Текст книги "Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук (Повести, юмористические рассказы, фельетоны)"

Автор книги: Геннадий Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

VII

Возле Академии Миша втиснулся в свои «Жигули» и поехал на работу. Подъезжая, он увидел, что у пивного ларька под сенью хлипких карагачей расположились три завсегдатая. При появлении Миши они дружно вскочили и весьма почтительно поздоровались.

«Уважают, – с удовольствием подумал Блинов, срывая листок с объявлением: „Закрыто на кандидатский минимум“. – То ли еще будет, когда остепенюсь».

Записка от Эли, торчащая из замка, привела Мишу в исключительно благодушное состояние. Чтобы как-то разрядиться от переполнившего его ликования, Миша нарочито хмуро крикнул:

– А ну, братва, подруливайте ко мне!

Робко, без видимой охоты завсегдатаи подошли к ларьку.

– Да мы, Миша, – печально сказал один, похлопав себя по карманам, – сегодня не при деньгах. Едва хватило на бутылочку портвея…

– Я угощаю! – прервал излияния Миша и вручил каждому по кружке пива.

Дармовое угощение надо было отрабатывать. Надо было что-то такое сказать Мише, чтобы ему было приятно, чтобы он не пожалел о своей щедрости. Первым подал голос рыжий увалень в черном пиджаке, наброшенном на модерновую майку. На майке английский текст: «Kiss me». Рыжий сказал:

– Подходим мы, слышь-ка, к твоему кантарасу… Это еще до портвея было. Читаем афишу – хоть стой, хоть падай. Вот это, думаем, шагнул Миша: в кандидаты наук нацелился, слышь-ка. – Рыжий значительно потряс указательным пальцем: – Ты, Миша, когда наверх уйдешь, не забывай и про нас, грешных.

– Не бойсь, не забуду.

– Какой экзамен сдавали? – поинтересовался узколицый мужчина в синем больничном халате и до неприличия стоптанных башмаках на босу ногу.

– Английский. Четверку получил.

– О, итс файн! Май фейверит лэнгвидж. – Неожиданно он встал в позу и выкинул вперед руку. – Ту би ор ног ту би – зат из зе квесчен…

Если бы на этом самом месте забил родник из чистого портвейна «777», то и тогда бы рыжий со своим приятелем-молчуном да и Миша Блинов удивились бы меньше.

– Слышь-ка, это ты по какому заблажил?

– По-английски. Мой любимый язык. А читал я монолог Гамлета.

– Во дает! Слышь-ка, а что на моем пузе нарисовано? – спросил рыжий, показывая на майку.

– Пошлость… «Целуй меня».

– Слышь-ка, правильно.

Миша почувствовал себя уязвленным: какая-то голь перекатная, а смотри, как по-ихнему шпарит. Кстати или некстати он придрался к слову.

– Вот ты сказал, – начал он, – что английский язык вроде бы твой любимый. Ты что, и другие, выходит, знаешь?

– Да. Французский и арабский. Немецкий похуже.

– Слышь-ка, во дает!

– А как тогда, мусье, понимать ваше обличье? – И Миша повел рукой от башмаков до проплешины незнакомца.

– Обычная история на почве алкоголизма. Пока язва. Ждем рака.

– Будешь еще пить? – спросил Миша у незнакомца.

– Спасибо, хватит.

Такое было хорошее настроение у Миши! А вот пообщался пять минут с… Подумалось: с алкоголиками. Но прогнал эту мысль. С несчастными скорее… И потускнело все вокруг.

Миша включил магнитофон, и в уши ударила густая медь оркестра и хриплые голоса. «Сейчас я позвоню Эле, – строил программу он. – Приглашу ее в ресторан и познакомлю с ученой братией. Пусть посмотрит, кто в друзьях у Блинова!» Миша круто повернул налево и в последний момент увидел, что нарушил правила. Час назад ГАИ умудрилось поставить новый знак, запрещающий поворот, и, конечно, для полного счастья рядом со знаком выставила бдительного инспектора. Жезл почтительно предложил припарковать машину к бордюру. «Предложу-ка я ему десятку, авось, клюнет», – промелькнуло в сознании Миши, и он аккуратно в водительские права вложил красную ассигнацию.

– Нарушаем? – небрежно отдавая честь, не то спросил, не то констатировал инспектор.

