Текст книги "Скажи им, мама, пусть помнят..."

Автор книги: Гено Генов-Ватагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

В СЕЛЕ ДОЛНИ-ДОМЛЕН

Долгими ночами и погожими днями под зеленым шатром Буковой могилы не стихали горячие споры о боевых действиях бригады имени Христо Ботева. Наиболее горячо и страстно выражала свое недовольство и критиковала руководство бригады группа, возглавляемая Важаровым. Важаров был одним из основателей партизанского движения в Среднегорье. Он, имея хорошую теоретическую подготовку, большой житейский и партийный опыт, никак не мог стерпеть «обиду» и примириться с тем, что его не назначили командиром одной из бригад. В своем стремлении быть одним из руководителей партизанского движения в Среднегорье Важаров унизился до мелочности.

Разумеется, ошибки допускались, но разве в такое время можно было потворствовать недовольству и озлоблению, когда предстояло проделать огромную организационную и боевую работу? Важаров не смог понять этого и в своем стремлении к величию и громкой славе стал центром, вокруг которого объединилась часть партизан, недовольных руководством.

Именно поэтому решение окружного комитета партии о массовом развитии партизанского движения, принятое весной 1944 года, натолкнулось на решительное сопротивление сторонников Важарова. Как мы их не убеждали, чего только не предлагали, лишь бы договориться с ними! А в это время нам нужно было атаковать фашистские гарнизоны в отдельных селах и городах.

После тяжелой зимы сторонники Важарова, словно только что вылупившиеся птенцы, целыми днями грелись на раннем весеннем солнце и горячо спорили о том, как же быть дальше. А в это время настоящие партизаны готовили оружие и снаряжение для новых операций, которые наметили провести за лето. К Слави они относились еще более непримиримо. Возможно, потому, что он больше всего заботился о своем родном крае, где еще в ноябре 1941 года вместе с несколькими товарищами создал первый в Среднегорье партизанский отряд. А может быть, потому, что большую часть времени он провел в Пловдиве? Скорее всего, еще и потому, что он не соглашался ни на какие компромиссы и не делал никаких уступок. Нельзя забывать и о другом обстоятельстве. Многие товарищи, ушедшие в горы, считали, что те, кто остались в городах, только философствуют о восстании против монархо-фашизма.

А я и сейчас уверен, что жить на нелегальном положении и работать в городе, особенно в Пловдиве, было значительно тяжелее, чем находиться в партизанском отряде в горах.

В самом деле, прелести городской жизни оставались все такими же внешне доступными, но они таили в себе для подпольщика и самые опасные неожиданности. Требовалась большая оперативность и гибкость. Нет, жить в городе на нелегальном положении совсем нелегко. Долгие годы жизни в подполье в достаточной мере убедили меня в этом. Хотя в городе я не так уж часто голодал, но чувствовал себя постоянно неспокойно.

Но это трудно было объяснить товарищам из бригады. Большинство партизан пришли из сел, и они не могли себе представить, с какими неприятными неожиданностями приходится сталкиваться в большом городе. Да и бывшие горожане, проведя много времени в горах, уже не могли представить себе, как приходится рисковать подпольщику в таком городе, как Пловдив.

Было много разных суждений, словесных перепалок между командирами отрядов, прежде чем удалось перейти к конкретной, деловой работе. А с чего же начать? Прежде всего пришлось пересмотреть прошлое. Нам предстояло объединить усилия и составить план действий бригады для последнего штурма. Мне и Слави Чакырову поручили обойти все три бригады – имени Христо Ботева, Васила Левского и Стефана Караджи, поднять дух партизан в этих отрядах и убедить их немедленно приступить к активным боевым действиям. Слави должен был остаться в бригаде имени Христо Ботева, а мне с группой товарищей поручили посетить бригаду имени Васила Левского, а затем перебраться в Голямчардакский район, провести мобилизацию людей и перейти к боевым операциям. Сюда же прибыл и Кара, который в 1943 году критически относился к нашей деятельности. Он являлся одним из основателей РМС в Голямчардакском районе, и это обстоятельство меня особенно радовало. Высокий, стройный, с красивым и нежным лицом и всегда смеющимися глазами, он становился любимцем молодежи повсюду, где только появлялся. Почти каждый вечер мы с упоением слушали его песни и мысленно переносились в будущее.

