Текст книги "Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук (Повести, юмористические рассказы, фельетоны)"

Автор книги: Геннадий Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Геннадий Толмачев
РАДИ СМЕХА, ИЛИ КАНДИДАТ ИНДУСТРИАЛЬНЫХ НАУК
Повести, юмористические рассказы, фельетоны

РАДИ СМЕХА, ИЛИ КАНДИДАТ ИНДУСТРИАЛЬНЫХ НАУК
Повесть

I

У Миши Блинова было много мыслей. И все разные. А в этот день – давайте уточним: 16 мая, в среду – Миша поймал, а может, и сам родил крупную идею. Для идеи нужен толчок. И Миша, конечно же, не думал, кукушкой высовываясь из своей торговой точки, что толчком послужит милое создание с голубыми мультфильмовскими глазами. Вот она подошла – нет, подплыла – к пивному ларьку и попросила:

– Стакан лимонада, пожалуйста.

Миша мгновенно ответил:

– Для красавиц и птичье молоко найдем. – Он пошарил рукой под стойкой и извлек коробку конфет «Птичье молоко».

– Ловко! – тонко улыбнулась девушка. – Но я очень хочу пить.

– Какой разговор! Сделаем! – пообещал Миша, артистично наливая в бокал пива. – Прошу.

– Пиво. Горькое оно. – Но бокал взяла, пригубила. – Нет, не могу. Спасибо. – Она мельком посмотрела на цену и положила на прилавок монеты.

– Девушка, подождите! – всполошился Миша. – Лимонад будет, шампанское!

Сорвав фартук, он метнулся к двери, ногой распахнул ее и через секунду стоял рядом с девушкой.

– Не уходите, – попросил он. – Мне будет скучно.

– Глупости какие! – повела плечом девушка.

Блинов не знал, что сказать. Наконец нашелся:

– Я вам воблы дам. – Он понял, что сморозил глупость, потому что девушка холодно, очень холодно посмотрела ему в глаза и спокойно пошла своей дорогой. И Миша не посмел задержать ее. Каблучки, удаляясь, стучали все глуше. А Блинов, симпатичный тридцатилетний Блинов, владелец новеньких «Жигулей» и суммы, которой бы вполне хватило на покупку вот этого самого трамвая, в который нырнула красавица, стоял в позе разъяренной базарной торговки, но лицо его потемнело не от гнева, а от грусти. Миша Блинов знал, что – увы! – в городе много хорошеньких девушек, которым, между нами говоря, «до лампочки» и его «Жигули», и его потенциальные возможности купить рижский трамвай.

«И умом вроде бы бог не обидел, – продолжал терзаться Миша, – и похохмить при случае могу. Что им еще надо?»

Это был первый звонок на подступах к мысли.

Если б кто знал, как Миша и 17, и 18 мая мечтал увидеть голубоглазую красавицу. И, что бы ни делал: вскрывал ли бочки, отсчитывал ли сдачу, переругивался ли с очередью, – глазами косил на тот проулок, откуда некогда выплыла Она.

Ближе к вечеру к ларьку подтягивались завсегдатаи: Леша Губошлеп, Степа Академик, Мурат Прохиндей. На правах постоянных клиентов они никогда не стояли в очереди. Подойдут к оконцу: «привет – привет», «набрызгай пару кружечек» – и все дела. И рассчитывались солидно.

– Мишенька, сколько я принял?

– Не считал.

– И я не помню. Держи целковый.

Хорошие клиенты, достойные. Им иногда и в долг не грешно отпустить. А бывает, рыбу подвезут, сухарики соленые или еще какой деликатес – Миша приглашает завсегдатаев в подсобку. В «гадюшник» – как говорит Степа Академик. Посидят тут часок – другой, порассуждают за жизнь, за «Кайрат» – и расползаются, поглаживая круглые животы.

Академика Миша Блинов увидел издалека. Как всегда, при галстуке, в лоснящемся костюме и в шляпе, полученной еще по лендлизу. Но осанка у Степы Академика была мировая. Гордая, можно сказать. Брюшко, из-под которого неспешно и косолапо выдвигались ноги; шея, с удовольствием поддерживающая большую голову, и… Конечно, надо еще сказать о глазах. Редкие глаза. Будто сами по себе беспробудно пьянствовали, получили пятнадцать суток за мелкое хулиганство, черт-те сколько назанимали в долг и вот, извините покорно, вернулись.