– Утром проезжал, никакого знака не было! – для порядка забунтовал Блинов, отлично понимая, что это не оправдание.

– Права, техталон… Гражданин, вы забыли деньги в правах. Немедленно уберите!

– Какие деньги? – округлил глаза Миша. – Это не мои, у меня и десяток-то не было.

– Хорошо, – спокойно сказал инспектор, и у Миши сразу отлегло от сердца. Инспектор посмотрел по сторонам и продолжал: – Сейчас пригласим понятых и оформим эти десять рублей как взятку при исполнении обязанностей.

– Это мои деньги! – крикнул Миша, выхватывая из рук милиционера злополучную ассигнацию. – Никакую взятку я давать не собирался.

– Тогда прокольчик сделаем.

– А может, не надо, а? Товарищ сержант, возьмите штраф. Прошу, штрафаните!

Инспектор, нацелившийся сделать насечку, отвел руку и задумчиво проговорил:

– Не плохой ты вроде парень, а хотел взяткой оскорбить.

– Да я…

– Так и быть, – вынес окончательный вердикт инспектор, – учитывая, что от вас, нарушителей, голова раскалывается, принеси-ка мне из того кафе стаканчик коньяку.

Миша расцвел в улыбке.

– Золотой ты человек, товарищ сержант! Мигом сделаю. – Переступив через бордюр, Миша оглянулся. – А может, бутылку?

– Обижаешь, – поморщился инспектор.

Блинов стремглав бросился к кафе, заказал двести граммов коньяка, пол-лимона и, прикрывая ношу полой пиджака, направился к месту происшествия. Инспектор сидел в машине. Он молча взял стакан и вмиг перелил содержимое в свое горло. Крякнул, смачно закусил лимоном и сказал:

– А ты взятку предлагал. Нехорошо. Поезжай!..

И Миша уехал.

VIII

…А сейчас давайте чуть поближе познакомимся с Элей, милой двадцатилетней девушкой, не прошедшей по конкурсу в медицинский институт. Она бы не попала на страницы повести, если бы хоть раз не послушалась мамы. По сделать это она не могла да и не хотела. Потому что мама у Эли была всезнающей и всевпередугадывающей.

– Мамочка, я познакомилась с Володей, – сказала как-то Эля.

– А кто его родители?

– Я не спросила.

– Надо было спросить. А кто он сам?

– Он учится в техникуме.

– В техникуме? Забудь о нем, дочка, это не наш вариант.

– Но, мама…

– Я свое мнение сказала.

Были и другие варианты. Да почему бы им и не быть у симпатичной девушки, модной и, заметим, строгих правил? Но – увы! – варианты были не «наши». Мама на десять, а то и на двадцать лет вперед по месяцам, по годам расписывала будущую семейную жизнь Эли с очередным горемыкой. Жизнь, по-маминому, получалась жалкая и тоскливая. Понемногу у Эли выработался стереотип жениха, который бы смог удовлетворить запросы мамы, ну и ее, конечно. Он должен быть элегантный, интеллектуальный, с престижной профессией и… возраст не имел значения. Желательно, чтобы был разведенный, а если есть дети, чтобы были взрослыми.

– Поверь мне, дочка, лучше прожить жизнь в гостиной, чем на кухне.

Однако интеллектуальные и элегантные на жизненном пути Эли не попадались. А если и попадались, то разводиться почему-то не торопились. И тогда за дело взялась мама.

Однажды она влетела в квартиру и рассыпала на столе кучу конвертов.

– Что это, мама?

– Сейчас все узнаешь.

Мама разорвала первый конверт и вытряхнула из него фотокарточку. Бравый и лысый, как бильярдный шар, мужчина, томно закатил глаза и разве что только не мурлыкал. Мама отодвинула фотографию и вспорола следующий пакет. На этот раз на женщин воззрился пятидесятилетний разбойник с таким носом, что мама перевернула фотографию, отыскивая там его продолжение. Продолжения не было. Был текст:

«Дорогая! Я вас буду лубить!»

– Какой кошмар! Мама, объясни, наконец, в чем дело?

– Погоди, – отмахнулась мать. – Впрочем, никакого секрета нет. Я от твоего имени дала объявление в газету. Ну, мол, ищу спутника жизни и все такое прочее.

– Мама!