Еще в ученические годы мы были с Карой друзьями, а впоследствии стали неразлучными и вместе мобилизовывали коммунистов и ремсистов в его родном крае.

В группу, которой предстояло пройти вместе со мной по всему намеченному маршруту, включили Гынчо, Спартака, Фантома, партизанку Гену и еще нескольких человек.

Расставаясь с товарищами, мы долго прощались с Голубем. Он пожелал мне бить врагов по-ботевски.

Голубь был честным и обаятельным парнем, немного резким, но всегда справедливым и откровенным. Прощаясь с нами, он так долго гладил мой автомат, как будто это была рука любимой девушки.

– Пусть стреляет без осечки, как под Войнягово а у Марицы!

День догорал.

Солнце скрылось за лесами на Буковой могиле. И только синеватые очертания гор еще освещались пурпурными отблесками заката. Ветер из долины шелестел в листве зеленого шатра, а вокруг, в защищенном от ветров месте, деревья стояли не шелохнувшись. Они как будто слушали старинные гайдуцкие песни и легенды, которые им рассказывала Букова могила.

«До свидания, товарищи Голубь, Доктор, до новой встречи! Возможно, здесь, а может быть, после победы, в Пловдиве!»

Около Калофера мы простились и с тамошними чабанами, с кошарой деда Кольо Чонкова, с местами, где мы вели бои. Перейдя вброд Свеженскую реку, мы остановились на возвышенности пад рекой Стряма, протекавшей неподалеку от села Долни-Домлен.

Долни-Домлен! Долни-Домлен! Даже теперь, когда я прихожу к плотине огромного водохранилища, то вижу, как на севере резко вырисовываются очертания темных вершин Среднегорья, а в холодной воде отражаются Букова могила и гора Кадрафил. Вместе с ними там отражается наш боевой путь. И когда я мысленно отправляюсь по дорогам нашего прошлого, то никогда не забываю, зачем живу.

Мы остановились в каком-то овраге и решили захватить село Долни-Домлен, возле которого, точно образуя большой и правильный круг, ярко зеленело пастбище. Это было большое село. Но мы не знали, есть ли там полиция или солдаты. Это обстоятельство усложняло выполнение нашего плана. Гынчо, отличавшийся смелостью и ловкостью, предложил молниеносно атаковать село и захватить его.

– Послушайте, товарищи, я знаю это село. Знаю старосту и одного полицейского, которых надо уничтожить, и тогда все будет в порядке.

– Но не забывай, что нас всего девять человек, а там могут быть солдаты.

– Не страшно, – настаивал Гынчо. – Если действовать дружно, можно горы свернуть.

Спартак поглаживал бороду, которая была у него, как у Ботева. Посмотрев в сторону села, он солидно произнес:

– Подожди, вот подумаем еще немного и непременно возьмем его!

Кара советовал более трезво обдумать создавшееся положение, потому что трудно вдевятером овладеть целым селом. В самом деле, это был первый случай в Среднегорье, когда ранней весной 1944 года столь малыми силами мы решались на такую дерзость.

Неожиданно наш пост, находившийся в пятидесяти метрах впереди, подал сигнал тревоги:

– Стой! Руки вверх!

Перед нами возникла массивная фигура домленского лесного сторожа.

Наша Гена, маленькая ростом, с короткой берданкой в руках, подбежала и встала перед ним.

Лесной сторож был одним из тех негодяев, которые водили жандармов по партизанским тропам. Говорили, что он один из самых верных слуг фашистской власти и этом крае. Вот как он стал предателем.