– Степа, зайди с тылу! – крикнул из пивнушки Миша Блинов.

Академик приветственно помахал рукой и наклонил голову: понял, мол.

– Давненько я в твоем гадюшнике не бывал, – усаживаясь на табуретку проговорил Степа. – Что новенького?

– Дело есть, Степа, – пододвигая ему кружку, сказал Миша. – Мужик ты, я заметил, башковитый. Да и понятно, что разную шушеру в Академии наук держать не будут. Ты еще там трудишься? – на всякий случай поинтересовался он, по опыту зная, как порой неусидчивы бывают его клиенты.

– Там, – сдувая пену, кивнул головой Степа. – А что?

– Ну так вот, – сказал Миша. – Мы сначала с тобой теоретически поговорим. Хочу твое академическое мнение знать. Согласен? На, кури.

– Интересно ты подступаешься.

– Предположим, я влюбился, – сплеча рубанул Миша и замолчал.

– Хе-хе! Это ты не по адресу, Миша. Ты по этим делам с Лешкой Губошлепом порассуждай. Он на эти дела мастак.

– Не понял ты, Степа! Лешка он, как бы это сказать, похабный очень. Губошлеп он и есть губошлеп. А я хочу теоретически поразговаривать. Ведь все знают, что ты самый юродированный человек. Вот скоро мы за судей голосовать будем. Да-к я твою фамилию напишу.

– Спасибо, Миша, – прочувствованно сказал Академик. – Но что толку?

– И я говорю, – со вздохом согласился Миша. – Если на то пошло, я не то чтобы в судьи тебя, в прокуроры бы выдвинул. Понял?

– Спасибо, Миша.

– Ну ладно, хватит об этом. Вот ты мне теоретически объясни: почему от меня девушки нос воротят? Не все, конечно, сам знаешь, но воротят. Что об этом в Академии наук думают?

– Трудный вопрос. А ну-ка, налей еще пивка.

Степа принял из рук Блинова кружку, фыркнул на пену и попросил:

– Обрисуй мне ее внешность.

– Ну как сказать, – замешкался Миша, Зажмурился, силясь вызвать образ девушки. – Аппетитная. Все при ней и сзади и спереди. Туфли итальянские.

– Речь какая?

– Культурная речь. Сам понимаешь, не как у Лешки. Пиво не пила, а деньги заплатила.

– Все ясно! – решительно поднялся с табуретки Академик. – Не ровня ты ей.

– Это почему? – обиделся Миша и вдруг вспылил: – Да видали мы таких! Вспомни Таньку Оглоблю. Королева, а не женщина! Коньяк только из фужера пила. А потом что? Увидела мои «Жигули» и обмякла. Впереди машины бежала, дорогу домой показывала. И еще гудела на перекрестках. Помнишь?

– То Танька, а это другой коленкор, видать. Вот, скажу, у нас в Академии. Всякие люди есть: и умные, и прости-господи. Посмотришь порой – стоит шибздик в очочках, тоненький, как карандаш. Мелочь, словом. А рот раззявит эта малявка, а там формулы видать. Вот это, я понимаю, ученый. Член-корреспондент, не меньше! Это я к чему говорю? Ты думаешь, у этого шибздика какие женщины? Конечно, не то что твоя Оглобля. И им, этим женщинам, кроме учености, ничего не надо. Понял, куда я клоню?

– Пока еще не совсем, – честно признался Миша.

– Слушай дальше. Ты ведь, по сути, кто такой? Неуч, Митрофанушка, тыква…

– Ну ты поаккуратней, Степа. Тыква, нашел что сказать.

– Это я, Миша, не в обиду, а к слову. Плесни пивка.

На этот раз Миша налил только полкружки.

– И если ты хочешь послушаться разумного совета, – продолжал разглагольствовать Академик, заметив «щедрость» Миши, – то тебе надо остепениться.

– Чево-о?! – брезгливо поморщился Миша. – Иди-ка ты со своими советами в церковь. Остепениться?! Хм… Пока молод – погуляю еще.

– Глупый ты! – снисходительно проговорил Академик. – И ничего не понимаешь. Остепениться – это по-нашему заработать степень.

– Какую степень? Может, статью? – съехидничал Блинов.

– Степень кандидата наук, дурашка. И тогда все девушки твои. Любую выбирай: хочешь – рыжую, хочешь – черную, а по нынешним временам и синюю найдешь.