– Что, мама? Помоги лучше распечатать письма. Я ведь не думала, что откликнется весь паноптикум, – брезгливо отбрасывая следующую фотографию, сказала мама.

– Покажи, мама.

– Нет-нет, дочка, не смотри, а то ночью плохо спать будешь.

Но как бы то ни было, из тридцати писем два весьма заинтересовали и маму, и дочку. И слог культурный, и люди, судя по всему, самостоятельные, и на фото, если не красавцы, то и не рожи, прости господи!

Но и от этих потенциальных женихов проку было мало. Один, как выяснилось, уговорил своего внука составить любовное послание, а другой готов был предложить руку и сердце только в том случае, если Эля и мама разрешат ему поселиться вместе с двоюродным братом.

Мама на какое-то время сникла. И случилось так, что в эту пору Эля познакомилась с Мишей Блиновым. Что он торгует пивом, Эля благоразумно промолчала, а вот про «Жигули» маме было доложено во всех подробностях.

– Делай как знаешь, – флегматично отозвалась мама и, устремляя взгляд в никуда, присовокупила: – Но, смотри, чтобы нашу дверь не испачкали дегтем.

– Мама, сейчас ведь двадцатый век! – всплеснула руками Эля.

– То-то и оно, – многозначительно вздохнула мать.

Оставляя для Миши номер телефона, Эля и у кульмана на работе, и вечерами у телевизора вырабатывала тактику будущих отношений. Тактика была весьма гибкой: вольностей – не позволять, но и дурочкой не прикидываться. Третьего, как говорится, не дано…

Эля не стала отнекиваться, когда Миша предложил ей познакомиться с его учеными друзьями. Не протестовала она, узнав, что встреча состоится в ресторане.

– Подъезжай в пять, – сказала Эля и назвала адрес.

И выпорхнула из подъезда ровно в семнадцать ноль-ноль – изящная, улыбчивая. Миша с ходу поведал ей о своей первой победе, принял поздравления, но сказать что-нибудь по-английски отказался:

– Противно! Я стал ловить себя на мысли, что и думаю по-ихнему.

Так получилось, что Блинову нужно было снова миновать злополучный перекресток, и то, что он увидел, повергло его сначала в изумление, а потом Миша глубоко задумался. А увидел он, как инспектор, промокая губы платком, вылазил из «Москвича».

«Интересно, какой это стакан по счету? – прикинул Миша. – Допустим, третий, это как минимум. Но ведь от трех стаканов коньяка ему в самый раз танцевать лезгинку на перекрестке, а он как огурчик».

Какая-то хитроумная тайна скрывалась за всем этим. Миша, как торговый работник, не мог в силу своего служебного положения допустить, чтобы какая-то афера осталась неразгаданной. Иначе прогресса в его работе не будет. Так сказать, духа времени. Миша извинился перед Элей, не поленился заехать во двор кафе и занять позицию наблюдателя у стойки буфета. Минут через пять в кафе появился испуганный счастливец.

– Двести коньяка, – сказал он. – И шоколадку. Не возражаете, если я со стаканом отличусь на минутку?

– Пожалуйста, – милостиво согласилась буфетчица. За стакан десять копеек. А всего семь тридцать.

Стакан уплыл за двери кафе, а Мише понадобилось всего три-четыре минуты, чтобы уточнить нижеследующее. Первое: буфетчица наливала в стакан не коньяк, а крепкий чай. Второе: буфетчица единственная и законная жена инспектора ГАИ…

Не в правилах Блинова было делиться чужими производственными секретами, но на этот раз он все рассказал Эле, и они нахохотались до икоты. А как известно, совместные радости… сближают. Так что в ресторан они приехали почти как молодожены.

За столом собралась знакомая компания. Степа Академик, научный руководитель Аполлинарий Модестович, оппонент Юрий Михайлович, старичок-экзаменатор товарищ Букин и Миша Блинов с Элей. Когда Миша представил Элю, Букин нежно сказал:

– Точь-в-точь как моя третья жена. Копия.

– А где она сейчас? – тактично поинтересовался Миша, написав вопрос на салфетке.

– Тоже утонула, – горестно вздохнул товарищ Букин.

Тут подошли два официанта и аккуратнейшим образом расставили на столе холодную закуску и спиртное.

– Е-мое, – не удержался Юрий Михайлович и налил коньяк в фужер.