Однажды, обходя лес, он прилег в тени старого дуба. Какая-то торжественная тишина царила в молодом лесу, напоенном солнцем и ароматом цветов. От теплого и влажного воздуха сторожа разморило и начало клонить ко сну. Он почти уже задремал, когда тихие, легкие шаги заставили его вздрогнуть. Он вгляделся в просвет меж деревьями, и у него замерло дыхание: высокий парень в выцветших брюках-галифе медленно спускался по склону, держа в руках карабин. На поясе висела граната. Алчность обуяла сторожа, и, хотя руки его дрожали, он выстрелил. Партизан покачнулся и упал. Какое-то скотское наслаждение овладело убийцей. Он уже предвкушал, как ему вручат 50 000 левов – обычная награда за убитого партизана. Так он стал предателем.

Гынчо вышел из себя:

– Ватагин, отдай его мне, я с ним расправлюсь. Он виновник гибели моего брата!

Любчо, младший брат Гынчо, был чудесным парнем. Осенью он погиб вместе со Штокманом – командиром бригады имени Васила Левского. Нам не удалось точно узнать, как погибли эти прекрасные люди, но мы знали, что в их гибели повинна рука предателя.

Гынчо имел полное право отомстить за Любчо. И мы его едва удерживали.

– Подожди, Гынчо, в данный момент он нам необходим, а потом посмотрим!

Мы допросили лесного сторожа. Выяснили обстановку в селе, где в округе есть войска и жандармерия, и стали уточнять план наших действий. Жандармских частей в селе Долни-Домлен не оказалось. Перепуганный лесной сторож отвечал на вопросы четко. Мы уточнили расположение улиц и мостов через реку, где живет староста, где пьянствуют полицейские. Я все еще храню записную книжку, в которой очень примитивно набросал план села. Этот гад оживился, в его глазах появилась какая-то надежда на спасение. Отвратительный человек! Совершил столько преступлений, обагрил свои руки кровью партизан и все же лелеял надежду на прощение! Мы подмигнули Гынчо в знак того, что он уже может расправиться с ним, а сами отошли в сторону.

Не считаю нужным рассказывать о последних минутах этого подлеца и выродка.

В тот же миг мы услышали хрип. И все! Страшное, но справедливое возмездие.

Возможно, сейчас иные скажут, что мы были тогда чрезмерно жестоки. Но нас затравливали преследованиями, и к нам не проявляли ни капли милосердия. Жгли живыми и расстреливали. Отрубленные головы наших братьев и сестер насаживали на колья и выставляли на площадях. Вот почему мы были беспощадны к врагу, и особенно к предателям.

Гынчо возглавил группу возмездия. Он должен был уничтожить старосту в его же доме, а также одного из наиболее ретивых полицейских. Остальные же разделились на три группы: одна впереди – нечто вроде разведки, а остальным двоим, следовавшим за ними в ста метрах, предстояло ворваться в помещение общины. Овладев селом, мы должны были реквизировать деньги и оружие, сжечь хранящиеся в общине фашистские документы, собрать людей на митинг и отступить без потерь.

У здания общины во дворе собралось несколько чиновников и лесных сторожей. Не успели они прийти в себя, как мы арестовали их и заперли в большой комнате. Один из лесных сторожей попытался сопротивляться, даже прицелился в меня из своего карабина, но получил такой сильный удар, что сразу же очутился на земле рядом с остальными. В это же время Кара одним прыжком оказался возле двух полицейских. Укрывшись за толстым стволом старого тутового дерева, они пытались открыть стрельбу, но Кара подоспел вовремя.

– Бросайте оружие! – скомандовал он, – и идите впереди меня!

Арестованные с побелевшими лицами беспрекословно исполнили приказ партизанского командира.

Из всех нас самым грозным и внушающим страх оказался Спартак. Он стоял посреди двора, его черная борода развевалась на ветру. Он сыпал ругательства направо и налево, и перед ним задержанные покорно поднимали руки вверх.

– Да вы перед кем стоите: перед партизанским судом или перед Христом? – покрикивал он на них. – Вперед, а то перестреляю всех! Ну что вы на меня уставились, идиоты?

