смело, потому что с нашей стороны не раздалось ни одного выстрела. Я остановился и несколько раз выстрелил в первого из наших преследователей. Полицейские сразу же растерялись. Один из них упал, а остальные засуетились вокруг него и прекратили преследование.

Воспользовавшись суматохой, мы свернули в переулок и исчезли в темноте, надеясь, что враг потеряет наши следы, но наши надежды не оправдались.

Как только началась перестрелка, на ноги подняли полицейских из соседних участков, которые блокировали квартал. Куда бы мы ни пробовали сунуться, чтобы выбраться к центру города, нас повсюду встречали выстрелами. Улицы опустели, люди попрятались в своих домах, только мы, как птицы в клетке, которые в поисках выхода бьются о решетку, бросались из одной улицы в другую. Но оказалось, что все пути перекрыты. Нам не оставалось ничего иного, как выбираться из города.

Там, где сейчас возведены красивые здания пловдивской ярмарки, где шумит фонтан и где шепчутся тополя, где вечером целуются счастливые влюбленные, на этой поляне в декабрьский вечер мы с Йонко были окружены полицейскими со всех сторон. Нас преследовали, за нами гнались, как за бешеными собаками, а возможностей вырваться из кольца окружения практически не существовало, к тому же у нас кончались патроны.

Мы залегли на берегу реки, ломая себе голову, что же предпринять и как выбраться из этого положения.

Марица плавно несла свои воды, в которых отражались электрические фонари бульвара на противоположном берегу.

– Йонко, браток, ты умеешь плавать?

Тот не ответил, но его крепкая рука легла мне на плечо, и я понял, что он готов на все.

Единственное спасение – Марица. Маленькую надежду вырваться из окружения я видел только в том, чтобы переплыть реку. И мы бросились в холодную воду. Она схватила нас в свои ледяные объятия. Казалось, что кровь в наших жилах остановилась, перестало стучать сердце. Но мысль о том, что мы выполняем приказ партии, спасаем товарищей, придавала нам силы, а воля к жизни – сильнее всего. Молодость, устремленная к свободе, жаждала победы.

– Нас заметили, – задыхаясь, прошептал Йонко.

На противоположном берегу предательски светили электрические фонари.

Только на мгновение луна вынырнула из облаков, и перед нами вдали показался силуэт холма Сахаттепе.

– Держись, Йонко, мы молоды и нужны партии.

Мы отплыли от берега. Облава продолжалась. Потеряв наши следы, полицейские вели беспорядочную стрельбу, но, когда мы достигли середины реки, они нас обнаружили и открыли прицельный огонь. Другая группа полицейских поспешила к Старому мосту через Марицу, чтобы отрезать нам путь.

– Нет, этим гадам не удастся нас обогнать, – сказал Йонко.

– Это же надо попасть в такой переплет! Однако, посмотри, и на этом берегу люди с винтовками.

И мы увидели, что по берегу Марицы снуют солдаты. Некоторые из них остановились и стали внимательно следить за нами. Я подумал: «Это уже конец! Нам некуда податься. Значит…» Словно электрический ток, пронзила мысль о смерти. Тогда пусть это будет смерть, достойная партизан. Геройская смерть!

– Товарищи солдаты, мы – партизаны и боремся за счастье нашего народа! – крикнул я. – Сейчас наша судьба в ваших руках. Вы можете нас убить, но что это вам даст? Не стреляйте, дайте нам уйти!

Не ответив, солдаты ушли.

– Хорошие ребята, Ватагин, свои люди! – сказал Йонко.

И надежда согрела наши сердца. Снова появилась вера, что мы останемся живы, и это придало нам силы. Мы добрались до берега. Но внезапно вокруг нас вновь засвистели пули.

– Мерзавцы! – вырвалось у меня.

Мы тоже открыли огонь.

Когда пересекали бульвар, Йонко, бежавший впереди меня, вдруг упал.

– Йонко, Йонко, что с тобой? Вставай, брат!..

Я тронул его за плечо, приподнял голову. Он был мертв. Словно клещами сжало мое сердце. Но в следующее мгновение я решил, что должен продолжать борьбу и отомстить за друга.

Улицы уже наполнились народом: молва о том, что преследуют партизан, быстро облетела квартал и многие хотели сами увидеть, что происходит.

Мокрый, промерзший, я едва передвигался от укрытия к укрытию. Вокруг меня свистели пули. Я петлял с одной улицы на другую и наконец добрался до старого, необитаемого дома и залез на чердак. Здесь вместе с тетей Данкой, нашей помощницей, мы когда-го оборудовали тайник.

Голодный, грязный, потрясенный гибелью Йонко, я, скрючившись в три погибели, сидел на чердаке. Вынул оба пистолета и, пересчитав патроны, решил: один оставлю себе, а остальные – для врага.

Меня лихорадило. Я притаился в одном из наиболее укрытых от ветра уголков, так как на чердаке с одной стороны не было стены. До меня доносились свистки полицейских и топот их сапог, я слышал, как колотят в ворота соседнего дома. Им и в голову не приходило, что преследуемый ими партизан прячется в развалинах.

Я с трудом дождался ночи. И когда она наконец наступила, спустился с чердака. Крадучись, перешел через чей-то двор, перелез через ограду и очутился у дома дяди Петра и тети Данки, тихо постучал.

Неожиданно у входа зажглась яркая электрическая лампа. Я остолбенел: неужели я не успею предупредить товарищей о грозящей им опасности?

Я быстро отскочил в тень близрастущего дерева. Но тетя Данка узнала меня.

– Иванчо, да ты ли это? – произнесла она, и ее губы слегка задрожали.