Степа Академик холодно посмотрел на сотрапезника, и тот, правда, с неохотой, отмеряя дозы пальцем, разлил фужер по рюмкам.

– Слово Аполлинарию Модестовичу, – объявил Степа Академик.

Аполлинарий Модестович был краток. Он сказал:

– Разрешите наше собрание считать… откупоренным. Гм… Простите, где же мысль? Ага! Так вот, наше собрание считаю открытым и первый тост предлагаю поднять за товарища Букина. До дна!

– До дна – это хорошо, – вновь овладел слухом товарищ Букин и хищно посмотрел на рюмку.

Враз, как по команде, застучали ножи и вилки, с недозволенной скоростью сметая с тарелок холодную закуску. Лишь товарищ Букин не вооружился прибором и тоскливо поглядывал на компанию.

– Закусывайте, товарищ Букин, – спохватился Миша, простирая над столом руку.

– Хочу, – чуть не плача, пожаловался старичок, – но не могу. Я такую закалку выработал.

– Хозяин-барин, – философски рассудил Блинов, вгрызаясь в куриную ножку.

Настало время разлить еще по одной, но тут из-за соседнего стола раздался такой душераздирающий текст, что пить было просто грех. Текст принадлежал угрюмому экс-импозантному существу с горящими глазами.

– Я – поэт, – сказал он. – Вы это все знаете.

– И не только мы, – польстили ему за столом.

– Вам, своим друзьям, я хочу раскрыть свою душу.

– Говори, Николя, говори.

– Я скажу, вам я все скажу. Так вот: мне изменила жена. И с кем вы думаете? Стыдно признаться, друзья. Изменила… с прозаиком.

– Это ведь вандализм!

– Да, вандализм, – быстро согласился Николя. – В тот день я написал потрясные стихи. Она плакала, кикимора, когда я прочел их. Вот они: «Ты меня и любишь, и жалеешь, ведь и я немножечко красив»…

– Какой ритм! Какая глубина!.. Официант, еще бутылочку.

– Да и нам пора выпить, – будто со сна встряхнулся Блинов, близко к сердцу принявший беду поэта.

Аполлинарий Модестович предложил тост за Мишу Блинова.

Затем подняли тост за Элю, за Аполлинария Модестовича, Степу Академика, Юрия Михайловича, – обычное застолье. Перед тем как приступить к новому витку, Степа Академик начертал дальнейшую программу.

– Другие экзамены, Миша, сдавать не будешь, – объявил он. – Юрий Михайлович сдаст под твоей фамилией. Это в науке практикуется.

Товарищ Букин доверительно склонил голову к Мише и пожаловался:

– Вторая жена долго тонула. А третья – буль и нету. – Слезливо глянув на Элю, он подытожил: – Вылитая копия. Плавать умеете?

– Успокойте товарища Букина, – распорядился Степа и, когда тот замолк, продолжал: – Думаю, возражении нет?

– Мы не согласны! – вдруг сказала Эля. – Мы подготовимся и сами сдадим экзамены. Ведь кандидат наук – это великолепно грамотный специалист. Разве не так? Миша, почему ты молчишь?

– Вот те на! – удивился Степа.

– Е-мое! – прошептал Юрий Михайлович.

– Оно, конечно, так, – прокашлявшись, солидно начал Аполлинарий Модестович. – Но, милая девушка, Михаил, как бы это помягче сказать, не совсем с парадного хода желает попасть в науку. И мы, ученые, иногда разделяем эти стремления. Пусть он сегодня не внес своей лепты в науку, но зато завтра, когда он будет получать приличную зарплату, пользоваться заслуженным авторитетом в обществе, он вернет этот долг государству с лихвой.

– Да-да, – подтвердил Миша.

Где же мысль? Ага. Только такая политика, когда мы делаем многих кандидатов наук почти ни за что, как бы авансом, принесет нечервивые плоды в эпоху научно-технической революции.

– Е-мое! – вновь изумился Юрий Михайлович. – Рехнуться можно.

Черту под разговором подвел Степа Академик:

– Детали обсудим завтра у Миши на работе. А то здесь… – Степа покосился на Элю. – Возражений нет? Возражений, спрашиваю, нет, товарищ Букин?

– До дна – это хорошо! Эники, бэники, сухэ, дэма…

Когда поднимались из-за стола, то снова обратили внимание на экс-импозантного поэта. Он не то чтобы твердо, но как-то самоуверенно высился над столом, лишь в последний миг удерживая свое тело от падения. Колебался он в такт классическому хорею.