Миша стоял не шелохнувшись. Глаза его вперлись в лицо Академика. Рот приоткрылся. Миша думал. Наконец он выдавил:

– А как же я остепенюсь? Экзамены, небось, сдавать надо.

– Поможем.

– А сколько это будет стоить?

– Прилично.

– Сколько?

– Две тысячи. Да плюс банкеты, приемы…

Миша крупно вздрогнул и прислонился к двери.

– Ты что это, без подготовки такие цифры называешь?! Совсем рехнулся?

– Другие больше платят.

Миша снова задумался. Наконец мучительно выдавил:

– Говоришь, и синие будут? Интересно. Да за эти деньги я стадо павлинов куплю. Правильно я рассуждаю?

– Правильно, Миша. Ни к чему тебе остепеняться. Оставим этот разговор.

Степа Академик своими редкими глазами проводил уплывшую в мойку кружку и расчетливо подумал: «Если закажу сейчас пива, этот торгаш за три кружки слупит. Пойду-ка я лучше к Ефиму, авось он и на воблу разорится».

– Ну бывай, Миша! – поднимаясь с табуретки, попрощался Степа.

– Бывай, – буркнул в ответ Миша. – Так-таки ничего ты мне дельного и не посоветовал.

– Прижимистый ты, потому и советы мои не впрок.

– Ох и каналья ты! – Миша картинно всплеснул руками. – Надулся пива, как паук, и еще прижимистым обозвал. Это как называется?

– Мне твое пиво – во где застряло! – ладонью показал на горло Степа Академик. – Получи полтинник и давай-ка мы с тобой на будущее спина к спине и кто дальше отскочит.

– Ладно, Степа, не дури, – думая о своем, примирительно сказал Блинов. – Но и ты гусь порядочный. Это ведь надо учудить: за девицу две тысячи выложить.

II

А ночью Мише приснился сон. Подходит он будто к своей пивнушке, а у той очередь – хвоста не видать. И все степенные, почтительные. Молча стоят. Ни ругани, ни утреннего кашляющего смеха. Удивило Мишу, что знакомых мало. Да и откуда им взяться среди этой публики: тут и профессора с тросточками, и полковники, и главные бухгалтеры. Многие на «Волгах», «Жигулях». А первой, первой у окошка стояла Она. Размякшая, глазки сонливые, увидела Мишу и как-то просительно улыбнулась:

– А я, Миша, – сказала Она, – с без пятнадцати шесть очередь заняла.

– Зато первая, – находчиво ответил Блинов.

И что удивило Мишу: на всю эту очередь, и на Земфиру в том числе (Миша считал, что ее зовут не иначе как Земфира), – он нуль внимания. Как будто давным-давно привык к новым клиентам. Проходя к подсобке, он жизнерадостно хлопнул какого-то начальника по плечу и, точно зная, что сейчас в ответ раздастся смех, пошутил:

– Ну что, бугор, вчерась перехватил малость?!

– Грешен, Михаил Сергеевич, перебрал, – довольный, что его отличили, победно оглядел очередь начальник. Миша снял с замка пломбу, прошел в павильон (конечно, это был стеклянный павильон, а не пивнушка), взял бархотку и через три секунды оказался рядом с Земфирой. Сейчас он не смотрел на нее. Были дела поважнее. Он нетерпеливо провел бархоткой по запыленному щиту, и вот для всей очереди засияли первые слова. Сначала это были «Вас обслуживает…» Миша во сие скривился, и буквы как бы растворились. «Кто они такие? – разбушевался Миша, – чтобы писать „Вас обслуживает“? Надо так: „Вас опохмеляет“ – и все! Это было хорошо. Еще один взмах рукой: „Михаил Сергеевич Блинов“. Пауза. Следом открылось тире. И, наконец, нижняя главная строка: „Кандидат индустриальных наук“. Красиво-то как: „Вас опохмеляет Михаил Сергеевич Блинов, кандидат индустриальных наук“».

Миша проснулся, на половине прервав восхищенный стон клиентов. Сообразив, что дивный сон кончился, он застонал сам. От горечи. И еще оттого, что в голове противно и звонко ударили дятлы. Он пошарил рукой под кроватью и за толстое горло поймал кефир. Отдышался. Спать не хотелось. Хотелось думать. Про сон. Про себя. Про завтрашний день. Миша вдруг светло и радостно подумал о том, что ему не жалко двух тысяч рублей (но почему две? Они и за полторы согласятся), и какие тогда перспективы открываются. Земфира. Ах, Земфира! И рука снова потянулась за кефиром. Все, идея созрела. Это случилось на рассвете, 19 мая.

