Текст книги "Скажи им, мама, пусть помнят..."

Автор книги: Гено Генов-Ватагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

ЙОЗО

Ноябрь был холодный и дождливый. Ветер пронизывал до костей; ледяной дождь, предвещавший снег, шел несколько дней подряд. Горы словно бы насквозь пропитались влагой. Не осталось сухого места ни под одним деревом.

Не знаю: приходилось ли вам бывать в горах в дождливое время? Тучи настолько низко опускаются к земле, что вместе с деревьями образуют что-то похожее на замкнутый круг. Становится трудно ходить – скользко. Ты падаешь, встаешь, снова падаешь и испытываешь такое чувство, что никогда не выберешься из этого дьявольского круга.

Люблю Среднегорье. Но сейчас, когда все заволокло туманом, когда непрерывно идет дождь, я мечтал как можно скорее выбраться отсюда. А проклятый дождь все лил и лил. Только дядя Калчо чувствовал себя хорошо под огромным плащом-ямурлуком. Нет более практичной одежды, чем крестьянский ямурлук. Он намокает только сверху, и затем уже ему не страшен никакой дождь.

– Эй, горожанин, как ты себя чувствуешь в своем наряде? – обратился дядя Калчо к Стамо, который весь съежился в своей тонкой спортивной куртке.

– Зуб на зуб не попадает! – откликнулся Стамо.

К вечеру мы попрощались с товарищами и отправились в дорогу. Добряну, Йоско и мне предстояло пробраться в Пловдив, куда нас вызывали на совещание. Эту дорогу мы хорошо изучили, ведь мы с Добряном не раз ходили в город. Но сейчас дождь создавал дополнительные трудности.

Я шел первым, за мною Йоско и последним – Добрян. Миновав дранговскую рощу, мы спустились по последнему склону и вышли на равнину. Внизу протекала бурная речка. Мы остановились около нее и затем медленно, один за другим, вошли в холодную воду.

Двигались молча. Дождь продолжался, грязь прилипала к ногам. Каждый шаг давался с трудом, и со стороны могло показаться, будто мы считаем, сколько шагов нужно сделать, чтобы дойти до Пловдива.

Обошли стороной села Дрангово и Отец-Кириллово. Вокруг только поле – ровное-ровное. Нигде ни кустика.

Наступал рассвет. Мы подошли к селу Генерал-Николаево. В этом селе у нас не было никаких связей. Местные жители отличались крайней религиозностью, признавали только попов, которые помыкали людьми как им заблагорассудится.

Что же делать? Среди белого дня идти через открытое поле – опасно, оставаться здесь – не менее опасно. Ведь укрыться было совершенно негде.

– Паршивы наши дела! – выругался Йоско.

– Войдем в какой-нибудь дом, и все! – отрезал Добрян.

Он был намного старше нас, и мы прислушивались к его словам. Рабочий из Пловдива, с большим партийным и революционным опытом, Добрян был нашим старшим другом. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы он был с кем-нибудь груб. Говорил он тихо, медленно и немного нараспев. Ко всем относился сердечно и по-дружески, поэтому партизаны любили его.

– Решено, – снова повторил Добрян. – Просто зайдем во двор крайнего дома и там переждем!

Мы перелезли через ограду, пересекли двор и забрались в хлев. Хлев как хлев, как и все другие в этом краю. Приземистый и тесный. В нем едва разместились два ослика и тощая корова. Над хлевом находился чердак, так сказать, второй этаж, заваленный кукурузными листьями и сеном. «Комфортабельно», тепло и уютно. На посту остался Йоско, а мы с Добряном сразу же заснули. Сколько спали, не помню. Не помню также, когда хозяйка дома, женщина средних лет, вошла в хлев, чтобы подоить корову. Напуганные ее криком, мы проснулись.

– Ой-ой, мамочка! Йозо, здесь чужие!

Мы соскочили вниз: Йоско держал женщину и пытался заткнуть ей рот, чтобы она не кричала. А она металась, ведро дребезжало в ее руке, и несчастный Йоско в какой уже раз повторял:

– Ну замолчи же! Ничего плохого мы тебе не сделаем!