– А сейчас, – провозгласил он, не отрывая горящих глаз от официантки, – я прочту стихи, которые называются очень просто: «Письмо из пионерского лагеря». Это из цикла «Цветы в чужом палисаднике». – Поэт откашлялся, выстрелил вперед рукой и почти запел:

 
Получил от внука
Письмецо Федот.
Внук его прекрасно
В лагере живет!..
 

Что-то до боли знакомое почудилось Мише в этих стихах. Может, в школе проходили? Но ведь тогда это очень известный поэт. А ведь, посмотрите, как он прост, как любит своих друзей…

– Миша, ну пойдем, – потянула его за рукав Эля. – Что ты стал как вкопанный?

– Да вот думаю: поставить, что ли, поэту бутылку?

– Ну что ты?! Они такие гордые: возьмет да и бросит бутылку в тебя.

– Тогда пойдем.

…В четверг состоялось заключительное заседание штаба по подготовке Михаила Блинова к защите диссертации. Председательствовал Степа Академик.

– Экзамены сданы? – спросил он.

– Е-мое – сколько пришлось помучиться, – запричитал Юрий Михайлович.

– Я спрашиваю: экзамены сданы? – поднажал голосом Степа Академик.

– Сданы, – ответил первый оппонент.

– Пойдем дальше. Диссертация готова?

Аполлинарий Модестович утвердительно кивнул головой и сказал:

– Готова. – Он поерзал на стуле, решая, стоит ли говорить о том, каких трудов ему стоило чуть ли не на блюдечке поднести Блинову готовую диссертацию. Шутка ли: умыкнуть чью-то диссертацию из подвала библиотеки, очистить ее от мышиного помета, перепечатать, сменить титульные листы, приблизить к сегодняшнему дню библиографические источники, наконец, переплести диссертацию. Аполлинарий Модестович устало махнул и подтвердил:

– Готова.

– Оппоненты подготовили отзывы? – снова спросил Академик.

– Подготовили. Но… – «но» принадлежало Юрию Михайловичу. – Я хотел спросить: рефераты разосланы?

Степа Академик нахмурился, но тут ему на выручку поспешил Аполлинарий Модестович:

– Давным-давно, – бойко соврал он.

Степа Академик улыбкой поблагодарил коллегу и, перечеркнув на листочке все пункты жирным крестом, сказал:

– Ну, а сейчас давайте проэкзаменуем нашего соискателя. И подшлифуем его речь. Ты знаешь, Миша, что такое защита диссертации?

– Как сказать… – заметался мыслью Блинов.

– Тогда слушай, – торжественно продолжал Степа Академик. – Защита – это пятнадцать минут позора. Да-да, пятнадцать минут позора, но зато потом всю жизнь хлеб с маслом.

– Я не хочу позориться, – насупившись сказал Миша.

– Миша, не ты первый, не ты последний. Ты выучил стенограмму?

– Выучил.

– Тогда проверим. Что надо сказать первому оппоненту?

– Пожалуйста. – Миша поднялся со стула, наморщил лоб и вдруг каким-то не своим голосом заверещал: – Прежде всего я хотел бы сердечно поблагодарить первого оппонента, уважаемого Юрия Михайловича, за внимательное прочтение моей работы и те ценные замечания, которые он сейчас высказал и которые, безусловно, помогут мне при дальнейшем изучении данной темы.

– Хорошо, – похвалил Степа Академик. – Только ты зенками-то не блуди, а смотри на Юрия Михайловича и поклонись ему. Дальше.

– Но вместе с тем, – чудным голосом продолжал Блинов, – я хотел бы не то что не согласиться с уважаемым оппонентом, а как бы дополнить мою мысль, которая, видимо, не совсем точно нашла отражение в моей диссертации. Итак, Юрий Михайлович отметил…

– Молодец, Миша! И тут ты ему выскажешь все, что о нем думаешь. – Степа Академик поднялся со стула, заложил руки за спину и, словно рассуждая вслух, заговорил: – Оппоненты – они кто? Они, как правило, крупные ученые и им, конечно, некогда читать всякую белиберду. Рефератик полистает – и то ладно. Поэтому замечания для оппонента, как правило, пишут сами соискатели. Но надо, чтобы они были солидные и вместе с тем не по главным вопросам, а так, сбоку. И – упаси бог! – обидеть оппонента. Поэтому в конце что ты должен сказать?