Через крупнопанельную стену пять раз металлически прокуковала кукушка. Рано еще. Миша прикрыл глаза, и картинки, какие-то рваные картинки из детства и отрочества, из юности и зрелости расплывчато и кособоко мельтешили в голове.

Вот школа. А вот и он сам. В вельветовом костюмчике, белых бурках (ни у кого таких не было). Поднимается из-за парты Лена Васильцова и шпарит, как по бумаге: «Дорогая Марья Ивановна! Разрешите в Международный женский день 8 марта преподнести вам наш скромный подарок». И вместе с подснежниками она поставила на стол клетку с двумя щеглами-непоседами.

После уроков Миша дождался, когда все ушли из класса, подошел к Марье Ивановне и, точь-в-точь как велела мама, сказал: «Разрешите преподнести вам хрустальную вазу за двести сорок рублей». Марья Ивановна закусила губу и долго-долго смотрела на Мишу. Она ничего не сказала, но когда Миша пришел домой, он увидел, как мать сметает в угол осколки той самой вазы. А за стеной в тяжелом кашле заходился отец.

Еще картинка. Мише лет четырнадцать-пятнадцать. Он на вещевом рынке, проще, на барахолке. Тут они с матерью как бы не знакомы. Миша весь какой-то неухоженный, в телогрейке, в разбитых кирзовых сапогах. Милиция его обходит стороной: ну, торгует мальчишка брюками, ну, дороже, чем надо – какая ни на есть, а все родителям поддержка. Доля у Миши была твердая: десять процентов чистого дохода. По тройке, по пятерке, а накопилась у Миши изрядная сумма. И однажды он решил разыграть Лену Васильцову. Она была за ним закреплена как шеф, и вот как-то после занятий он говорит ей:

– Хочешь, дам почитать книжку?

– Какую?

– Оноре де Бальзака.

– Ну дай.

Лена берет книгу – и в портфель.

– Нет, – протестует Миша. – Ты ее сначала полистай.

Лена открыла книгу, и она вывалилась у нее из рук. Сразу за титульным листом в страницах был вырезан глубокий прямоугольник, в котором Миша хранил деньги.

– Здорово? – довольный произведенным эффектом, смеялся Миша.

– Книгу испортил, – сказала Лена.

– Подумаешь, книга! Цена-то ей 90 копеек.

– А зачем тебе столько денег?

– На институт коплю.

– Вот никогда бы не подумала, что на институт надо деньги копить.

– Ты еще, Лена, многого не знаешь, – сказал тогда Миша.

– Эх ты, Мишка-кубышка!

– Это я кубышка? Посмотрим, как ты запоешь лет через пять. Я свою линию твердо знаю: буду жить, как баобаб.

– Набоб, наверное? – подсказала Лена.

– Дядя Вадя говорит: баобаб. Значит, так и есть.

Если и был кумир у Миши Блинова, то это дядя Вадя. Как он представлялся: скромный работник торговли. Ну это, положим, для красного словца, потому что на самом деле дядя Вадя зашибал огромную деньгу. А в торговле, Миша знал, на зарплату не разгуляешься. Приезжал дядя Вадя к Блиновым позже всех гостей, но подросток примечал: за стол никто не садился. Ждали дядю Вадю. И как только фыркнет машина у подъезда, кто на балкон бежит, чтобы поприветствовать, кто навстречу ему. И все кричат.

– Вадим Семенович пожаловал! Ай да сюрприз!

Следом за дядей Бадей из машины извлекались картонные коробки: с икрой и балыками, колбасами и коньяками, с птицей, и под занавес – с невероятных размеров тортом.

– Прошу всех к столу! – командовал дядя Вадя, и начиналось пиршество. Мишу начинал распирать восторг еще до того, как его узнает и отличит за столом дядя Вадя.

– Ну как школа, дела? – промокая губы салфеткой, обращал наконец дядя Вадя свой взор на Мишу.

– Учимся, дядя Вадя, – привставал Миша.

– Я спрашиваю: как учишься?

– Ну не то, чтобы…

– Это плохо! Учиться надо так, Михаил, чтобы друзья от зависти зубами скрежетали.