– Отпусти ее! – сказал Добрян.

Она посмотрела на него благодарным взглядом.

– Не бойся, сестра, мы неплохие люди, – добавил Добрян и посмотрел на нее тепло и ласково своими большими голубыми глазами.

Женщина взглянула на его доброе лицо, и ее страх мало-помалу рассеялся.

– Успокойся, мы ничего не просим, кроме разрешения провести день в хлеву.

Наконец она пришла в себя и спросила:

– А вы, случайно, не из леса?

– Мы – партизаны!

Женщина побледнела:

– Ой-ой, боже, погибли мы! Деточки мои! Уходите!.. Вчера сожгли семь домов в Стряме. Там стоят войска и полиция. Ищут Леваневского. Боже, может, кто из вас и есть этот Леваневский!.. Нас же живьем сожгут! Стоит только кому-нибудь сказать, что Леваневский побывал у нас, и тогда конец.

И она закрыла лицо руками.

– Куда же нам идти? – сказал Добрян. – У нас нет своего дома, мы даже имена свои позабыли. А ты говоришь: «Уходите».

И словно бы оправдываясь, женщина тихим голосом повторила:

– А вчера семь домов в Стряме подожгли…

– Никуда мы не пойдем. Позови своего мужа! – приказал ей Йоско, указывая на дверь.

Превозмогая страх, она позвала:

– Йозо, Йозо, иди сюда!

– Значит, мы тезки, – засмеялся Йоско. – Ну, в таком разе нам нельзя не договориться. Двое Йоско – это уже кое-что значит!

Открылись двери, и перед нами во весь свой могучий рост встал Йозо.

– Ну, друг, – сказал Добрян, – сегодня до вечера тебе придется посидеть дома.

– Люди, да как же я могу не выходить отсюда целый день, я же мясник, меня ждут в лавке.

– Ничего не поделаешь, сошлешься на болезнь, – сказал ему Добрян.

– Ну что ты! У меня отнюдь не болезненный вид! Если об этом узнают в селе, все сразу же придут сюда и подымут нас на смех.

Наконец он все же согласился с нами. Ничего не поделаешь. Заболел человек. Но не прошло и часа, как в ворота начали стучаться.

– Йозо, Йозо! Почему не открываешь лавку?

– Йозо болен, не слышишь, как стонет?! – откликнулась его жена, не выходя из дома.

И действительно, Йозо протяжно и громко стонал.

– Хм! Болен, говоришь? Да чем же это он занемог? – И шаги удалились от ворот.

– Добрян, что мы теперь будем делать, а? Не накликал бы он на нас какой-нибудь беды? – поделился своей тревогой Йоско.

Часа два мы сидели как на иголках. Но вскоре успокоились и стали ждать наступления ночи. А день, как нарочно, тянулся бесконечно. И Йозо все стонал. Стиснул зубы и стонал. Даже дети и те не смели показываться во дворе. Они поняли, что в доме что-то происходит, раз их отец слег в постель.

Незадолго до обеда хозяйка засуетилась, зарезала гуся, ощипала его.

– Что происходит? – спросили мы ее. – Неужто ты нас решила угостить?

К вечеру мы зашли в дом. Тесная прихожая оказалась заставлена большими медными котлами и разной другой посудой. Мы переступили порог просторной комнаты. У круглого стола стояли низкие стулья, а на столе красовались большие тарелки, в которых лежали куски гуся с капустой. Мы молча переглянулись, невольно проглотив слюну. Ведь сколько дней мы не ели по-человечески! Хозяева стояли в стороне и все время уговаривали нас взять еще кусочек. Несчастные, они мечтали как можно скорее отделаться от нас. Из другой комнаты доносилась возня детей. В тот день им никто не делал замечаний, не останавливал, когда они шумели и баловались. Дети и не подозревали, кому обязаны такой свободе, но охотно пользовались ею.

Стемнело.

Мы попрощались с хозяевами. Поблагодарили их за гостеприимство. На наше повторное напоминание о том, что они не должны никому сообщать о нашем посещении, они только кивали головою, словно у них язык отнялся.