Арестованных мы затолкали в отдельную комнату и заставили повернуться лицом к стене. У дверей охранять их поставили маленькую Гену с ее карабином. Мы обшарили все здание общины. Отобрали несколько винтовок и пистолетов. Собрали все реестры, документы, ведомости и подожгли их во дворе, устроив огромный костер.

– Идите сюда, погрейтесь! – позвала нас Гена. – Такой огонь хорошо греет!

Только с сейфом общины нам так и не удалось справиться. Мы долго колотили по нему молотом, ковырялись в замочной скважине отвертками, но тщетно.

В селе то и дело раздавались выстрелы. Гынчо мстил за убитого брата. Немного погодя он прибежал к нам и доложил, что отыскал старосту и уничтожил его вместе о одним из полицейских.

Нам следовало быстро решить, что же делать дальше. Мы не могли созвать митинг, потому что нас было слишком мало.

Однако у общины собралось человек сто. Они молчали и только смотрели на нас глазами, полными восхищения и благодарности.

Нужно было уходить. Наш маленький отряд из девяти человек отправился на запад через реку Стряма. А заплаканные женщины протягивали нам кто хлеб, кто брынзу.

– Возьмите, ведь никто не знает, что вас ждет завтра!

Одна из женщин, одетая в траур, протянула мне большой кусок брынзы и с нежностью погладила мои волосы.

Черный платок закрывал ее лицо, но я все же увидел ее глаза, полные слез.

СУДЬБА СТРАХИЛА

Страхил – славный командир отряда имени Стефана Караджи – слег. Слег не из-за болезни, а из-за опасной раны. В самом разгаре боя в Староселе вражеская пуля угодила в него как раз тогда, когда он поднимался в атаку на врага.

А Страхил был молод и строен, с красивым юношеским лицом, лучистыми глазами и черными бровями, словно выписанными кистью художника. Он отличался исключительной ловкостью, жизнерадостностью и энергичностью. Как дикий олень, перескакивал со скалы на скалу и, как ветер, проносился по самой невероятной крутизне.

По дороге в Старосел мы шли вместе и, хотя встретились впервые, сразу же почувствовали какую-то тягу друг к другу. Страхил рассказывал мне о своем селе, расположенном в нескольких сотнях метров от холма, по которому мы спускались, о своем детстве, ничем почти не отличавшемся от моего.

– Я вырос в поле, браток, но что может дать крестьянину наша каменистая земля и эта власть, при которой нет ни правды, ни свободы! И я решил отправиться в город, посмотреть, как живет рабочий люд. Но убедился, что и там положение не лучше. Повсюду, как говорил Ботев, «ложь и рабство царят на этой несчастной земле».

Страхил прожил почти шесть месяцев в Софии, где учился на шофера. Там он не только познакомился с жизнью рабочего класса, но и установил связь со многими активными деятелями софийской молодежи.

– Если бы я еще хоть немного задержался в Софии, меня наверняка засадили бы в тюрьму. Правда, вся наша жизнь – тюрьма, но все же совсем иное дело, когда человек на свободе, да еще и в Среднегорье.

Страхил словно предчувствовал, что ему не удастся подышать воздухом родного села, и торопился рассказать мне обо всем, что лежало камнем у него на сердце.

– В армии я служил танкистом и должен признаться, что меня считали хорошим солдатом. Нам, Ватагин, нужны танки. Представляешь себе партизан на танках? Камня на камне не осталось бы тогда от фашизма.

Мы перешли через глубокий овраг, взобрались на крутой перевал и оказались около Старосела, а Страхил все еще продолжал свой рассказ.

…Солнце медленно опускалось за горизонт, но, несмотря на это, стояла необыкновенная духота. За перевалом стало еще хуже: казалось, что земля просто-таки раскалена. Вокруг нас жнецы торопились закончить жатву, чтобы к вечеру спуститься в село и отдохнуть от июльской дневной жары. Впереди шагали Гочо Грозев – представитель Главного штаба НОПА[20]20
  НОПА – Народно-освободительная повстанческая армия. – Прим. ред.