– Золотые слова, Вадим Семенович, – вставляла мать Миши. – И я ему втолковываю…

– Дай договорю, а то запутаюсь. Учиться надо хорошо для того, Михаил, чтобы остроту мысли выработать, нужного человека от голытьбы отличать, чтобы поговорить умно, цитату к слову ввернуть.

– Слушаю и удивляюсь: министерская башка!

– Помолчи! Так вот: знания – они что? Сегодня от них голова пухнет, а завтра в книжку не глянул и – фьють! – все формулы поразлетались. И пусть летят, потому что формулами с человеком не поговоришь, а значит, и каши с ним не сваришь. Вот у меня случай был. Приходит ко мне один контролер – и ну стращать: я, мол, выведу вас на чистую воду. А я ему в ответ: а ну-ка марш отсюда, голь перекатная! Я не то что тебя, гнида, я и твоего начальника с места вышибу.

– Так и сказали?

– Слово в слово. А почему он мне не страшен? – Дядя Вадя сделал паузу и обвел глазами гостей. – Да потому, что я не только его начальника, а еще через его начальника дружбу вожу. Вот вам и секрет весь. А будь я темный, необученный – кому я в друзья понадоблюсь? Потому и говорю: учись, Михаил!

За столом зааплодировали. Польщенный дядя Вадя протестующе замахал рукой:

– Не мне ведь учиться, ему хлопайте. Кстати, в комсомол ты вступил?

– Нет пока.

– Ошибка, Михаил, главная твоя ошибка.

И рад бы Миша Блинов последовать советам дяди Вади, а не получалось. Ни с учебой хорошей не получалось, и с комсомолом оконфузился. На собрании зачитали его заявление: так, мол, и так, прошу принять и прочее. Миша помнил: за других ребят легко голосовали. А тут почему-то все молчали. И вдруг поднялась Лена Васильцова. Миша обрадовался сначала, а посмотрел на Лену, и нехорошим предчувствием обожгло. То, что ей наедине говорилось, все выболтала. И сказала еще: «Если примете Блинова, лично я выйду из комсомола». Миша ей, конечно, потом отомстил и жестоко отомстил. Васильцова шла на медаль, а он ей на экзамене пять лишних запятых в сочинение поставил. Вся школа тогда всполошилась, а все равно медаль – тю-тю! На вечере Лена подошла к Блинову и сказала:

– Господи, сделай так, чтобы я подлее тебя в жизни никого не встретила.

Миша засмеялся и ответил:

– Встретишь еще, какие твои годы!

В институт Блинова не приняли, и он с радостью пошел работать к дяде Ваде. Дядя Вадя похлопал Мишу по плечу и сказал:

– Ты человек верный и поэтому будешь при мне адъютантом. По особым поручениям. А по приказу оформим подсобным рабочим.

– Спасибо, дядя Вадя.

– Не за что. А костюмчик и галстук-бабочку попридержи для свиданий. На работе ты должен быть, как мышь: серенький и маленький.

– Дядя Вадя, а зарплата какая будет?

– Семьдесят рублей в месяц. – Дядя Вадя с усмешкой посмотрел на разочарованного Мишу и добавил: – Посмотрим, на что ты способен.

– Да я буду…

– Самое главное, держи язык за зубами.

И Миша приступил к работе. Удивлялся поначалу, не узнавая щедрого дядю Вадю. На пять минут отойдет от стола – обязательно настольную лампочку выключит. Сломал грузчик лопату – из аванса высчитал. Сигареты дядя Вадя курил или чужие, или «Памир». Никогда бы Миша не поверил, что есть в городе другой дядя Вадя, для которого сотня – трамвайный абонемент.

Миша не торопил события. Терпел и не торопил. Ждал своего часа. И он настал, этот час. Дядя Вадя пригласил его в свой кабинет (не кабинет, а клетушка) и с улыбкой спросил:

– Ну-с, к каким выводам пришел, молодой человек?

Миша знал, что ответить.

– Главное – держать язык за зубами.

– Дело говоришь! – удовлетворенно отозвался дядя Вадя. – Значит, пора приступать к настоящей работе.

Так пришел черед особых поручений. Он не хотел вникать в их суть, хотя все было предельно ясно. Он отвозил кому-то картонные коробки, привозил пакеты, конверты, с каких-то складов перетаскивал дубленки, женские сапоги, ковры, мотался с чеками по мебельным, а то и ювелирным магазинам, бывал в чьих-то квартирах и везде паролем служила одна фраза: «Я от Вадима Семеновича». Ему понимающе кивали головой, вручались и забирались конверты и пакеты и, судя по улыбкам, охам и вздохам, все были довольны… «А ведь есть и другие… адъютанты. И покрупнее, – с благоговейным трепетом думал Миша. – Неужели никто ничего не видит?»