У дяди Петра был маленький сын Иванчо. И когда он спросил, как меня зовут, я ответил, что и меня тоже зовут Иванчо. Так за мной и закрепилось это имя.

Появился взволнованный дядя Петр и заговорил быстро и прерывисто:

– Полицейские знают, что ты где-то поблизости. Вчера они у нас тебя подстерегали. С ними приходил и Колев. Днем они ушли, но с минуты на минуту могут прийти снова.

А тетя Данка прижалась к моему плечу. Она жалела меня, как родного сына. Потом принесла теплый чай, хлеб и брынзу.

– Милый мой, перекуси немного, выпей чаю, согрейся. И чего надо этим полицейским от хороших парней?

Я выпил чай, самый вкусный чай, который мне довелось пить в своей жизни…

– Слушай, дядя Петр, дай мне что-нибудь из одежды и обуви. Сам понимаешь, в каком я виде.

Дядя Петр засуетился.

– Раздевайся, придумаем что-нибудь.

Я быстро снял с себя мокрую одежду, надел пиджак, ботинки и брюки Петра и как солидный горожанин вышел через парадную дверь.

Полицейский, стоявший на улице у ворот, почтительно козырнул мне:

– Добрый вечер!

– Добрый вечер! – ответил я и с легким поклоном приподнял шляпу.

Я затерялся в толпе.

В тот же вечер удалось установить связь с товарищами из окружного комитета.

ЛЮБОВЬ

Только я собрался перейти через железнодорожное полотно по мосту, ведущему в «Кючук Париж», как на противоположном тротуаре заметил Нелли. Я начал мучительно соображать, что же мне предпринять, ведь вот уже несколько дней полиция упорно ее разыскивала, узнав, что она является руководителем ремсистов в Асеновградской околии. Полиция искала девушку из Пловдива, с продолговатым лицом, русыми волосами и темными глазами, стройную и высокую. Так ее обрисовали агенты, и по этим приметам полиции приказали ее отыскать. Но существовало еще одно, более тревожное обстоятельство. Сестру Нелли арестовали еще осенью, но во время судебного процесса не смогли доказать ее виновность и освободили. Теперь полицейские извлекли из архивов ее фотографию и, поскольку она была очень похожа на Нелли, размножили фото и передали во все полицейские посты, чтобы правильно сориентироваться в своих поисках. Мне поручили передать Нелли приказ Лиляны[13]13
  Речь идет о Лиляне Димитровой – народной героине, члене ЦК РМС, героически погибшей в перестрелке с врагом. Автор описал ее в этой книге в рассказе «Лиляна». – Прим. ред.


[Закрыть] – покрасить волосы в другой цвет.

Нелли шла спокойно и уверенно. Я затруднился бы определить, идет она в город по делам организации или просто вышла на прогулку. Впрочем, в те времена для наших людей бесцельное блуждание казалось маловероятным. Вечерело. Мимо пронесся пассажирский поезд. Год тому назад, в такой же вот вечер, я познакомился с Нелли. Мы полюбили друг друга… Я решил перейти на другую сторону улицы. Да разве мог я пройти мимо Нелли?! Но, сделав мне едва заметный знак пальцем, Нелли заставила меня пройти мимо. Только тогда я заметил, что за ней следом идет человек лет тридцати, с черными усами и мутными, пьяными глазами. Я сразу понял, что это агент. Имея трехлетний стаж подпольной работы, я научился опознавать их. Связав предупреждение Нелли с поведением агента, можно было установить, что он следит именно за ней. Нужно было что-то предпринять. Во мне боролись сложные чувства. Мне показалось, что я снова услышал тихий шепот Нелли, увидел ее глаза и улыбку, и я, несмотря на предупреждение, пошел следом за ней. Нелли не заметила, как я пересек улицу и оказался позади агента.

Мы шли втроем: Нелли, агент и я. Вскоре он понял, что за ним следят, повернулся и хотел сунуть руку в карман, вероятно, чтобы достать оружие, но мои слова заставили его вздрогнуть:

– Послушай, я – партизан, если только шевельнешь рукой, сразу же тебя пристрелю.

Полицейский повернул голову, ускорил шаги, и его руки повисли, вытянувшись по швам, как у солдата, стоявшего перед строгим командиром. Нелли не оглядывалась.

Я крепко сжимал в правой руке пистолет, готовый в любой миг через пальто выпустить семь пуль в ненавистного преследователя. Так мы прошли пятьдесят – шестьдесят метров. Вдруг Нелли свернула направо, и я поспешил предупредить агента:

– Иди прямо! Оглянешься – буду стрелять! Я не шучу и стреляю точно!

Агент молча продолжал свой путь. Нелли, так и не оглянувшись, исчезла в направлении католической больницы.

Через какое-то время полицейский повернулся ко мне и сказал:

– Могу ли я закурить сигарету?

– Нет!

Неожиданно на перекрестке улицы Дюстабанова появились люди. Я не сообразил, что мы находимся в районе табачных складов. Очередная смена уходила домой. Агент учел это, смешался с толпой и исчез. Уже почти стемнело, и, несмотря на все мои старания, мне не удалось обнаружить его в толпе.

Я понял свою ошибку, но поздно.

Быстро пересек две-три улицы и пошел в том направлении, куда свернула девушка. Опасность миновала. Я догнал Нелли, остановил ее. Бедная, она ожидала услышать: «Пройдемте за мной в инспекцию полиции», но увидела меня и очень обрадовалась. Ее темные глаза радостно засияли. Нелли была счастлива.

Ночь настигла нас, когда мы были уже в горах.