– Я еще раз от всего сердца благодарю первого оппонента, уважаемого Юрия Михайловича…

– Глаза, следи за глазами! – скомандовал Степа Академик.

– …за внимательное прочтение диссертации и весьма ценные замечания, которые он сделал, – докурил фимиам Миша Блинов.

Надо было видеть Юрия Михайловича: он млел, с удовольствием поддакивал и, не сдержавшись, зааплодировал:

– Е-мое! – с чувством сказал он. – Какая глыба идет в нашу науку!

Степа Академик сложил на этот раз руки на живот и, переступив с пяток на носки, игриво поинтересовался:

– Ну, а что мы скажем второму оппоненту?

– Слово в слово, что и первому! – выпалил Миша. – Только не перепутать имя-отчество.

– Садись, Блинов, пять, – удовлетворенно потирая руки, подытожил Степа Академик.

IX

Это было необычное утро. Оно занялось как бы персонально для Миши Блинова. И не для него ли старательно кувыркались облака в небе и, радуя взгляд, наперегонки носились по двору куры. Пройдет два, три, ну от силы пять часов, и Миша с торжеством ли, устало, гордо или безразлично, но обязательно скажет: «Я – кандидат индустриальных наук».

Миша вырядился в строгий костюм, придирчиво осмотрел себя в зеркале, и, вполне удовлетворенный своим внешним содержанием, направился к гаражу. «Жигули» плыли по улицам как утюг – ровно и мягко. Город не то чтобы не проснулся, но по случаю субботы был нешумен и явно не торопился выстраивать у магазинов очереди, греметь переполненными трамваями и рисковать беспардонными пешеходами, так и не научившимися различать красный и зеленый цвета. А вот и Эля. Симпатичная, нарядная – как же! Такой день. Она ловко юркнула в машину, и они покатили дальше, к рынку, где Мише предстояло купить цветы. Эля доверительно прижалась к плечу Блинова и полутаинственно сказала:

– Хочешь знать, что мне сказала мама?

– Еще бы!

Голос Эли стал совсем таинственным:

– Она сказала, что если ты со мной встречаешься, то ты должен на мне жениться. Правда, у меня умная мама?

– Не мама, а Ришелье. А раньше у тебя были парни?

– Да какие это парни, – фыркнула Эля. – Один студент, другой лаборантик. А третий – и не помню кто. Когда я маме сказала, что ты кандидат наук и что у тебя «Жигули» – она чуть не заплакала. Это, говорит, дочка, твоя судьба.

– А ты сказала ей, что я в пивнушке работаю?

– Зачем? – Округлила Эля свои голубые глаза. – Это ведь пройденный этап. А ты завезешь меня переодеться перед банкетом?

– Завезу.

Блинов не без труда припарковал машину у центрального входа рынка. Сюда то и дело подкатывали пропыленные автобусы из районов, ссаживая нагруженных всякой всячиной торговцев. Откуда ни возьмись, прямо на Мишу выпала сухонькая старушонка с полным ведром длинноствольных гладиолусов: белых, красных, бордовых и почти черных – словом, то что надо.

– Эй, бабка, продаешь, что ли, цветы? – по-базарному обратился Миша.

– Продаю, за тем и приехала.

– И почем твой товар?

– За цветочек, али как? – решила уточнить торговка.

– За все.

Старушка посмотрела на ведро, задумчиво пожевала губами и ответила:

– Пятнадцать рублей.

Миша достал тугой кошелек и отсчитал требуемую сумму.

– Хорошо, беру. Держи деньги.

И тут со старушкой произошло необъяснимое. Она посмотрела на автобус, который сейчас увезет ее домой, в сторону рынка, наполненного гамом и новостями. Лицо у старушки сделалось плаксивым, и она выложила свой главный аргумент:

– Так ить я поторговать приехала!

– Да ты что, бабка? – искрение удивился Миша. – Я ведь оптовый покупатель.

– Не продается, – хмуро отрезала торговка и, поправив на голове платок, шустро засеменила к рынку.

Миша хохотнул ей вслед и сказал Эле:

– Ну и ну! А в общем-то бабку понять можно. Всю неделю ждала субботы, а тут на тебе – купец явился. А ведь бабка пообщаться приехала. Вот так-то!