[Закрыть], Стоян Попов с пышными усами, придававшими ему внушительный вид, ну просто настоящий Тарас Бульба. А сбоку поспешал за ними мой большой друг Кара. Следом шли колонны партизан. Средна-Гора провожала нас теплым дуновением ветерка и запахом спелой ежевики.

Мы подошли к селу, и боевая операция началась. Эту крупную операцию мы осуществляли силами бригад имени Стефана Караджи и имени Бенковского, но она оказалась неудачной и стоила нам больших потерь. Первой жертвой оказался Страхил.

В сущности, он еще не стал жертвой. Его только ранили, но кровотечение не прекращалось, и следовало торопиться с оказанием ему медицинской помощи. Мы отправились обратно к местности Баррикады – самой красивой части гайдуцкого Среднегорья. Юное лицо Страхила как-то увяло, а глаза потемнели. Что же нам предпринять, как спасти славного командира?

– Давайте сделаем носилки и понесем его, – сказал Гочо Грозев и, посмотрев в ту сторону, откуда раздался выстрел, добавил: – Стреляйте, но не забывайте оставить одну пулю для себя.

Из веток мы сплели носилки и понесли Страхила.

Шли по крутой тропинке молча. Смеркалось. Взошла полная луна и осветила сельские дороги. Горы встретили нас прохладой. Над нами проносились кучевые облака. Ветер шумел в кустах. Мы шли, и рядом с нами шло горе. Природа печалилась вместе с нами.

Верные друзья Страхила по очереди несли его. Каждый хотел помочь, хотя бы в последние минуты, своему командиру и товарищу. Вихрь, его самый близкий друг, с которым они вместе росли в деревне, не отходил от него ни на шаг. Его глаза, не отрываясь смотрели на раненого героя. Сжимая кулаки от бессильной злости, он едва не плакал. Роза мокрым платком вытирала пот со лба раненого и все суетливо рылась в санитарной сумке, но не находила там нужного лекарства. Она была готова отдать жизнь, лишь бы спасти командира.

Губы Страхила едва шептали:

– Воды!.. Хоть глоток воды, товарищи… Кара здесь? Пусть Вихрь не отходит от меня!..

– Я здесь, Страхил, – успокоил его Вихрь и коснулся его потного лба губами.

Страхил закрыл глаза, стараясь превозмочь нестерпимую боль.

– Дайте пистолет, товарищи, не мучайтесь! Оставьте меня! Со мной покончено. Спасите отряд! И отомстите!

И опять смолк. А Роза все вытирала его лоб платком.

Кровь медленно сочилась из раны и капала на листья папоротника. Мы карабкались по осыпям и скалам, мрачные и сердитые. Где сейчас противник? Ох, если бы только он хоть мелькнул перед нами! А вот и Баррикады с их вековыми скалами, над которыми возвышались огромные буки. Мы остановились под их зеленым сводом и положили носилки у подножия самой высокой скалы. Кровь из раны Страхила продолжала сочиться. Я молчал, и мне чудилось, что я слышу голос Ботева, который как бы сливается с голосом Страхила:

 
Скажи им, мама, пусть помнят,
Пусть помнят и ищут меня…
 

Скажи им, мама, пусть запомнят эти тяжелые минуты, когда мы прощались со Страхилом! Минуты, когда мы прощались с родным и дорогим нам человеком, чтобы бесстрашно броситься в огонь борьбы!

Всю ночь мы по очереди дежурили у изголовья Страхила, всю ночь мы смачивали холодной водой его запекшиеся губы.

Рассвело. Над Баррикадами наступило утро, тихое и светлое. Вдруг расшумелись ветви деревьев. Кто-то крикнул:

– Страхил скончался, умер Страхил!..

Мы построили бригады. Все молчали. И пристально смотрели куда-то вдаль. Мы прощались со Страхилом. Кара выбрал самое красивое место между двумя большими скалами и сказал:

– Здесь будет похоронен Страхил.