На цыпочках мы добрались до ворот. И Добрян так тихо их открыл и закрыл, что вздох облегчения, вырвавшийся из груди Йозо, достиг нашего слуха.

Смешной Йозо!

ЗАСАДА

Это было летом 1943 года. Все Среднегорье охватило пламя народной борьбы. Повсюду пылали партизанские костры. Старые леса, укрывавшие когда-то Левского и Ботева, снова были полны вооруженными людьми. К востоку от Стрямы до самого Чирпана действовали подразделения славного отряда имени Христо Ботева. Но район, где родились Ботев и Левский, славившийся своими бунтарскими традициями, все еще что-то медлил. И если в июне – сентябре 1923 года этот край неизменно оказывался в первых рядах борцов, то теперь почему-то не спешил с выступлением. Это отставание, разумеется, имело свои причины. Кое-кто из местных руководителей неправильно оценил положение, создавшееся в стране. Потому, когда начали поднимать на борьбу Карловский край, возникли значительные затруднения. Товарищи, ранее ушедшие в партизанские отряды, жили обособленно. Относились ко всем с недоверием и по отношению к каждому новому партизану проявляли настороженность. Они опасались широкого развития партизанского движения. Но так не могло продолжаться. Пришлось проводить разъяснительную работу, чтобы привлечь как можно больше людей в отряды.

По решению окружного комитета партии Слави отправился на запад в Голямо-Конарскую околию, а я – в Карловскую. Вместе с Трилетовым и Любчо мы встретились с товарищами из Карловского отряда и единодушно решили приложить все усилия для того, чтобы обеспечить развертывание партизанского движения. С этой целью мы втроем – Трилетов, Любчо и я – однажды вечером спустились по крутым тропинкам к селам Видраре, Горни– и Долни-Домлен. Сельские собаки, которые обычно только и ждут, когда появится чужой человек, пока не подавали голоса. Мы приближались к селу.

– Вроде пришли, – сказал я. – Вот сады, здесь должны нас ждать.

Мы вошли в сады с восточной стороны. Любчо назвал пароль. Тотчас же с разных сторон к нам подошли несколько здоровенных мужиков из села. Кое-кто из них принес с собой оружие, другие же несли в руках только дубинки. Они подошли и стали отряхивать одежду от соломы.

«Наверно, пришли прямо с полевых работ», – подумал я.

– Здравствуйте, товарищи, – приветствовали мы их дружно.

– Здравствуйте, здравствуйте, – тоже хором ответили они и протянули нам руки.

– Где бы нам переговорить? – спросил Трилетов.

– Да здесь, у нас в селе нет чужих, и нам никакая опасность не грозит, – предложил один из крестьян.

Мы уселись прямо на земле. Подошли еще несколько человек. Несмотря на темноту, я почувствовал, что они с недоверием смотрят на нас и что их терзает одна мысль: «Неужели эта зеленая молодежь будет учить нас, что надо делать. Да разве можно им верить?»

Мы с Любчо были совсем еще молоды. Он был немногословен. Сурово и уверенно смотрели на окружающих его голубые глаза. Он крепко сжимал в руках автомат. Наблюдательному человеку больше ничего и не нужно: уже одно это красноречиво свидетельствовало о том, что за человек этот Любчо.

Трилетов был опытным партизаном и пользовался у крестьян уважением. Они знали его и прежде, да и много слышали о нем. Любчо и меня видели впервые. Я почувствовал себя уязвленным их несколько пренебрежительным отношением. Очевидно, Любчо сразу же уловил причину моего смущения. Он наклонился ко мне и шепнул:

– Не переживай, все будет в порядке.

Нас засыпали вопросами. Эти крестьяне были представителями сел Домлен и Видраре, некоторые из них были членами партии. Они обо всем спрашивали главным образом Трилетова, от него ждали ответов и через какое-то время совсем забыли о нас.

– Сами понимаете, – говорил им Трилетов, – что вы должны быть в отряде, иначе ваш край совсем отстанет, а партизаны должны быть повсюду, где только это возможно, с тем чтобы давать отпор фашистам, ускорить их гибель.