Видели. Мишу с картонной коробкой задержали у склада и отвезли в милицию. Блинова заранее научили, как отвечать следователю: «Ничего не знаю, я подсобный рабочий, какой-то мужчина попросил поднести коробку к машине. За три рубля. Вот они. Ни мужчину, ни машину я раньше не видел». Если бы задержали с конвертом, он бы рассказал похожую байку.

А потом был суд. Мишу пригласили свидетелем.

– Свидетель Блинов, – спросили его, – вы кого-нибудь раньше встречали из тех, кто сидит на скамье подсудимых?

– Да, встречал, – твердо сказал Блинов.

– Кого?

– Дядю Вадю, извините, Вадима Семеновича…

– И что вы можете сказать о подсудимом?

– Для меня он не подсудимый, – с пафосом объявил Блинов. – Для меня он положительный герой. – И Миша стал рассказывать об экономии электроэнергии, о поломанной лопате, о сигаретах «Памир». Он рассказывал, глядя на подсудимого, а тот гордо расправлял плечи и даже начал поддакивать своему племяннику.

Мишу прервали. Дяде Ваде дали семь лет, хотя прокурор просил пять.

После суда к Блинову подошел лопоухий толстячок и, отрекомендовавшись Василь Васильевичем, проникновенно спросил:

– Молодой человек остался без работы?

– Турнули, – хмуро подтвердил Миша.

– Молодой человек не согласится продавать пиво?

– Пиво? – не поверил своим ушам Блинов. Он всегда считал, что на эту работу можно попасть только за особые заслуги перед человечеством. Но Василь Васильевич, похоже, не разыгрывал.

– Молодой человек согласен?

И Миша ответил:

– Считайте, что я приступил к работе, получил первую зарплату и отдал ее вам.

– Все зарплаты, – спокойно уточнил Василь Васильевич.

Так Миша Блинов стал продавцом пива.

III

У Блинова была нелегкая служба. Вся его клиентура делилась на две части: те, перед которыми надо было угодничать, заискивать (торговые начальники, контролеры, ревизоры и т. д.), а другая категория, ну, скажем, – обыкновенные любители пива. Но и тут надо было держать ухо востро: знать, кому сказать «ты», кому «вы», кому недолить, а кому и через край плеснуть. Не сразу, не вдруг, а через страхи, выговоры, выволочки у Миши наметывался глаз. И с какого-то времени, наконец, глаз стал у Миши почти как алмаз. Безошибочно угадывал клиентов. Соответственно благодарности появились, премии. А однажды Блинова рационализатором назвали.

Дело было так. Миша в пору своего торгового мужания налил кому-то кружку пива. «Еще наливай», – подсказал клиент. Миша сбросил в кружку еще глоток пены. «Мало!» – отметил клиент. И тогда Блинов вспылил:

– Слушай, ты, скряга, – на рубль!

– Мне чужих денег не надо.

– Тогда наливай себе сам! – вскричал Миша, и через полминуты свершилось чудо. Привередливый клиент сам налил себе в другую кружку, и пива в ней было чуть больше половины. С видом победителя «скряга» отчалил от прилавка.

Миша не закричал «Эврика» только потому, что не знал ни самого слова, ни по какому поводу его надо употреблять. Но открытие состоялось. И со следующего дня он так переоборудовал пивные краны, что покупатели сами себя обслуживали. Подойдет человек, надавит кнопку, и пиво струится в кружку. Полное доверие. И не было случая – ни одного случая! – чтобы клиент налил себе норму. Ведь наш клиент, он не мелочный. А тут такое доверие. Палец отсохнет под взглядом Блинова или следующего в очереди, если он будет с отстоями, пока уляжется пена, жать на кнопку. Просто?

– Миша, это на грани гениального, – сказали ему в тресте – Ты вырвал из лексикона ревизоров такое некрасивое слово как «недолив». Они его забудут. Держи премию, а мы побежим распространять твой передовой опыт.

Вот так Блинов стал рационализатором. К слову сказать, в чем-в чем, а в наблюдательности Мише отказать было нельзя. Однажды, увидев у стойки непростого товарища, подкатившего на «Волге», Блинов ему без обиняков сказал:

– Вы куда смотрите, товарищи руководители?