Мы понесли его и положили между скал. Траурный митинг открыл Ильо. Он сказал, едва сдерживая слезы:

– Клянемся, дорогой товарищ, что отомстим за тебя. Мы не позволим врагу пройти здесь, где похоронили твои священные останки.

– Конец фашизма близок! – воскликнул Гочо Грозев. – Жизни не пожалеем, но победим врага. О твоем геройском подвиге будущие поколения будут рассказывать легенды!

Бригада принесла клятву. Дрожащими губами мы целовали оружие. Один за другим вставали на колени перед прахом Страхила. Листьями дикой герани мы усыпали его тело, а в изголовье положили зеленый венок из буковых веток. Запели «Интернационал». Казалось, что ветки буков над скалами сплелись еще крепче, чтобы создать вечнозеленую гробницу на самом высоком и живописном месте на Баррикадах.

Салют проводил Страхила в бессмертие.

СТЕФАНОВ КАМЕНЬ

Стефанов камень!.. Стефанов камень!.. С ним связаны старинная и новая легенды. Приступая и этому рассказу, я чувствую необыкновенное волнение.

В ту пору наша бригада впервые обосновалась на постоянном месте. Всем нам уже казалось, что мы ощущаем первые дуновения свободы. Но, несмотря на это, внутренние противоречия овладели некоторыми из нас. Действительно ли наступает конец нашим мучениям и начало новой жизни?

Лежа на склонах Среднегорья, мы заглядывались на дальние села и явственно чувствовали запах родного дома. Как бились неспокойные наши сердца! Казалось, этого напряжения им просто не выдержать! Мы уже не перешептывались, не осматривали подозрительно каждый куст и каждую тропинку. Зашумели буковые рощи, долины запели партизанские песни. Природа как будто заразилась нашей радостью. Стало весело на душе, в нас крепла уверенность – мы уже предвкушали победу.

И люди преобразились. Они пели, и казалось, лес подпевал им. Задымили костры, запахло горячей едой.

Штаб бригады расположился немного в стороне под раскидистыми буковыми деревьями. Здесь всегда царило оживление, все время приходили партизаны и докладывали о выполнении различных заданий. Получив указания, одни тут же уходили, а вместо них появлялись другие. Из сел поступали радостные вести. Люди уже открыто говорили о том, что фашистской власти приходит конец. И сколько бы ни пытались фашисты заглушить голос правды, как бы ни грозились разделаться с партизанами, обстановка коренным образом изменилась. Народ верил только партизанам. Крестьяне узнали о крупных успехах Красной Армии и затаив дыхание следили за ходом событий. Наступили славные дни! Советские войска громили немцев.

Одно забавное событие внесло разнообразие в нашу жизнь. По приказу штаба нам удалось освободить в селе Равногорово пленного американского летчика-офицера, бомбившего нефтехранилища и сбитого зенитным огнем. Американец, высокий и худой человек, целыми днями терзался мыслью, чем бы себя занять. Ему никак не удавалось понять смысла нашей борьбы и нашего боевого духа. Его холодному рассудку мы казались едва ли не чудаками.

Несмотря на огромное внимание, которое ему оказывали почти все партизаны, он оставался замкнутым. Он выполнял все, что ему приказывали, даже участвовал в бою, так и не поняв, за что же он воюет. Да он и не пытался разобраться в обстановке.

Невзирая на наши усилия и особенно старания девушек, проявлявших большое упорство в стремлении расшевелить союзника, американец выучил только несколько слов по-болгарски.

И как раз тогда, когда мы подшучивали над ним, как гром среди ясного неба, на нас свалилась страшная весть. В бою у Стефанова камня, около села Вырбен, погибло одиннадцать партизан.

Удар был ошеломляющим, тем более что в последнее время нас не покидало приподнятое настроение. Если зимой, осенью или ранней весной такие вести в какой-то мере были закономерными, то в тот момент, когда лес оделся в свой зеленый наряд и стал таким надежным защитником и союзником партизан, это известие действительно казалось нам невероятным.