– Мы-то согласны, но полиция, когда узнает… – пробормотал сидевший рядом со мной.

– Товарищи, – сказал Трилетов, – я хочу представить вам уполномоченного штаба зоны товарища Ватагина. Он скажет вам несколько слов о предстоящей работе.

Я встал. Двое или трое крестьян подошли ближе, чтобы лучше меня рассмотреть, а остальные начали о чем-то шептаться между собой. Не теряя времени, я начал свою речь. Говорил просто и искренне, чтобы убедить их в правоте своих слов:

– Товарищи, сейчас такое время, когда надо действовать незамедлительно. Фашизм доживает свои последние дни. Именно нам с вами и предстоит покончить с ним. Всех замучили грязные дела полиции и жандармерии, вы их испытали на своем горбу. Вы знаете, как поступают палачи даже с мирными людьми. От вас, товарищи, требуется, чтобы вы влились в наши ряды, это ваш долг перед народом и вашими детьми. Нас должно быть больше, чтобы мы стали сильными и победили. Иначе мы рискуем попасть в положение наших прапрадедов, которые пятьсот лет изнемогали под турецким игом.

Меня слушали внимательно. Раздалось несколько проклятий и угроз в адрес фашистов. Значит, я попал в точку. Но когда я упомянул о численности и вооружении противника, крестьяне приумолкли. Упоминание о силах врага немного поколебало их веру. Я помолчал. Вспомнил о своем разговоре с отцом – тоже крестьянином. Год тому назад, проходя через родное село, я зашел домой. Мы сели ужинать, а отец никак не мог усидеть на месте. В конце концов он мне сказал:

– Послушай, Генко, сынок, вы правы, я понимаю, за что вы боретесь. Извел нас этот фашизм. Немцы весь хлеб наш съели, скоро, наверное, и последние лапти наши проедят. Но ты только посмотри, сколько их! Вся власть, оружие, войска, можно сказать, почти целиком в их руках! А вы? Вас горсточка, и половина из вас не имеет даже винтовок…

Я только было собрался ему ответить, но он подал мне знак рукой, чтобы я помолчал:

– Генко, я совсем не хочу тебя поучать, ты свое дело знаешь, ты уже большой. Только вот гложет меня сомнение: не поторопились ли вы? Ну, почему вы не хотите дождаться, когда русские подойдут к нашему краю?

Я похлопал его по плечу:

– Отец, наши действия имеют огромное значение, любое промедление может обернуться бедой. Мы должны сковать силы противника, чтобы помочь Советской Армии. Тогда она сможет скорее вступить в Болгарию. Стыдно сидеть сложа руки, выжидать и не участвовать в борьбе. Ведь ты же понимаешь это!

Своего отца я оправдывал – пожилой человек и беспартийный, но теперь передо мной находились коммунисты, и моя задача состояла в том, чтобы их убедить.

Снова посыпался град вопросов:

– А с женами, детьми? Что будет с ними?

– Эти гады сожгут наши дома, как только узнают, где мы.

– И оружия у нас нет, не голыми же руками будем драться против полиции?!

Вмешался Трилетов:

– Товарищи, иначе нельзя. Каждый, кому дорога родина, сражается вместе с нами в отрядах. И оружие для вас найдется. Партизанское движение постоянно растет, И Карловская околия не имеет права отставать!

– Хорошо, но удастся ли собрать достаточное число людей? – пробормотал кто-то.

– По правде говоря, пора выступить, но удастся ли это нам? – добавил другой.

– Мы знаем, что вам нелегко порвать с мирной жизнью, – заговорил я. – Но здесь собрался актив, коммунисты, а партия призывает всех на вооруженную борьбу против монархо-фашистов. Ваше место там!

– Вопрос абсолютно ясен, товарищи! – добавил Любчо. – Нечего философствовать, а давайте решим, кто сейчас же отправится с нами, потому что до лагеря путь далек.

Дальше уже все пошло гладко. Мы оставили в селе двух товарищей, а с остальными отправились в лагерь Калоферского отряда. В эту ночь нам предстояло пройти среднегорские овраги, долину реки Тунджа и к рассвету выйти к Старчовецу. Луна взошла рано, и, когда мы вброд переходили Тунджу, она уже светила слишком ярко, и это могло нас выдать. Мы отчетливо видели все вокруг. Шли мы по всем правилам – друг за другом. Трилетов, Любчо и я, как старые партизаны, шли впереди. В лесу мы чувствовали себя как дома, чего не скажешь о новичках. Несмотря на всю суровость крестьянской жизни и на хорошее знание окрестностей, наши товарищи продвигались вперед как-то неуверенно, вздрагивали при каждом лесном шорохе.

Наконец мы добрались до калоферских виноградников, занимавших все склоны Старчовеца. Трилетов остановил нас и прошептал:

– Наберем винограда для товарищей, они будут рады.

Все согласились. Неподалеку от кошары для овец мы нашли на одном участке созревшие гроздья винограда сорта калоферский мускат. Мы собирали виноград в рюкзаки и одновременно лакомились им. Первым поднялся Любчо:

– Пойдемте дальше, а то здесь открытое место и очень светло, нас могут увидеть.

До гор оставалось еще немного пути. Когда мы поднялись на Старчовецкий перевал, перед нами открылся прекрасный вид. Древние Калоферские горы, как исполины, возвышались к северу от нас. А внизу, где-то позади, в долине реки Тунджа, в свете луны вырисовывались очертания Среднегорья – этого горного хребта-красавца. Нам все казалось сказочно прекрасным. Я невольно залюбовался открывшимся передо мной видом и почти забыл, кто я и зачем здесь. И только смотрел вокруг и восхищался, опьяненный красотой гордой природы. Слева, в пяти-шести километрах к западу, раскинулся Калофер – родина Ботева. Я вспомнил об его истории – совершенно подлинной, хотя она и звучит как легенда.

…Во времена многовекового и мрачного турецкого рабства в долине, где сейчас расположен город, скрывался отряд Калофера. Калофер – смелый и дерзкий воевода – не давал спуску туркам-душегубам. Много лет в этом краю не смел появиться ни один турок. Бесплодными оказались все попытки поработителей уничтожить отряд. Сами условия местности помогали отряду удерживать этот край как настоящую крепость. Турки пытались подкупить отважного болгарского воеводу, но все их попытки оказались напрасными. Слухи о нем дошли до султана. Задумался турецкий султан и в конце концов издал грамоту, в которой предоставлял воеводе Калоферу и его людям свободу и разрешал поселиться в этом краю. Однажды воевода собрал своих молодцов и повел их в Сопот, славившийся своими красивыми девушками. Отряд Калофера появился в Сопоте как раз в праздник, когда на площади водили хоровод. Калофер приказал каждому из своих молодцов выбрать себе девушку и увезти ее на своем коне. Так воевода Калофер основал город Калофер…

Внезапно тишину нарушили автоматные очереди. Через мгновение я оказался на земле и почувствовал, как трава нежно гладит мое лицо.

«Засада!» – решил я и стал внимательно осматриваться вокруг. Но так никого и не увидел. «А куда же девались товарищи? Кругом – ни души!» Стрельба не прекращалась, и я никак не мог понять, откуда ведут огонь. Я отполз на несколько метров в сторону, снова осмотрелся вокруг, но так и не обнаружил никого из своих. Пули свистели совсем рядом, а слева от меня вспыхивали смертоносные язычки пламени. Я открыл огонь в этом направлении, но так и не понял: в цель ли я стреляю? Перестрелка настолько усилилась, что я уже не слышал знакомого звука очередей моего автомата, а только чувствовал, как он дрожит, когда я нажимаю на спусковой крючок. Пришлось постоянно менять позицию, переползая с места на место по-пластунски, и мне казалось, что земля вокруг меня превратилась уже в решето. Несколько раз я громко позвал Любчо и Трилетова, но тщетно, никто не отозвался. Сама мысль, что я остался один, не давала покоя. Все же совсем другое дело, когда в подобные моменты чувствуешь рядом с собой плечо товарища. Я снова вставил обойму в автомат и отполз к высокому кусту терновника. Вдруг совсем рядом взорвалась граната, и меня ослепило. Сильный взрыв оглушил, в глазах потемнело. Когда я пришел в себя, то в ушах гудело, а тело стало каким-то чужим и непослушным, не подчиняющимся моей воле. Я ощупал себя и уверился, что следов крови нет. Решил отступить. Осторожно отполз немного назад и скатился вниз по склону. Стрельба внезапно стихла. Наступила напряженная тишина. Только я начал обдумывать, что же мне предпринять, как справа от себя услышал голоса. Оттуда раздалась автоматная очередь. Уж не Любчо ли стрелял?

– «Остров»! «Остров»! – произнес я вполголоса.

Автомат продолжал строчить. Наверно, это не Любчо.

– «Остров», ты слышишь меня? – крикнул я громче.

Ответа не последовало.

– Послушай, «Остров», я – Белов, слышишь, Белов! – назвал я свой псевдоним. И в ответ послышался незнакомый и полный ненависти голос:

– Какой еще Белов?

– Вот такой Белов! – крикнул я и выпустил в его сторону очередь из автомата. Потом, пригнувшись к земле, спустился вниз, полагая, что враг не успел еще замкнуть кольцо блокады вокруг всего Старчовеца и, значит, путь, по которому мы пришли сюда, остался свободным. И в самом деле вскоре я оказался в безопасности, но обнаружить следов моих товарищей нигде не мог. Пройдя почти с километр, я так и не уверился в том, что возвращаюсь по той же дороге. Шел и думал: «Если не найду своих друзей, то придется подыскивать надежное убежище на весь день».

Никого из жителей этого края я не знал. И мне оставалось рассчитывать только на себя. Продолжив свой путь, я пересек небольшой овраг и очутился в чьем-то винограднике. Посредине стоял небольшой дом. Внимательно прислушиваясь, я подошел к нему. До меня донесся какой-то шум. Это пережевывал корм конь или мул. Значит, здесь есть люди. Хозяева, должно быть, заночевали тут, а возможно, уже встали, несмотря на столь ранний час. Постучал в дверь.

– Кто там? – тихо отозвался чей-то мужской голос.

Мне не хотелось рисковать, и я поэтому решил не входить в дом.

– Выйди! – попросил я. – Хочу кое о чем тебя спросить.

Из дома вышел мужчина средних лет, внимательно оглядел меня и, убедившись в том, что я не полицейский, распахнул дверь и пригласил войти:

– Заходи в дом, товарищ, не бойся, я – Петко из Калофера. А ты не из группы ли, которая нарвалась на засаду? Ты один? Нет ли убитых среди вас?

– Ничего не знаю, Петко, – ответил я. – Остался один, меня чуть не схватили. А ты не видел кого-нибудь из наших?

– Ко мне со вчерашнего дня никто не заходил, но полчаса тому назад через виноградник прошли несколько человек. Они очень торопились. Я выходил стреножить мула и не сумел рассмотреть, кто они такие.

– А ты не можешь показать, в каком направлении они пошли?

– Конечно могу. – Он встал и вывел меня на крыльцо. – Вот здесь они прошли вниз и свернули вдоль ограды соседнего виноградника.

Сердечно поблагодарив доброго Петко, впоследствии ставшего нашим верным помощником, я заторопился в том же направлении. Какова же была моя радость, когда в двухстах – трехстах метрах от дома на пароль мне наконец-то ответили. И не успел я прийти в себя, как из темноты ко мне бросился Любчо, крепко обнял меня и сказал:

– Мы все о тебе думали, товарищ Белов. Как же получилось, что ты отстал от нас? Мы как раз обсуждали: искать ли тебя или подождать? Да как же ты нас нашел?

– Ну, вас-то я всегда разыщу, – рассмеялся я радостно.

– Цел ли ты? – обнял меня и Трилетов.

– Абсолютно. Мы еще повоюем, браток! Настоящая партизанская душа так легко не сдается.

Мне стало легко на сердце и так хорошо, как стало бы любому, кто снова нашел своих товарищей, встретиться с которыми уже не надеялся.