– Не понял, – насторожился клиент с «Волги».

– Почему мер никаких не принимаете? – наседал Миша.

– Снова не понял.

Народу почти не было, а иначе Блинов не осмелился бы сердить такого посетителя. Он отпустил ему пива и без горлопанства пояснил свою мысль.

– Государство – оно, конечно, не дуро, – сказал он. – Но тогда чем объяснить, что появились какие-то часы «пик»?

– Это очень сложная проблема.

– А по-моему, нет. Давайте разобьем всех трудящихся на три группы: первая начинает работу в восемь, вторая – в девять, третья – в десять. И вся проблема.

– А детские сады, школы, магазины? – спросил солидный клиент.

– Детские сады пусть работают с восьми, школьник перейдет дорогу – не заблудится (вон сколько школ), а магазины, как работали, так пусть и работают.

– Это не так просто, – вздохнул клиент, отставляя кружку. – Ты думаешь, один такой умный?

– Один не один, – заскромничал Миша. – Но ведь можно так сделать?

– Попробуем, – загадочно улыбнулся посетитель.

Вскоре Миша узнал, что такая система в городе внедряется. Блинов чуть не свихнулся от радости.

– Варит котелок у Блинова! – по десять раз на день втолковывал он постоянным клиентам. – Еще как варит! Но и тот гусь хорош: хоть бы грамоту прислал за идею. А ведь у меня этих идей невозможное количество.

И опять не соврал Блинов. Идей у него было хоть пруд пруди. Большинство, правда, таких, на которые можно было «Жигули» купить, мебелишкой обставиться, кое-что на черный день отложить. Но не верил Блинов в черный день в силу своей молодости, красоты и здоровья. А после встречи с Земфирой… Да, это должно было случиться.

Встреча произошла в полдень. Миша увидел Ее. Увидел и сначала не поверил. А когда поверил, то оказалось, что он стоит в фартуке рядом с девушкой и, растопырив руки, не пускает ее в трамвай. Очередь у пивного павильона приняла форму стрелы-стаи и с изумлением взирала на труженика прилавка, с диким воплем покинувшего рабочее место.

– Это она, товарищи! – зачем-то кричал Миша Блинов, в пять шагов настигая девушку. – Это она!

– Жена, что ли? – предположил кто-то в очереди.

– Какая жена? Ревизия! Слышали, как заблажил?

Миша, убедившись, что трамвай отчалил, отпустил руки в исходное положение и как-то канюче спросил:

– Узнаете? Это – я. Миша-пивник. Помните, я еще «птичье молоко» предлагал?

– Какой пивник? Какое молоко? Это безобразие! – по тону почувствовав, что на правонарушение Миша не способен, вспылила девушка.

– Успокойтесь, – попросил Блинов. – И знайте, я не такой, как они, – он кивнул на очередь. – Я на диссертацию способен.

– Какую диссертацию? – поморщилась девушка.

– Обыкновенную. Индустриальную.

Честно сказать, до этой минуты Миша Блинов все еще сомневался: мол, стоит ли ему ввергать себя в пучину до удивления малознакомой науки, и, кроме того, требующей сил не столько духовных, сколько материальных, но… Миша по долгу службы был неплохим психологом, и он увидел, что когда произнес слово «диссертация», то в глазах девушки промелькнуло что-то вроде любопытства.

– Диссертацию? Вот бы никогда не подумала! – тоном, близким к дружелюбному, проговорила девушка.

– Да я эту диссертацию за месяц сварганю, – вдруг раздухарился Блинов. – Степа Академик поможет, Лешка Губошлеп…

– Миша! – крикнул кто-то из очереди. – Иди сюда, поилец ты наш.

– Не переломишься! – сквозь зубы процедил Блинов и даже не посчитал нужным повернуть туда голову. – Не дадут с человеком поговорить, алкаши несчастные.

– Миша, ты на работе, – опять напомнили из очереди.

– Вот жлобы! – поморщился Миша. – Надо идти, а то опять телегу накатают.

– Конечно, идите, – торопливо согласилась девушка.

Миша было шагнул к павильону, но сразу спохватился: нелогичная получилась беседа. Не для того ведь он метеором вылетел с рабочего места, чтобы вот так непутево закончить разговор.

– Вы ко мне придете? – напоследок спросил он.