Мы получили и более тревожные новости, свидетельствовавшие о том, что там имело место предательство. Надо было как можно быстрее расследовать этот случай. Но мы понимали, что это не только ответственное, но и сложное дело.

Я выбрался из Свеженских гор, прошел через местность Дондуково и спустился к Златоселу и Вырбену. День стоял мрачный, и я то и дело попадал в полосу тумана. Со стороны Бакаджика надвигались темные тучи, приближалась гроза. Сильные порывы ветра гнули ветви кустов. Я шел задумавшись, мысленно разговаривая с погибшими у Стефанова камня. Они просили отомстить за их гибель.

Первым в моем воображении появился Чапаев с его обаятельной улыбкой и пристальным взглядом. Воля и сила нашей молодости, возможно, нашли наиболее яркое выражение именно в его мужественном и благородном лице. Он являлся одним из тех ребят, которые сочетали в себе самые лучшие качества ремсиста. Когда Чапаев, бывало, стоял и любовался заходом солнца в горах, он неизменно шептал стихи Ботева, а знал он их немало.

Мне никак не удавалось примириться с мыслью, что Чапаева нет в живых. Какая у него была светлая и широкая душа! В памяти он сохранился все таким же, каким я его знал. Помню, мы шли с ним по полям у села Чоба, вдыхая аромат только что вспаханной земли, а он, самый старший и самый разумный из нас, завел разговор:

– Когда-нибудь здесь раскинутся сады Чобы, а вот там, напротив, на Баямлыке (так называется местность юго-западнее села), будут сплошные поля.

С нами тогда шли Дамян и Банко – земляки Чапаева. Четверо партизан – четверо друзей. Мы перешли через почти пересохшую реку и вошли в сады, где была назначена явка.

Туда пришел и Петр Запрянов – зять Чапаева. Он оказался интересным человеком и впоследствии очень помог партизанскому движению в своем крае.

Петр начал с того, что передал большой привет от Данки.

Тетю Данку, жену Петра и сестру Чапаева, мы все очень любили. Она излучала такое благородство, что с первого же взгляда пленяла собеседника.

Ни одно другое семейство в селе Чоба не принесло столько жертв в борьбе с фашизмом. Только бабка Стефаница формально не участвовала в ней, но была обо всем осведомлена. Она вырастила и выкормила всех: старший сын Кольо погиб где-то около Мадрида во время Испанской революции, и она так ничего о нем и не узнала; Чапаев и Иван стали партизанами и скитались по всему Среднегорью; Данка учительствовала и от всего сердца помогала нам. Дорогая тетя Данка! Как только вспомню о ней, так в душе тут же просыпаются самые нежные чувства. Однажды после тяжелого боя меня, замерзшего, усталого, именно тетя Данка, ничего не боясь, как родная мать, приютила в своем доме, обогрела, приласкала, спасла. Я обязан жизнью материнской теплоте ее рук.

А бабка Стефаница осталась в памяти как символ мудрости и страдания. Она всегда ждала. Ждала Кольо – самого старшего. Кто-то сказал ей, что он даст о себе знать из России, ибо разнесся слух, что он там. Ждала Чапаева. Все верила, что он не погиб и, возможно, покажется на пороге, как раньше, когда возвращался из города.

– Высохли мои глаза, Генко. Хочу плакать, а не могу. Нет слез – высохли мои глаза. Если бы один погиб, так я бы его оплакала. А то уже который год с тех пор, как исчез Кольо! И все жду. Тяжело мне так, что и слезинки пролить не могу. Большего наказания, чем это, нет на свете. Ах, этот господь как будто нарочно оставил меня жить, ждать и мучиться, – повторяла старуха при каждой нашей встрече. И все ждала, ждала…

Петр второпях рассказал, как у них дела дома, проинформировал нас о новостях, и мы сели перекусить тем, что он принес. Так прошло несколько часов, после чего мы забрались поглубже в лес над селом Чоба и уснули под летним звездным небом.

Стефанов камень! Стефанов камень! В одной старинной легенде рассказывается о парне, который, взобравшись на эту скалу, свои чувства к любимой девушке выражал в чудесной игре на свирели. Эта девушка поставила условие: тот, кто на руках донесет ее до вершины скалы, – тот и станет ее избранником. Стефан, самый отчаянный из молодых парней в селе, всегда носивший при себе свирель и часто оглашавший ее мелодиями всю округу, первым вызвался донести девушку до вершины. Он поднялся с любимой на руках на высокую скалу и захотел сыграть на свирели, но сердце не выдержало, и он упал замертво. С тех пор и ходит легенда о любви Стефана, а скалу назвали в его честь Стефановым камнем.

Я сел на скалу, с которой Пловдивская равнина видна как на ладони, и попытался представить себе мысленно новую легенду об одиннадцати партизанах. Ох, если бы я мог, как Стефан, сыграть на свирели! Если бы владел кистью, как художник Верещагин, то изобразил бы на полотне трагедию погибших орлов – моих товарищей.

И вот мне уже показалось, что они подходят ко мне вереницей, друг за другом, как приказал их командир Дочо. Первым идет Чапаев, потом Иван из села Стрелци, Иван Стойков тоже из Стрелцев, Иван – единственный партизан из села Генерал-Николаево, Иван и Юрдан из села Трилистник, Иван из Вербена, Тончо из Златосела и брат с сестрой из Падарско-Минка и Иван, Искра и Дзержинский.

Иван Йозов первым бросил вызов религиозным заблуждениям, не посчитался с упреками своих близких и земляков и стал бороться с невежеством. Попы предали его анафеме и причислили к врагам церкви, а он объявил их врагами родины.

Здесь встретились лучшие ребята из двух отрядов – отряда Бойчо и отряда Дочо. Это произошло в августе 1944 года, когда ужо явственно чувствовалось, что вот-вот взойдет солнце свободы. Брезовцы спустились с гор и разбрелись по селам, чтобы подготовить народ к массовым выступлениям против фашизма и разъяснить фальшивую политику правительства Багрянова. В эту группу включили Чапаева, Милко, Огняна и других. Здесь же, около Златосела, находился и отряд Дочо. Они встретились, чтобы скоординировать свои действия по подготовке предстоящей операции. А враг в это время бросал против нас свои последние силы и использовал все средства, стремясь нанести удар по партизанскому движению в этом районе. Он поднял на ноги всех находившихся в селах жандармов и войсковые части, которые непрестанно прочесывали леса и горы.

Рано утром, когда партизаны после холодной ночи еще только пытались размяться и хоть немного согреться, из села Златосел до них донесся звук трубы. Немного погодя разведка доложила, что, развернувшись цепочкой, к ним приближаются солдаты и жандармы. Дочо дал команду подготовиться к бою. Все начали готовиться отбить атаку. А труднейший момент наступает непосредственно перед самим боем. Именно тогда нервы берут свое и человек сильнее всего испытывает страх от неизвестности. Слух, внимание и зрение – все, как в фокусе, собрано в одной точке, а воспоминания текут и текут, как горный ручей. И тогда наступил такой момент, тем более все чувствовали, что уже близок конец нашей борьбы. Тяжело погибать молодым, да еще накануне победы. Отряд решил встретить врага огнем, нанести ему поражение и отобрать оружие, потому что многие товарищи все еще имели только одни пистолеты, а этого недостаточно.

Дочо распределил людей. Основную группу он послал в засаду. Замысел у него был простой: определить расстояние, с которого открыть огонь, нанести молниеносный удар по врагу и прорвать вражескую цепь. После этого собрать необходимое количество оружия и оторваться от противника. Наступил решительный момент. Нервы у всех были напряжены до предела. Каждый выбрал себе удобную позицию и стал ждать. Дзержинский и Искра, как всегда, залегли рядом. А Чапаев и Милко затаив дыхание укрылись за скалой.

Все началось часов в восемь утра. Солнце уже показалось из-за холмов Юнчолы и стало припекать. Жаворонки быстро взлетали над скалами и на мгновение замирали в вышине, словно хотели предупредить о надвигающейся трагедии.