В половине десятого Миша и Эля были у одного из институтов. Заметив прибывших, какой-то паренек ловко пришпилил к двери огромный лист ватмана. Никогда еще Мише не приходилось видеть свою фамилию, написанную такими большими буквами. В объявлении сообщалось, что он, Михаил Блинов, в аудитории номер 14, будет защищать диссертацию. Соискатель, наверное, удивился бы, если бы узнал, что, едва он переступил порог храма науки, объявление сняли, а еще через четверть часа двери института наглухо закрыли для посторонних. Для посторонних, но не для тех, кто пришел на защиту диссертации. Тут было много знакомых и полузнакомых лиц, тучных и хлипких, лысых и кучерявых, улыбчивых и хмурых. И над всем этим не очень благородным собранием витал до боли знакомый с детства запах… нафталина. Кланяясь и смущаясь, Блинов прошел сквозь живой коридор к четырнадцатой аудитории. Взявшись за массивную ручку двери, он зажмурился и, повернув голову к Степе Академику, спросил:

– Тамаду нашел?

– Нашел. Не тамада, а соловей. И от грузина не отличишь.

– Молодец. Банкет на сколько человек?

– На тридцать.

– Молодец. Ну… Господи, пятнадцать минут позора! – И Блинов исчез за дверью. Следом потянулись ученые и недоученые, приглашенные и незваные.

В десять ноль-ноль, призывая к тишине, затренькал графин и началась прекрасно отрепетированная сцена защиты диссертации. Перед тем как подняться на трибуну, Мише гордо подумалось: «В этот день в Москве, в Риге, в Калуге, в Ашхабаде появятся новые кандидаты наук и среди них он – Блинов».

Хорошо подумалось Мише! Но только не знал он, что по выходным дням диссертации не защищаются. Впрочем, на то они и выходные.

«Ученый совет» шел своим чередом. Авторитетно басил председатель, поборол под конец икоту первый оппонент Юрий Михайлович. Очень внятно, хотя и пришлось поддерживать вставную челюсть пальцем, выступил оппонент № 2. Но больше всех переживал Степа Академик: из укромного уголка он четко дирижировал всем спектаклем, руками, глазами, ногами, кашлем подсказывая, чья очередь взбираться на трибуну. Чем ближе к банкету, тем мощнее звучала оценка диссертации Блинова: «вклад в науку», «несомненный вклад в науку», «бесценный вклад в науку», «открытие», «что ни глава, то открытие»… Ну, а когда прозвучали олова: «эпохальное открытие», Степа Академик подал команду немедленно приступить к голосованию. И вот он, кульминационный момент!

– Таким образом, – в последний раз пробасил председатель ученого совета, – восемь членов проголосовало «за», один – «против». Товарищу Блинову присуждается искомая степень кандидата индустриальных наук!

Аплодисменты. Цветы. Рукопожатия.

Вместе с запахом нафталина в коридор выплеснулись соучастники сегодняшнего торжества. Самыми несолидными в этой гурьбе выглядели Степа Академик и Аполлинарий Модестович. Первый держал за грудки научного руководителя и хулиганским тоном интересовался:

– Ты почему нашу науку опозорил? Почему, спрашиваю?

– Не здесь, давайте отойдем в сторонку, Степан Гаврилович, я все объясню.

– Ты почему науку опозорил?

– Как это опозорил?

– Где это видано, чтобы научный руководитель голосовал против?!

Аполлинарию Модестовичу наконец, удалось молитвенно сложить руки.

– Степан Гаврилович, я все объясню.

– Если плохо объяснишь, – погрозил Степа Академик, – на банкет не пойдешь.

– Я хорошо объясню. – Аполлинарий Модестович затравленно посмотрел по сторонам и припал губами к уху Академика: – Я испугался, что ему на самом деле степень присвоят.

– А почему испугался?

– Но ведь я и сам мог так защититься, – едва не прослезился научный руководитель.

– Ладно, – почти простил его Степа Академик. – А насчет банкета я еще подумаю.

– Не бросайте меня, – попросил Аполлинарий Модестович. – Мне будет одиноко.

Степа Академик, не очень церемонясь, протаранил толпу поздравителей и приблизился к Блинову.

– Все как по нотам, – сказал он и хлопнул Мишу по плечу. – Поздравляю! Через сорок минут банкет.

Блинов аккуратно расценил на своем локте пальчики Эли, передал ей цветы и, дождавшись, когда их со Степой Академиком оставят вдвоем, солидно проговорил:

– У меня сегодня праздник. Это твоя заслуга. А за праздник, я знаю, надо платить. Сейчас или попозже? – Он с готовностью полез в карман.

Это была трудная минута для Степы Академика. Это была одна из самых трудных минут в жизни Степана Гавриловича Чаплыгина. Его редкие глаза темнели и влажнели… Он решил:

– С деньгами, Миша, повременим. Пусть сначала Москва утвердит.

И знал ведь он, что Москва никогда не увидит диссертации Блинова. А значит, и денежки – фьють! Что скрывать? Мишу, конечно, удивила… стеснительность Степы, но вида он не подал. Только сказал:

– Уважаю!

А потом был банкет. Было много выпито, съедено, сказано. И, наверное, благодаря усилиям тамады, за столом было очень весело. Потому что, когда предоставили слово первому оппоненту Юрию Михайловичу, он посмотрел на Блинова, на стол, на свой хрустальный фужер и проговорил:

– Е-мое! – Заплакал и добавил: – Е-мое!

Эпилог

Прошло полгода.

Миша Блинов, донельзя взвинченный после защиты диссертации, понемногу успокаивался. А в последние дни и вовсе перестал подкарауливать почтальона, ожидая дорогой весточки из Москвы. Исчез почему-то из поля зрения Степа Академик. Блинов вспоминал: смурной он какой-то был после банкета и объявлялся на мишином горизонте раза два, три. Вместе с листьями опали у пивной колготные очереди, и лишь по праздникам Мише удавалось раззадорить клиентов.

– А ну пошевеливайся, синхрофазотрон! – кричал он замешкавшемуся посетителю, и очередь с готовностью смеялась и удивлялась Мишиной шутке.

Постоянные клиенты иногда спрашивали:

– Когда, Миша, диссертацию утвердят?

Миша на минуту прекращал торговлю, нагонял на лицо значительность и как бы вслух размышлял:

– Что я могу ответить? Мои оппоненты еще на защите сказали: «Слишком ты, товарищ Блинов, до хрена открытий наделал. Долго в них Москва разбираться будет». Вот они и разбираются. Думаю помочь им, сам махну в Москву.

Махнуть в Москву Миша передумал после одной знаменательной встречи. Ехал он как-то по улице, смотрит, на тротуаре под надзором милиционера орудует бригада пятнадцатисуточников. И очень Мише показался знакомым гражданин с совковой лопатой. Вылитый Аполлинарий Модестович. Миша притормозил, всмотрелся – точно он! Он подошел, поклонился.

– Здравствуйте, Аполлинарий Модестович, – поприветствовал Блинов научного руководителя.

Аполлинарий Модестович через плечо взглянул на Мишу, крякнул и еще шибче заработал лопатой.

– Обмишурились, дорогой товарищ! – норовя не поворачиваться лицом, сообщил мелкий хулиган.

– Аполлинарий Модестович, неужели не узнали? Вспомните: летающие тарелки, Степу Академика…

– Летающие тарелки? – вскинулся Аполлинарий Модестович и потеребил свою клинообразную бородку. Потом сказал:

– Ну и что? Я их всего два раза видел.

Сказал и так и остался с открытым ртом, поняв, что проговорился.

– Ну вот видите…

– Гражданин милиционер! – фальцетом заверещал Аполлинарий Модестович, – ко мне тут пристают, норму выполнять мешают…

Миша сказал милиционеру:

– Пожалели бы старика в интересах науки.

– Этого, что ли? – удивился милиционер и пояснил: – В Академии хулиганил.

– Я не хулиганил, – обиделся Аполлинарий Модестович, – я ученому инопланетян приносил.

– Во-во, – поддакнул милиционер. – А зачем ты ему в кабинет мух напустил?

– Это не мухи…

– Занимался бы своим делом, а то и с работы погнали.

– А кем он работал? – спросил Миша.

– Гардеробщиком.

Грустный это был день у Миши. Столько надежд – и в один момент все прахом.

– Так вот почему Степа Академик исчез, – подытожил свои безрадостные мысли Блинов.