– В пивную? Странное приглашение.

– Мы можем встретиться после работы. – И, пока девушка раздумывала над ответом, присовокупил: – У меня «Жигули» есть.

– Хорошо. Позвоните мне. Спросите Элю.

Мишу так обрадовало ее согласие, что он не заметил, когда она уехала. Словно в тумане трудился Блинов и в себя пришел, лишь завидев Степу Академика, лениво подплывшего к павильону. Академик – диссертация – Земфира, (Вот ведь как: не Земфира, а Эля.) По этой цепочке проскочила мысль Блинова. Он сразу пригласил Степу зайти в «гадюшник».

– Ну так вот, – сказал Миша, подавая Академику кружку, – я согласен быть кандидатом наук.

– Ишь ты, какой шустрый! – подивился Степа Академик. – Да знаешь ли ты, что такое кандидат наук? Бывает, что люди ноги до колен стирают, пока добьются этих корочек. А он: согласен…

– А таксу снизить нельзя? – думая о своем, спросил Миша. – Не наскребу я две тыщи.

– Наскребешь.

Академик прикрыл глаза, мысленно оценивая предстоящую работу, и понял, что отныне надолго лишится покоя. Суеты будет много.

Степа Академик вздохнул. И верилось и не верилось ему, что он, Степан Христофорович Чаплыгин, в свои-то годы пустится в аферы. Не так задумывалась жизнь. Не так… А винить некого. Эх, где мои семнадцать лет!

Но присказка эта так, к слову. Потому что и в семнадцать лет Степа Чаплыгин к подвигам не готовился. Можно сказать, что еще тогда судьба уготовила ему свое место. На улице его звали тюфяком. Сколько помнит себя, столько и тюфяк. И откуда к нему такое прилепилось? Драчлив был в меру, учился – так себе, наперед ни словом, ни делом не заскакивал. Другие, мол, пусть высовываются.

Улица у них была хулиганская. А все потому, что отцов мало с фронта вернулось. Ни ласки мужской, ни ремня. И понятно, пацаны сами торопились стать мужчинами. А какие самые выпуклые признаки у мужчин? В них хитрости нет: вставить в зубы папиросину подлиннее, ругнуться по-трехэтажному, а высший шик, когда какой-нибудь загулявший инвалид сто граммов водочки нальет. В колек и ванек словно бес вселялся: такие штучки отмачивали – никто не поверит. Да они и сами не верили, со смеху помирали, как в беспамятстве куролесили.

– Да неужели? Это я так сказал? А потом что, потом? – наседали кольки и ваньки на рассказчика, гордясь своей жуткой отвагой.

И ведь битыми были, с фингалами на физиономии, а все одно любовались собой: не в своей, в чужой жизни повали. В мужской.

Степа как раз был из тех, кто мог в лицах передать подвиги загулявших сверстников. И приврать, конечно, мог, что не возбранялось, а наоборот, придавало ему вес.

– А ну-ка теперь ты, тюфяк, расскажи.

Тюфяк рассказывал, потом пересказывал. До следующей потехи. Что любопытно, сам Степа в душе презирал пороки своих сверстников. Если он и курил, то только за компанию и «не в затяг», когда матерился, сам краснел, образно представляя предмет ругани, ну а чтобы к спиртному приложиться – тут Степа был кремень.

– Цирроз у меня изнутри, – таинственно объявлял он, вспоминая мучительную кончину деда.

Но почему все-таки тюфяк? И это ему как-то припомнилось. В те годы пацаны превыше всего предпочитали игру в войну. Ну а какая война без оружия? Вот и изготовлялись повсюду самопалы, луки, на худой конец – рогатки. Днем и ночью ухали выстрелы, свистели стрелы, звенели стекла и на разные голоса ревели участники сражений и безвинно пострадавшие прохожие. И вдруг в фанерных лавках-лотках, которых было полным-полно в городе, появились… пугачи. Да, пугачи, отливающие серебром, с барабанами для патронов, с устрашающим громом выстрела. Все бы хорошо, но эти пугачи стоили денег. А откуда они в семьях, где каждой спичке вели счет?

Но ведь не зря улица была хулиганской! В чьей-то буйной головушке созрела нехитрая мысль: ограбить. Но кого, где, когда? Да еще ведь надо так ограбить, чтобы денег хватило на покупку двадцати пугачей, для всей улицы. Идею, как ни странно, подал Степа. Он сказал: